Имени Лен...

Жизнь только и делала, что вставляла Лёшику палки в колёса, и сама при этом каким-то удивительным образом всё быстрее и быстрее скатывалась под откос. Ему даже казалось, что он чётко слышит грохот, с которым это происходит: точно такой же раздавался сейчас за грязным окном прокуренного тамбура, в котором он стоял и прокуривал его уже насовсем — одну за другой, одну за другой — своими дешёвыми папиросами. За окном было темно, но, без сомнения, так же безнадёжно. Лёшик снова подумал, зачем он согласился ехать — и не нашёл ответа. Всё началось с того, что Никитич вытащил меч.
_____________

Звенело так, что было слышно на том конце поля.

«Пошла рыбка», — пробормотал Никитич и вонзил лопату по самый штык в мягкую весеннюю землю. Сделав два-три вскопа, он наткнулся на что-то твёрдое и продолговатое.

— Эй, ребята, давай сюда! Тут такое!

Бросив металлоискатель, к нему подбежал Лёшик. Никитич сжимал в руках меч. Смахнув с лезвия налипшую землю, он послюнил палец, поводил им по металлу, снова взял на язык, что-то сосредоточенно и долго ворочал во рту, а затем разочарованно сплюнул и подытожил:

— Туфта, нержавейка.

Лёшик взял у него из рук меч и поднёс поближе к глазам.

— Гляди, на рукоятке какие-то буквы! Первые вижу: «ЛЕН…», а дальше не разобрать.

— Уж не дедушки ли Ленина? С мечом на броневике, — рассмеялся Никитич.

Лёшик продолжал рассматривать рукоятку.

— Не могу избавиться от чувства, что где-то его уже видел, — раздумчиво сказал он. — Это полукруглое навершие с выпуклой окантовкой, гарда с маленькими шарами на обоих концах, форма, напоминающая крест…

Лёшик ещё повертел меч в разные стороны. А затем взял его в руку.
_____________

— Ни деревни, ни поля, ни леса, и ни пяди земли русской! — Никитич медленно поднял меч над головой, а затем опустил и вложил его в ножны, всё это время не сводя глаз с какой-то далёкой точки на горизонте.

— Стоп, снято! Ника, поди сюда…

Никитич натянул поводья и подвёл лошадь к режиссёрскому креслу.

— Видишь ли, дорогой мой, у нас тут не ТЮЗ, не колхозная самодеятельность, — режиссёр подошёл к Никитичу вплотную, его лысина мелькала на уровне коленей всадника. — У нас здесь — кино. И разойдётся оно по всем пятнадцати союзным республикам, не сомневайся. Ты понимаешь, какой это уровень ответственности? — он обернулся к лесу и многозначительно посмотрел на стоявшую в теньке Волгу, у которой скучающе курили два одинаково одетых товарища. — Понимаешь?!

— Илья Иваныч, я вроде всё как надо…

— Нет, не всё, Ника, не всё. Ты когда про землю русскую загибаешь, так у тебя это пафосно выходит, со слезой, что рядовой советский зритель и правда про Россию может подумать, улавливаешь мыслю-то?

— Так, а как же?

— А ты, Ника, должен это так произнести, чтобы за этим словом у тебя имелась в виду одна и единая советская коммунистическая родина, на которую ты никакие России разменивать не намерен, понял?

— А в чём разница?

— В чём разница, в чём разница, говнюк вонючий?! Ну я тебе сейчас объясню. — Илья Иванович извернулся, пригнул Никитича к себе и сдавленным голосом зашипел тому прямо в лицо: — За всю тысячелетнюю историю нашей прекрасной родины идеологема «русский» использовалась каждым временным политбюро для одной-единственной цели: чтобы жгучая гордость за принадлежность к великой несуществующей общности заполонила разум нищего раба-обывателя и заставила его, мужика-крестьянина, бросить свои поля-деревни и в восторге бежать помирать за дворцы-дачи местной номенклатуры.

