Игра бога

I.

Рольф Сигбертсон отложил топор, вытер кровь о штаны и снова взялся за топорище. Ему нужно было нарубить дров для кухни. Оставшихся плах хватило бы на три десятка процессов о государственной измене. Жаль, что руки Рольфа закончатся гораздо быстрее. Кровавые мозоли не проходили. Даже не думали. Еще бы. Куда им деваться, если ты то рубишь дрова, то таскаешь воду, то… Спина тоже отваливалась – это из-за прачечной, где приходится день-деньской стоять над корытом. Олаф, мажордом, бросал новенького с одной работы на другую. Со всеми Рольф, естественно, справлялся плохо. Ну а чего вы хотите – дома-то он не стирал, не мыл посуду, а дрова вовсе покупал. Уже нарубленными.

Очередное полено раскололось на две неравные части. Мелкая отлетела в сторону и чуть не убила кошку. Бедная скотина! Рольф снова вытер кровь с рук и заплакал. Он ничего не успевает. Никогда. Его, наверное, высекут. Какой ужас.

- Ты не плакай.

За спиной стояла младшая кухарка. Руки ее, скрещенные на груди, были как две бараньи лодыжки. Поправив выбившиеся из-под чепца волосы, женщина подошла, взяла топор, крякнула и принялась колоть дрова – так, словно это не составляло никакой сложности. Рольф вздохнул и сказал:

- Спасибо.

- Да не за что. Давай, начинай таскать.

И так каждый день. Люди тут хорошие, помогают. Самое печальное, что им с отцом повезло. Их не казнили, а обратили в государственные рабы – это раз. Два – их не отправили на галеры, рудники или каменоломни. Вместо всего этого их купил лорд-канцлер. Отец говорил – чтобы поиздеваться. Может быть. Но, честно говоря, Рольф предпочитал такое издевательство галерам. Какие уж галеры, если не можешь толком нарубить дров.

Отца, кстати, никто не пытался приставить к тяжелой работе. Мажордом отправил его перебирать крупу и мыть посуду на кухне. Пакостный, унизительный труд, но на нем не надорвешься. Отец, правда, и там чувствовал себя скверно. Перестал мыться, бриться, следить за одеждой. Над ним смеялись из-за этого. И не только. Что ж, можно понять: когда-то папенька написал трактат о скотской сущности рабства. Как ни странно, на свой счет это восприняли рабы, а не рабовладельцы. Может, потому, что среди первых грамотных было больше.

Дрова закончились. Рольф еще раз поблагодарил кухарку и пошел на кухню – умыться и помыть руки перед тем, как садиться за стол. Кормили здесь, кстати, более, чем сносно. Жирный гороховый суп с копченостями, свежий хлеб. Добавки можно просить, сколько влезет. Лучше, чем на галерах. Дядя Олафсен был смотритель каторжных работ в Мальбурге. Он рассказывал, чем там кормят. Плохо только, что есть приходится толпой. И спать тоже. И одеваться, и мыться.

Рольф сел на свое место внизу стола, рядом с отцом. Здесь была своя иерархия, но возмущаться ею глупо. С чего бы каких-то каторжников должны сажать выше людей, которым просто не повезло родиться трэлями? Ни с чего. Папа не прав, что обижается. Да и вообще, чего на них обижаться – рабы. Порой юноша удивлялся, насколько у папеньки много сил – сам он мог думать о том, как бы поесть и поспать. Вот и сейчас – наворачивал суп, чтобы точно успеть за добавкой и не успел понять, как все в людской вскочили с мест. В дверях стоял мажордом – Олаф.

Он, конечно, ел отдельно, с самой старшей прислугой. У них и кухарка была своя. Посему его приход не сулил ничего хорошего. Ровным счетом. Как ни смешно, все здесь так думали. Слуги этого Олафа терпеть не могли – он своими придирками мог довести до трясучки. И доводил. Что там говорить, стервозностью он мог поспорить с самим капитаном Альвинсоном, своим братом, а о нем ходили легенды. До сих пор.

