Игристая Вишня

Внутри ангара, который Оксана называла «базой», всегда царил хаос машин и запчастей. Только на первый взгляд. На самом деле это была сложная, почти органическая система. Стены, казалось, дышали — пульсировали мягким светом по проложенным в них каналам, где вместо крови текла энергия, похожая на жидкое серебро. Вжик провела Кристину через этот лабиринт к тяжелой, ничем не примечательной двери из рифленого металла. «Похожа на дверь в сортир из профнастила» — пронеслось в голове у Кристины.

— Док Пятнадцать, — коротко сказала Вжик, приложив ладонь к панели. — Транспортный узел. Сюда стекается все, что добывают Охотники. Отсюда — уходит в Трубу.

Дверь отъехала с глухим гулом, и Кристину окутал новый коктейль запахов. Совсем не деревенский сортир. Ощущение было таким, словно она зашла не в помещение, а в кишечник гигантского механического кита. Воздух вибрировал, как над пламенем, от низкочастотного гудения, исходящего отовсюду. Пространство Дока было огромным, цилиндрическим, уходящим вверх в темноту, где терялись переплетения трубопроводов, конвейеров и кранов. Ближе к середине это жерла, уходя в пол и упираясь в потолок, стояла главная артерия — отрезок Трубы. В этот месте Труба совсем не была ржавой и ветхой. Древняя, органичная, она сверкала тусклым бронзовым блеском, и по ее поверхности бежали, как по осциллографу, волны холодного синего света. От отрезка, подобно капиллярам, расходились десятки рукавов поменьше, которые терялись в стенах, уходя в иные измерения.

И повсюду — ресурсы. Не в привычном понимании — пучки соломы или вешалки с трусами. Ящики из темного дерева, испещренные нечитаемыми символами. Контейнеры из матового стекла, внутри которых плавало что-то, напоминающее то светящиеся грибы, то клубящийся дым. Свитки странного металла, свернутые в рулоны. Бочки, от которых исходил запах озона и статики. И люди… или не-люди, которые всем этим управляли.

Здесь работали Газовщики — человекосвины в усиленных комбинезонах, их рыла были скрыты дыхательными масками, а маленькие глаза пристально следили за показаниями сложных приборов, встроенных прямо в Трубу. Суетливые домовые в робах таскали ящики, ловко орудуя тележками. Странные твари, похожие на эльфов, но с корой вместо одежды — карякалы. Несколько зверолюдей.

И у самого большого терминала, где данные бежали по голографическим экранам, Кристина увидела, как ей показалось, самого главного здесь.

Зверочеловек был выше и массивнее других Охотников. Его заячья голова, покрытая шерстью с проседью, сидела на мощной, короткой шее. Сильное тело, было облачено не просто в камуфляж, а в легкий, стрекочущий сервоприводами экзоскелет. Каркас из темного металла усиливал заячьи длинные руки, заканчивающиеся ну экзоскелета сложными манипуляторами, способными, судя по всему, и резать, и хватать, и вводить данные. Одно его ухо был частично механическим, с встроенной линзой, которая повернулась к вошедшим, издав тихий жужжащий звук. Если линзу снять, ухо было бы надорванным.

— Вжик, — произнес заяц, низким, с хрипотцой, голосом, но лишенным привычных звериных интонаций. Это был тон командира, привыкшего к порядку. — Привела новобранца на смотрины?

— Толай, это Кристина. Наша новая воздушная единица. Дракон, — отчеканила Вжик.

Толай отключил голограмму и развернулся к ним полностью. Его живые и механический глаза осмотрели Кристину с безразличной профессиональной оценкой.

— Слышал. «Белый ветер». Красиво. Но красота в Доке не нужна. Нужна точность, — он ткнул манипулятором в сторону ящиков. — Твой груз должен соответствовать манифесту до миллиграмма. Иначе Труба… бурлит. Как в сортире, знаешь?

— Поэтому тут такая дверь? — Спросила Кристина.

— А ты знаешь толк в шутках — посмеялся Толай.

Тут из-за стойки с какими-то кристаллами появилась Маша. Высокая, невозмутимая, с белыми волосами, собранными в тугой узел.

— Не пугай девочку, старый кролик, — сказала она, и в ее голубых глазах мелькнула искорка. — Она еще не знает, как ты любишь побурчать. Особенно когда у тебя с ушами проблемы.

Толай фыркнул, и его механическое ухо дернулось.

— Мои уши в идеальном состоянии, снежная королева. В отличие от твоего чувства времени. Где партия с фазовыми стабилизаторами с Альфа-Кси? Она должна была быть здесь два цикла назад. Опять мозг эльфа не работает?

