Император

— Зачем ты вернулась?

Его губы скользят вверх по коже, оставляя влажную дорожку поцелуев, на мгновение задерживаются на остром выступе коленки, а затем опускаются чуть ниже, вжимаясь в напряженную впадинку. Его пальцы холодные, не слишком, чтобы все тело покрылось мурашками, но имеющегося контраста достаточно для пробегающей по телу мелкой дрожи.

Или это было что-то другое?

Его губы поднимаются дальше, прочерчивая дорожку для ласкающих гладкую кожу голени кончиков пальцев. Дыхание обжигает, маленькими капельками конденсата осаждаясь на теле. Слишком жарко. Душно. До отупления невыносимо. Все его движения ленивые, медленные, как долгая пытка, и когда поцелуй наконец опускается на внутреннюю сторону бедра, пальцы зарываются в светлые волосы на макушке и тянут его вверх.

Если приглядеться, между ними можно заметить вспыхивающие искры. Воздух в комнате стал тяжёлым, он налипал на кожу толстой плёнкой, мешал дышать и забивался в лёгкие. Мужской парфюм, лаванда и сандал. Цитрусовый диффузор они сбили еще в начале, палочки закатились под диван в гостиной, и теперь терпкий разъедающий все на своём пути запах проникал в каждый уголок спальни. Жара проникала сквозь открытые окна и капающий на вздувшийся у окна паркет кондиционер. А чужой вкус на губах въедался, растекался по языку и манил.

Его движения уверенные. Его движения осторожные. Прикосновение — и взгляд в глаза. Толчок — и быстрый смазанный поцелуй в уголок губ. Он ждал разрешения, ждал ее короткого уверенного кивка, чтобы двинуться дальше. Переплетающиеся над головой пальцы, ленивые, растекающиеся патокой движения, и воздух в горящих легких, выдохнуть который не было сил.

Мир вокруг трескался: она слышала его предсмертную агонию и все равно позволила себе утонуть на короткий миг в его объятиях.

Мир вокруг догорал последние недели своей жизни.

И мог еще подождать.

— К тебе или в этот мир?

Джанет лениво потянулась: расслабленное тело едва ей поддавалось, а растёкшаяся по нему нега парализовывала, — и откинула за спину рыжие волосы, пытаясь свесившейся рукой выкатить из-под кровати деревянную палочку диффузора. Джанет не нужно было поворачиваться к Алану, чтобы почувствовать на его губах улыбку. Наглый, самовлюблённый Идеал.

— Подозреваю, мы оба знаем, что уточнение здесь не так важно. — Короткий поцелуй опустился на острый угол плеча, и Джанет дёрнулась, резко отвела его и скатилась с кровати, утащив за собой и свое одеяло.

Голова Алана показалась над ней через несколько мгновений, взъерошенная и сияющая нахальным выражением лица.

— Мне казалось, — Джанет резко подскочила, заставив того отпрянуть, и почти с головой закуталась в кусок ткани, — могущественный и всеведущий Идеал должен быть лишён такого значительного человеческого недостатка, как любопытство.

— Мне нравится вбирать в себя лучшее из человеческий недостатков. Гордыня, — начал разгибать пальцы Алан. — Похоть. Лень. Скромность. Мне доступен весь спектр человеческих возможностей, и я не вижу ни одной причины не воспользоваться предложенным. Нужно попробовать все, а иначе, какой в этом смысл? — Он откинулся на подушки и, потянувшись рукой к тумбочке, схватил с неё зажигалку и портсигар, а затем вперился в Джанет своими холодными серыми глазами. — Так зачем?

От этого взгляда должна была пробежать дрожь. От этого взгляда Джанет должна была броситься рассказывать все, что скопилось у неё на душе, но вместо этого она просто смотрела на Алана, разглядывала его остро-выведенные черты лица и сжимала под одеялом кулак с такой силой, что ногти впивались в ладонь.

— Мне казалось это правильным. — Плотнее закутавшись в одеяло, Джанет опустилась на край кровати спиной к щёлкнувшему портсигаром Алану. — Прости. Не думаю… Не думаю, что это не было поспешным решением.

Алан мягко рассмеялся, чиркнув зажигалкой.

