ИНКВИЗИТОР Божьим промыслом Пожары и виселицы

Инквизитор Книга 14

Глава 1

Во дворе их встретили… Нет, не прекрасные дамы, а двенадцать солдат в хорошем доспехе, шестеро с алебардами и шестеро с арбалетами. При них было два сержанта в шарфах и при штандарте и офицер, очень статный человек с тяжёлым лицом; именно он поспешил к графу, поклонился и принял узду его коня. А потом и учтиво придержал тому стремя, помогая сеньору с него спуститься. Волков вылез из седла сам, болваны его оруженосцы – ни один не поторопился, все трое глазели, дурни, по сторонам. Барон бросил поводья фон Готту, а фон Тельвис сразу представил ему своего человека.

- Гулаваш, хранитель закона в нашем графстве, - и тут граф кладёт руку на плечо хранителя и добавляет многозначительно: - Мой коннетабль и мой настоящий друг.

Тот в ответ лишь кланяется своему сеньору. Он пытается изобразить улыбку на своём суровом лице.

Этот Гулаваш был ростом выше Волкова, а статью, шириной плеч превосходил фон Готта. Торс у него мощный, без брюха и лишнего сала, защищён отличной бригантиной, под нею хорошая стеганка с рукавами, за поясом кривой кинжал, а на поясе меч. Тяжёлый, из тех, что уже не делают, почти такой же, как и у Волкова. Сам коннетабль был ещё не стар, волосы были у него, нет, не рыжие, а какие-то каурые. Глаза карие. И ещё сапоги у него были с загнутыми вверх носами, такие носят сарацины, Волков помнил этот фасон, видел в как-то в южном порту, в молодости.

- Гулаваш, это мой гость, - продолжал граф, - барон фон Рабенбург, он следует со своими людьми на запад к нашим соседям и милостиво согласился принять моё предложение.

Коннетабль поклонился генералу весьма учтиво, хотя молча и с достоинством: дескать, гость моего сеньора достоин уважения и поклона, но излишне гнуть спину я и перед ним не собираюсь. Волков не стал представлять из себя большого вельможу и тоже поклонился в ответ. Уж хотя бы потому это нужно было сделать, что сам Гулаваш был весьма… внушителен. Да и люди его были неплохи и оружием, и доспехом, то сразу бросалось в глаза, видно, офицер не давал им послаблений, хотя всем известно, что для солдата нет ничего хуже долгого гарнизонного сидения, которое во всяком человеке рано или поздно начнёт вызывать леность и небрежение.

Люди Волкова тоже спешивались, и сержант Биккель стал указывать кавалеристам негромко:

- Сёдел не снимать, только подпруги отпустить, самим не расходиться, быть при лошадях, - он указал рукой, - лошадей пока ставьте в тень, вон к тем коновязям. Кляйбер, ступай найди конюшни, спроси у конюхов, где можно отпоить коней. Пусть скажет, можно ли из большого колодца воду черпать, и вёдер попроси. Жара вон какая стоит.

Всё это генерал слышал краем уха, Биккель сержант отличный, ещё с первых дел против горцев с ним был, рядовым. Теперь же делал он всё как надо; в общем, за свой отряд барон был спокоен, а тут и скучавший паж Виктор, давно спрыгнувший с лошади, наконец заявляет с присущей ему наглостью:

- Что же вы стоите тут, господа, да кланяетесь друг другу, когда вас дамы ждут, заждались уже, наверное. То невежливо.

И тут Волков замечает, так как тот стоит совсем к нему близко, что у мальчишки… кажется!.. подведены черным глаза. Точно так, как это делают красотки в Ланне.

- Истинно, истинно, господа, то невежливо, - оживился фон Тельвис, - пойдёмте, дамы и вправду ждут. С самого утра, что мы за вами поехали, ожидают… Пойдёмте. Прошу вас…

Он пригласил всех изысканным жестом руки к лестнице, что вела со двора на балкон, на второй этаж к покоям.

И барон пошёл первым, если не считать этого наглого мальчишки пажа, что мелькал у него перед глазами своими белыми, на удивление чистыми после верховой езды чулками. А за ними шли и граф, и все оруженосцы барона, и Гулаваш с двумя своими сержантами. А из людей генерала во дворе замка остался лишь сержант со своими людьми да солдаты графа, да ещё и дворня, что сбежалась посмотреть на приезжих. А вот сам замок, если не считать убранства его, совсем не впечатлял барона. Ставлен, видно, он был давно, отстоял уже века. Лишь донжон у него был снесён за ненадобностью, а вместо него, на его камнях, поставлены нужные в хозяйстве пристройки. Да ещё, видно, дерево лестниц, дверей и балконов с тех пор сменили, старое, наверное, погнило. Поставили хороший дуб. И тот уже от времени начал темнеть, но был ещё весьма крепок.

Лестницы к стенам не завалены всяким хламом, во дворе порядок, переходы на стенах меж башен тоже не захламлены. Телеги в ряд, сено аккуратно сложено, дрова под навесом от дождей, всё, всё, как и должно быть у рачительного хозяина.

Нет, у барона замок был совсем не такой. Не было у него круглых, приземистых башен на углах строения, зато были у замка барона выступы-равелины и прочные скосы у основания стен, те скосы серьёзно укрепляли стены, а равелины и вовсе никаким пушкам не взять, а ещё у его замка были вынесенныебалконы для арбалетчиков и мушкетёров. В общем, в замке барона всё было рассчитано, чтобы даже тот, кто покусится на его сеньорат с пушками пойти, и тот ушёл бы, только зубы обломав. Замок его, правда, нужно было только немного достроить. Впрочем, он не сомневался, что скоро изыщет деньги на окончание столь разорительного для него строительства. И тогда он будет по праву гордиться своим домом, лучшим домом на северной Марте, а пока он разглядывал замок графа, и особенно не новые его стены.

«Нет, этой рухляди и дня против моих орудий не простоять».

Эти мысли успокаивали его; впрочем, он и так не сильно о чём-то беспокоился, а лишь шёл по балкону из крепчайшего дуба к покоям графа да рассматривал гербы его на больших, великолепно расписанных павезах, что висели на стене вдоль всего балкона, да старое оружие, что было вывешено прямо у входа в покои. И щиты, и оружие всё было в хорошем состоянии, и барон опять отмечает, что в замке порядок. Вот только сам граф совсем не был похож на человека в делах тщательного и всякую мелочь в хозяйстве знающего. Он скорее походил на повесу праздного, что любит изыск и красоту. И паж его был тому прекрасным подтверждением.

«Но людей он нанимает толковых. И мажордом у него знатный, и коннетабль дельный».

Волкову было очевидно, что люд местный, что на земле, что в замке, держат в строгости и лениться тут никому не дают. И ещё он понял кое-что: замок стар, потому что новый графу не так чтобы и нужен – видно, тихо в этих местах. И горцев свирепых, своих западных соседей, он почему-то совсем не боится. Но это вовсе не значит, что пожелай себе фон Тельвис новый замок поставить, так он не поставил бы. Уж деньги у графа имелись, в этом Волков убедился, как только вошёл в главную залу графского дома. Большие резные двери, что вели с балкона в залу, были распахнуты настежь, и у каждой двери стояло по два лакея в хорошей одежде, а едва он сделал шаг через порог, как его тяжёлый бронированный башмак сразу утонул в высоком ворсе огромного и очень красивого ковра. А ещё зал был отлично освещён, так как половина старой стены была снесена, и её заменили большие, современные окна. Света было много, так что Волков успел скользнуть взглядом по стенам, сплошь завешенным великолепными гобеленами, которые прерывались лишь в месте древнего и огромного камина, в котором на вертеле можно было зажарить целого кабана. А ещё прямо под окнами стоял большой стол, накрытый скатертью, а на нём серебряная посуда, а среди серебра дорогое цветное стекло. Нет, нет… Граф вовсе не был беден.

Все вошедшие стали снимать свои шлемы и подшлемники, а Волков и так был без шлема, он отдал его Хенрику ещё во дворе и теперь оглядывал залу: ну и как тут у графа?

И вот у стола-то он и увидал женщин, они стояли в светлых платьях, прекрасно освещённые лучами солнца, что падали из больших окон. Эти женщины буквально купались в свете и были необыкновенно живописны, хоть художника зови. Дамы почти светились, сияли… И поначалу Волкову, вошедшему в залу, даже было не разглядеть их как следует, пока глаза не привыкли. Но дамы не стали дожидаться, пока генерал их рассмотрит, и двинулись к нему сами.

Он сразу услыхал их лёгкий смех, которым красавицы нередко скрывают своё смущение. И тогда мальчишка-паж, шедший впереди генерала вместо мажордома, объявил громко и немного фамильярно:

- Маркграфиня, графиня… Вот… Это барон фон Рабенбург, рыцарь, что путешествует через наши земли на запад, в сторону гор. Зачем – не знаю. А с ним его люди.

И тут, когда дамы подошли поближе, Волков разглядел этих… ангелов. Настоящих красавиц, таких, что были одна прекраснее другой, но сказать, кто лучше, просто невозможно. Обе уже не были молоды, так как переступили черту тридцатилетия. Но что касается привлекательности, то это были женщины, вступившие в возраст, который многие мужи посчитают наижеланнейшим. А их платья только подчёркивали их формы. Нет, то не были тяжёлые и многослойные платья северянок, что кутают себя и в холод, и в зной в тяжкие сукна и плотную парчу. То были платья изумительного, невесомого шёлка, что был разукрашен удивительными цветами и невиданными птицами и почти не шуршал при ходьбе. Да ещё и шли они по толстому ковру, так что движения их были беззвучными и лёгкими. Истинно ангелы в дивных одеждах и ослепительных солнечных лучах плыли к старому солдату, беззвучно, а слышны были только их звенящие серебром голоса:

- Ах, барон, ну наконец-то!