— Задержалась в турбулентности между Швами, — Маша пожала плечами, подходя ближе. — Прилетит, когда прилетит. Не твое дело волноваться. Твое — считать и сердиться. Ты же не можешь быть спокойным.

Странные создания стояли друг напротив друга — заяц в экзоскелете и беловолосая гонщица, и Кристине вдруг стало ясно, что это не просто какой-то рабочий спор. Смахивало на давний, привычный ритуал. Как пикировка старых друзей, которые знают друг друга до самых уязвимых мест и потому позволяют себе такие шутки. В перепалке не было злобы, только странная, почти семейная фамильярность.

— Толай… — задумчиво произнесла Кристина. — Это ведь не имя, да? Это порода зайца. Толай. Есть заяц толай, заяц русак, и заяц беляк.

Оба — и Охотник, и Гонщица — обернулись к ней. Толай склонил голову, и его живые глаза сузились.

— Наблюдательная. Да, это прозвище. У нас, Охотников, имен как таковых нет. Только клички. Данные нам по сути, по действиям, по… дефектам, — он постучал костяшкой по механическому уху. — Свое имя, данное при рождении, я забыл. Сотни циклов назад. Оно здесь не имеет веса.

Слова главного Охотника, сказанные просто и буднично, вонзились в Кристину как нож. «Забыл». Имя. Свое прошлое, человеческое. Оно стиралось, утопало в вечной службе Трубе. Кристина вдруг с болезненной остротой осознала, что сама цеплялась за «Кристину» как за последний опознавательный знак своего «до». Но что она помнила на самом деле? Обрывки. Поезд. Пьяного парня. Автокатастрофу. А имя? Фамилию? Лицо матери? Все это тонуло в тумане небытия.

И вдруг, как вспышка, воспоминание пришло. Даже не память, а знание. Глубокое, подспудное, вынырнувшее из самых потаенных слоев того, что когда-то было ее душой.

Кристина Зародыш. Тысяча девятьсот девяностого года рождения. Зародыш…

Странная, неблагозвучная фамилия. От нее пахло больницей, одиночеством, возможно детским домом. Девушка сжала губы, чтобы не выдохнуть это вслух. Но это было ее воспоминание. Настоящее, забытое, всплывшее в памяти, и единственное. Она не была готова делиться этим. Не здесь. Не сейчас.

Маша, с ее ледяной проницательностью, заметила перемену в лице Кристины. Не дрожь, не испуг, а мгновенную внутреннюю собранность, замкнутость.

— Что-то вспомнила, — констатировала она не вопросом, а утверждением.

Кристина молча кивнула.

— Храни это, — тихо сказала Маша. — Пока не ощутишь, что оно готово. Имена здесь имеют силу. И прошлое… оно может быть уязвимостью. Или оружием. Поймешь позже.

Толай, наблюдавший за этим молча, хрюкнул.

— Снежная королева на этот раз права. В Доке думают о деле. — Он махнул манипулятором, указывая на потоки грузов. — Вы, Гонщицы, добываете не только это, — он показал на ящики. — Вы добываете данные. Маршруты. Координаты разрывов. Энергетические паттерны. Иногда — конкретные артефакты, но редко. Ваша добыча — информация. А мы, — он постучал себя в грудь, — добываем плоть Трубы. Металл, кристаллы, топливо, био-компоненты. Без нас — она засохнет. Без вас — заблудится.

Разговор перетек в деловое русло. Толай показывал терминалы, объяснял систему маркировки, приоритеты отправки. Кристина слушала вполуха, ее мысли были где-то далеко. Посреди разговора ее взгляд упал на ящик, стоявший особняком. Он был меньше других, из темного дуба, с бронзовой фурнитурой. На дереве стояла понятная ей надпись на русском, выжженная изящным шрифтом: «Коньяк. Выдержка 50 лет. Дом Пьеро».

Алкоголь. Самый обычный, человеческий. Здесь, в этом царстве аномалий и стали.

— А это? — не удержалась она, указав на ящик.

Толай повернулся.

— Побочный продукт. Иногда приходится «договариваться» с людьми. Валюта универсальная. Или… премия для своих, — в его голосе скользнула едва уловимая нотка чего-то человеческого, усталого. — Нравится?

— Можно? — спросила Кристина, и сама удивилась своей наглости.

Толай посмотрел на Вжик. Та едва заметно кивнула.

— Бери бутылку. Со вступлением в отряд, — разрешил он. — Только пей не здесь. На базе.