— Я мог бы поддержать тебя в этом утверждении, — сквозь сжатые зубы процедил он, — если бы не прошло почти полгода. Не поздновато ли идти на попятную, моя милая Джен?

— Будь на твоём месте кто-либо другой, — едко парировала Джанет, — я бы не стала задаваться вопросом, правильно ли я поступила, спустя столько времени. Но ты…

— Я. Идеален. Я знаю, — расплылся в ухмылке Алан.

— И как всегда невероятно скромен. И к тому же, — она обернулась на Алана, — не слишком ли поздно спрашивать, зачем я вернулась? Тебе потребовалось полгода, чтобы задать этот вопрос?

— Мне потребовалось полгода, — Алан указал на неё зажатой в пальцах сигаретой, — чтобы понять, что ты не испепелишь моё бедное тельце, если я его задам. Я не был уверен, что мне это все не видится. В конце концов, ты появилась в не слишком удачный момент. Я беспомощный, без сил, валяющийся в подворотне один-одинёшенек…

— Идеальный момент, чтобы нанести удар. — Джанет согласно кивнула и, подавшись вперёд, вытащила из-под Алана зелёную клетчатую рубашку. — Ненавидь я тебя, так бы и сделала. И к тому же рядом был мистер Белл. Не нужно так драматизировать. Оставь свою актёрскую игру для зала суда. Да и, по правде говоря, — она поджала губы, — ты всегда был посредственным актёром. Ты не мог даже наигранно восхититься тем, что мы создавали.

— Люди зовут это честностью, — Алан тряхнул сигаретой, и пепел с ее кончика, еще вспыхивающий оранжевыми огоньками, осел на светлую простынь.

— Значит, ты был бы самым честным человеком во вселенной. Не будь ты Идеалом.

Одеваться под одеялом было жутко неудобно, но Джанет попыталась. Каждый раз, когда они просыпались вместе, она выскальзывал из постели раньше Алана или пряталась в ванной, пока он не видел ее. Это было так глупо и бессмысленно: Идеал уже много раз мог рассмотреть каждый шрам на спине Джанет, каждый оставшийся на коже рубец. Иногда он наклонялся и оставлял на одном из них почти невесомый поцелуй, но каждый раз это касание казалось Джанет прижатым к коже раскалённым металлом. Шрамы пылали, горели, а дыхание перехватывало невидимой рукой.

Алан видел ее со всех сторон. И все равно Джанет влезала в его рубашку, спрятавшись под несколькими слоями ткани.

— Все хотел спросить, — глухой голос Алана донёсся до неё сквозь несколько слоёв ткани, когда пальцы уже застёгивали последние пуговицы у горла, — это тело и…

— Несчастный случай, — резко прервала его она и осеклась. Грудь сдавило: сердце забилось быстрее, частое дыхание поднималось прямо к горлу, а сухие обветренные губы треснули, отозвавшись на языке металлическим привкусом. — В школе. — Джанет вынырнула из-под одеяла, босыми ногами прошлёпав до повисших на подлокотнике кресла джинс.

— Вот как, — многозначительно хмыкнул Алан, резво выпрыгнул из постели и в три шага оказался у натягивающей на одну ногу штанину Джанет. — Почему бы просто не избавиться от них?

— Не смей, — резко прервала его Джанет, увернувшись от протянутой к ней руки. — Я… Мне… Не важно!..

Запнувшись о собственную ногу, Джанет повалилась на пол под тихий и угнетающий самолюбие смешок Алана. Он оценивающим взглядом обвёл ее фигуру, остановившись на секунду на полунадетых джинсах, и выдохнул дым через нос.

— Сделаешь мне кофе?

Будь на месте Джанет кто-то другой, он бы, несомненно, подавился воздухом от непринуждённости, с которой Алан задал этот вопрос распластавшейся по полу Джанет. Она же смогла только закатить глаза и, слегка пнув Алана, натянуть на себя штаны.

— Неужели за годы жизни с… — поднявшись, пробормотала она, — людьми ты разучился обслуживать себя? Или мистеру Беллу приходилось опускать тебе даже веки, чтобы ты мог заснуть?

— Не то, чтобы сон был так важен для меня, потому что я в принципе не сплю, как тебе известно, но да. Иногда Уильяму приходилось опускать мне веки, — Алан выпустил вверх струйку серого дыма и, ткнув в неё пальцем, заставил тот свернуться в идеальные колечки. — Правда это были… некоторые технические неполадки. И не могу сказать, что мне был приятен этот процесс.