— А разве сейчас не то же?..

— А вот это, Никитич, — режиссёр поднёс жирный палец к самым глазам всадника, — уже статья.

Какое-то время они напряжённо глядели друг на друга вплотную, а потом Никитич выпрямился и поехал назад к своему месту.
_____________

Лёшик вернулся в купе.

Никитич как раз доканчивал жирную курочку, завёрнутую в фольгу, заедая её красными помидорами, которые он сначала аккуратно надкусывал, а потом солил из баночки со стёршимся лекарственным именем.

— О, а вот и наш герой-богатырь! Ну что, всё припомнил?

Лёшик мрачно посмотрел на него и не ответил.

— Ничего, — довольно причмокнул хрящиком Никитич, — народ, он всё помнит. Предками данная память народная, как говорится, а ты думал?

Лёшик сел напротив и взял надкушенный помидор.

— А где Ильюха?

— А, на третьей полке храпит, как всегда. Говорит, молодость ему напоминает: стройотряды, картошку, вот это всё. — Никитич отложил косточку и заговорщицки придвинулся к Лёшику через стол. — Так что, Родион Романович, скольких убили-с?

Лёшик застыл с помидором, наполовину поднесённым ко рту.
_____________

Он стоял и смотрел в бесконечное пространство. Но самое странное было то, что пространство это тоже глядело на него в ответ миллионами глаз. И глаза эти были детские. Более того, он чувствовал, что где-то среди них есть и он сам, приникший к выпуклому стеклу чёрно-белого телевизора на клетчатом полу коммунальной кухни. Вокруг крутится рыжий пушистый Вовка, толстяк и неженка, но он его почти не замечает: всё его внимание приковано к тому, что происходит на экране.

И тогда поднял богатырь меч свой и посмотрел вдаль. И во взгляде его была та извечная гордость за родной народ и землю, та глубинная сила, с которой шёл он на бой и карал врагов без оглядки, без страха. И долго смотрел он так и не дрогнул. И наконец произнёс полные достоинства и мужества слова.

— Псы…

Лёшик сильно сжал рукоятку и поднял меч над головой.

— Псы. Какие же псы.

Он повернулся и медленно пошёл к лесу.

— Эй, Лёшик, постой, ты куда?..
_____________

— нипядиземли! Ни-пя-ди! Ну сколько можно объяснять! Вот скажи, что ты опять не понял, что?!

— Всё! — Никитич вдруг резко выдернул поводья. — Я⠀в с ё⠀понял, — повторил он и повернул лошадь.

— Отлично, по местам, снимаем, приготовиться! — зычно рассыпал команды Илья Иванович. Вокруг забегали ассистентки. — Эй, Добрыня, ты куда намылился?

Никитич доскакал до своего места, но не остановился, а наоборот, ещё крепче пришпорил лошадь, направляя её прямиком к лесу. Режиссёр продолжал сотрясать воздух чем-то угрожающим. Ассистентки в недоумении застыли, глядя на удаляющуюся фигуру богатыря.

Между тем два одинаково одетых товарища в тени деревьев играли в игру «кто дальше плюнет» и не обращали на киносъёмки никакого внимания. Один из них только засунул в рот окурок, когда вдруг услышал сзади стремительно приближающийся топот. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Никитич выхватывает из ножен меч.

Ассистентки завизжали.
_____________

— Бологое через полчаса, через полчаса Бологое. Не спите?

Они молча посмотрели на проводницу и мотнули головами.

— Тогда хорошо, — удовлетворённо сказала та и закрыла дверь.

— А нам надо в Бологое? — осторожно, чтобы не спугнуть, спросил Лёшик.

— Ну, раз проводница сказала, значит, надо, — простодушно улыбнулся Никитич. — Мне вот интересно, Лёшик, ты всегда так будешь память терять или это когда-нибудь, наконец, кончится?