Олаф обвел кухню своими оловянными глазами и уперся в Рольфа. Затем перевел взгляд на бывшего ректора и сказал:

- Выйдите-ка вы, двое. Есть разговор.

Когда они вышли, мажордом аккуратно прикрыл дверь на кухню. Затем вынул из расшитого галунами обшлага ливреи некую бумагу и поднес ее к носу отца:

- Кто?

Рольф видел бумагу первый раз. Он успел только рассмотреть, что там, кажется, стихи. Какие-то. Бывший ректор отшатнулся и тогда Олаф сгреб его за волосы и ударил о стену лицом. Не говоря ни слова и с таким же снулым выражением. Рольф заорал и повис на нем сзади. Мажордом стряхнул его с силой, которую трудно предположить в человеке, всю жизнь таскающем тарелки или сидящим за счетами. Юноша отлетел к стене, ударился спиной и, кажется, потерял сознание. Когда он очухался, Олаф бил отца ногами и тихо говорил:

- Еще раз такое сделаешь, гнида, - сгною! А теперь пошли. К хозяину.

Отец поднял глаза – лицо залито кровью, но на губах улыбка. Совершенно безумная.

- А я ему не сознаюсь. Ха-ха. Пусть думает, что это его сыночек.

- Посмотрим, кому он поверит – тебе или ему.

- Он, может, и поверил бы сыну, но принц же возьмет это на себя, а? Правильно я говорю?

Рольф поднял с пола бумагу. Стихи. Эпиграмма на лорда-канцлера. Вполне пристойная, но очень обидная. И тут до него дошло.

- Это почерк Кита, - сказал он.

- Его светлости принца, - поправил Олаф. – Ты знаешь, что твой папенька умеет подделывать почерки?

- Не так хорошо, как ты, - ректор хихикал. – Но достаточно, чтобы лорд-канцлер поверил. Он же у нас грамотей.

Мажордом слегка скривился и ректорский сын понял, что, похоже, бедному принцу Киту приписали куда больше эпиграмм, чем он написал на самом деле. Смешно. Мажордом, умеющий писать вирши. У неграмотного хозяина.

- А что с Ки… С принцем, - спросил Рольф.

- В карцере. Его милость приказал ему три дня сидеть на хлебе и воде. В ножных кандалах. Спасибо, что не выпорол.

- А пусть привыкает. Новый папенька – не Фло, лупить будет, как по барабану.

Отец сошел с ума, - понял Рольф. – От унижений и страха помутился рассудком. Мы этого принца подставили, потом он за нас заступился – а лорд-канцлер нас бы обезглавил, обоих! С удовольствием. А теперь мой папа его подставляет. Не, от карцера принц, конечно, не помрет, но…

- Я скажу, что это я, - юноша встал.

Две пары глаз уставились на него. Одна заплывшая и налитая кровью, вторая – оловянная. Мажордом отреагировал первым:

- Вы умеете подделывать почерк?

- Нет. Но лорд-канцлер, я думаю, проверять не будет. А стихи я писать умею.

Олаф отпустил горло бывшего ректора, которое до этого сжимал своими длинными, жилистыми пальцами.

- Хозяин велит вас выдрать до полусмерти. Это в самом лучшем для вас случае.

С чего это он начал говорить мне “вы”? – мельком подумал Рольф. – Забылся наверное.

- Я догадываюсь. Но оставлять, как есть, нельзя, а мой отец – ну сами видите.

- Не говорите мне “вы”. Это… Не подобает. Что ж, идемте. Хотя… Не хотите сперва доесть?

Рольф не хотел. От страха у него подвело живот и он боялся, что гороховый суп окажется на полу. И, главное, все увидят, как он отчаянно трусит.

А трусить было чего, потому что лорд-канцлер, выслушав признание, рявкнул – повесить. Олаф дернулся и переспросил:

- Прямо повесить, хозяин?

Его милость метался по кабинету, как саблезуб по клетке. Разве что не бросался на бело-голубые кафельные стены, клацая клыками. Он затормозил, повернул белое от бешенства лицо и заорал:

- Повесить!!!

