Игры Ариев. Книга третья

Лунный свет заливал лесную поляну серебром, превращая траву в море жидкого металла. В центре этого призрачного пространства находились Тверской и Вележская. Они были обнажены, их тела переплетались в древнем танце страсти. Свят лежал на спине, раскинув руки, словно распятый на невидимом кресте. Ирина восседала на нем, ее стройное тело двигалось в рваном ритме, а лицо было искажено гримасой наслаждения.

Воздух вокруг них словно вибрировал от напряжения, от той первобытной энергии, что выплескивается в моменты абсолютной близости двух тел. Я стоял в тени деревьев, не в силах пошевелиться, словно невидимые цепи приковали меня к земле.

Я не мог отвести взгляд. Что-то примитивное, животное проснулось во мне при виде этого зрелища. Кровь прилила к паху, дыхание участилось. Я словно подглядывал в замочную скважину чужой спальни, и от осознания этого ощущения только обострялись.

Вележская откинула голову назад, и ее длинные волосы рассыпались по плечам серебристым водопадом. Лунный свет играл на ее влажной от пота коже, превращая каждую каплю в крошечный бриллиант. Она стонала — низко, гортанно, как дикая кошка.

Ее груди покачивались в такт движениям, соски набухли от возбуждения. Мышцы живота были напряжены, а бедра сжимали торс Свята словно тисками. Она была естественна, прекрасна и неотразима в этом диком порыве страсти.

Свят выгнулся дугой, запрокинул голову назад, и я увидел его лицо. Сердце ухнуло куда-то вниз, а в горле застрял ком. Это был не Тверской. Это был я сам. Мое лицо, искаженное пароксизмом страсти, мои глаза, закатившиеся от наслаждения.

Реальность треснула, как разбитое зеркало. Осколки закружили меня, отражая искаженную картину происходящего. В одном я видел себя со стороны, в другом — чувствовал прикосновения к своему телу, в третьем — ощущал вкус чужой кожи на губах.

В следующее мгновение я уже не наблюдал со стороны — я лежал на траве, чувствуя каждую травинку, впивающуюся в кожу спины. Тяжесть женского тела давила на бедра, горячая влага обволакивала мою плоть. Внутренние мышцы Вележской сжимались вокруг меня, подвергая невыносимо сладкой пытке. Каждое ее движение отзывалось волной наслаждения, прокатывающейся от паха до макушки.

Я поднял руки, чтобы коснуться ее грудей, но замер. Ирина опустила взгляд, и наши глаза встретились. Ее радужки вспыхнули алым, как раскаленные угли. Это был не человеческий взгляд — в нем плескалось что-то чуждое, инородное, абсолютно неестественное.

Температура воздуха резко упала. Лунный свет, еще секунду назад серебристый и мягкий, стал холодным, режущим. Звуки леса — шорох листьев, далекий крик совы — оборвались, словно кто-то выключил звук в этом странном спектакле.

Кожа на лице Ирины начала пузыриться и лопаться, словно воск над пламенем. Под ней проступал черный хитин, блестящий и твердый. Плоть отваливалась кусками, обнажая сегментированное тело Твари. Руки и ноги удлинились, превращаясь в членистые конечности с острыми шипами на концах.

Меня сковал ужас. Но самым страшным было то, что она продолжала двигаться на мне, и мое тело все еще откликалось на эти движения. Я попытался сбросить с себя это чудовище, но мне не хватало сил. Существо, которое еще секунду назад было Вележской, наклонилось ко мне. Из его рта, усеянного мелкими острыми зубами, потекла вязкая слюна.

Капли этой жидкости падали на мою грудь, и кожа шипела и пузырилась, словно от воздействия кислоты. Я хотел закричать, но горло сдавило спазмом. Существо приблизило свою голову — теперь это была треугольная голова богомола с фасеточными глазами — к моему лицу.

— Просыпайся! — прокричало оно, хватая меня за плечи острыми, как лезвия, конечностями. — Просыпайся!