— Не знаю… Я вроде основное уже вспомнил, только не до конца. Знаешь, как будто на радиоприёмнике ручку крутишь, и до тебя доносятся обрывки каких-то слов, маршей, и ты даже что-то можешь разобрать или узнать, но потом снова — одни помехи. — Лёшик опёрся локтями о стол и обхватил голову руками. — А главное — мы куда едем-то?

Никитич как-то странно посмотрел на него и отхлебнул чай из железного подстаканника.

— А едем мы, Лёшик, в наше славное советское прошлое.
_____________

Миллионы детей смотрели на него крупными доверчивыми глазами и не могли поверить, что он ничего не сделает для того, чтобы их спасти. Ветки хлестали его по лицу, но он не сбавлял шага, потому что знал: времени совсем не осталось. Фильм закончился, а Вовка развалился спать на полу, чуть подрагивая огромным рыжим хвостом.

— Так вот ты где, паразит! — в кухню влетела Марья Богорадовна. — Глупый какой чёрт, а я его везде ищу! А ну, Лёшик, давай его сюда, в перевозку. Поезд уже через полчаса отходит, а мне ещё рассаду упаковать.

Лёшик взял ёлку за хвост и откинул в сторону, но ему всё равно было не продраться сквозь хвойные заросли. Тогда он взял меч в обе руки и начал прорубать себе путь вперёд. Туда, где его ждали все, кто поверил великим словам, сошедшим с экрана. Влево-вправо, влево-вправо, и только вперёд. Меня ждут.

Лёшик застыл как вкопанный.

Прямо перед ним, преграждая ему путь, выросла огромная фигура Ильи.

Лёшик поднял на него бешеные глаза и начал медленно поднимать меч.

— Тс-с-с!

Илья поднёс палец к губам, а другим показал вверх, на небо.
_____________

— И ни пяди земли рус-ской! — Никитич опустил окровавленный меч и глубокими, полными истины и тоски глазами посмотрел куда-то вдаль, туда, где лежала его несчастная истерзанная родина, в пыли и тумане.

— Снято… — потрясённо выдохнул Ильюха.
_____________

Они ступили на платформу и зашагали вдоль поезда. Проводница наполовину высунулась из вагона и смотрела им вслед.

— А чего рюкзаки такие тяжёлые? — спросил Лёшик.

— А это ты на неделе постарался, дорогой, — добродушно пробасил Илья Иванович. — Всю коллекцию собрал, не иначе.

— Подарки несём, без них не примут, — объяснил Никитич.

— Подарки… — растерянно пробормотал Лёшик. — А кому подарки?

Его товарищи одновременно посмотрели на него с двух сторон и рассмеялись.

— Ну ты даёшь, Лёшик! — Илья хлопнул его по плечу и Лёшик слегка подсел, такой тяжёлой была его рука. — Даже и это забыл в этот раз. Вон, гляди туда. Неужели не вспомнишь?

Лёшик поднял голову и посмотрел на ночное небо. Блёклая россыпь звёзд едва светилась на чёрной скатерти вымученным огнём. Луны и облаков не было, а в самом зените сияла большая красная звезда, которая сразу притягивала к себе взгляд. Лёшик прищурился, и ему показалось, что от звезды в разные стороны расходятся пять длинных лучей, и ярчайший из них падает куда-то за горизонт, как будто указывая направление.

— Что это, Марс? — Лёшик ещё не договорил, а уже понял, что сказал глупость.

— Смотри-ка, а названия планет помнит, — отсмеявшись, заметил Никитич. — Нет, эта пентаграмма из другой оперы…

Они вышли с вокзала и зашагали по безлюдной дороге с редкими полуживыми фонарями. Скоро асфальт кончился и под ногами зашуршал гравий. Лёшик то и дело посматривал вверх, на сияющую звезду. Их путь точь-в-точь повторял направление красного луча, падающего на землю.