Олаф поклонился и ответил:

- Хорошо.

Посмотрел на Рольфа – тот молчал. Взял его за руку и вывел прочь из комнаты. Едва дверь закрылась, изнутри раздался звон. Кажется, его милость начал швыряться предметами.

- Супница. С розочками, - мажордом вздохнул. – Пойдемте.

- Вот и хорошо, что я не доел, - Рольф начал смеяться.

Он никак не мог остановиться и захлебывался смехом, пока Олаф не дал ему пощечину.

- Простите. У вас истерика.

- Сс-спасибо. Где меня вешать будут, прямо в парке?

- Завтра, - Олаф вздохнул. – Если будут.

II.

Олаф возвратился в свой кабинет. Осветил свечой стопки бумаг. Вздохнул. Повернул назад и отправился в людскую. Ему требовалось посоветоваться с братом, что само по себе – испытание то еще. Не говоря о том, что предмет беседы… Мда.

Принц Кит спал в своих апартаментах. Отец освободил его из-под ареста, а мажордом напоил бульоном, обтер горячими влажными полотенцами и уложил спать в заранее нагретую постель. И сказал леди Ингрид, чтобы дала ему воды с лимоном и бульона с сухарями – как проснется. После двух суток на хлебе и воде есть как обычно попросту вредно.

Принц Кит! Олаф посмотрел на двери, ведущие в его покои. Ах и эх. Как они все ненавидели приблуду, когда он только явился, чтобы занять место принца Эдгара. Портили ему жизнь, как могли, а он и бровью не вел. Думали – ждет своего часа. Знает, что станет королем и вот тогда он им всем покажет. Кухарка – та как-то созналась, что пыталась травануть приблуду крысиным ядом, да не вышло. Естественно – Ее кровь. Хвостатая шлюха! Да. А потом выяснилось, что это гнусное отродье крысы и волка, эта гнида, короче говоря, - Темный Фло – не сказал своему мальчику, кто он. Иными словами, бедный ребенок верил, что лорд-канцлер спит и видит, как бы прикончить его папеньку и его самого. А вовсе не примеривался к престолу своей тощей задницей.

Теперь слуги – и младшие, и старшие – не знали, как ему угодить. Уж очень было стыдно. К тому же приблуда вел себя по отношению к принцу Эдгару безупречно. Куда лучше, чем родные папенька, покойный братец, да все. А принца Эдгара слуги любили. Его было невозможно не любить, если честно. Мда. А Олаф… Олаф знал, что если остальных принц простит, то его – никогда. Потому что прочие плевали ему в суп, плохо стирали сорочки, подавали грязные тарелки… А Олаф писал эпиграммы на лорда-канцлера. Его почерком. Да, да – точно также, как этот мерзавец, ректор. Правда, его милость делал вид, что не замечает. Но в душе свирепел все равно. Это должно было однажды кончиться плохо для мальчишки. Хорошо, что не кончилось.

На пол-дороги в людскую мажордома поймал лорд-канцлер. Сам. Ухватил за плечо и буркнул на ходу:

- Слышь, про этого. Вешать его не надо. Вели всыпать как следует и отправить в деревню. На тяжелые работы.

- Слушаю, милорд.

Ну, это уже что-то. Хотя с братцем все равно посоветоваться надо.

Братец сидел в людской и хлебал суп. Хозяин опять будет недоволен – он предпочитал, чтобы бывший Вамба, а ныне капитан Альвинсон, приходил через парадную дверь и ждал его в верхних комнатах. Как благородный. Но братец, надо отдать ему должное, положения своего не забывал и вел себя, как положено.

Олаф дождался, пока он доест, и сказал:

- Альвинсон, - назвал его избранным именем, чтоб не говнился лишний раз, - Альвинсон, есть разговор.

- И чего это жалкий трэль первым обращается ко мне, рыцарю…

Кухарка, тетя Хельга, слегка стукнула братца по лбу половником.