Боль пронзила плечи там, где хитиновые отростки вонзились в плоть. Существо трясло меня все сильнее, и мир вокруг начал распадаться на части. Поляна растворилась в тумане, деревья превратились в темные тени, а лунный свет погас, словно задутая свеча. Остались только боль, страх и отчаянное желание проснуться.

— Просыпайся, Олег!

Я открыл глаза и увидел над собой встревоженное лицо Свята. Никаких хитиновых монстров, никакой Вележской — только мой друг, который тряс меня за плечи с выражением неподдельного страха на лице.

— Что… Что случилось? — спросил я.

Подо мной были не мягкая трава, а жесткие деревянные доски. Я огляделся — мы находились в общей палатке. Длинные столы стояли вдоль стен, погасшие масляные лампы медленно раскачивались под потолком. Я лежал на одном из столов, укрытый грубым холщовым покрывалом.

— Еще один труп! — выпалил Свят, и его голос дрогнул. — Убийство. Гдовский в бешенстве. Приказал притащить тебя, живого или мертвого.

— Лучше живого, — пробормотал я, сгибая ноги, чтобы скрыть от Свята последствия сна.

Проклятый сон оставил после себя не только страх, но и возбуждение. Тело предательски откликалось на остатки эротических образов, несмотря на ужас финала. Я опустил холщовое покрывало вниз и обнажил грудь, надеясь, что Свят ничего не заметил. Холодный утренний воздух коснулся кожи, заставив поежиться. Но больше меня поразило другое — на теле не осталось ни единого следа от вчерашних ран.

— Вижу, что ты уже здоров, — сказал Тверской, покосившись на мой пах.

— Отвали! — беззлобно ответил я.

— Ты только посмотри — ни одного шрама! — Свят провел пальцами по моим ребрам, и я невольно вздрогнул от его прикосновения. — Здесь рана была глубиной в палец, я сам видел! Целительница сотворила чудо!

Он был прав. Я помнил жгучую боль от порезов, липкую кровь, заливающую тело. А сейчас кожа была гладкой, без единого рубца. Более того — я чувствовал себя превосходно. Мышцы налились силой, а каждая клетка тела пульсировала энергией. Казалось, я не просто исцелился, а стал сильнее, чем был до лечения.

— Спасибо, что спасли, — запоздало поблагодарил я, потягиваясь, и суставы приятно хрустнули, а мышцы откликнулись упругой готовностью к действию. — Но мне не в чем идти. Разве что бежать голышом.

— Я принес одежду, — Свят кивнул на лавку.

— Прекрати на меня пялиться, — буркнул я, садясь на столе и натягивая рубашку. — Лучше объясни толком, что случилось?

Лицо Свята помрачнело. Он отвел взгляд и заговорил быстро, словно боялся, что слова застрянут в горле.

— Вадим Ямпольский. Из третьего десятка. Его нашли в душевой пятнадцать минут назад. Мертвый. Разрез на горле от уха до уха.

Он замолчал, явно не зная, как продолжить. Его кадык нервно дернулся, когда он сглотнул. Что могло быть настолько ужасным, что даже Свят, видевший смерть и кровь не один раз, не мог подобрать слов?

— Совсем мертвый? — я застегнул последнюю пуговицу и повернулся к нему.

— Мертвее не бывает, — Свят покачал головой.

Мы выбежали из палатки и оказались у душевой за считанные секунды. У входа уже собралась толпа — вся наша команда сгрудилась полукругом, не решаясь войти внутрь. В воздухе висело напряжение, густое, как утренний туман. Я протолкался вперед и замер.

Первое, что ударило в нос — запах крови. Металлический, приторный, он смешивался с запахом мыла и сырости, создавая тошнотворный коктейль. Несколько кадетов прикрывали носы рукавами, борясь с позывами к рвоте.

В центре, на залитом кровью полу, лежал обнаженный Вадим Ямпольский. Тело распласталось в неестественной позе — руки раскинуты, ноги широко разведены. Глаза смотрели в потолок остекленевшим взглядом. На шее зиял черно-красный разрез — аккуратный и тонкий, будто оставленный острой бритвой.

