Инженер вельможного рода.

В моей профессии главный принцип — не доверять никому. Ни красивым менеджерам с их графиками, ни прогнозам погоды, ни, тем более, старому оборудованию, которое должно было быть списано еще при Брежневе. Я доверился. Результат? Классический, черт побери. Кадр из учебника по технике безопасности.

Последнее, что я ощутил в своей прошлой, такой знакомой жизни, — это леденящий душу звук рвущегося металла где-то прямо под ногами. Не крик, не взрыв, нет. Именно этот скрежещущий, многотонный вопль несущей конструкции, которая решила, что с нее хватит. Она устала. Я ее понимал, как никто другой.

Потом — резкая, короткая боль. И… тишина. Абсолютная. Ни света, ни тьмы. Ничего. Только смутное, плавающее ощущение: «Игорь, ты влип. Причем по полной. И, кажется, уже не вылезешь».

Сознание возвращалось медленно, нехотя, словно загружаясь с битого жесткого диска. Сначала обоняние. Пахло дымом, чем-то кислым, прелым сеном и… козлом. Буквально. Стойкий аромат немытого козла.

Слух подхватил эстафету. Где-то рядом причитал женский голос, сдавленный, испуганный:

—Ох, батюшки, не очнется, родимый… Как бы душа не ушла… Господи помилуй…

«Душа? — пронеслось в моей раскаленной голове. — Серьезно? Куда уж ей уходить дальше?»

Я попытался открыть глаза. Веки были свинцовыми, а в висках стучал навязчивый, знакомый с похмелья молоточек. С третьей попытки получилось.

Картинка была смазанной, будто я смотрел на мир через запотевшее стекло противогаза. Низкий потолок, почерневшие от времени и сажи бревна. Тусклый свет из маленького волокового окна, в котором вместо стекла была натянута какая-то мутная пленка. Я лежал на жесткой лежанке, укрытый шкурой. Откуда-то снизу доносилось дружелюбное похрюкивание.

«Ладно, — медленно соображал я. — Взрыв, падение… Вероятно, меня выбросило за борт. Чудом выжил. Подобрали какие-то… рыбаки? Аборигены? Но где тут море? И почему пахнет хлевом?»

Я попытался приподняться на локте. Тело не слушалось, было чужим, слабым и до неприятного тощим. Рука, на которую я оперся, выглядела странно: бледная, худющая, явно не моя, привыкшая таскать гаечные ключи и кабельные барабаны.

— Ой, очнулся! Слава Перуну! — тот же женский голос взвизгнул прямо над ухом.

В поле моего зрения возникло лицо. Женщина. Лет пятидесяти, в простом поневе, с платком на голове. Лицо доброе, испуганное, изможденное.

— Изяслав-батюшка, ну я и испужалась! Думала, кончились вы от той дурной башки!

«Изяслав? Башка?» — мой мозг, привыкший обрабатывать данные, завис на этапе распознавания терминологии.

Я попытался что-то сказать. Из горла вырвался лишь сиплый, хриплый звук.

— Не говорите, не говорите, родимый, — засуетилась женщина, поднося к моим губам деревянную кружку с чем-то мутным. — Пейте, это отвар, силы придаст.

Я сделал глоток. На вкус это было похоже на компот из ламповой подошвы и носков. Я скривился.

— Кто?.. Где?.. — мне удалось выдавить из себя.

— Ясень-сокол, да ты же у себя! В своей же клетушке! — женщина смотрела на меня с таким неподдельным состраданием, что стало не по себе. — А я, Мамка Олена, за тобой приглядываю, как матушка твоя покойная наказывала. Ну, и свинку вашу подкармливаю, — она кивнула в сторону похрюкивания.

Клетушка. Свинка. Мамка Олена. Изяслав.

В голове что-то щелкнуло.Неприятно. Громко.