- Супруг мой, отчего же так долго вы не вели к нам такого рыцаря, и в доспехах ещё, как будто с поля брани к нам попал сразу?

- Ах, простите меня, дорогие мои госпожи, - с поклоном оправдывался граф Тельвис. – Дорога до постоялого двора была не близка, хорошо что хоть успел застать барона не в пути, а когда он только собирался ехать.

- О, барон, - одна из дам наконец вышла из ослепительного света и стала доступна его взору. – Вы так мужественно выглядите в этих прекрасных доспехах…

И тут Волков почувствовал себя, мягко говоря, немного... нелепо. На дамах едва ощутимые, почти прозрачные в свете солнечных лучей шелка, сам граф и его паж тоже одеты весьма изысканно, а он и его оруженосцы словно к битве приготовились…

А женщины, стоявшие перед ним, были так прекрасны. Так прекрасны, что не уступили бы в красоте самой графине фон Мален. В нынешнем её состоянии. Их удивительные платья в открытости своей едва-едва удерживали их формы в рамках хоть каких-то приличий. И в этих дамах было, кажется, всё прекрасным: и их одежды, и их высокие причёски, и то, что волосы их не были покрыты даже самой лёгкой тканью, что еще больше подчёркивало открытость и даже некоторую фривольность…

«Осталось только надеть подшлемники, нахлобучить шлемы – и всё… Можно доставать оружие и начинать резню. Доспехи, оружие, заряженные пистолеты в сумке на груди у фон Флюгена…».

Но об этих его мыслях графиня, конечно же, ничего не знала и поэтому, подходя ближе и протягивая ему руки в перстнях, говорила:

- Но… боюсь, что вам будет немного жарко в этих латах, так как мы не собираемся сегодня вас отпускать.

Генерал взял её за руки и поцеловал с поклоном сначала одну, потом другую, но так как задерживаться здесь он не хотел, а хотел лишь забрать отсюда маркграфиню Винцлау, тут же начал говорить что-то нелепое:

- К сожалению, мы вынуждены… Мне нужно… У меня не так много времени… Мне очень жаль, графиня.

А тут проклятый наглый паж ещё и добавил барону неловкости:

- Да он вообще ехать не хотел, пока граф ему не сказал, что маркграфиня гостит у нас.

- Ах, как жаль, - тут же расстроилась графиня, но своих рук у него не отняла и, сжимая его пальцы своими, продолжила дивным серебряным голоском: - Мне так печально это слышать. Мы тут живём в этой глуши… Живём очень одиноко, на западе от нас горцы, соседи унылые и такие грубые, что, даже заходя к нам в гости, жен своих оставляют телеги сторожить во дворе, даже в холод, как будто у нас дворня ворует… - она морщит свой прекрасный носик в пренебрежении, - всё сплошь купцы да скотоводы с гор; на востоке лишь горожане да фермеры, из чёрного люда выбившиеся, они тоже не очень жалуют благородных людей из-за своей зависти. Даже серебро их не вылечивает от грубости. Сколько бы ни богатели, а всё как были хамами и бюргерами, так ими и остаются. И так редко мы тут видим путников равного нам достоинства, да ещё таких знатных воинов, как вы.

И Волкову тут стало совестно, и он было хотел что-то ей ответить, но она продолжила, чуть обернувшись ко второй даме:

- Ваше Высочество, этого рыцаря мы видим только благодаря вам, он по вашу душу явился, дозвольте ему хоть руку вашу поцеловать.

И тут к нему подошла вторая дама, обдав барона благоуханием великолепных духов и одарив лучезарнейшей улыбкой из алых губ и идеальных зубов.

- Ну, хоть так нам удалось заполучить такого гостя, – ещё более мелодичным, чем у графини, голосом произнесла госпожа Винцлау. Она протянула ему руку, руку настоящей принцессы. Пальцы её были усыпаны драгоценными камнями. А сама рука необыкновенно нежна. И барон фон Рабенбург снова целовал женскую руку, и вовсе не потому, что так принято или что того требует этикет; он прикоснулся губами к самым кончикам её пальцев, потому что от них так приятно пахло, а ещё потому, что ему было это делать в удовольствие.

Потом, когда Волков поднял на неё глаза, он вдруг заметил, что глаза маркграфини сияют, щёки её, кажется, тронул чувственный румянец, а её весьма заметная грудь вздымается глубокими вздохами; и она с едва заметным смущением говорит, обращаясь непосредственно к нему:

- Дорогой барон, вы словно лучший доктор, уже месяц я не чувствовала себя так хорошо, как сегодня.

Она говорит, а он смотрит на неё, не отрывая глаз, лишь переводит их: то посмотрит на изящную диадему, что укрепляет причёску прекрасной женщины, то поглядит на ангельское лицо, то опять, опять смотрит на её плечи и грудь.

«Неужели эта женщина так улыбается мне? – не понимал Волков. И тут же убеждал себя: - Ну смотрит-то она точно на меня! И говорит, кажется, со мною».

А графиня фон Тельвис тем временем заметила преображение в своей гостье и произнесла с едва уловимой иронией:

- Ваше Высочество, вы горите, что ли, у вас краска на лице взыграла… С первых дней болезни вашей такого с вами не было, всё время бледны были.

- Ах, и правда, - принцесса прикладывает руку к своим щекам, то к одной, то к другой, словно проверяя их температуру, и продолжает смущаясь, - словно горю отчего-то.

Её необыкновенно открытая грудь вздымается так, что Волков ловит себя на мысли, что ему хочется положить на неё ладонь, чтобы чувствовать эти колыхания. Чтобы провести грубой, мужской, солдатской ладонью по всему полю этой прекрасной, без единого изъяна кожи, от правой ключицы через выраженную ложбинку до левой ключицы, и вернуться снова к середине, чтобы в самую середину опустить палец или даже высвободить тело женщины из одежд. Высвободить и взять её грудь снизу и чуть приподнять, чтобы почувствовать у себя в руке её упоительную тяжесть. И при этом ещё видеть удивительные глаза этой прекрасной женщины и находить в них одобрение этих сладостных и порочных прикосновений, а может быть, даже и желание продолжать их.

- Я и правда горю, - говорит маркграфиня, глубоко дыша, - но это, кажется, не от болезни… - она подыскивает слова, глядя Волкову прямо в глаза, и договаривает: – То, наверное, от жары.

- Так раз от жары вы горите, принцесса, - снова напоминает о себе наглый паж, - так выпейте вина, оно только что из подвалов, поди холодное.

- Именно! – восклицает граф. – Конечно, вина! Слышите, лакеи, вина всем, в дороге было жарко и пыльно. Барон, господа, прошу всех за стол, - он начал отдавать распоряжения.

И тут опять заговорил Виктор. Он уже сидел за столом вполоборота ко всем, ковырялся щепочкой в зубах и говорил громко:

- Про обычай долины Тельвис позабыли вы все, видно?

- Ах, да! – воскликнула красавица хозяйка. – Уж и правда, забыли, - она оборачивается к лакеям и приказывает: – Чашу сюда!

- И побыстрее! – подгоняет слуг хозяин дома.

Глава 2

Волков и три его оруженосца, не понимая, в чём дело, уже было пойдя к столу, остановились в ожидании. А один из лакеев вытаскивает из ящика для посуды что-то завёрнутое в тряпицу, снимает материю и вытирает ею роскошную золотую чашу. А к нему уже подбегают ещё два лакея, один с серебряным подносом, второй с кувшином вина, и вот уже золото стоит на серебре и наполняется рубиновым вином из узорчатой глины. А как всё было готово, графиня фон Тельвис забрала у них поднос и сначала вроде как пошла к барону, но вдруг остановилась рядом с госпожой Винцлау и передала поднос ей со словами:

- Думаю, что скорее из ваших рук, Ваше Высочество, барон предпочтёт принять гостевую чашу.

- Из моих? – удивилась красавица. – Но я же…

Не успела принцесса договорить, как графиня передала ей поднос с чашей, и ей пришлось его принять. Но взяв в руки поднос, красавица уже не мешкала и не удивлялась, а повернулась к Волкову и с книксеном поднесла ему поднос с прекрасной чашей.

- Барон фон Рабенбург, – громко произнесла графиня фон Тельвис. – Не каждому проезжающему путнику гостевую чашу преподносит сама принцесса Винцлау.

Что уж тут ещё можно добавить, генерал немного даже обомлел, да, чашу перед ним держала сама Клара Кристина Оливия графиня фон Эден маркграфиня Винцлау. И это бы ещё не так смущало генерала, ну что ж, принцесса так принцесса, вот только эта принцесса была ещё и самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел, и её неприлично открытые плечи, её роскошная грудь волновали Волкова больше, чем все титулы, а её необыкновенно ласковая и, кажется, многообещающая улыбка будоражила его кровь, а ещё… сбивала с толку.

«Уж больно она красива! Так красива, что даже Брунхильда перед нею кажется рябой бабёнкой из захудалого городка».

- Ну, барон, не стесняйтесь, - смеялась графиня фон Тельвис, видя некоторое его замешательство. – Принцесса ждёт, пока вы возьмёте чашу, – и добавляла многозначительно: – Или вы не знаете, барон, что женщины очень не любят, когда их вынуждают ждать?