Джанет поморщилась: одна мысль о том, что кто-то будет пальцами тянуться к твоим глазам, чтобы опустить эти бесполезные кусочки кожи, казалась ей чем-то отвратительным и мерзким.

— Какой же ты… Идеал!

Она до сих пор и сама не понимала, зачем вернулась. Сбежать из того мира казалось ей самым правильным вариантом. Сбежать от разъярённых элементалей, жаждущих мести даже будучи запертыми в своей невидимой тюрьме. Сбежать от глупых и напыщенных людей, для которых дважды два не всегда равнялось четырём. Сбежать от властвующих существ, имени которых никто и никогда не знал.

Они были их порождениями, первым, что Духи создали, выйдя из тьмы.

И они же были их погибелью, медленной и мучительной, сводящей с ума и прячущейся на страницах древних манускриптов с пометками «Очень секретно».

Сбежать от них было первостепенной задачей для вспомнившей, кто она, Джанет. Сбежать сюда, к Идеалу, к тому, кого она знала и помнила. К тому, кто тянул ее, звал и искал все эти годы.

Почему она ушла?

Почему оставила его одного?

Все попытки разворошить этот маленький улей воспоминаний заканчивался дрожащими руками и тяжёлым взглядом из зеркала напротив. А Алан то и дело ронял неосторожные фразы, словно пытался проверить ее, прощупать, насколько далеко может зайти в своих словах.

Джанет хотела вспомнить.

Она должна была это сделать.

— Брось, Джен! — шутливо крикнул Алан из спальни. — Неужели ты все еще дуешься за тот раз?

— Не знаю, о чем ты!

Она действительно не знала, цепляясь невидимыми пальцами за ускользающие воспоминания. Она действительно не знала, ступая по залитой тёплым оранжевым светом квартире Алана, доставшейся ему после отъезда мистера Белла. Она действительно не знала.

Кухня встретила ее тихим хрустом холодильника, писком кофемашины и рёвом автомобильных моторов под окном. Створки вниз — и все сразу же стихло, оставляя после себя только блаженную пустоту и простор для мыслей. Джанет вернулась к Алану больше пяти месяцев назад. Больше пяти месяцев, во время которых она ловила взглядом расползающиеся трещины по небу, просачивающихся в это мир монстров и безуспешно пыталась вызвать на кончиках пальцев маленькие тёплые огоньки, но ощущала только покалывание и впивающиеся в кожу иголки.

Эйлин не вернулась в этот мир. И Джанет не имела ни малейшего представления, почему.

Кофемашина негромко захрустела перемалывающимися зёрнами, и Джанет отрезала первый кусочек от пожухлого огурца. Было ли это ее воздействием на несчастный овощ или же Алан просто забыл про него в глубине холодильника? Она не знала. Но оставлять его и дальше на растерзание беспощадной плесени не собиралась. Колечко за колечком. Два миллиметра. Три миллиметра. Сосредоточенно и выверенно. Она отрезала кусочек за кусочком, пока аромат кофе наполнял собой пространство вокруг, поднимался к потолку тонкой полупрозрачной струйкой и растворялся где-то около форточки.

Она не слышала шагов Алана, а потому резко обернулась, когда чужая рука опустилась на ее плечо, и вжалась лезвием ножа к его горлу. Бледная кожа под блестящим металлом натянулась, разрываясь маленькими багровыми краями, и Алан осклабился, сильнее наступая на Джанет и оттесняя ее к столешнице.

— Ты ведь знаешь, что меня это не убьёт. — Он склонился над ней, упершись руками об разделочную поверхность по обе стороны от Джанет, и слегка наклонил голову, позволяя лезвию сильнее вжаться в кожу.

Смотреть на улыбку Алана было физически больно. Выражение его лица выворачивало наизнанку — Джанет тошнило каждый раз, когда они оставались наедине, а поднимающаяся внутри волна, отдавалась мелкой дрожью в кончиках пальцев. Она пыталась. Она старалась изо всех сил вспомнить, почему она должна была быть здесь, рядом с Аланом, но каждая попытка заканчивалась головной болью, каждый шаг к прошлому отзывался внутри раздражённым желудком и желчью. Иногда вокруг неё вспыхивали вещи. Иногда она просыпалась в горячечном бреду. А иногда выжигала Алану на фотографиях глаза, приходя в себя только когда заканчивались снимки в фотоальбоме.