Я отшатнулся от нее и судорожно оглядел помещение. Лачуга. Деревянные стены, глинобитный пол. В углу — грубо сколоченный стол, на нем глиняная миска, деревянная ложка. Никаких следов цивилизации. Ни проводов, ни пластика, ни тем более белых халатов спасателей.

С диким усилием я сполз с лежанки и, шатаясь, дополз до деревянной кадки с водой в углу. Заглянул в нее.

Из воды на меня смотрел незнакомец. Худощавое, бледное лицо юноши лет шестнадцати-семнадцати. Большие, испуганные серые глаза. Русые, всклокоченные волосы. И аккуратный, свежий синяк на виске.

Я медленно, очень медленно поднес к лицу свою руку — ту самую, худую и бледную. Отражение в воде повторило движение.

Тишину разорвал мой собственный, сдавленный хрип. Не крик. Именно хрип, полный чистого, немого ужаса.

Это был не сон. Не галлюцинация от удара.

Это было мое новое лицо.

В ушах зазвенело. Я рухнул на колени, упершись лбом в холодный земляной пол. В висках стучало: «Нефтяная вышка… Падение… Смерть…»

— Батюшки, опять вам дурно! — завопила Олена, пытаясь поднять меня.

Я отмахнулся от нее. Мозг, привыкший к ЧП и нестандартным ситуациям, вопреки панике начал лихорадочно работать. Сбор данных. Анализ.

Гипотеза: я, Игорь Петров, инженер-нефтяник, мертв.

Гипотеза вторая:мое сознание каким-то невероятным, бредовым образом оказалось в теле другого человека. В другом месте. В другом… времени?

— Олена, — хрипло выдавил я, цепляясь за единственную ниточку реальности. — Какой сейчас год? Чей это город?

Женщина смотрела на меня как на умалишенного.

—Год? Да от Рождества Христова, батюшка, тысяча какой-то там… Я и счету такому не знаю! Город наш Новгород Великий, а правит тут посадник, да бояре… Отец твой, Никита Петрович, самый что ни на есть знатный боярин!

Новгород. Боярин. Тысяча какой-то от Рождества…

В голове будто рухнула последняя плотина.Хлынула лавина обрывков знаний из школьного курса истории,и сериалов.

Средневековье. Русь. Удельные века. Господи, да я же в самом пекле! В эпоху, когда главные технологические прорывы — это железный наконечник для сохи и новая порода боевых коней!

Я, инженер, привыкший к суперкомпьютерам, автоматизации и сланцевой революции. Я, чей самый страшный кошмар — это обрывок кода или забастовка дальнобойщиков. Я оказался в теле какого-то тощего боярского отпрыска по имени Изяслав, в мире, где мыться — это раз в полгода, а зубы чистить углем.

Ирония судьбы? Нет. Это был уже откровенный, беспощадный сарказм вселенского масштаба. Меня не просто убили. Меня отправили в ад. В ад с козлами и свиньями. Но ад, как выяснилось, был со своим, особым с чувством юмора.

Из-за двери послышались грубые мужские голоса, скрип сапог.

—Ну что, наш недоумок очнулся? — раздался насмешливый бас. — Живуч, чертенок тощий!

Дверь грубо распахнулась. На пороге стояли двое парней. Старше меня лет на пять-семь. Один — широкоплечий, рыжебородый, с лицом, которое явно знакомо с кулаками чаще, чем с мылом. Второй — потоньше, с хищным, злым лицом и колючими глазами.

Олена съежилась и отпрянула в угол.

—Братья родные… Всеволод-батюшка, Ратибор-батюшка… — залепетала она.

Рыжий, Всеволод, презрительно фыркнул.

—Отстань, старая. Мы к братцу нашему младшенькому. Что, Изяслав, голова болит? — он широко ухмыльнулся. — Это тебе за твою глупость. Не суйся, где не просят. Место твое — здесь, со свиньями. Понял? Ты — позор нашего рода. Слух идет, что ты и читать-то толком не умеешь. Так и помри тихо, не мешай нам, настоящим мужчинам, дела вершить.