- Ах да… Конечно, - барон уже протянул руку к чаше, едва не коснулся её и вдруг остановился. Он снова поглядел на улыбку маркграфини. И не нашёл в ней ничего, что хоть как-то могло его насторожить. Это была благосклонная улыбка красивой женщины, которая ожидала его поступка.

Но что-то, что-то было во всём этом действии… небывалое. Впрочем, почему небывалое… Долина, горы, солнце, пять деревень, дорога…

«Живут в большом достатке, врагов, кажется, нет, вот и сходит с ума от скуки и рада любому гостю?».

И всё-таки… всё-таки… он чувствует, что чего-то не хватает в этом прекрасном приёме. В этих радушных людях… И он снова осматривает красавицу маркграфиню.

- Барон, - теперь говорит сам граф. – Что-то не так?

Он всё ещё улыбается и, кажется, не понимает заминки Волкова. А тот тоже улыбается ему и, чуть обернувшись назад, обводит взглядом всех собравшихся в этом прекрасном зале и своих оруженосцев, также рядом он видит Гулаваша с двумя его сержантами и четырёх лакеев у дверей, и, казалось, все они ждут, ждут, когда он наконец возьмёт чашу с подноса, который держит перед ним сама принцесса Винцлау. А ещё барон видел пажа, видел его какое-то одно скоротечное мгновение. Но и того ему было достаточно, чтобы паж его удивил, так как не был наглец, в своём обыкновении, видом расслаблен и поведением лёгок, а сидел он у сервированного стола в свете лучей солнца, напряжён и будто бы скукожен от ожидания, при том пристально и неотрывно глядел на барона своими подкрашенными углём глазами.

«С таким ли видом ждут хозяева, пока гость не выпьет вина?».

Может, и не с таким; впрочем, что Волкову было до какого-то пажа, когда перед ним, словно бриллиант на солнце, сияла прекрасная принцесса. И он снова глядит на неё, и в её игривом взгляде читает будто:

«Ну что же вы медлите, барон? Или вы и в прочих делах столь же нерасторопны?».

И Волков тут уже устоять не может и касается пальцами чаши, но в последний момент, когда кожей он почувствовал благородный метал драгоценного кубка, он снова взглянул на великолепную грудь маркграфини… И понял…

Вот! Вот что его смущало с самого начала, но он ещё не мог о том задуматься, не успевал…

Маркграфиня Винцлау недавно похоронила мужа, потом ездила на богомолье в далёкий монастырь, траур свой обмаливать, да ещё и заболела на обратной дороге. То есть женщина, много пережившая за последнее время и, скорее всего, истинно верующая, и вдруг стоит перед ним в таком открытом платье, и ладно бы просто платье, главное – на груди её нет… распятия.

«Как-то всё это странно, уж либо ты богомолица, что по монастырям ездит и траур по мужу выдерживает, либо придворная дама, что в полупрозрачном платье проезжим рыцарям кубки подносит с улыбками многозначительными».

И как только он вспомнил про распятие и про траур маркграфини, как в мыслях его медленно, буква за буквой, стало вырисовываться страшное слово…

Морок.

Морок! Именно морок. Ну а как же иначе? Как земные женщины могут красотой своей сравнимы быть с ангелами? Как могут они быть так прекрасны, что от них не хочется отводить глаз? А хочется тянуть к ним руки и прикасаться к их божественным телам.

«Наваждение. Господь милосердный, никак иначе!».

И тут он понимает, всё ещё глядя на улыбку маркграфини, что нужно от этой чаши, что поднесена ему, отказаться. Но вот сил и духу у него на то не хватает, чтобы вот так вот взять и сказать об этом напрямую… Понимание опасности у него уже есть, а вот сил отступить от края… Как отринуть чашу? Когда такая красота ждёт, что ты её вот-вот примешь… А принцесса Винцлау и вправду ждёт… И тут ему вдруг приходит в голову простая мысль, мысль такая лёгкая, что он находит в себе силы перевести её в слова, и он говорит:

- Маркграфиня, Ваше Высочество, окажите мне великую честь… Сделайте из чаши первый глоток…

А та то ли не расслышала его слов, то ли не сразу поняла… Красавица так и держит перед собой поднос и, продолжая улыбаться, спрашивает коротко:

- Что?

И тут, то ли пелена с его глаз начинает сползать, то ли силы разума стали возвращаться к генералу, и он уже увереннее, а главное, твёрже говорит принцессе:

- Уверен я, нет в мире слаще вина, чем после ваших губ, моя госпожа, - тут он ей кланяется, не сводя с красавицы глаз, - прошу вас, принцесса, сделайте первый глоток из этого кубка.

И вот тут улыбка почти сползла с лица красавицы, несколько секунд она просто стояла и смотрела на генерала, а потом поворотила голову к графине фон Тельвис, и в глазах у неё был немой вопрос: ну и что теперь мне делать?

А солнечный свет, заливавший залу, вдруг слегка померк, словно солнце заслонили тучи, и лица двух прекрасных дам потемнели, и повисла в зале необыкновенная тишина; и в этой тишине, в которой и лёт мухи был бы всем слышен, вдруг раздался знакомый для генерала щелчок.

И уж этот лёгкий и короткий звук придал ему таких сил, таких, каких не придала бы даже боевая труба, сыгравшая «атаку». И он знал, что могло так щёлкнуть… Это был звук взводимого курка пистолета, одного из тех, что лежали в сумке на груди фон Флюгена.

«Молодец мальчишка! Всё верно понял, всё правильно оценил!».

И вот то, что его люди с ним и что люди те проверены в делах неоднократно, ещё больше добавило ему сил. И тут уже генерал видел, как растворяется морок, в котором он пребывал до сих пор, как уходит наваждение… Особенно после того, как графиня фон Тельвис сказала маркграфине:

- Дорогая принцесса, так отпейте из чаши, раз гость о том просит.

И вот пелена совсем сошла с его глаз, и он увидал, как одна женщина удивляется совету другой:

- Что? Мне отпить?

Удивляется искренне, а первая продолжает её просить, и просит уже, кажется, настойчиво:

- Отпейте же, отпейте!

Последнее слово прекрасная графиня фон Тельвис почти прошипела, но в ответ получила невежливое, едва ли не грубое:

- Сами отпейте!

И при этом маркграфиня сунула поднос с чашей хозяйке дома: на, забери себе. И снова раздался щелчок, то фон Флюген, храбрый, но безалаберный оруженосец Волкова, взвёл курок и на втором пистолете. А сам генерал краем глаза увидел, как паж Виктор, тот, что весь изнежен и нагл, встал со своего стула и бочком, бочком уже медленно двинулся к выходу в боковые комнаты, из которых лакеи выносили кушанья.

«Мой шлем… Он у Хенрика…».

Волков не успел отвести взгляда от пажа – и даже не успел взглянуть на дам, между которыми разве что молнии не сверкали, как в зале тихо взвизгнуло колёсико пистолета…

Вссссынь…

И через секунду грохнул выстрел…

Пахх…

И пороховые искры разлетаются в разные стороны, клубы дыма накрывают генерала сзади, а на щеку ему падают горячие, липкие капли… Волков, вытягивая из ножен меч, сразу обернулся и увидал развороченное выходом пули лицо коннетабля земли Тельвис; на месте его левого глаза и левой скулы багровела страшная, разорванная рана, сам он выронил из руки кривой кинжал, а потом колени его подогнулись, и он рухнул на ковер замертво.

- А-а-а!.. - взвизгнула маркграфиня и отбросила серебряный поднос вместе с золотой чашей. – Он убит! Убит!

- К оружию! К оружию! - тут же заорал граф, срываясь на фальцет. – Все сюда… К оружию! На них, на них, все…

А не успел генерал вытащить свой меч, как хлопнул и второй выстрел. И теперь Волков видел, в кого стрелял фон Флюген, это был один из сержантов убитого коннетабля…

И тут уже меч Волкова был высвобожден… И стало всё вдруг просто и ясно. И никаких баб-ангелов, никаких особых красот вокруг, пошло обычное дело, к которому генерал был приучен с самых юных лет.

- Хенрик! Где мой шлем?! – рявкнул Волков и встретил одного из бегущих на него с отнюдь не кухонным тесаком лакеев, встретил прямым уколом в брюхо.

Высоко и звонко завизжала женщина, и этот её визг уже не походил на звон серебра. А могучий фон Готт просто отбросил одного из лакеев на сервированный стол, опрокидывая один из стульев, а за ним и посуда полетела на пол.

- У меня! – кричит Хенрик, одной рукой держа шлем, а другой доставая из ножен оружие. – Секундочку, сеньор.

А вот сержанта фон Флюген застрелить не смог, мальчишка плохо прицелился, и пистолетная пуля…

Пахх…

… ударила того в грудь, но, конечно же, кирасу не пробила, и здоровенный сержант тут же кинулся на оруженосца Волкова с кривой саблей. Фон Флюген не успел выхватить свой меч и первый удар сабли отвёл пистолетом, а тут к нему на помощь подоспел и Хенрик. Старший из оруженосцев уже выхватил оружие и сразу нанёс удар, быстро рубанул сержанта в открытое лицо и попал, тем самым отведя, казалось бы, от фон Флюгена опасность, но…

Второй сержант, стоявший чуть сзади юного оруженосца, рявкнул громко:

- Людей! Зовите сюда людей снизу! Всех сюда!

И сразу умелой рукой и чеканом на длину рукояти раскроил фон Флюгену не защищённый шлемом затылок.