Ее тянуло к Алану

Но каждое мгновение рядом с ним превращалось в непрекращающуюся пытку.

Поудобней перехватив рукоять ножа, Джанет надавила им на кожу Алана и слегка повернула, позволяя острому кончику посильнее раскрыть края раны.

— Да. Знаю, — не отрываясь от проступивших под лезвием багровых капель, пробормотала Джанет и подняла на Алана взгляд. — Но в любом случае это доставит мне удовольствие.

Алан улыбался. По-кошачьи и слишком хитро для человека — ха, он был не большим человеком, чем живущая около подъезда собака, — который прикидывался самым последним идиотом на этой земле. Алан отлично играл свою роль, но Джанет видела, чувствовала тянущиеся от его рук тонкие невидимые нити, дёргающие за нужную ему куклу. Он уже давно ведёт одному ему понятную игру и делиться сценарием не спешит.

Алан улыбался и смотрел на неё, очерчивал кончиками пальцев скулы, вжимался шеей в приставленный к ней нож и то и дело порывался насадиться на него. Словно нарочно показывая свое доверие Джанет.

Алан улыбался и… Это все, на что он был сейчас, кажется, способен.

— Твой кофе остынет. — Алан мазнул губами по ее лбу, на мгновение задержавшись и проведя кончиком носа по коже. — Буду поздно.

Его черты окрасились в мягкий апельсиновый цвет. Тот самый, от которого внутри все сжималось в клубок, несуществующий завтрак подкатывал к горлу, а паника сдавливала дыхание. Джанет едва могла дышать, когда смотрела, как Алан удаляется, весь золотисто-оранжевый, как яркое утреннее солнце, и сжимала пальцами ставшую неожиданно холодной рукоять ножа. Пальцы дрожали, прилипая кончиками к ледяному металлу.

Она ненавидела оранжевый цвет.

Но именно сегодня его выбрала эта квартира.

Джанет сделала несколько глубоких вдохов, прежде чем отвернуться и одним движением разрубить оставшийся кусочек огурца пополам.

— Как будто ты когда-нибудь приходил вовремя.

***

— Что ты здесь делаешь?

Джанет должна была прийти к Амелии раньше. Джанет должна была извиниться перед ней за все произошедшее, невольной жертвой чего стала ее лучшая подруга. Джанет должна была…

Она должна была сделать многое, но набралась сил хотя бы на один пункт из этого длинного списка только сейчас.

Больница гудела перекрикиваниями сотрудников, бранью пациентов и писком приборов, за которым разобрать, что тебе говорит администратор на ресепшене было немногим легче, чем построить гиперболоид на первом в своей жизни занятии в университете. Профессор выдал им формулу и координатной пространство — остальное студенты должны были сделать сами. И сейчас Джанет ощущала себя примерно так же: растерянно, виновато и осуждающе самозванчески. Она не заслуживала быть здесь, она не должна была приходить к Амелии и просить прощения, она не должна была рассчитывать на что-то большее, чем просто разрешение мельком взглянуть на пациентку ожогового центра, которой она даже не была родственницей.

Никто, казалось, не заметил, как время медленно остановилось. Кончики пальцев раскалились, когда Джанет потянулась к телефонной трубке, и пластик под ними тут же растёкся бесформенной блестящей кашей, издав предсмертный всхлип. «Ожоговый центр. Пятый этаж. Часы посещений…» — Джанет не дочитала, метнувшись в сторону замерших вместе со всеми лифтов. Безуспешно ткнув на кнопку несколько раз, она толкнула соседние двери на лестницу, замерев перед первой ступенькой и подняв оценивающий взгляд наверх.

Пять лестничных пролётов пронеслись для Джанет незаметно. Мир вокруг все еще плыл, подёргивался, как изображение на замершей плёнке, и покрывался рябью. Силы утекали в окружающее ее пространство, растапливали таблички на дверях и покрывали трещинами стекла, когда Джанет останавливалась, чтобы перевести неожиданно сбившееся дыхание. Пятый этаж был слишком близко, чтобы до него можно было добраться, не потеряв по пути несколько нервных клеток и веру в собственные силы пловца.