- Ладно. Разговор так разговор.

Братец вышел в коридор. Там Олаф быстро изложил ему, в чем дело. Вамба почесал репу. Подергал себя за серьги – лорд-канцлер украсил кольца, сделанные из ошейника, пиропами. Затем изрек:

- А я бы сказал принцу Киту.

- Что?

- Все.

- Ты сам понимаешь, что это невозможно.

- Боишься, а, Олаф?

- Боюсь. Но не того, чего ты думаешь. Принц и так все время говорит мне "вы, уважаемый". Вот так. Он все знает.

Альвинсон вздохнул. Закатил глаза – он всегда так делал, когда хотел показать, что считает брата злобным идиотом. Спросил:

- Ну и чего ты собираешься делать?

Олаф собирался доложить лорду-канцлеру, что Рольфа высекли – а сам его не трогать. Затем отправить парнишку помощником эконома в деревню. С глаз долой. И потом – вдруг там научится чему-нибудь полезному? Маловероятно, но вдруг. Если милорд вдруг решит присутствовать при порке – ну сказать старшему конюху, чтоб крови побольше, а синяков поменьше. Ну и разъяснить Рольфу Сигбертсону, чтоб орал и все такое. Честно говоря, он и так наверняка будет – дома его не секли, говорят, ни разу. Да и здесь тоже. Олаф не злоупотреблял. Даже с такими, которых надо поставить на место. Но кто его поймет? Чтоб без сюрпризов, короче.

Вамба выслушал план брата. Молча. По лицу – не поймешь, что думает. Затем поинтересовался:

- А с его отцом чего?

- Бывший милорд ректор утонет в помойной яме. Выпьет лишку, оступится и утонет. Такая вот печальная история произойдет в нашем поместье. Как только его сын уедет отсюда.

- Ты, братец, в своем репертуаре.

- А сволочью быть не надо, потому что. Эта мразь следов принца целовать недостойна.

Вамба принялся ржать, как конь. Олаф немного обиделся – что он такого сказал? Ведь ничего же. Братец! Что с него возьмешь. Он еще и пиво не любит. Вино ему подавай, данайское, фруктовое. Ну и смеется не пойми над чем. Дурачина – одно слово.

- Я бы сказал принцу, - Вамба отхрюкал свое. – Это его дело, в конце-концов.

- Я об этом подумаю.

Однако думать не пришлось. Прибежал Фриц – камердинер принца – запыхавшийся и с дурными глазами. Пропыхтел: этот! Бывший ректор. Повесился на секвойе князя Ольгерда!

А Олаф выругался от всей души, подумав – вот ведь гад. У него же есть своя каморка. Общая с сыном, но сын-то – в чулане сидит. Иди туда, запрись и вешайся, сколько хочешь. Или вот – рядом море. Прыгай – и все! Конец. Даже лучше, потому что не нужно расходовать хозяйскую, между прочим, веревку. Не свою собственную. И убирать за тобой никто не будет. Вот как приличные-то делают. Но нет! Вот непременно надо осквернить хозяйское любимое дерево своей гнусной персоной. Эту секвойю его милость вывез из Антии. Вот такусенькой, в керамическом горшочке. Упырь! Вурдалак! Нет, ну что за люди?!

III.

Когда снаружи загремел засов, Рольф Сигбертсон, признаться, едва не описался от ужаса. Вешать пришли. Рановато – до рассвета еще далеко. С другой стороны, а что делать? Ничего. Он все решил.

За дверью стоял Фритьоф, камердинер принца. Он посторонился и сказал: выходи. Там есть дело.

«Дело» находилось в парке. Там было громаднейшее дерево, с ветвями, похожими на бивни мамонтов. Зверей таких Рольф никогда не видал, но их бивни привозили из Замарья путешественники. Два таких хранилось в Музее природы, при Академии. Под деревом, на мерзлой земле, лежал отец. Над ним склонился Эгиль – старший конюх. Он могучими лапами давил бывшему ректору на грудь. Рядом, запахнув халат на меху, стоял лорд-канцлер. А возле него секретарь читал ему какое-то письмо.