— А мне, вот, интересно, — нарушил молчание Никитич, — что бы люди себе думали, если бы у них не было истории?

— А ничего бы не думали, — ответил Илья, — жили бы себе спокойно, и всё.

— А как это можно, жить без истории? — спросил Лёшик.

— Я себе это так представляю, — начал Никитич. — Вот перед вами бурное море, а в нём — корабль, который ищет порт. Навигация у него сломана, либо её не было изначально, не суть, главное — ориентироваться он может только по маякам.

— Или по звёздам, — Лёшик снова посмотрел в небо.

— Нет, звёзд не видно — над седой равниной моря, — усмехнулся Никитич. — Так вот, а теперь представьте, что маяков этих вокруг очень много, и все они не в тех местах, как положено по картам. И наш корабль не знает, куда деться, и плавает по кругу бесконечно, пока не даст течь.

— А откуда ж там эти маяки взялись?

— А это мираж, галлюцинация. А может, призраки утонувших в этих местах кораблей. Но суть одна: настоящего маяка за ними не видно, — Никитич сделал паузу, чтобы до слушающих лучше дошла метафора. И спустя несколько секнуд подытожил: — Жить без истории — это выключить все несуществующие маяки, вытащить топор из-под компаса и плыть в родную гавань — пока ещё не стал кормом для рыб.

— Куда ж нам плыть?.. — пробормотал Илья и о чём-то задумался.

— А может быть, если отключить все маяки, то и родной гавани не останется, — сказал он через минуту, но ему никто не ответил.

Лёшик всё рассматривал красную звезду. Она как будто стала больше, и луч стрелой указывал, казалось, куда-то уже совсем близко.

— Вот мы и на месте, — воскликнул Никитич и указал рукой вправо.

Чуть поодаль от дороги, поросшей редкими кустами и чахлыми деревьяцами, стояли покосившиеся от старости деревянные ворота с прибитой поверху табличкой. Они подошли ближе, и Лёшик смог прочитать надпись: «Колхоз им. Лен…» — последние буквы совсем стёрлись.

Они зашли в ворота. По обеим сторонам стояли сторожевые будки, а чуть дальше — производственные здания, по виду, давно заброшенные.

— Ждут, товарищи, — сказал Никитич.

Лёшик вздрогнул. В будках, в которых он сперва никого не разглядел, стояли два одинаково одетых мужчины и неподвижно смотрели на них. Когда их троица поравнялась с ними, то оба одновременно вскинули руку и отдали честь. Лёшик опасливо поглядывал на них, но те, казалось, ничего больше делать не собирались. Они прошли мимо.

— В который, Ильюха? — спросил Никитич, озираясь.

— Либо в третий, либо в седьмой, кажется; сейчас узнаем, — ответил Илья и пронзительно свистнул.

Несколько секунд ничего не происходило, а потом где-то вдалеке хлопнула дверь и послышались невнятные женские причитания.

— Ну вот, туда, значит, — удовлетворённо кивнул Илья.

Они пошли на звук.

— А вот и они, паразиты! — Из-за угла показалась женщина. — А я вас всё жду не дождусь. Все ногти себе пообкусала от нетерпения. Не могли пораньше, что ли, приехать?

— Дела, матушка, — густо молвил Илья и поклонился ей в поезд.

— Здравствуйте… Марья Богорадовна, — сглотнул Лёшик.

— Здравствуй-здравствуй, соколик, — заверещала она. — Эк ты вырос, совсем молодец стал, хоть куда. А ты, Никитич, всё такой же, как был, только коня не хватает.

Никитич с достоинством наклонил голову.

— Проходите-проходите, что ж мы стоим-то!

Они вошли в здание с большой семёркой на входе. Внутри оказался какой-то хлев или коровник. Окна были выбиты, повсюду валялось сено. Никакой скотины здесь уже давно не содержалось, но в воздухе стоял такой густой запах конского навоза и материнского коровьего тепла, что можно было подумать, что животные вышли на часок, попастись, и вот-вот вернуться снова.