Джанет усмехнулась: а ведь когда-то она могла проплыть пятьсот метров и даже не выбиться из сил.

Он стоял над кроватью Амелии в кипельно белой рубашке. Такой же, каким Джанет его когда-то запомнила: светлые волосы, золотистые глаза и тот же насмешливо-надменный взгляд, которым невежественные учителя смеряют студентов, когда сами не знают, что ответить. Он был таким же, каким Джанет оставила его, убегая с Аланом за стремительно возводящуюся границу. Смерть. Ее единственное и лучшее творение.

— Мне всегда было интересно узнать, — он обернулся к ней, сложив за спиной руки, — что происходит по ту сторону Барьера. И вот, — лёгкая улыбка растянула его губы, — наконец я здесь. Правда, я не думал, что встречу тебя. Сейчас. И именно в этой палате.

— Танатос, — Джанет выдохнула его имя, ощущая, как что-то тяжёлое грузно обрывается внутри и замирает в ожидании окончания падения.

— Я теперь Азраэль. — Джанет вздрогнула и качнулась, вцепившись раскалёнными пальцами в дверной косяк, прожигая в пластике глубокие дыры. — И я пришёл нести в этот мир жатву.

— Танатос.

Он всегда был самым ответственным и исполнительным. Сотканный из самой материи Идеала, он нёс в себе его частичку, но никогда им не был. Он был похож на Алана, но едва ли больше, чем Эйлин. Джанет создала их, стремясь помочь этой вселенной, и в итоге — оставила обоих. Кажется, люди звали таких, как он, хтоническими, изначальными существами, пришедшими в этот мир на заре времён, но это все была всего лишь она — их создательница, пытавшаяся сохранять равновесие в том немногом, что оставалось от первобытной тишины космоса.

Танатос всегда был рядом с ней, шёл по ее пятам и выполнял все указания, пока другие — о, она до сих пор помнила их имена и образы лучше, чем прошедший с Аланом отпуск — играли в бога, создавали, творили и перекручивали безвольно лежащую у их ног вселенную.

И теперь он стоял перед ней, нависнув над Амелией густой черной тенью неизбежного конца, приближающегося к этому миру и истории.

— Отойди от неё. — Джанет сжала ладонь в кулак, впившись ногтями в кожу. — Амелия — это моя ошибка. Только моя и никого больше. И мне ее исправлять. Ты не заберёшь ее ни сейчас, ни потом. Я не позволю ей умереть. Только не так. Она продержалась столько времени…

— Она продержалась столько времени только потому, что ее подпитывает он, — хмыкнул Танатос и повёл плечами. — Я вижу тянущиеся от неё нити. Молочно-розовые. Почти прозрачные. Скажи мне, — он поднял на неё взгляд своим тёплых золотистых глаз, таких же ярких, как у… — для него все это игра? Еще один способ управлять кем-то важным для него? Что нужно Идеалу от этой девушки, что он ее не отпускает? Чего он хочет добиться, бессмысленно продолжая ее существование в этом мире?

— Тебя не должно быть здесь. Это не ее время.

— Боюсь, вынужден не согласиться. — Его губы растянулись в едкой ухмылке, и Танатос все же отошёл от койки Амелии, позволив Джанет приблизиться. — Это не твоя ошибка. Нет, не твоя, — медленно повторил он, раскатывая слова по языку, как кот. — И ты это знаешь. Многие ли были удостоены чести быть посвящёнными в ваш с Идеалом план? Когда ты собиралась сказать, что уходишь? Поддерживать огонь в мире, где больше нет Пламени, достаточно трудно даже для назначенного тобой хранителя. Он справляется едва ли на сорок процентов, а Барьер…

— Я должна была быть заперта вместе с ними, — Джанет разомкнула ссохшиеся губы, и слова негромким хрипом вырвались сквозь них на воздух. Она смотрела на Амелию, только на неё, цепляясь пальцами за край кожаной куртки и неспешно подходя к покрытой уродливыми шрамами и язвами подруге. Какая глупая роль жертвы в развернувшемся представлении досталось Мэлли. — Со всеми ними. И гореть вечность за свое предательство. День за днём. Секунда за секундой.