Кровь растеклась вокруг головы идеально ровным кругом, словно кто-то специально выровнял ее края. В этой симметрии было что-то извращенное, почти ритуальное. На его лице застыло выражение, в котором смешались экстаз и ужас — гротескная маска последних мгновений жизни.

Рядом с телом стоял Гдовский. Наставник был страшен в своей ярости. Массивные кулаки сжимались и разжимались, на челюстях пульсировали желваки. Он смотрел куда-то поверх наших голов, словно искал ответы в утреннем небе.

Я никогда не видел его таким. Даже когда он наказывал провинившихся, в его действиях была холодная расчетливость. Сейчас же от него исходили волны едва сдерживаемой ярости. Воздух вокруг него словно вибрировал от напряжения.

— Сначала кончил он, а затем — его! — прошептал стоявший рядом Ростовский.

На его губах играла желчная усмешка, но в глазах читалось напряжение.

— Или одновременно, — добавил я.

— Прекратите! — зашипел Свят, и его лицо исказилось от гнева. — Парня убили, а вы зубоскалите, как озабоченные извращенцы!

Его кулаки сжались, и на мгновение мне показалось, что он готов ударить кого-то из нас. В его глазах мелькнуло что-то дикое, неконтролируемое.

Он был прав. Мы действительно вели себя неподобающе. Но черный юмор был единственным способом справиться с ужасом происходящего. Иначе можно было сойти с ума от осознания, что среди нас ходит убийца. Хладнокровный, расчетливый, способный убить товарища ради руны. Убить вот так.

Гдовский наконец опустил взгляд на нас. В его глазах полыхала такая ярость, что несколько кадетов невольно отступили.

— Кадеты седьмой команды! — его голос прогремел над душевой. — Я не буду повторять все сказанное вчера, но сегодня ситуация изменилась радикально!

Он сделал шаг вперед, и мы, не сговариваясь, отступили.

— Очевидно, что мы имеем дело не просто с убийцей. Мы имеем дело с маньяком. Возможно, который убивает ради удовольствия, а не только ради получения рун!

Наставник обвел нас тяжелым взглядом, останавливаясь на каждом лице. Когда его взгляд скользнул по мне, я почувствовал, как по спине пробежал холодок. В этих глазах не было ни капли тепла, только холодная оценка — кто из нас способен на такое?

— А теперь — проверка! — рявкнул Гдовский. — Девушки, выстроиться в шеренгу и вытянуть вперед левую руку! Рукава закатать до локтя!

Девушки выполнили приказ без промедления. Их было меньшинство — двадцать восемь из шестидесяти шести. Они встали в ряд, протянув руки вперед. На запястьях мерцали руны — у большинства одна, только у Вележской их было две.

Вележская стояла с каменным лицом, но я заметил, как дрожат ее пальцы. После нашей ночной встречи в лесу и странного сна мне было неловко смотреть ей в глаза, хотя она, разумеется, ничего не знала о моем ночном кошмаре.

— Впрочем, юноши — тоже! — добавил наставник, и в его голосе прозвучала горькая ирония. — Я уже ничему не удивляюсь!

Мы выстроились в линейку и вытянули руки вперед. Гдовский начал обход, медленно двигаясь вдоль шеренги. Он останавливался перед каждым кадетом, внимательно разглядывал руны на запястье и пристально смотрел в глаза. Взгляд наставника был тяжелым, проникающим, словно он мог заглянуть в саму душу.

С приближением наставника внутреннее напряжение росло. Когда очередь дошла до меня, я почувствовал, как воздух вокруг сгустился. Гдовский остановился передо мной, и наши взгляды пересеклись. В тот же миг в мозгу вспыхнул огненный цветок боли. Невидимые тиски сжали виски, а перед глазами поплыли красные круги.

Наставник применил ментальную атаку — грубое вторжение в сознание. Гдовский использовал силу своих десяти рун, чтобы прощупать мой разум. Я почувствовал, как чужая воля скользит по поверхности мыслей, ища трещины, зацепки, следы чувства вины.