- Вы? – его милость, обернулся.

Видимо, услышал шаги. Слух у него редкостный, это Рольф давно понял. Нечеловеческий, можно сказать, слух. Впрочем, он и есть нелюдь.

- Из предсмертного, так сказать, письма вашего батюшки, - лорд-канцлер кивнул на бумагу, - следует, что вы невиновны. Это правда?

Рольф молчал. Он не знал, как быть. Умирать не хотелось, но отца теперь точно убьют. Лорд-канцлер его всегда ненавидел, а тут – такое.

- А вы потребуйте, чтоб он написал что-нибудь, - прохрипел отец. – Враз все выясните. Только поручите секретарю читать. Сами-то вы – грамотей известный.

- Принц, мой сын, вообще-то спас вашу шею и шкуру. Я, конечно, понимаю, что вы – неблагодарный скот, но Кит – еще и сын вашего драгоценного Людвигсена.

Отец сел на мерзлой земле. Его лицо, налитое кровью до свекольного цвета, сделалось совершенно бледным. С губ слетел безумный смешок.

- Сын Фло Людвигсена, да. От леди Ютланд! Да, вот он каков, наш поборник свободы. Сделал себе карманного принца! Революционер! Пятнадцать лет я рисковал своей шеей, своей семьей – ради того, чтобы сменить короля Уилфреда на короля Кита.

Рольф молча уставился на отца. Уже в рабстве, по каким-то обмолвкам, он понял, что бывший ректор знал многое. Например, что Людвигсен не покончил с собой и не был убит. Что Кит – его сын. Отец знал это все, еще когда Кит учился в Академии. Но Рольфу в голову не шло, что его трусоватый папаша мог все эти годы что-то делать для Темного Фло. За такие дела можно было кончить плахой, петлей, а то и колесом, и приливом. Ну хорошо, в приливе лорд-канцлер топил редко. Но все-таки! Папаша всегда был такой трус. Казался таким трусом!

Лорд-канцлер издал тяжкий вздох. Устремил очи горе и изрек:

- Вы, Сигберт Сигбертсон, - все же какой-то потрясающий идиот. Допустим, Фло убил бы меня и провозгласил республику, как хотел когда-то. Как вы хотели. И куда он бы, по-вашему, дел леди Ю?

- Ну мало ли. Фло всегда был силен на выдумку. Может, он придумал, как убить бога. В смысле, богиню.

- Сильна же ваша вера в него. Вас надо не в рабстве держать, а в доме для умалишенных. Так и поступим.

Рольф почувствовал, как все внутри похолодело от ужаса. Дом для умалишенных был хуже тюрьмы. Бедных безумцев там привязывали к кроватям, заковывали в цепи, а припадочных еще и показывали публике за малую мзду. Он бросился на колени. Хотел попросить за папеньку, но слова куда-то ушли и с губ сорвался невнятный вой.

- Чего? – спросил лорд-канцлер. – А. Ну ладно. За вашу самоотверженность отпущу вашего папашу домой. Но скажите родне – они за него отвечают! Чтоб носа никуда не казал. Даже на улицу!

- С-спасибо, милорд!

- Да не за что. А вы останетесь тут. Будете служить писарем у принца. Нечего вам сидеть рядом с папенькой – неровен час, это окажется заразно.

Рольф поцеловал протянутую ему руку с искренней признательностью. Он был счастлив, что папенька отделался так дешево. Его же собственные дела, кажется, тоже начали стремительно улучшаться.

IV.

Капитан Альвинсон стремительным шагом шел по апартаментам принца. У него было здесь дело. Можно сказать, неотложное. Братец Олаф, будь он не ладен, похоже, собрался последовать примеру бывшего ректора. Братца капитан не любил, можно сказать, - ненавидел, но зла ему не желал. А уж хозяину он зла не желал тем более, представить же себе, как его милость обойдется без мажордома было положительно невозможно. Чахнуть, пожалуй, начнет.