Храбрый мальчишка запрокинул голову, выронил пистолет и умер ещё до того, как упал на ковёр рядом с убитым им коннетаблем.

- Дьявол! - орёт фон Готт. - Фон Флюген убит!

Генерал лишь раздражается, но скорее от интонаций своего оруженосца:

«Болван! К чему это?».

И зло кричит ему в ответ:

- Так отомстите за него!

Глава 3

Фон Флюген убит. И это в любую другую минуту обожгло бы сердце барона, но не сейчас… Который это был по счёту близкий для него человек, убитый на его веку, вот так погибший в бою? Какой по счёту товарищ так безмолвно и быстро умер на его глазах? Пятый? Десятый?

«Впрочем… Уж лучше так, чем умирать неделю с дырой в животе!».

Подсчитывать павших товарищей у него не было времени, тот самый лакей, которого он пытался проткнуть, оказался вовсе не таким уж и простым противником. Барон едва не выронил свой меч, когда тот, вместо того чтобы почти без сопротивления проникнуть в мягкое чрево врага, вдруг налетел на что-то твёрдое под одеждой.

«Кираса? Они тут все в кирасах, что ли? Готовились, ублюдки, к нашему приезду».

Барон прекрасно понимал, что у него не защищена голова, и именно по голове, дурацким ударом сверху, атаковал его лакей с кирасой под одеждой. Волков принял его оружие на левый поручень, легко отвел и нанёс свой удар. Удар был быстрый, почти без замаха, короткий и секущий…

Теперь-то он знал, куда бить. Левое бедро мерзавца не было защищено, и бритвенно-острый, недавно точенный фон Флюгеном клинок сразу рассёк ткани бедра до самой кости.

- А-а-а-а!.. - заревел лакей и второй раз попытался всё тем же глупым ударом достать голову барона.

И только Волков сделал шаг назад, чтобы уйти от удара, он тут же боковым зрением заметил нечто совершенно белое, что двигалось справа от него, рядом со столом.

Барон не собирался упускать этой возможности, он быстро оборачивается… Конечно же, это был паж Виктор, который за суматохой схватки пытался выбраться из залы…

Ну уж нет…

Волков делает длинный шаг и колет наглого сопляка в левое бедро сзади… не сильно… не дай Бог изуродовать такие красивые ножки. Но едва острое оружие коснулось белых чулок пажа, как по ноге юнца обильно заструилась кровь…

- О-о… - застонал наглый паж, хватаясь за рану. Он повалился на ковер к посуде и мебели, которая уже там валялась… И запричитал уже совсем не нагло: - Мой господин… Я ранен! У меня кровь!

«Ну вот, наглый мерзавец, и тебе немного досталось».

Но Волков тут же вернулся к своему злобному лакею, который скорее всего и лакеем-то не был, а тот в это время пытался убраться из залы, с трудом при этом переставляя ногу и заливая всё вокруг кровью.

Два шага, и удар в шею сзади прервал его бег. Фон Готт к тому времени, сноровисто работая, как забойщик на бойне, своим клевцом и помогая ему баклером, спокойно и деловито размозжил головы двум лакеям и уже занимался третьим…

«Вот что значит турнирный боец».

А вот Хенрик не без труда отбивался от двух сержантов, у одного из которых было разрублено лицо, и ещё одного очень напористого лакея. Вот туда, туда-то и поспешил Волков и, пользуясь появлением из-за спины, ранил ещё раз уже истекающего кровью сержанта, ткнув меч ему в левую подмышку.

В это мгновение в залу ворвался один из кавалеристов, что оставались во дворе, у него в руке был меч, глаза выпучены, это был тот самый Кляйбер, которого сержант посылал за вёдрами.

- Господин! Господин!.. - заорал было он, но, увидав, что происходит, тут же всё понял и сам кинулся на лакея, что наседал на Хенрика, и несколькими ударами сзади разрубил тому всю голову, а потом и фон Готт и сам генерал пришли Хенрику на помощь и весьма быстро добили израненного сержанта графа, вот только…

Тот самый мерзавец, что убил фон Флюгена, подыхать не захотел и бросился бежать к одной из дверей, что вели из залы в боковые комнаты, Кляйбер и Хенрик бежали за ним, били в спину и по шлему сзади, но подлец был в доспехах, и вреда, видно, те удары ему не причиняли. И, может, Хенрик и Кляйбер пошли бы за беглецом и дальше, за дверь, но Волков окликнул их:

- Хенрик… Не нужно, – он стал озираться, прекрасно понимая, что дело ещё вовсе не закончилось. - Где мой шлем?

- Вот он, генерал, - поднял с ковра его шлем фон Готт, - только подшлемника нет в нём.

- Кляйбер, что там на улице? – сразу интересуется барон.

- Побили наших; я ходил на конюшню, а вышел, так двое наших уже валялись на земле, все сплошь истыканные болтами. Еле живы были, и у сержанта в лице болт был и в ногах, он и говорить не мог, а остальные дрались у привязи, а я сразу к вам побежал.

Могучий оруженосец протягивает генералу шлем.

- Спасибо, фон Готт, - генерал забрал у него шлем и сразу надел на голову; лучше без подшлемника, чем вообще без шлема, тем более его роскошный шлем был оклеен изнутри кожаной полосой. – Хенрик, зарядите пистолеты. А где арбалет, что был при вас?

- Я его при коне оставил, - отозвался тот виновато и начал заряжать пистолеты.

- Кляйбер, взгляни, что там на улице, – продолжает барон, вздохнув; впрочем, не ему было упрекать своих людей, он и сам опростоволосился изрядно. Но его любимый арбалет было жаль.

- Да, генерал, - отвечает кавалерист и направляется к распахнутым дверям, что ведут на балконы.

- Только аккуратно, не получи болт в лицо, как твой сержант, - говорит Волков.

А сам присаживается возле фон Флюгена и закрывает ему глаза.

- Храбрый юноша!

- Это он прикончил здоровяка коннетабля, как только тот достал оружие, - заметил фон Готт. – А я и не увидал того, хотя рядом стоял, я на маркграфиню смотрел.

- Это всё из-за колдовства! - бурчит Хенрик, забивая пулю в ствол пистолета окровавленной рукой. – Я…

Он не успевает договорить, как от дверей кричит Кляйбер:

- А-а, подлюки… Они кидают болты!

И словно в подтверждение его слов, в залу, щёлкнув о косяк двери, влетает болт, залетает в посуду на столе и со звоном разбивает там что-то.

- Дьявол, – рычит генерал. - Кляйбер, не подставляйся там… Ты, что, ранен?

- Нет, господин, – отзывается кавалерист, аккуратно выглядывая в двери снова.

- Фон Готт, поищите всё-таки мой подшлемник.

Он помнит, что на дворе было двенадцать солдат, а с ними теперь ещё и ловкий сволочь-сержант… Двенадцать солдат с алебардами и арбалетами – это не лакеи с тесаками. От этих так просто мечом не отмашешься. Так что подшлемник лучше найти и шлем надеть как следует.

«Двенадцать человек и сержант. Сам граф, видно, ещё тот боец, его можно и не считать, – вспоминает он. И потом оглядывает своих людей. – Трое. Бойцы отменные, что Хенрик, что фон Готт, да и кавалерист не первый день в седле; страха не видно в них, думают, что я знаю, что делать».

И ему действительно нужно было что-то придумывать. Идти во двор, на открытое пространство, к лошадям? Попытаться пробиться к воротам? Там, во дворе, когда они будут у коновязи, в них со всех сторон полетят болты, а к воротам нужно будет пробираться через алебарды.

«Допустим, доспех у них всех, кроме кавалериста, отменный, а у того ноги и бёдра не защищены, пару болтов – и всё, его заколют, а втроём драться с тринадцатью… Переколют всех… Можно, конечно, попытаться, но вот на конях уйти всё равно не дадут. Побьют коней, непременно побьют, постреляют, даже если и удастся подойти с ними к воротам».

Тут фон Готт, перевернувший труп одного из лакеев своим клевцом, вдруг поднимает голову и говорит, прислушиваясь:

- Скулит, что ли, кто-то…

Волков ничего не слышал, но и не запретил оруженосцу проверить прилегающую комнату, откуда лакеи выносили посуду и вино, и тот, едва зайдя в неё, буквально сразу прокричал:

- Сеньор! Тут он!

Тут же из комнаты донёсся не то визг, не то вой, какая-то возня, и вот крепкий оруженосец в забрызганных от крови латах тащит в комнату… пажа Виктора. Да, теперь его одежды не белы, а во многом замараны кровью, его лицо всё в слезах, он не может наступать на левую ногу, чулок на ней полностью бурый от крови.

Каждый выдох его сопровождается стоном и причитаниями:

- Ах… какая это мука… ах… какая это боль…

- Заткнись, уродец… Сразу хотел это сделать, как тебя увидал, - издевается над пажом оруженосец и хлопает мальчишку по белому берету кольчужной рукавицей, а потом хватает его за шиворот и подтаскивает к мёртвому фон Флюгену, - вот, гляди сюда… Это наш боевой товарищ… Он мёртв, из-за тебя…

Хенрик, заканчивающий уже с пистолетами, взводя ключом пружину последнего, смотрит на пажа с ненавистью…

- О… А… - ноги у пажа подкашиваются, он и так толком не стоял, а после удара по голове валится на ковер. – Господа, я не виноват… Господа…

Фон Готт не даёт ему закончить и снова бьёт его по голове сверху.