Это было похоже на то, как кто-то роется в твоих вещах грязными руками. Инстинктивно хотелось оттолкнуть, защититься, но я знал — любое сопротивление будет воспринято как признание. Поэтому я просто стоял, стиснув зубы и не отводя взгляд

Наконец, Гдовский удовлетворенно кивнул и перешел к Ростовскому. Перед Юрием он задержался дольше. Они стояли друг напротив друга, и воздух между ними искрил от напряжения. Ростовский побледнел, на лбу выступил пот, но взгляда не отводил. Его руки дрожали от напряжения, но он держался.

Это противостояние длилось почти минуту. Ростовский покачнулся, его ноги подогнулись, но он устоял. Когда Гдовский наконец отвернулся и перешел к следующему, Юрий едва не упал — я вовремя поддержал его, ухватив за локоть.

Гдовский проверил всех — каждого кадета, каждое запястье, каждый разум. Особое внимание уделял тем, у кого было две руны и больше. Логика была простой — убийца должен быть достаточно силен, чтобы одолеть жертву.

Проверка заняла почти полчаса. К концу многие кадеты выглядели измученными — ментальное давление десятирунника было испытанием не из легких. Закончив осмотр, наставник вернулся к телу убитого. На его лице читалось разочарование.

— Новых рун никто не приобрел, — задумчиво произнес он, почесывая подбородок.

Гдовский молчал, обдумывая варианты. Тишина была гнетущей. Слышно было только капание воды из неплотно закрытого крана да тяжелое дыхание кадетов. Привычный шум леса звучал фоном и уже не воспринимался на слух.

— Я не буду опускаться до допросов с пристрастием. Не буду вызывать сюда воеводу и всех наставников, чтобы развязать вам языки, которые вы, похоже, проглотили. Но если кому-то есть что сказать — я готов выслушать. Любая информация, любая догадка может помочь. И вам и мне…

Тишина. Все та же абсолютная, гнетущая тишина. Никто не проронил ни слова. Кадеты смотрели в пол, на стены душевой, на мертвого Ямпольского — куда угодно, только не на наставника. Я поймал себя на том, что тоже старательно избегаю его взгляда.

Гдовский выждал еще минуту, а затем тяжело вздохнул.

— Что ж, жизнь продолжается, дорогие мои кадеты! — в его голосе звучала усталость. — Мы отправляемся на ежедневную тренировку. Уже вечером вас ожидают арены в Крепости, а затем — второй отбор. Половина из вас не доживет до завтрашнего утра. Если правосудие не могу свершить я, надеюсь, это сделает Единый! Три минуты на сборы, и бегом на тренировку!

Он стремительно вышел из душевой, оставив нас наедине с трупом. Кадеты начали расходиться — медленно, нехотя, перешептываясь. Я задержался, глядя на мертвого Вадима. На его лице все еще сохранялось то странное выражение — смесь ужаса и наслаждения.

Я вышел из душевой и направился в палатку за боевым мечом. День обещал быть долгим.

Солнце поднялось высоко, заливая лес золотым светом. На небе не было ни облачка — идеальная погода для тренировки. Я бежал по лесной тропе, а мысли вновь и вновь возвращались к увиденному. Кто из нас мог совершить уже второе убийство? И что было главной целью — получение руны или удовольствия от убийства? Мысли безостановочно крутились в голове, но ответов не было.

Поляна выглядела мирно — залитая солнцем трава, окружающие деревья, чистое небо над головой. Трудно было поверить, что уже через несколько часов половина из нас будет мертва. Гдовский уже ждал нас. Он сидел в тени раскидистого дуба, прислонившись спиной к мощному стволу. На его лице не читалось эмоций — ни гнева, ни разочарования. Только усталость.

— Разбиться по парам! — скомандовал он, не поднимаясь. — Тренировка на боевых мечах. Без секундантов. И помните — я слежу за каждым вашим движением. Любая попытка случайно убить товарища будет пресечена. Жестко.

Обычно я тренировался со Святом, но сегодня решил изменить привычный порядок и подошел к Ростовскому.