— Еще одна ошибка? — едко обронил Танатос.

Джанет могла перечислить все свои ошибки наизусть. Идеал. Барьер. Алан. Два пункта из трех в списке непогрешимого элементаля огня вполне могли быть одним и тем же человеком, если бы не… Эйлин, с первой секунды их встречи по другую сторону источавшая тяжёлую и тёмную энергию Идеала. Это было невозможно. Джанет не могла ошибиться, потащив за собой Маккензи, ощущая обязанность снова спасти ее, спрятаться вместе подальше от гнева других и затаиться, выжидая нужного момента. Но Эйлин была чиста, как новенькая тетрадь, тщательно впитывая и записывая все, что слышала, все, что ей говорили, и что она невольно могла увидеть, скрытая тенью чужого сознания. Эйлин была совсем как… он, едва появившийся на этот свет.

— Давно ты здесь? — непринуждённость застряла в горле Джанет горьким комком, рвала его шипами и перекатывалась в пустом желудке урчанием.

— Как открылись врата, — намного естественней беспечно пожал плечами Танатос, пропуская Джанет мимо себя. — Граница испещрена трещинами с момента, как вы открыли проход. Некоторые настолько большие, что можно провести через них легион. Никто не закрывает их, никто не ухаживает за Барьером и не пытается хоть как-то выправить ситуацию. Все слишком заняты своими проблемами. Люди слепы. А сердце Ордена разрушено, — Танатос вздохнул. — Вокруг творится хаос, а все только и продолжают стенать над собственными ошибками и молить богов о прощении. Все заняты междоусобными разборками больше, чем попытками сохранить безопасность нашего мира. — Джанет остановилась, поравнявшись с ним, и наконец оторвала взгляд от едва дышащей под интубацией[1] Амелии. — Ты знала, сколько в этом мире неприкаянных душ? Они просто… — Танатос поджал губы и мотнул головой, — существуют. Они ждут, когда их заберут, но никто не приходит. Куда они могут отправить в мире, где вершина магии — кролик в шляпе, вампиры — всего лишь страшилка на Хэллоуин, а люди искренне верят в то, чего не существует в принципе? Здесь нет ничего, что могло бы облегчить их страдания. И все почему? Потому что Идеал…

— Ты не знаешь, — холодно процедила Джанет, — почему он это сделал. Барьер был необходим.

— О да, чтобы потешить его эго.

— Чтобы спасти вас.

Губы сжались в тонкую полоску, пряча за собой накатывающее на Джанет раздражение. Она помнила. Она знала, почему… Сухой кашель подкатил к горлу, и она согнулась, опершись о край больничной койки Амелии. Несколько багровых капель сорвались с губ на нежно-голубые простыми, чтобы в следующую секунду растечься по рисунку ткани, заполнить собой все небольшие желобки между нитями и впитаться, неровными краями. Плечи Джанет дрожали. Ее било мелкой дрожью, пока сознание лихорадочно металось в агонии накатывающих чужих воспоминаний. Низкие кроны деревьев сливались с тяжёлым свинцовым небом и тонули в ярких красках заката. Джанет кружилась, дышала полным утренней росы воздухом и ступала по мягкой влажной траве. Она…

— А мы просили о спасении?

Голос Танатоса прорвался сквозь пение птиц разрядом молнии, выбивая из легких воздух. Джанет резко вздохнула и распрямилась, разворачиваясь. Пальцы кололо невидимыми язычками пламени, и они дрожали, бились мелкой дрожью в ожидании, когда она позволит себе чуть больше, чем просто полный раздражения взгляд и недовольно сморщенный нос.

Прибор на стене пискнул, детектируя повышение температуры, но ни Джанет, ни Танатос, не обратили на это внимания.

— Когда ты меня создала, моей единственной целью было нести людям спокойствие, собирать их энергию и отдавать ее миру, подпитывать его и поддерживать. Каждая жизнь, каждая душа в этой вселенной способна продлить ее существование, но этот мир… — Танатос шагнул ближе, вглядываясь в глаза Джанет слишком знакомым золотистым взглядом. — Этот мир вот-вот взорвётся, просто потому что Идеал, — он выплюнул имя Алана и сморщился, — возомнил себя спасителем человечества. Может быть, для начала он спасёт себя?