- А-а-а… - паж хватается за голову. - Господа-а-а…

А едва он утихает, как Волков сразу спрашивает у него:

- Есть ещё выход из замка?

- Выход? – не понимает мальчишка. – Какой выход?

- Дурак, - оруженосец дважды бьёт Виктора по лицу.

Бьёт излишне сильно, паж скулит, закрывается, и барон даже просит оруженосца:

- Фон Готт, полегче… Вы дух из него вышибете! – и, понимая, что у них не так уж много времени, генерал продолжил: – Эй, вы, вы меня слышите? Как вас там? Виктор?

- Да, господин, я вас слышу, - всхлипывает паж. – Господин?

- Есть ли из замка ещё выходы? Ну, чтобы не спускаться во двор.

- Есть… - всхлипывает мальчишка. – Одна дверь ведёт в ущелье за замком, но там нет дороги, там ручей… Камни везде…

- Дверь? А ворота ещё есть? Или ещё какой-нибудь выход?

- Нет, господин, ворот нет, тут везде скалы, ещё… - Виктор вспоминает. - Одна девка бежала из замка через нужный сток, через нужник в стене, в полу, пролезла в дыру, там на стоке не было решётки, но опять же она вылезла в ущелье, там её и схватили на следующий день.

«Ну нет, я не собираюсь сбегать через нужный сток, уже лучше я буду прорубаться к воротам».

И тут неожиданно для генерала заговорил Хенрик; он, вешая пистолетную сумку на грудь, спросил:

- А чашу барону преподносила и вправду маркграфиня? Та красивая женщина, кто она?

- Нет, не маркграфиня, то была госпожа Агнежка… Товарка графини. Их тут только две госпожи было.

- Тоже ведьма? – сразу догадывается старший оруженосец.

- Ведьмы, - подтверждает паж, - они обе ведьмы, да и граф наш известный ведьмак.

- А ты? - встряхивает мальчишку за шиворот фон Готт. – Тоже из этих?

- А-а… - хнычет паж. – Господин, не дёргайте меня так, у меня начинает снова идти кровь, вот… смотрите! – он показывает фон Готту ладони, полностью залитые кровью.

- Отвечай, подлый, ты ведьмак? – оруженосцу плевать на кровь мальчишки.

- Я? – казалось, что паж удивлён. – Я нет! Мне просто уйти было некуда, а так я вам всё расскажу…

Но рассказать всё ему не дал генерал:

- Так если то была не принцесса, а какая-то тварь, то где Её Высочество? Она жива вообще?

- Жива, жива, - радостно сообщает паж. – Тельвисы велели держать её взаперти, она в левом крыле, во флигеле, над конюшнями.

Волков хотел ещё о чём-то его спросить, но тут подал голос кавалерист Кляйбер от двери:

- Господин! Господин! Арбалетчики по стене идут, сюда смотрят, четверо их, не ровён час, кидаться начнут, – и не успел ещё Волков ответить ему, как он снова закричал: – На балкон ещё поднимаются, вижу их, и главный с ними!

Гостиная зала была настолько велика, что людям с алебардами было бы несложно «работать» тут своим страшным оружием, да и арбалетчики весьма хорошо бы чувствовали себя на балконе у двери, простреливая оттуда всю залу через огромные распахнутые двери. Надо было отсюда убираться… Куда-нибудь в узкие коридоры и небольшие комнаты, где у него и его людей сыграло бы преимущество в доспехе, а преимущество врага с древковым оружием сошло бы на нет.

- Фон Готт, захватите красавчика, пусть укажет нам, как выйти к двери, что ведёт из замка. Хенрик, вы за ним, пистолеты держите наготове, Кляйбер, ты в арьергарде, «глаза на затылке».

Вопросов ни у кого не было, и фон Готт схватил пажа за шиворот и встряхнул того, оторвав от ковра; тот заверещал что-то про кровь и что он скоро изойдёт ею, но оруженосец его не слушал и уже тащил пажа к выходу в боковую комнату, что была слева от главных дверей.

Глава 4

Через комнату, в которой было множество столов и столиков, заставленных чистой посудой и блюдами с кушаниями, они прошли один за другим, а фон Готт так и тащил перед собой хромающего и скулящего пажа, время от времени толкая его в ребра и шею окровавленным клевцом и приговаривая:

- Шевелись, крыса, шевелись же, не то прибью.

А тот в секунды, когда ему удавалось не скулить и не жаловаться на боль и вытекающую из него кровь, указывал:

- Вон дверь, ведёт в кухни и пекарни.

Винтовая лестница вела вниз, в пахнувшую стряпнёй темноту, и оруженосец уже потащил туда окровавленного мальчишку, как, сделав несколько шагов, закричал:

- Враг! Враг тут!

И вправду, Волков услыхал голоса, крики снизу, а ещё как бьётся железо о каменные стены лестницы. С алебардами на этой узкой лестнице было непросто.

- Назад! – в ответ ему крикнул генерал. – Фон Готт, слышите? Хенрик, пропустите меня!

Он сам захотел взглянуть, сколько внизу солдат, и протиснулся вперед. Волков, признаться, надеялся, что это опять будут лакеи, но встретил двух злобных солдат в шлемах и кирасах, один был с копьём, другой с алебардой, а позади их ещё подначивал и бородатый корпорал:

- А ну, ребята, накололи его, накололи!

И эти двое… вверх, конечно, им с древковым оружием было лезть неудобно, но они стали остервенело колоть генерала в ноги, в колени пытались ударить, и Волкову приходилось отступать, чтобы какой-то из уколов не стал для врагов удачным. А вот ему дотянуться до них мечом было абсолютно невозможно. Он попытался. Так и отступал он кверху, ступень за ступенью, а те двое лезли за ним, суетились, мешали часто друг другу, били со звоном в ступени или в стены, но, подначиваемые своим корпоралом, что кричал им что-то из-за их спин, настырно двигались вверх.

Генерал знал, что выйдя на площадку у лестницы, когда солдатам придётся выбираться снизу наверх за ним, он тут же ранит их обоих, ну, во всяком случае, одного из них, но пока ему приходилось отступать, отводя мечом самые опасные выпады. Один раз он даже прихватил левой рукой копьё одного из наседавших, но не удержал его, и прежде чем успел рубануть мечом по кисти врага, тот своё оружие у него вырвал; тем не менее барон не сомневался, что расправится с ними, как только лестница закончится, но… Всё вдруг разрешил Хенрик…

Всссх… – зашипело колёсико пистолета почти у самого уха генерала, и над его плечом хлопнул выстрел:

Паххх…

«Болван Хенрик!»

Барон морщится. Конечно же, старшему оруженосцу было неудобно стрелять через плечо генерала вниз, и поэтому в лицо солдату он не попал, а попал тому в шлем.

Грохот выстрела, дым на тёмной лестнице, ругань снизу, но шлем – штука крепкая, пистолетной пулей его не взять.

- Чёрт, Хенрик, бить надо наверняка, - выговаривает оруженосцу барон, - перезаряжаться теперь будете долго, да и зарядов у нас немного…

- Да, генерал, - только и отзывается Хенрик.

Теперь солдаты отстали, но Волкову и его людям пришлось вернуться в залу, в которую уже влетали арбалетные болты с прилегающих балконов и у дверей которой уже громыхали башмаками солдаты, ждущие приказа, чтобы ворваться в залу.

- Кляйбер, - раздражённо рычит генерал самому слабо защищённому из своих людей, который проходил по зале весьма беспечно, - не торчи там у них на виду, не лезь под болты, ещё потом с тобой возиться.

- Я вижу, генерал, – отзывается тот и перебегает к столу уже быстрее.

Сам же барон обернулся к фон Готту, который всё ещё таскал раненого пажа.

- Эй, вы… - окликнул он мальчишку. И указал на ещё одну дверь, что находилась как раз напротив той двери, из которой все только что вышли. - Куда ведёт этот ход?

- Он ведёт в ванные комнаты, - хныкал и на каждом слове нервно вздыхал Виктор. – А ещё там есть лестница на третий этаж и на флигели. И вниз к складам для дров и бочкам с водою.

Всё это было не то… Но что в этой ситуации могло ему подойти? Генерал сомневался, но, аккуратно пройдя к двери и убедившись на собственной кирасе, что арбалетчики на балконах не дремлют, он уточнил:

- А с тех флигелей можно, кажется, пройти по стенам к угловым башням?

- Да, да… - кажется, паж был рад сообщить своим пленителям об этом. Видно, ему тоже было неуютно в помещении, в котором вот-вот разгорится новая схватка. – Точно можно, а из башни можно спуститься во двор.

Он даже и раздумывать не стал, нет… И не потому, что этот вариант ему нравился, а потому, что в большой зале ему точно не хотелось оставаться.

- Фон Готт, туда, - Волков указал на новый вариант отхода.

И крепкий его оруженосец снова потащил пажа вперёд: давай-ка показывай, что тут и где.

А там действительно была ванная комната. И такой красоты Волков не видел даже в лучших купальнях Ланна. Сама ванна была из… стекла. И стояла она на небольшом возвышении, постаменте. А по полу и стенам всякие изразцы с забавными или страшными сюжетами, правда, разглядывать эту красоту времени не было, как и большой и прекрасный витраж, через который в помещение проникал разноцветный свет, и ряды кувшинов, и искусно сделанные медные чаны для омовения, и великолепную кованую печку для подогрева воды. Через всё это великолепие, топая тяжеленными сапогами по драгоценным плиткам, звякая оружием и доспехами, барон и его люди прошли быстро, только оставив на идеально чистом полу купальни редкие капли крови, что всё ещё капали из ноги подскуливающего пажа.