— Сразимся? — коротко спросил я.

Юрий поднял бровь, явно удивленный.

— Почему бы и нет? — пожал плечами он. — Только учти — я не буду поддаваться.

— Я и не прошу.

Мы отошли к краю поляны, давая себе пространство для маневра. Обнажили мечи — настоящую сталь, острую и смертоносную. Солнечные блики играли на полированных лезвиях.

— Благодарю за спасение, — сказал я, протягивая руку.

Немного помедлив, Юрий пожал протянутую руку. Его хватка была крепкой, уверенной.

— Не за что! — В его глазах мелькнуло что-то похожее на искренность. — Я не такое дерьмо, как может показаться на первый взгляд. И уважаю сильных духом.

Он отступил на шаг, поднимая меч.

— Давай начнем без Рун! — предложил Юрий, и я кивнул.

Ростовский не стал разминаться, не стал прощупывать мою защиту, а сразу атаковал. Его клинок рассек воздух, целясь в мое плечо.

Я едва успел парировать. Сила удара отдалась в руке болезненной вибрацией. Да, четыре руны против трех — разница ощущалась. Но не настолько, чтобы исход боя был предрешен.

Следующий удар был настолько силен, что посыпались искры. Запах раскаленного металла ударил в ноздри. Ростовский не шутил — он действительно не собирался поддаваться.

Я контратаковал и провел серию быстрых выпадов, целящих в корпус. Ростовский отбивал их с легкостью танцора, его движения были плавными и экономными. Ни одного лишнего жеста, ни грамма потраченной впустую энергии.

— Хорош, — прокомментировал он, уходя от моего бокового удара. — Но ты можешь лучше.

Мы закружились по поляне в смертельном танце. Мечи встречались с звоном, высекая искры. Это был настоящий бой — не учебный спарринг, а проверка друг друга на прочность. Каждый удар мог стать последним, каждая ошибка — фатальной.

Вокруг нас начал собираться круг зрителей. Многие пары прекратили свои поединки, завороженные нашей схваткой. Я краем глаза заметил, как Вележская что-то шепчет Святу, но тот не реагировал, полностью поглощенный зрелищем.

Ростовский атаковал низом — подрез, целящий в бедро. Я отпрыгнул назад и тут же бросился вперед, используя инерцию. Мой меч описал дугу, целясь в его шею.

Юрий нырнул под удар и попытался достать меня тычком в живот. Я развернулся, уводя корпус с линии атаки, и плашмя полоснул по его спине. Сталь скользнула по коже, не причинив вреда.

Ростовский выругался сквозь зубы — удар, хоть и не пробил защиту, был достаточно силен, чтобы оставить синяк.

— А ты неплох, — признал Ростовский, отскакивая на безопасное расстояние.

Мы снова сошлись. Бой стал был еще яростнее. Пот заливал глаза, дыхание сбивалось, но мы продолжали атаковать друг друга. Вокруг собралась толпа зрителей — другие пары прекратили тренировку, наблюдая за нашей схваткой.

Я слышал возгласы, делались ставки. Большинство ставило на меня — четырехрунник против трехрунника, исход казался предрешенным. Но я чувствовал силу Ростовского, которой не было раньше. Бесконечные тренировки давали о себе знать.

Ростовский использовал финт — ложный выпад в голову, переходящий в удар по ногам. Классический прием, но исполненный мастерски. Я едва успел отскочить, и лезвие чиркнуло по бедру, разрезая ткань штанов.

— Первая кровь? — спросил он с ухмылкой.

Я глянул вниз — на ткани расплывалось алое пятно. Неглубокий порез, но кровь все же пролилась. Боль была острой, но странным образом приятной. Она обостряла чувства, делала мир ярче. Адреналин хлынул в кровь, и время замедлилось.

— Продолжим с Рунами?! — предложил я, и Ростовский кивнул.

Активировав все четыре руны, я перешел в контратаку. Мир замедлился, движения стали четче, яснее. Я видел каждый взмах меча Ростовского, предугадывал его действия за долю секунды до их начала.