Принц не спал. Еще бы – слуги бегали туда-сюда, ногами топали, шептались и все такое. Хозяин воспринимал эти звуки как стук дождя или завывание ветра, но сын Темного Фло был из другого теста. Он сидел на кровати и кушал свой кроличий бульон с сухариками. У братца хватило смелости сказать хозяину, что после двух суток на хлебе и воде принц не сможет какое-то время есть то же, что и обычно. Бульон – это, конечно, лютый перебор, но все лучше, чем копченая грудинка или олений окорок. Фритьоф сбежал смотреть на висельника и прочие слуги тоже, так что Альвинсона пустили к принцу безо всякого. Вернее сказать, он просто взял и вошел.

- А, это вы, - Кит запахнул халат поверх ночной рубашки. – Рад вас видеть, хоть и не могу сказать, что вы ко времени. Предупредили бы хоть.

Ну да, рядом с принцем торчала его супруга. В домашнем чепце. Альвинсон махнул рукой:

- Я вольноотпущенник, то есть почти слуга. Передо мной можно сидеть голым.

Принц закатил глаза. Бывший капитан хмыкнул и плюхнулся на ближайший стул. Честно говоря, он полагал, что их отношения с Китом достаточно близки для этого. Хе-хе.

- Куда все пропали? – спросил принц.

- Ректор признался в том, что написал тот сонет и пытался повеситься.

- Пытался?

- Шутите, ваша светлость. Он портянки завернуть как следует не может. Не то, что качественно влезть в петлю.

- А Фриц сказал мне, что это его сын.

- А папенька с вами, как я понимаю, беседовать пока не изволил?

- Лорд-канцлер? Нет. Мастер Людвигсен, впрочем, тоже.

Альвинсону стало смешно. Ну и семейка. Два папеньки. Бывший и нынешний. Зато маменька в этом во всем сугубо теоретически присутствует. При этом настоящих отцовских прав в силу маменьки нет ни у лорда-канцлера, ни у Фло. Так что не папеньки они и есть. Курам на смех такое безумное устройство!

Лорд-канцлер, надо полагать, припрется объясняться завтра. Сейчас ему неудобно – законопатил сына на хлеб и воду, а тот оказался невиновен. Мастер же Людвигсен, надо думать, будет и дальше молчать. Как революционер на допросе.

- Ректорский сын признался вместо своего папаши.

- А.

- А папаша его оклеветал вас в силу обиды на Людвигсена. Он, видите ли, думал, что Темный Фло намерен убить леди Ю и учинить тут республику.

Кит молчал. Альвинсон украдкой разглядывал его лицо. Ничего. То есть, если его не знать, то можно подумать, что – ничего. А вот если знать… Бывший мятежник не хотел бы оказаться на месте Темного Фло.

- Лорд-канцлер счел, что бывший ректор спятил и отправил его домой.

Кит молчал. Альвинсон уже хотел сказать что-нибудь еще, когда принц вдруг изрек:

- Что ж. От всего этого вранья можно и спятить, пожалуй.

Капитан Альвинсон изобразил сочувственную улыбку. С некоторым трудом. Принца ему было жаль, но так, абстрактно. Злорадства он испытывал куда больше. Ах, мастер Людвигсен! Главный человек всей моей жизни. Увы! Когда-то Вамба был готов дать изрезать себя на куски ради него. За один только взгляд он убил бы брата, хозяина, отца. Даже маму. Ведь Фло считал его человеком, а не тумбочкой. Когда Людвигсен исчез, все думали, что это лорд-канцлер убил его. И Вамба тоже так думал. А хозяин молчал. Из гордости молчал – считал ниже своего достоинства опровергать сплетни и слухи. Будь проклята гордыня Амалова рода!

