Инцидент Викерау

Степной ветер, неся на себе пыль и запах полыни, лениво шелестел страницами медицинского справочника, лежавшего на грубом деревянном столе. Молодой врач Денис Иванович Бородин отложил в сторону папиросу, не докурив, и потянулся. В комнате приёмного покоя местной больницы – бывшего дома зажиточного немца – стоял тяжёлый, спёртый воздух, пахнущий карболкой, пылью и старой мебелью.

За окном медленно угасал осенний день. Кузнецовка, она же когда-то Викерау, засыпала. Аккуратные, выбеленные дома с черепичными крышами тонули в сизых сумерках. Из труб вился дымок – хозяйки готовили ужин. Всё было поразительно обыденно, почти идиллически: советский порядок, натянутый на немецкую аккуратность, как чистая простыня на старую кровать.

Бородин был прислан сюда полгода назад, после университета в Одессе. Место считалось «подъёмным» – бывшие колонии славились зажиточностью и, как ни странно, здоровьем. Жители, потомки тех самых немцев-колонистов, были крепки, работящи и редко болели. Его работа до сего дня заключалась в основном в прививках да лечении лёгких простуд. Он даже начал скучать, тоскуя по настоящей, сложной работе городского хирурга.

Размышления прервал скрип подъезжающей телеги. Резкий, тревожный звук разорвал вечернюю тишину. Кто-то лихорадочно стучал в дверь.

– Герр Доктор! Schnell! Bitte, schnell! – на ломаном русском, с сильным нижненемецким акцентом кричал запыхавшийся мужчина в запылённой одежде, когда Денис Иванович распахнул дверь. Его глаза были полны ужаса. – Моя фрау… Катарина… у неё началось… но что-то не так… совсем не так!

За ним, в телеге, лежала на тюфяках женщина. Лицо её было бледным, как мел, и покрыто липким потом. Она не стонала, а издавала какой-то низкий, клокочущий звук, больше похожий на рычание раненого зверя. Её живот неестественно вздымался, будто там, внутри, бушевала не жизнь, а что-то иное, яростное и неконтролируемое.

– Заносите её! Быстро! – скомандовал доктор, и несколько мужиков из соседних домов, сбежавшихся на шум, помогли внести роженицу в смотровую.

Всё, что происходило дальше, с самого начала было неправильным. Воздух в комнате, куда внесли Катарину, пропитался запахом мокрой земли, разложения и чего-то металлического, словно от разбитого термометра. Это был запах идущий не извне, а будто бы из самой женщины.

Бородин приготовился принимать роды. Катарина металась на кушетке, её тело выгибалось в немыслимых судорогах. Прикоснувшись к её животу, доктор отпрянул. Кожа под одеждой была не просто тёплой. Она была горячей, почти обжигающей, и на ощупь – неровной, бугристой, будто под ней копошился рой гигантских насекомых.

– Держите её! – крикнул он помощникам, и те, все бледные, сжали руки несчастной.

Первый час был адом. Роды не продвигались. Шейка матки не раскрывалась, хотя схватки были чудовищной силы, буквально разрывающими женщину изнутри. И тогда врач, чтобы спасти хотя бы ребёнка, принял решение, от которого стыла кровь в жилах. Он взял в руки хирургические ножницы.

В момент, когда сталь коснулась плоти, Катарина внезапно затихла. Её широко раскрытые глаза, до этого полные животного страха, уставились в потолок с каким-то нечеловеческим ужасом. А из её горла вырвался не крик, а рык. Тихий, сиплый, состоящий из звуков, которые человеческие голосовые связки не должны были быть способны издать. Щелчки, бульканье, гортанные вибрации.

И Денису, леденея от ужаса, почудилось, что он улавливает в этом кошмарном шуме нечто, похожее на слово. На название. У’РНОЛ’ХХ…

Он сделал надрез.

И мир затрясся.

Из раны хлынула не кровь, а густая, тёплая, почти чёрная слизь, пахнущая той самой гнилью. И в ней, в этой слизи, что-то шевельнулось. Что-то, что не было ребёнком.

Бородин отшатнулся, роняя инструмент. Он увидел клочок синеватой, полупрозрачной плоти, покрытой не кожей, а чем-то вроде твёрдой чешуи. Увидел щупальце, тонкое, как проволока, усеянное крошечными, хитиновыми крючками. Увидел на мгновение слепой, пузырящийся глаз, повёрнутый в его сторону.

А потом Катарина взорвалась.

Не в прямом смысле. Но изнутри её разорвало такой силой, что обрывки плоти и внутренностей забрызгали стены, потолок и лица ошеломлённых людей. Что-то маленькое, липкое и невыразимо чужое, с хлюпанем вывалилось на окровавленные простыни, судорожно забилось и на мгновение затихло.

В гробовой тишине, нарушаемой лишь мерзким похлюпыванием, Денис услышал новый звук. Тихий, едва уловимый стук. Он шёл оттуда, с простыней. Стучал тот… тот выкидыш. Его стеклянно-органическая оболочка постукивала о деревянные планки кровати.

А затем существо испустило тот самый рык, который Денис услышал за мгновение до кошмара. Тот же гортанный щелчок, то же бульканье.