Игрок в Престолы

— «Король убит!» — разносилось эхом по узким улочкам и площадям Королевской Гавани, словно удар грома, от которого содрогнулись сердца горожан. Эти слова, наполненные ужасом и смятением, стали началом конца.

После того как войска Тайвина Ланистера вошли в Королевскую Гавань — город на секунду затих. Затаил, дыхание, как перед бурей. Пока ряды марширующих солдат полноводной рекой вливались в город через главные ворота, жители наоборот скрывались в своих домах. Ведь ни один купец, королевский гвардеец, стражник, простой рабочий или попрошайка не знал, что ждет их дальше… Но, когда лесной пожар слухов лавиной скатился с высоты красного замка — кажется, самый распоследний забулдыга лежащий в пьяном угаре где-то в трущобах, уже знал — быть беде.

«Король убит…» — снова и снова повторяли голоса, как мрачная песня, которая не могла остановиться. Но Джейме, Человек без чести, знал это лучше других. Ведь именно его рука завершила жизнь безумного короля. Когда весть о прибытии войска отца достигла самых высоких башен Красного Замка, Джейме Ланнистер, стоявший среди обломков прошлого, лишь молча сжал рукоять меча.

Холодный блеск стали в его руке казался отражением той ледяной пустоты, что разлилась у него в груди.

Солдаты Ланнистеров, вдоволь представленные в красном замке, словно хищные звери, принялись разорять всё вокруг, не дожидаясь приказов. Для них смерть короля означала одно — конец порядка и начало хаоса, в котором золото и кровь текут одинаково легко. Джейме видел, как их алчные глаза загорелись при виде возможной добычи. А также возможности выслужится перед самим Тайвином.

Он прошёл по тронному залу, ступая по мраморным полам, что ещё хранили отпечатки великих царей, теперь же щедро залитым кровью верных Эйрису слуг, пиромантов и стражи, остановившись перед видом города, который не был сожжен до тла… Но и нынешняя его участь была также не слишком достойной.

В окнах мелькали огни, улицы за ними вспыхивали пламенем грабежей и насилия. Армия, облачённая в сверкающие доспехи, двигалась по улицам города, как лавина — неудержимая, беспощадная.

Королевская Гавань осталась без своего правителя, тень хаоса быстро окутала её улицы. Но этот хаос был лишь предвестником того, что ожидало город. Ланнистер, как хищный зверь, терпеливо выжидал, пока трон окажется беззащитным. И вот, когда последний вздох короля растворился в холодном воздухе, золотой лев принес ужас и смерть тому, кто посмел смертельно оскорбить льва.

Первым пал Красный Замок. Его башни, некогда символы королевской власти, теперь казались молчаливыми свидетелями разрушения. Алые гвардейцы без жалости срывали драгоценные гобелены со стен, золото текло из сундуков, шкафов и укромных уголков, словно река, увлекаемая жадными руками солдат.

Залы, где когда-то решались судьбы семи королевств, теперь превратились в сцены варварского грабежа. Вино лилось на полы, смешиваясь с кровью тех, кто осмелился оказать сопротивление. Женщины, слуги, даже рыцари — все они были сломлены под весом алчности и мечей. Еще множество людей поддерживало Эйриса, и все они должны были понести заслуженное наказание.

Улицы Гавани, обычно заполненные купцами и горожанами, теперь напоминали поле битвы. Солдаты в золотых доспехах вламывались в дома, выворачивая всё до последнего медного горшка. Богачи и аристократы, что когда-то считали себя неприкосновенными, падали на колени перед своими грабителями, моля о пощаде, но для Ланнистеров не существовало ни жалости, ни милосердия. Каждый дом, каждая лавка — всё было их «законной» добычей.

На Черноводном залива шелестели флагштоки кораблей, груженных награбленным добром. Статуи, золото, драгоценности — всё, что можно было увезти, отправлялось в дальние земли Кастерли-Рока. Казалось, сама земля содрогалась под тяжестью богатств, что текли из города, некогда блистающего своим величием.

Когда солнце начало садиться за горизонт, покрывая город кроваво-красным светом, на его улицах осталось только пепелище былого величия. Королевская Гавань больше не была королевской. Она стала трофеем, куском добычи, что принадлежал Ланнистерам. Но, как известно, Львы всегда помнят, что добыча не бывает вечной. Поэтому, Тайвин с легкостью пустил оленя в разграбленный замок. У него уже было предложение, от которого тот не мог отказаться. А страна, уже которое время раздираемая войной, отчаянно хотела мира.

***

Драконий Камень, когда-то величественная крепость Таргариенов, теперь был наполнен страхом и отчаянием. Войска Роберта Баратеона уже захватили Королевскую Гавань, а слухи о гибели безумного короля Эйриса расползались по замку. Знамёна дракона, гордо развевавшиеся на ветру десятилетиями, стали символами обречённости.

Визерис, юный и напуганный, ранее даже не ощущавший груз ответственности на своих плечах, стоял у окна в своих покоях и недоверчиво смотрел на снующих в разные стороны людей. Ему было всего девять лет, но он уже знал, что их дом пал, и что спасение теперь зависит только от него. Сестра, новорожденная Дейнерис, родилась всего несколько дней назад, и их мать умерла при родах. Теперь малышка была его единственной семьёй.

Слуги, оставшиеся верными дому Таргариенов, спешно собирали немногие оставшиеся ценности — золото, драгоценные камни, всё, что можно было взять с собой. Старый рыцарь Виллем Дарри, ветеран дворцовой охраны, был тем, кто организовал их побег. Несмотря на терзающие его сомнения, страхи и неуверенность, его лицо оставалось твёрдым, а голос — уверенным, когда он говорил Визерису, что время пришло.