Антийские мятежи, безумные отношения с Горицкими и с хозяином – вдвойне безумные – всего этого не случилось бы, когда б Альвинсон знал, что лорд-канцлер не убивал Темного Фло. Что милейший мастер Людвигсен скрылся сам. Что он сам – сам! - не пожелал сделать Альвинсона своим агентом, своим сотрудником. Ректору открылся. Жалкому трусу. Но не Альвинсону. Нет, капитан не будет мстить. Чай, не ректор. По большому счету, не за что. Но никакие силы не запретят капитану Альвинсону упиваться злорадством. Ни леди Ю, ни сам Князь мира сего. Вы воспитали для своего злейшего врага отличного сына, дражайший мастер Людвигсен. Он вас даже простит. Когда-нибудь. И король-полубог из него выйдет что надо.

- Я пришел поговорить не об этом, - Альвинсон соврал, но чего уж там.

- А о чем?

Голос у принца какой-то тусклый. Ну еще бы. Темного Фло он, надо думать, любил не меньше, чем Альвинсон своего несостоявшегося вождя. Может, даже больше. Он вообще умел внушать любовь. Темный Фло. Его любили все. И рабы, и боги. Видимо, профессиональное качество политика. Демагога.

- О моем брате, Олафе.

- А. Он тоже что-то за меня писал?

- Да. Вы знали.

- Фриц как-то сболтнул, что мажордом умеет подделывать почерк. А вы говорили, что писать стихи учили вас обоих.

- Вы сильно обижены?

- Нет. Вы же все думали, что я все знаю.

Капитан с трудом сдержал торжествующую ухмылку. Что, принц, теперь вы все про своего папу поняли, да? Это вас еще отравить невозможно, а зарезать - страшновато. А так убили бы вас и вы бы даже не знали, за что.

- Я знал, что нет, но уверять в этом кого-либо было бесполезно. Мой брат очень раскаивается и хочет покончить с собой.

- Можете ему сказать, что я не в обиде. Или я сам скажу.

- Не надо! Вы лучше перестаньте говорить ему “вы, уважаемый мастер”.

Принц от удивления открыл рот. Затем закрыл его обратно. Потом открыл снова и сказал:

- Вообще-то я из вежливости. Ваш брат будет покруче иного полковника. С точки зрения обязанностей и людей в подчинении.

- Я знаю, принц. Но, пожалуйста, говорите ему “ты, Олаф”. Если не желаете, чтоб однажды он повесился под вашими окнами.

Принц Кит вяло хмыкнул:

- Хорошо. Я могу даже дать ему плюху за клевету, если его это успокоит.

- Вне всяких сомнений, милорд. Он будет счастлив.

Капитан Альвинсон жалел лишь об одном – что милейший Людвигсен не слышал этого разговора. Если б он присутствовал при гипотетической плюхе было бы совсем хорошо. Но зачем мелочиться? У Фло отличное здоровье, а Богиня подпитывает своего возлюбленного. Он может не знать об этом, но в почти пятьдесят он выглядит лучше, чем в тридцать. А значит, есть все шансы дожить до того дня, когда его драгоценный мальчик перестанет отражаться в зеркалах и отрастит клыки, чешую и все, что положено иметь Его Величеству.Капитан Альвинсон был готов поклясться, что к тому времени “принц Вортигерн Амалунг” станет похож на лорда-канцлера куда больше, чем все его собственные дети вместе взятые.

- Радуйся, возлюбленный Богини, - произнес бывший трэль Вамба, обращаясь к темным окнам, - твой сын станет великим королем твоего народа. Королем-богом.

А ты так старался воспитать его обычным человеком. Надеялся обмануть судьбу. Ты никогда не боялся ни клетки, ни смерти, ни боли. Но даже такие, как ты, боятся – боятся увидеть, как их дело пойдет прахом. Ты будешь жить долго, возлюбленный Богини. Ты увидишь, как твои мечты станут пеплом. Твой сын станет королем, а потом – богом. В свой час он ляжет на высокий костер и навсегда уйдет в подводный чертог богини. К лорду-канцлеру. Ютланд останется заколдованным королевством. А когда ты умрешь, ты присоединишься к ним. До конца мира, друг мой. Ты будешь жить вечно и никогда не обретешь свободы.