— Вот так, вот так, хозяины вы мои, витязи, — причитала Марья, но её никто не слушал. Илья потянул с плеча рюкзак.

— Принимай, дары, матушка, смилуйся, — сказал он и начал доставать из рюкзака диковинные предметы.

Сначала он выложил на пол огромную каменную бороду, обломленную с какого-то памятника. Затем рядом легли такой же гигантский бронзовый молоток и развевающееся знамя, тоже чёрное, с многочисленными разводами в белых пятнах птичьего помёта. Марья Богорадовна только охала.

Никитич и Лёшик поставили рюкзаки на пол. К уже выложенным предметам прибавились: ржавый автомат — кажется, настоящий, большой глобус с колосками вместо меридианов, стеклянная лампочка с порванной нитью накаливания, и, наконец, огромная каменная рука, обрубленная по локоть, которая намертво сжимала кепку.

— Вот, кажется, и всё, — сказал Ильич и обвёл жестом разложенные на земле артефакты. — Принимайте.

— Ой, голубки мои, ну что вы, право, не стоило, — Марья прижала обе руки к груди. — Так вам благодарна, конечно, нет слов, уважили меня на старости лет, спасибо…

— Ладно, а где мертвец-то? — перебил её Никитич. — То есть младенец.

— Да там, там, прямо, у третьей кормушки налево, увидите, — сказала Марья и махнула рукой куда-то вглубь.

Они оставили её причитать над дарами, а сами пошли в темноту. Полумрак не хотел раскутываться: свет в хлеву был какой-то глуховатый, келейный, смурной, словно с прокопчённых веками икон.

Они дошли до нужного места и ступили за ограждение. Лёшик почувствовал трепет. Прямо на полу, среди сена, стояли невысокие ясли. В них кто-то лежал.

Они приблизились. Лёшик посмотрел вниз.

Непринуждённо развалившись и щуря щёлочки жирных глаз, в яслях нежился рыжий Вовка.

Они обступили его кругом и стали молча наблюдать, как тот вытягивается и елозит длинными лапками.

— Ну что, кончаем, — сказал Никитич.

— Погоди, дай прочувствовать момент, — вполголоса проговорил Илья и потянул из-за пояса меч.

Внезапно кот распахнул глаза во всю ширь и базарным взвизгом заголосил:

— Этта ещё што за фг’онда? Что ещё за буг’жуазное свинство?! Так поступать с вождём миг’ового пг’олетаг’иата — аг’хинепозволительно! — Он судорожным движением вытер лысину кулаком. — Даже если вы пг’икончите меня, пожаг' миг’овой г’еволюции не убьёшь, не остановишь! Мы пойдём дг’угим…

— Кончай! — Никитич вырвал из ладоней застывшего Ильи меч и сунул его Лёшику. Тот взял его в руки.

— …и по всей стг’огости г’еволюионного вг’емени! Кто на меня покусится — выкусит сам, не сумлева…

Лёшик сжал рукоять. Он стоял и смотрел в бесконечное пространство, а на него миллионами глаз глядели дети, которых надо было спасти. Он размахнулся и со всей силой обрушил свой меч на вечную угрозу этому миру. Миру, который он призван был защищать.

«И ни пяди земли русской…» — прошептал он.

Из темноты донёсся флегматичный голос Никитича:

— Ну вот, с советским наследием разобрались. Остался ещё имперский комплекс и чекистский менталитет — и дело, можно сказать, в шляпе. Заснял, Ильюха?
_____________

Лёшик стоял в грязном тамбуре и курил. Жизнь его летела под откос — или не его, а то было общее чувство, висящее в воздухе, но сейчас это было неважно. Лёшик не понимал, зачем он согласился ехать, но, может быть, его просто никто никогда и не спрашивал. Больше всего его тревожило другое: он всё время думал о крысе. Только не мог вспомнить — какой.