Они стали подниматься по лестнице, теперь сам генерал шёл первым, а уже за ним фон Готт тащил мальчишку, а Хенрик, на ходу перезаряжавший пистолет, шёл после Кляйбера, замыкая колонну. Лестница кончилась, и тогда генерал выглянул наружу: что там? Он сразу заметил, что флигель идёт вдоль крепостной стены, а потом кончается спуском на саму стену, и, пройдя по стене, можно было добраться до угловой башни. Барон отчётливо видел дверь, что вела со стены в башню. Стоя почти на лестнице, с третьего этажа он не видел двора. И никого из солдат врага он не видел.

Но у него не было никаких мыслей насчёт дальнейших своих действий. Волков не очень-то верил, что им дадут выйти на лошадях из замка. А без лошадей им не дали бы далеко уйти. Так что…

«Захватить бы графа с его графиней! Хотя бы графа… Да, это был бы верный способ остаться в живых, - барон представил, с каким удовольствием он поговорил бы с проклятым нечестивцем. – Да где их искать… - и он опять подивился: - Но как этот мерзавец смог меня одурачить?! Как искусно заморочил! Как легко он смог заманить меня сюда! Где были мои глаза?».

Он бы ещё стоял и ждал… Да вот только времени им враги давать не собирались.

- Генерал, - сообщил Хенрик, - топают снизу.

- Аккуратней там, Хенрик, эти сволочи настырны; и пистолеты используйте наверняка. Чтобы никаких промахов.

И тогда Волков выходит наконец на деревянный балкон, и так как это последний этаж, сверху балкон покрыт тёсом от дождей. За ним следом тащит пажа фон Готт, и вот теперь-то он увидал солдат графа, что были ниже этажом на другой стороне балкона. То были арбалетчики. Их было трое. И они тоже увидали его и его людей. Во-первых, эти негодяи стали изо всех сил орать всем остальным, что видят его, а во-вторых, естественно, стали через весь двор кидать в них болты. Волкова и его людей прикрывали балконные перила и то, что стрелки были на этаж ниже, но даже это не уберегло барона от попадания. И куда же арбалетчики могли попасть, стреляя снизу? Конечно же, в правую сторону его великолепного шлема.

Казалось бы, что там – арбалетный болт попал в отличный шлем, но у генерала не было подшлемника… И попадание вышло неприятным.

- Паскуда!

Слава богу, коннетабль или сам граф велели развесить павезы по всем стенам, висят такие и тут. Четыре штуки, возле выхода с лестницы. Красивые, старинные. Вот один такой, с архангелом, генерал и снимает со стены. Он был прекрасно знаком с подобной экипировкой, сам в молодости, в ремесле арбалетном, с такими вот щитами хаживал, покупал такие, подгонял по себе ремни и даже просил художников за приличные деньги разрисовывать их по своему вкусу. Вот и теперь сразу разобрался с ремнями… Длинный накинул на шею… В короткие руку левую пока вставлять не стал, павеза просто висела на длинном ремне, её можно было откинуть при надобности за спину, и тогда обе руки у него были бы свободны. Но чуть задержался у стены, подумал… И сначала спрятал в ножны меч, потом поднял с вбитых в стену крючьев весьма солидный штурмовой топор под две руки. Это было хорошее оружие, в нём был баланс – вроде и увесистый, такой при хорошем попадании и шлем проломить сможет, но и не такой тяжёлый, от которого быстро устанешь. Топор… Он предпочёл бы копьё или даже, быть может, хороший протазан, но за неимением на стенах нужного оружия взял топор. Вышедший наверх за ним Кляйбер, не будь дурак, тоже снял со стены большой щит, но оружие оставил себе своё. Видно, привык к своему новомодному, лёгкому мечу с вычурной гардой.

- Генерал, - обратился он к Волкову, разбираясь с ремнями щита, - а как будем выбираться? К лошадям пробьёмся?

Барон осматривал всё вокруг с кислой миной на лице: башни, стены, пристройки, склады… Он и через перила заглянул вниз. Нет, до лошадей добраться возможности у них не было. Уж тогда проще, чтобы не длить муки, стать посреди двора мишенью для арбалетчиков, которые бегают по всем балконам и стенам замка. Но у старого солдата даже в такой, казалось бы, сложной ситуации были мысли как спастись. Опыт есть опыт.

- Мы подожжём этот крысятник, - ответил генерал кавалеристу тихо, чтобы паж не слышал. – Внизу кучи сена, телеги и большая поленница прямо под лестницей, замки на самом деле, неплохо горят… - он, прикрывшись щитом, ещё раз заглянул с балкона вниз. И продолжил удовлетворённо: - А когда это всё займётся, когда побьём их солдат немного, чтобы легче думалось, тогда и будем решать, как уйти; может, придётся тут покуражиться до темноты и уходить уже с нею… В общем, дел у нас… много. Или же нам нужно протянуть пару ночей, пока сюда не подойдёт Брюнхвальд.

Говорил он это спокойно и уверенно, и опытный кавалерист и оба его оруженосца слушали его. Они и так почему-то не сомневались в том, что барон что-нибудь придумает, и, как следствие, Кляйбер говорит радостно:

- Про огонь, господин, вы здорово придумали, подпалим их, а сами запрёмся в башне и пересидим до вечера.

Башни. Ну да… О них-то генерал и думал. На то они строятся в каждом замке, чтобы там можно было запереться от врага. В общем, теперь план у них был.

И когда Волков готовился уже двинуться дальше по балкону в сторону восточной стены, паж вдруг начал причитать ещё больше, видно, совсем упал дух у мальчишки, особенно после того, как на балкон один за другим влетали болты и звонко щёлкали при этом о каменную кладку. Виктор был один среди всех без какого-либо доспеха и без щита, и получать страшный снаряд себе в голову или бок ему вовсе не хотелось.

- Господин барон… Господа… Прошу вас, отпустите меня, я умираю… Я истекаю кровью… Сжа-альтесь… О… Ну, будьте же милосердны, господа-а… Ну господа-а-а…

Это его нытьё скорее раздражало, чем вызывало жалость. Нет, нет… Никакой жалости к этому ублюдку, что служил ведьмам и колдунам, генерал не испытывал, а уж говорить про могучего оруженосца барона и вовсе не было смысла. Паж сильно злил фон Готта, которому приходилось, по сути, таскать его по лестницам, и только распоряжение сеньора останавливало оруженосца от постоянного избиения мальчишки.

- Заткнись, сопливый колдун… Ведьмин прихвостень… Не то выброшу тебя прямо с балкона вниз, на мостовую; не забывай, ублюдок, что мой друг погиб в вашей засаде, и у меня руки чешутся отомстить за него… Понял?

В общем, никто не обратил внимания на вой мальчишки, и Волков продолжил не спеша двигаться вперёд. Но паж не переставал скулить и теперь взывал к нему самому:

- Господин барон, ну господин барон, ну отпустите меня, мне больно ходить… Кровь… Кровь у меня, вы мне ногу прокололи.

- Заткните его, фон Готт! - крикнул барон, подняв щит и аккуратно выглядывая из-за перил вниз: что там? Как там враги? Где они?

Ну и, естественно, оруженосец не упустил случай поквитаться с ноющим пажом. И раз теперь можно… Он, держа мальчишку за шиворот, с размаха шмякнул им о дубовую дверь, что была тут же. Всё тело и особенно голова пажа звучно ударили в крепкое дерево.

- А-а-а! - ещё громче заорал Виктор, - вы разбили мне лоб… А-а-а… Как вы жестоки! О Боже!

И тут же… Волков сначала не заметил этого… в верхней части двери, в зарешеченном окошке, появилось лицо женщины.

- Кто тут? – спросила она с испугом, сама же, склоняя голову то туда, то сюда, через решётку пыталась рассмотреть, что там происходит на балконе. Она увидела и фон Готта, и генерала.

- А вы кто? – в свою очередь не очень-то вежливо спросил фон Готт и тут же встряхнул ноющего пажа. – Да заткнись ты уже!

Тут и Волков отошёл от перил и заглянул в окошко, чтобы увидеть женщину. А та, взглянув на него, ответила с достоинством – ну, насколько естественно было достоинство говорящего через окошко с решёткой:

- Я маркграфиня Винцлау. А вы кто, господа? Вы, как я вижу, не из холопов этих чудовищ Тельвисов.

- Нет, не из холопов… Я барон фон Рабенбург, - представился Волков, разглядывая большие глаза дамы, словно пытаясь угадать: она – не она, - а это мои люди, меня послал мой сеньор герцог Ребенрее, чтобы я нашёл вас, но сейчас, к сожалению, я вынужден уйти… Я попал в колдовскую западню этой нечестивой семейки и хочу вырваться из замка…

- Генерал! - перебив его, кричит Хенрик, что прикрывал их отход на балконе. – Они идут! Я слышу их! Они уже на лестнице!

- Если мне удастся вырваться из замка, Ваше Высочество, - продолжал барон, бросив на оруженосца быстрый взгляд, - через пару дней я вернусь за вами, мой отряд на подходе, - он кивнул женщине и, заметив страх в её глазах, добавил: – Вернусь за вами после, если даст Бог сейчас вырваться отсюда.