Вечером того же дня база Гонщиц преобразилась. Гул двигателей стих, мягкий свет стал теплее. Внутри ангара, на большом верстаке, застеленном чистой ветошью, стояла та самая бутылка коньяка и несколько грубых металлических кружек. Были все: Вжик, сидевшая на ящике и что-то чертившая на планшете, Оксана, хитро смотрящая на всех, Лена, разливавшая по кружкам темно-янтарную жидкость, Лиса, уже хихикавшая над какой-то шуткой, Маша, наблюдавшая за всем со своей обычной сдержанностью и хитрыми глазами.

— За нового дракона, — подняла кружку Оксана. Ее тост был коротким, как одиночный рев.

— За Белый Ветер, — добавила Лена с улыбкой.

Кристина взяла свою кружку. Запах ударил в нос — ваниль, дуб, тайна? Она сделала глоток. Огонь покатился по горлу, разлился теплом внутри. Но это тепло было обманчивым. Оно не согревало душу, если она теперь у нее была. Это тепло лишь раскапывало в ней старые ямы.

Девушка пила молча, пока другие говорили, шутили. Лиса дразнила Толая, появившегося посреди праздника, передавая через Вжик его ответные «заячьи» шутки. Маша и Оксана обсуждали модификации двигателей. Кристина была среди них, но не с ними. Каждый глоток коньяка был ключом, отпирающим темницу памяти.

Она, живая, лет шестнадцати. Дешевый портвейн в пластиковой бутылке. Горький, противный. Но он делал мир мягче, размывал острые углы одиночества. Она пила много. Быстро. Чтобы забыть. Чтобы стало весело. Чтобы стало все равно.

А рядом… голос. Мужской. Теплый, обеспокоенный. Не тот, с поезда. Другой. Старший? Друг? Лицо не вспоминалось. Только ощущение безопасности рядом с ним. И его слова: «Кри, не надо. Я не пью, и тебе не советую. Это тупик. Посмотри на меня. Ты же такая добрая, зачем тебе это».

Она тогда лишь фыркнула, назвала его занудой. И выпила еще. А он… он взял ее бутылку, отставил. Достал из холодильника банку маринованной вишни, которую она обожала. Бросил несколько ягод в стакан с чаем. «Вот, лучше это. Тепло. Настоящее». Она помнила вишни и длинные светлые волосы, не кудрявые как у нее, а прямые, чуть блестящие. И больше ничего…

Кристина смотрела на темный коньяк в своей металлической кружке. Без мысли, на чистом, древнем импульсе, она встала, подошла к небольшому холодильнику, где хранились скудные продукты для редких гостей в человеческом облике. Нашла маленькую баночку вишневого варенья. Вернулась, зачерпнула ложкой густую, темно-рубиновую массу и опустила в коньяк.

Все замолчали, глядя на нее. Это был странный, интимный, почти суеверный жест.

— Что это? — спросила Лиса.

— Игристая вишня, — тихо ответила Кристина, размешивая ложкой. Рубиновые разводы танцевали в золоте коньяка. — Так… вкуснее.

Девушка поднесла кружку к губам. Новый вкус — вязкость, почти приторная, пробивающаяся сквозь благородную горечь и жар. Вкус детства. Вкус того лета. Вкус того человека, который пытался ее удержать. От алкоголя. От падения. Слабого. Он проиграл. Она упала. И умерла.

А теперь она была здесь. С вишней в коньяке. С новой металлической семьей, которая была еще и отрядом. С новым именем Белый Ветер, под которым скрывалось старое, уродливое и настоящее. Кристина сделала большой глоток. Приторно-горькая смесь обожгла ее изнутри, но на этот раз тепло пошло глубже. Не раскапывало, а… запечатывало. Принимало прошлое как факт. Грустный, горький, но ее.

Девушка встретилась взглядом с Машей. Та смотрела на нее, и в ее ледяных глазах было понимание. Полное и безмолвное. Она кивнула. Всего раз. Кристина кивнула в ответ.

«Кристина Зародыш, — подумала Кристина, отставляя кружку. — Ты умерла. А я — Гонщица. Я — Белый Ветер. И я пью игристую вишню. Вот и все. Даже не игристую, там чай нужен…»

Впервые за этот вечер, за эту новую жизнь, девушка почувствовала не боль воспоминаний, а тихую, хрупкую грусть, с которой можно было жить. Даже здесь. Даже в самом сердце Трубы.

— Игристую вишню с чаем пьют — голос принадлежал Толаю. — Заяц поставил перед кристиной чашку с дымящимся напитком. — вспоминай.