Снаружи замка свирепствовала непогода. Еще не буря, но нечто схожее с ней. Шел дождь. Молнии разрезали ночное небо, озаряя Драконий Камень своими вспышками, будто драконы, что когда-то владели небесами, на мгновение вернулись в мир. Под покровом ночи и непогоды корабль, приготовленный для побега, ждал у тайной гавани, скрытой от глаз захватчиков. Это было их единственное спасение — тайна. Старый, скрипучий торговый корабль, на который они взойдут как простые беглецы, а не как потомки драконов.

Когда они покидали стены замка, Визерис оглянулся на древние башни, в которых выросли его предки. Там, на высоких стенах, он мог почти ощутить присутствие драконов, что некогда обитали здесь, мог услышать их рёв. Но все это было в прошлом. Теперь их дом — только легенда, и они — последние осколки этого великого наследия. Крепко сжимая кулаки, он шел через тёмные коридоры замка, ведомый Дарри и его слугами.

Добравшись до гавани, они едва успели взойти на борт, прежде чем буря стала ещё более яростной. Корабль, словно тростник в бурлящем потоке, закачался на волнах. Дейнерис тихо спала, не зная о хаосе, который окружал её, не зная о том, что она рождена в пламени войны и разрухи. Визерис, дрожа от холода, стоял на палубе и смотрел на удаляющийся Драконий Камень, последний оплот их семьи, исчезающий в ночи. Его губы шептали слова, полные злобы и горечи: «Однажды мы вернемся. И вы все заплатите за это, все! Не стоило вам будить дракона…».

Но в эту ночь, под грохот грома и вой ветра, они были всего лишь двумя детьми, бегущими в неизвестность.

***

На другом же конце залива, в одной из комнат Красного замка, на руках у повитухи, отчаянно закричал младенец, успокоившись только на руках у матери.

— Это мальчик, миледи, — с сожалением, произнесла та, на всякий случай кланяясь.

— Я вижу… — со слезами на глазах ответила измученная родами женщина, смотря в глубоко-синие глаза ребенка, который отчаянно присосался к груди, словно ощущая, что скоро ее отберут навсегда. Она аккуратно погладила того по темным волосам, с небольшой, словно седой прядкой.

— Миледи, вы сами сказали мне… — напомнила женщина.

— Да, я знаю… еще пару минут…

***

Сиротский приют, устроенный под покровительством Церкви Семерых в Королевской Гавани, был местом, где божественная милость встречалась с суровой реальностью. Он располагался рядом с септой, высоким белокаменным зданием, где отовсюду раздавались тихие молитвы и звон колоколов. Стены приюта, в отличие от стен Септы, были скромными, но ухоженными, украшенными резными символами Семерых — Лица Старой, Матери, Дочери и всех остальных, чья забота, как верили, простиралась и на этих детей.

Детей здесь было много — слишком много для такого маленького и запущенного места. Сироты, оставшиеся без родителей из-за войн, голода или болезней, прятались по углам, сидели на грязных деревянных скамьях или тихо играли на полу. Их лица были худыми, с пустыми глазами, привыкшими к голоду и равнодушию. Кто-то из них шептал себе под нос обрывки песен, другие тихо плакали, но слёзы никто не замечал.

Еще молодая Септа Юнелла, что заведовала приютом, ходила по залам, сгорбленная и угрюмая, её лицо было таким же измождённым, как у детей. Она была сурова, но справедлива, хотя сама давно уже не верила в справедливость. А эти дни войны, были особенно трудны для подобного места, хотя и не тронутого разграблением — исключительно потому, что грабить здесь было просто нечего.

Вместо игрушек у детей были простые вещи — камешки, тряпичные куклы, которые они мастерили сами, иногда играя в подражание богам. Иногда в часы молитвы можно было увидеть, как ребёнок, встав на колени перед статуей Матери, молча шептал просьбы, мечтая о лучшей жизни, о родителях, которых они никогда не увидят. Тихие слёзы были привычным спутником многих молитв, но за ними всегда следовали крепко сжатые кулачки и стойкость, которую воспитывали в них суровые реалии приюта.

В огромном зале, где дети спали и ели, длинные деревянные скамьи были грубо вырезаны, а полы, несмотря на усилия служек, всегда были прохладными и каменными. Каждое утро начиналось с молитвы — к Матери, которая должна была оберегать сирот, и к Отцу, дабы он судил их судьбу с милосердием. Септа и несколько септонов заботились о детях, но в их лицах была усталость — слишком много было тех, кто нуждался, и слишком мало тех, кто мог дать.

Внутри приюта царила полутёмная тишина, пронизанная благоговейным шёпотом молитв. Свет, пробивающийся через высокие узкие окна, окрашивал стены в мягкие золотистые оттенки, создавая впечатление покоя, но этот покой был обманчивым. Детей, обитающих здесь, тянуло к величию церкви, но в их глазах отражалась тяжесть жизни, полная лишений. Они жили под защитой Матери и Отца, как говорили септоны, но всё же часто голодали, их одеяния были старыми и изношенными, а будущее — неопределённым.

Но в это утро, жизнь воспитанников изменилась немного к лучшему. После щедрого пожертвования, в обмен на не столь обременительные обязательства, приют получил крупную сумму в серебре. А также всего лишь один лишний рот, который еще долго не смог бы жевать твердую пищу. Юнелла недолго думала над обменом, хоть и кормление грудью ей доставлял некоторый дискомфорт.

Зато, на столах вместо чёрствого хлеба, и похлебки с разваренными овощами, появился наваристый мясной суп со свежим хлебом. Когда дети получили еду, впервые за долгое время зал наполнил искренний смех и веселье. Это веселье было отражением новой эпохи, которая должна была начаться после восшествия на престол короля Роберта Баратеона, первого своего имени.