Глава 5

Он не успел сдвинуться с места, как она попросила его:

- Барон… Стойте! Стойте… Не оставляйте меня тут, прошу вас, барон! - женщина просила его так проникновенно, что он не смог уйти и снова остановился у двери, а она продолжала: - Прошу вас, барон, возьмите меня с собой, - буквально умоляла она, - мне нельзя тут оставаться, они убили всех, всех людей из моей свиты, всех, кто был со мною, убили… Они хотят передать меня какому-то человеку… Барон, заберите меня с собой. Прошу вас. Прошу вас… Заберите меня с собой…

Волков смотрит на не старую ещё женщину через ржавые прутья решётки, глаза у неё большие и серые, в них мольба… А ещё неподдельный страх. Она несомненно боялась чёртовых колдунов… И в том числе, боялась, кажется, что он сейчас повернётся и уйдёт. Генерал замирает в нерешительности: ну что за бабьи глупости…Ну куда, куда он мог взять её с собой? Куда? Он сам не был уверен, что выберется из замка. Выберется живым. Ну не для того же его сюда заманили и хотели чем-то опоить, чтобы оставлять в живых.

А ещё он торопился.

- Госпожа, мне некуда вас забирать… - и тут Волков неожиданно понимает, что если ему удастся подпалить сено и дрова под балконами, эти высушенные жарой балконы начнут изрядно полыхать, а значит, и господские покои тоже вспыхнут, а после, это уж и сомневаться не нужно, огонь непременно доберётся и до флигелей на всех этажах… Он мельком осматривает всё вокруг и понимает, что даже дверь, которая отгораживает его от дамы, и та сухая… Да, тут всё сгорит. А герцог, в общем то, отправил его сюда спасать эту женщину, вырвать её из лап, как барон уже убедился, у настоящих злодеев-колдунов, и если он её случайно спалит вместе с замком, это вряд ли будет ему записано в подвиг. А уж как обрадуются тому обер-прокурор и епископ Вильбургский…

«Курфюрст будет в бешенстве… Мягко говоря. А мне ещё его поганых родственничков выселять из дворца в Малене». В общем, выбирать-то ему было особо и не из чего, и он неожиданно для всех закончил:

- Но я возьму вас с собой.

- Господь Милосердный! – воскликнула она. – Добрый рыцарь, вы даже и представить не можете, как я вам благодарна… Сорвите замок, а я соберу вещи, - и она быстро отошла от двери.

Замок был очень тяжёл, но сами полосы железа, которые держал он, крепились к полотну двери уже не крепко.

- Фон Готт, помогите мне, - говорит генерал, стараясь воткнуть лезвие секиры между железной полосой и деревом двери.

Оруженосец тут же выпускает пажа – вернее, кидает, как куль, к стене – и начинает помогать генералу своим клевцом, а сам первый раз за всё время службы у Волкова вслух начинает сомневаться в решениях своего командира:

- Уж не будет ли эта знатная дама нам обузой, сеньор?

Волков был немного удивлён тем, что фон Готт высказывает ему здесь свои мысли, тем не менее решил всё разъяснить:

- Во-первых, фон Готт, именно за этой дамой мы сюда и приехали, а во-вторых, - тут барон сделал усилие и всё-таки загнал лезвие топора в щель между деревом и железом достаточно глубоко, чтобы появилась возможность навалиться и вырвать крепления из двери, - вы, что же, хотите, чтобы маркграфиня тут сгорела?

- Нет, сеньор, не хочу… - ответил оруженосец, помогая генералу клевцом. – Тем более… может… если она будет с нами, арбалетчики не так будут кидать в нас свои болты.

- Генерал! – воскликнул Хенрик. Он, стоя у выхода на лестницу, уже держал пистолет наготове в одной руке и меч в другой. – Они рядом!

- Кляйбер, будь при Хенрике, - распоряжается генерал. И тут же обращается к оруженосцу: – Давайте, фон Готт, вместе… Наваливайтесь!

И железная полоса вместе с тяжёлым замком с лязгом упала вниз и повисла на одной петле, что была вбита в косяк. Фон Готт открыл дверь, а там, на пороге, их ждала в простом суконном платье поверх обычной нижней рубашки, с узелком, кажется, из рушника и дорожной флягой в руках сама Клара Кристина Оливия графиня фон Эден маркграфиня Винцлау.

- Госпожа… а что у вас тут? – с нескрываемым удивлением спросил у неё Волков, указывая на увесистый узелок.

- Тут? – женщина подняла поклажу и взглянула на него. – Я подумала, нам придётся бежать, и взяла с собой хлеба, головку молодого сыра, ветчину, всю, что была, и пряник. А тут, - она показала генералу немаленькую, обтянутую кожей дорожную флягу на ремне. – Тут хорошее вино.

На плечи её был накинут плащ, а на груди… На груди – видно, выбилось из-под рубашки во время сборов – у этой совсем не старой и вполне миловидной женщины красовалось распятие.

«Ну, хотелось бы надеяться, что эта уж настоящая маркграфиня Винцлау».

И тут к нему подбегает Кляйбер и почему-то шепчет:

- Господин генерал, они уже здесь!

Волков кивает ему: понял – и говорит:

- Фон Готт, возьмите щит, теперь вы защищаете Её Высочество.

- А этот? – оруженосец указывает клевцом на притихшего пажа, чьё лицо изрядно разбито о дверь и стену.

И генерал лишь небрежно машет рукой… Но не успевает он решить судьбу красивого пажа… как раздаётся пистолетный выстрел:

Паххх…

Крик раздражённый и яростный – значит, попал Хенрик, – а потом и шум схватки, Волков повернул голову и увидал, как и Хенрик и Кляйбер работают мечами, а с лестницы их мечи встречает остриё копья.

«О Господи! Ну хоть что-то, хоть когда-то может пойти так, как я планировал? – Он ещё раз глядит на женщину, которую теперь придётся ещё защищать. А она выглядит готовой на всё. Собранной и, как это не странно… смелой. – И эту ещё придётся таскать с собой! Ну ладно… Подожгу этот ведьминский вертеп, за суматохой постараюсь подобраться к конюшням, а не выйдет если, так запрусь в какой-нибудь башне, дождусь, пока подойдет Брюнхвальд, и помогу ему ворваться сюда, – он снова глядит на женщину, которая ждёт его распоряжений. – Лишь бы её отсюда живой вытащить, иначе герцог просто взбесится! Пресвятая Дева, прошу, храни её от болтов и белого железа!».

- Хенрик! – кричит Волков. – Догоняйте нас!

- Да, генерал! – отвечает тот, даже не взглянув в сторону командира.

А барон продолжает:

- Фон Готт, идём на стену, по ней пойдём к башням, пока не знаю к какой, поглядим, какая будет удобнее… Закройте маркграфиню павезой и сами прячьтесь как следует, не допустите ранения, держитесь чуть поодаль от меня. Они начнут кидать болты, всё должно лететь в меня, а не в вас с нею. Всё, пошли.

- Да, сеньор, – спокойно ответил оруженосец.

Волков сам теперь повесил свой щит себе на левое плечо. Пока они были тут, на третьем этаже и за перилами балкона, им можно было почти не опасаться арбалетных болтов, но теперь им предстояло спуститься с балкона на крепостную стену, а там они будут у всех на виду, у всех… И теперь, когда их местоположение будет известно доподлинно, на них накинутся все люди того подлеца-сержанта, что убил фон Флюгена.

Но делать ему было нечего, так как в эту секунду…

Паххх…

Хенрик разрядил там, у лестницы, и второй пистолет.

«Хоть бы попал!».

И он, ещё раз кинув взгляд на фон Готта, который уже поднял щит, пошёл по балкону к лестнице, что выводила на стену.

За себя он почти не волновался; конечно, в его доспехе были уязвимые места – сгибы, внутренние поверхности бёдер, но в них нужно было ещё попасть. Но это скорее цели для копья или стилета в сильной руке. Арбалетному болту его доспех был не по зубам. Подшлемника у него не было… Но и это можно было бы перенести, если не получать по шлему чем-то тяжёлым.

И едва барон вышел из-под крыши балкона, едва сделал три шага вниз по лестнице, как со всех сторон стали кричать:

- Идут! Вон они! Вон они идут!

И среди мужских голосов генерал отчётливо различал и женские. Он, выглядывая из-за края щита, крутился, смотрел через забрало по сторонам и вдруг понял, что на балконах и на дворе замка много подлого люда, и именно они-то и горланят о его появлении на лестнице. И вот что ещё удивило генерала. Вся замковая челядь была вооружена. У некоторых в руках были настоящие копья, у других топоры, даже дорогие железные вилы, а у одной толстой бабы просто длинный шест. Им она указывала на барона и орала истошно:

- Сержант! Вон они спускаются! У левого флигеля!

И тут же, не успел он сосчитать и до трёх, как ему в левый наголенник щёлкает арбалетный болт.

«Ублюдки, хорошо кладут!».

Он-то за свои ноги не волновался, но у его оруженосцев доспех был попроще, а у Кляйбера голени и вовсе не были защищены, что уж говорить про маркграфиню…

«Ладно, пойду быстрее, пусть фон Готт с женщиной подальше будут, пусть в меня всё летит».

И он ускорил шаг, держа в голове Хенрика.

«Надеюсь, он нас уже догоняет».

И вот генерал на стене, один за другим в него прилетает два болта, нет, они прилетают не в щит, один ударил в бок, в кирасу, чуть ниже подмышки, второй и вовсе в шлем, хотя барон прячет голову. И тут снизу раздаётся:

Вссс-Пуххх…

«Чёрт!»

Ну как не узнать этот милый звук – аркебуза. В общем, чему тут удивляться, мёртвый коннетабль Тельвиса был толковым военным, а сам граф богач, немудрено, что у них имеется самое хорошее оружие. Самое хорошее?