Джанет замерла. Она хотела было ответить ему, высказать все, что думает в ответ на претензии, но вместо этого просто плотно сжала губы, не позволяя ни слову вырваться из неё. Вокруг становилось светлее, и Джанет не припоминала, чтобы она включала свет или же здесь было выходящее на улицу окно, сквозь которое могло проникать солнце. Нет. Вокруг становилось светлее, и, опустив взгляд на собственную руку, Джанет заметила исходящее от кожи свечение, яркое, солнечное, почти такое же, что укутывало ее утром в спальне Алана.

Слова никак не хотели связываться в осмысленные фразы, и Джанет негромко выдохнула, считаю про себя до десяти:

— Ты оставишь ее?

Танатос медленно кивнул. Но не слишком удовлетворённо.

— Сегодня — да. Но я чувствую рядом с ней смерть. И очень скорую. Она вьётся вокруг неё своими клубками, и я не могу понять, ее ли это судьба, или кого-то еще. Кого-то близкого к ней. Возможно, отца. Или матери. Или лучшей подруги. В сущности, мне плевать, кто из них уйдёт первым, потеряет физическую оболочку и снова станет частью вселенной, — он повёл плечами. — Это всего лишь вопросы формальностей и бюрократии. Если кто-то пойдёт не в порядке очереди, мне просто придётся заполнять слишком много отчётов.

Лампочка над ними моргнула и с глухим взрывом погасла.

— Убирайся. — Джанет закусила щеку, чувствуя, как охватывающий руку огонь, обжигает нежную кожу ее физической оболочки — как лёгкое покалывание, — подпаливает края куртки и поднимается выше.

Танатос не двинулся с места, безразлично глядя на Джанет. Она могла приказывать ему — но это осталось в прошлом, в том мире, где не было никакой границы, не было двух реальностей и не было мириад заброшенных и разрушенных миров. Она могла приказывать ему, только когда была Пламенем, а не маленьким костром у ног Алана Маккензи. Она могла все, стоило ей только захотеть, сейчас же она…

— Убирайся!

Низкий утробный рык вырвался из Джанет раньше, чем она сама это осознала. Вся правая рука вспыхнула, расплавляя под собой ткани одежды, оставляя на коже разводы от ожогов и поднимаясь к самому потолку. Датчик пожарной безопасности мерзко запищал, посылая по больнице сигнал, на который все равно никто не мог прийти. Термометр зашкаливал, пока в конце концов не выдал короткое «Ошибка». А маленькие противные струйки воды не могли сбить охватывающее Джанет пламя. Она горела, и впервые за долгие недели, чувствовала себя собой. Она горела, видя ужас в глазах Танатоса. Он отшатнулся, врезался в кресло позади и едва не повалился через него, когда Джанет шагнула вперёд, нервно встряхивая левую руку, которая, как старенький мотоцикл, никак не хотела загораться, то и дело вспыхивая отдельными короткими огоньками и тут же затухая вновь.

Мир вокруг дрожал. Реальность плавилась вместе с Джанет. Стрелка часов над дверью медленно поползла обратно, с каждым новым оборотом набирая скорость. Писк приборов Амелии выравнивался, а солнце за окном несколько раз сменило закатную окраску на рассвет. Это было неправильно, так не должно было произойти, но Джанет уже не могла ничего остановить. Пространство вокруг искажалось, время рваными волнами проходило через ее тело, пока всю палату не пронзил надрывный скрежет. Танатос смотрел на Джанет расширенными от ужаса глазами, — кажется, это был второй раз в жизни, после того случая, когда она заставила огонь течь и назвала это «лавой», — а стрелки часов замерла на полуночи, чтобы затем медленно двинуться обратно, на положенные им места, с каждым новым оборотом ускоряясь.

Приборы пищали.

Датчик дыма продолжал разбрызгивать воду.

А Джанет горела, пока наконец стрелки не дёрнулись, с победным звоном замерев на исходной позиции, приборы не стихли, а тихий голос за спиной не выдохнул:

— Лана?

[1] Интубация — это введение трубки в дыхательные пути для обеспечения проходимости дыхания или искусственной вентиляции легких.