Он пнул ногой мою тощую котомку, валявшуюся в углу. Из нее выпало несколько пергаментных листков с какими-то корявыми закорючками.

Мой собственный гнев, затоптанный паникой и отчаянием, вдруг прорвался наружу. Инстинктивно. Я поднял голову и посмотрел на него. Посмотрел не взглядом испуганного юнца Изяслава, а взглядом Игоря Петрова, который прошел через университетские общежития, ночные смены на промысле и разборки с профсоюзами.

— А ты не пробовал постучать, козел? — тихо, но очень четко спросил я. Голос звучал хрипло, но уже без тени прежней слабости.

Всеволод замер с глупой ухмылкой на лице. Он явно не ожидал такой реакции. Ратибор удивленно приподнял бровь.

— Что?! — рыкнул Всеволод, делая шаг ко мне.

— Говорю, — я медленно поднялся на ноги, чувствуя, как по спине растекается ледяная уверенность, — что в цивилизованном мире, прежде чем вломиться в чужую комнату, обычно стучат. Или у тебя с башкой, помимо кулаков, ничего не контачит? Советую проверить. А то вдруг там опилки.

Наступила гробовая тишина. Было слышно, как за стеной хрюкает свинья. Олена смотрела на меня, будто на воскресшего мертвеца. Рыжий брат покраснел от ярости.

— Да я тебя… — он занес на меня руку.

Но я уже не был тем испуганным мальчишкой. Я был мертвецом, которому терять было нечего. А у мертвецов, как известно, чувство юмора обостряется до невозможного.

— Ты меня что? — я перехватил его взгляд, не моргнув. — Ударь. Посмотрим, что скажет отец, когда узнает, что его наследники время проводят не в дружине, а травят собственного брата в хлеву. Или ты боишься, что тощий «недоумок» оказался смелее тебя?

Он замер. Рука опустилась. В его глазах читалась чистейшая, неподдельная ненависть, но и расчет тоже. Очевидно, отец был не той фигурой, с которой стоило шутить.

— Ладно, — прошипел он. — Живи, пока судьба милует. Но запомни, выродок: твое место — на дне. Ратибор, пошли. Здесь свиньями пахнет.

Они развернулись и вышли, хлопнув дверью.

Я снова рухнул на лежанку. Руки дрожали. Сердце колотилось где-то в горле. Мамка Олена смотрела на меня с новым, почтительным страхом.

— Изяслав-батюшка… Да вы и впрямь не свой сегодня…

«Олена, милая, ты даже не представляешь, насколько ты права», — подумал я.

Я закрыл глаза. Перед ними стояли лица братьев. Злые, тупые, жестокие. Потом — почерневшие бревна, запах навоза, свое тощее отражение в воде.

Ад. Самый настоящий. Но ад — это не только огонь и смола. Ад — это когда ты инженер с двадцатилетним стажем, а твои главные враги — два обезьянообразных недоросля с замашками на рэкетиров из лихих девяностых. И нет под рукой даже приличной отвертки, чтобы дать им по рогам.

Но чертов мозг уже не паниковал. Он анализировал. Собирал данные. Оценивал ресурсы.

Ресурсы, блин. Хлев. Свинья. Старая нянька. И доступ к, судя по всему, неограниченным запатам навоза.

Отличный стартап. Просто сказочный.

Я тихо рассмеялся. Горько, истерично, но уже почти с надеждой. Ладно, Вселенная. Ты решила пошутить? Посмотрим, кто будет смеяться последним. В конце концов, я инженер. А инженер — это тот, кто может из обычной ***ы собрать работающий реактор.

Или, на крайний случай, дистиллятор. Очень кстати пришлись бы сейчас грамм сто чистого спирта.

Ну что ж, Изяслав, сын Никиты-боярина, добро пожаловать в твою новую жизнь. Надеюсь, тебе нравится запах козла? Потому что пахнет он… возможностями. Самыми что ни на есть дурацкими и невозможными.

Но это пока.