Это было похоже на транс. Тело двигалось само, повинуясь инстинктам, отточенным тренировками. Меч стал продолжением руки, а я — инструментом чистого насилия.

Мой клинок словно растроился. Удар справа, слева, сверху, снизу — я обрушил на Юрия шквал атак. Он отбивался отчаянно, но я видел — парень начинает уставать. Пот струился по его лицу, дыхание стало рваным.

С каждым ударом я загонял его все дальше к границе леса. Ростовский пятился, его движения становились все более судорожными. В серых глазах впервые мелькнул страх — он понял, что может проиграть.

Я нанес финальный удар — обманное движение влево, переходящее в тычок. Острие моего клинка остановилось в дюйме от горла Ростовского.

— Победа за тобой, — признал он, опуская меч.

Мы пожали друг другу руки. Несмотря на соперничество, несмотря на взаимную неприязнь, между нами установилось подобие уважения. Мы оба были воинами, оба шли по кровавому пути, начертанному правилами Игр Ариев.

— Воды? — предложил я, доставая флягу.

— Не откажусь.

Мы отошли в тень, давая возможность остальным кадетам продолжить тренировку. Сели на траву, прислонившись спинами к стволу старой сосны. И начали неспеша пить холодную воду, наблюдая за сражающимися парами.

Вода была ледяной, и обжигала разгоряченное горло. Я пил медленно, маленькими глотками, чувствуя, как энергия вновь наполняет уставшее тело.

Свят тренировался с Вележской. Они двигались синхронно, словно танцевали парный танец. Но что-то было не так. Обычно между ними царила легкость, почти интимность. Сегодня они держались отстраненно, формально.

Клинки встречались механически, без той страсти, что обычно присутствовала в их поединках. Вележская атаковала вяло, Свят защищался нехотя. Они походили на актеров, забывших свои роли.

— Проблемы в раю? — спросил Ростовский, проследив мой взгляд.

— Или в аду? — желчно переспросил я.

— Женщины, — философски заметил Юрий. — Они всегда усложняют жизнь. Особенно на Играх.

Когда солнце достигло зенита, Гдовский объявил перерыв. Кадеты расселись группами, доставая припасенную еду. Простые бутерброды, вяленое мясо, твердый сыр — немудреный паек, но после изнурительной тренировки он казался пиршеством для желудка.

Я всегда обедал со Святом. Но сегодня он сел отдельно, в стороне от всех. Устроился под деревом и машинально жевал хлеб, глядя в пустоту. Выражение его лица было отсутствующим, словно мысли витали где-то далеко.

Мы с Ростовским молча ели, наблюдая за другими кадетами. Каждый был погружен в свои мысли. Мне в голову вновь и вновь приходила картина, которую я наблюдал в душе. Что-то в ней смущало меня…

— Почему Гдовский в первую очередь проверил девушек… — задумчиво сказал я, вспомнив утренний сон. — Такую рану невозможно нанести, когда человек лежит. Убийца зашел в душ, но Вадима это не смутило. Он стоял к нему лицом и не ожидал удара! А затем молниеносная атака, Ямпольский падает на спину и умирает. Но почему он не схватился руками за горло — это же естественная реакция?

Ростовский уставился на меня, перестав жевать.

— Она могла дать ему закончить самостоятельно, а потом прирезать…

— Самостоятельно?! — искренне удивился я. — Ты можешь такое вообразить? Нет, Вадим просто лежал на полу в душе и дрочил, когда сзади подкрался убийца. Запрокинул голову назад и получил клинком по горлу в момент оргазма или сразу после него!

— Ты хочешь сказать, что убийцей мог быть и парень? — спросил Юрий.

— Да! — кивнул я.

— Потому что руки были другим заняты! — уверенно возразил Ростовский и криво улыбнулся. — Убийцей была девчонка! А в остальном ты прав…

— Тогда рукоблудить в душе теперь смертельно опасно!

— Точно! — согласился Юрий, кивнув. — Но я знаю, кто убийца!