«Лишь бы мушкетов не было!».

Уж мушкетную пулю он получить точно не хотел бы, даже павеза вместе с кирасой не защитили бы его от крупного свинцового шарика, выпущенного с двадцати или даже с тридцати шагов.

И, не обращая внимания на ударившую в зубец стены пулю, барон продолжает идти вперёд, на ходу оглядывая распахнутую дверь ближайшей башни; то была восточная башня южной стены. Через неё он думает пройти к двум башням ворот.

«О, кажется, граф принимает меня всерьёз, ты глянь, всю чернь свою вооружил».

Но как раз это не пугает генерала. Да пусть даже холопов в замке три десятка, они не представляют угрозы, как те вооруженные лакеи в зале. А вот из-за двух солдат с корпоралом, которых он повстречал на лестнице, ему пришлось отступить, те ублюдки знали, как орудовать копьями и алебардами. И он, не желая получить ранения, даже лёгкого, вынужден был отойти. И правильно сделал. Тогда у него ещё даже не было представления, что дальше предпринять.

Но теперь барон уже всё для себя решил и, идя вдоль зубцов стены, готов был встретиться с теми мерзавцами снова. Тем более что в десяти шагах после него, прикрытая большим щитом и корпусом фон Готта, за ним следовала наследница древней и знаменитой фамилии, та, за которую курфюрст Ребенрее и император готовы были вцепиться друг другу в глотки, женщина безусловно храбрая и, надо признаться, достаточно привлекательная. Ну, насколько он мог судить за те мгновения, что видел её в проёме двери. В общем, теперь он точно не мог отступить, пусть на его пути да хоть четверо врагов с копьями и алебардами. Он готов был биться насмерть. Ведь, как говорится, на миру и смерть красна.

Глава 6

И тут он слышит, как снизу зычный и уверенный голос отдаёт команду:

- Гульверт, бери всех своих и на стену, на них… На них. Не пускай их никуда. Давай! Давай!

Волков не смотрит на того, кто это там орёт, он теперь ищет глазами лестницу, что ведёт со двора на стену, и почти сразу находит её у правой от ворот коновязи. Ступеньки, а по ним уже поднимаются люди… Один с копьём, ещё один тоже с копьём, за ним двое с алебардами, и всех их подгоняет, видно, корпорал, сам он тоже с алебардой; итого встретить генерала и его людей на стене хотят пять человек.

Пять человек закроют им проход по стене, и сзади тоже подопрут. Закроют и подопрут, а снизу или с башни, как по мишеням, будут бить арбалетчики и аркебузиры. Сначала побьют Кляйбера, у того и поножей нет, потом Хенрика, он тоже не в полном доспехе, плечи лишь красивой стёганкой закрыты, а голени красивыми сапогами. Любит же он покрасоваться. Да и они с фон Готтом не застрахованы от того, что аркебузная пуля скользнёт под кирасу или пролетит в забрало.

В общем, запечатают вместе с маркграфиней их на стене так, что только прыгать вниз, а там высота в три копья, в доспехе прыгать – ноги ломать. А со сломанной ногой даже от баб с вилами и скалками не отобьёшься. Нет, Волков этого допускать не хочет, он ускоряет шаг и опускает свою красивую павезу, как бы намекая стрелкам: Вот он я, давайте, кидайте всё в меня. И пока он спешит к поднимающимся по лестнице врагам, в него прилетают два болта.

И один бьёт в забрало шлема.

«Вот ублюдки! Гарнизонная шваль, а стрелять умеют! Ладно, Бог с ними, лишь бы ничего не летело в сторону фон Готта и маркграфини».

Первый солдат, взобравшийся на стену, остановился и ждёт остальных, выставив вперед копьё. Заросшая щетиной упитанная морда, крепкий, сволочь, но не дурак, на рожон не лезет. Волков добирается до него. Он хотел оттеснить его щитом к лестнице, загородить им проход или вовсе сбросить со стены. Но храбрый подлец и не думает отступать, он встречает барона двумя выпадами… Всё, как его учили в молодости, первый удар копья он наносит генералу в шлем, что чуть торчит над краем щита, и тут же быстрый удар под щит, целился в пах, мерзавец, но попал в правую поножь. Если шлема едва касается, то вниз бьёт сильно. Нет, таким ударом поножь не пробить, но всё равно это неприятно, ведь жало копья может и соскользнуть по отличному железу… Волков всё равно делает шаг вперёд и, прихватив топор за самый конец, пытается достать мерзавца, бьёт справа налево, целясь чуть выше плеча и желая попасть врагу в шею. Нет… Расстояние большое… Тот отскакивает и в свою очередь наносит всё те же два удара, в шлем и вниз, на этот раз не в пах, а в область колена. Но и на сей раз отличный доспех, что подарил генералу архиепископ, выдерживает попадание. А за спиной солдата, на стене, появляются его товарищи, и вот уже на Волкова нацелено два копья, а над ними висит весьма неприятная пика алебарды. Ну, ждать, пока на стену поднимутся ещё двое, он не собирается.

Нет. Волков поднимает павезу повыше, чтобы полностью закрыть шлем, и плечом вперед с ускорением идёт на сплотившихся в какое-то подобие строя врагов. Идёт на частые удары копий, на удар сверху, удар тяжёлой алебарды через щит, он почти бежит на них, сближается с ними, игнорируя опасность, и, добравшись, щитом ударяется в них, с грохотом и каким-то хрустом, успев ещё снизу и сбоку рубануть одну из попавшихся под его топор ног.

Крики, кровь на кирпичах, и один из врагов просто куда-то девается, а ещё один, падает, не устояв, только тот, что был с алебардой, продолжает бестолково молотить своим опасным оружием, и всё сверху, сверху, через щит, пытается достать до шлема генерала. А тот, лишь подняв павезу повыше, очень хочет зарубить того, который упал, первого, что взобрался на стену, кажется, он самый толковый из этих врагов, но первый удар у барона не выходит, он попадает солдату, который пытается встать, по шлему, но не сильно, вскользь, и поэтому повторяет попытку, замахивается снова… На сей раз удар выходит хороший, тяжёлый, да вот только солдат, не будь дурак, бросив копьё, вскакивает и пытается сбежать, и хороший удар генерала приходится врагу вдогонку, в спину, в кирасу, и, по сути, не причиняет ему вреда. И когда он кинулся прочь, забыв про своё оружие, Волков теперь принялся за того, что был с алебардой. Но этот в одиночку стоять против барона не решился – с трудом парировав два удара топором, он улучил момент и кинулся по лестнице со стены вниз.

И тут барону залетает болт в правую подмышку, но кольчуги под кирасой он не пробивает, и Волков вытаскивает его и небрежно кидает под ноги. Солдаты, те, что поднимались по лестнице на стену, теперь все внизу. На его секире – тёмные, засыхающие на жаре капли. Один из врагов, должно быть, ранен. Жаль, что только один. Впрочем, проход к ближайшей башне открыт, и генерал поворачивает голову назад. Там, закрытая телом оруженосца и большим щитом, стоит женщина. Она глядит на него, и в её глазах генерал находит… Нет, не страх, и намёка на страх в её взоре нет. Изумление? Удивление? Интерес? Или, быть может даже… восхищение? А по стене, спустившись вниз от флигеля, уже бегут сзади к ним Хенрик и Кляйбер, а значит, разглядывать прекрасные глаза принцессы времени у него нет, и он, перехватив поудобнее ремни павезы, молча идёт дальше, к первой на их пути угловой башне.

Дверь в башню была открыта, и он не раздумывая вошёл в неё… И оказался в полутьме, которая встретила его…

Вссс-Пухх…

Яркая вспышка почти перед забралом на мгновение ослепила барона, а удар, сильный удар, одновременно и в челюсть, и в горло, пихнул его, едва не свалив. Он отшатнулся, сделав шаг назад. И ещё один. У него перехватило дыхание, может оттого, что горло болело и было сдавлено болевым спазмом, а может оттого, что в шлеме ему нечем было дышать от терпкого и горького порохового дыма. И, чутьём зверя или старым солдатским чутьём осознав опасность, он машинально делает ещё шаг назад, из башни на стену, на свет. И вовремя: тут же на место, где он только что стоял, обрушивается алебарда. Её топорище пронеслось, едва не коснувшись его плеча, а пика неприятно скрежетнула по каменному полу. И, не найдя его, алебардист кинулся из башни, теперь действуя алебардой как копьём, попытался ударить генерала снизу в бедро. Но тут уже Волков смог среагировать и отвёл удар щитом; едва различая цель, сделал шаг вперед, сокращая дистанцию, и в свою очередь рубанул топором сверху. Куда-то попал, металл звякнул о металл, он ударил ещё раз и ещё, и все три раза тяжёлый топор находил цель, а алебардист из-за сближения с генералом никак не мог снова воспользоваться своим грозным оружием… Решил сбежать и просто кинулся в открытую дверь башни. Тут уже зрение полностью вернулось к Волкову, и он, прикрыв голову павезой, снова шагнул в полумрак башни, и там на сей раз никто его не встретил. Кто-то лишь топал тяжёлыми башмаками на лестнице, убегая вниз. Видно, то был сволочь аркебузир.

Барон и не думал его догонять, он обернулся и махнул фон Готту рукой: давайте сюда, тут безопасно. А за оруженосцем и маркграфиней в башню вбежали и Хенрик с Кляйбером. Они были возбуждены.

- Все целы? – спросил Волков, поднимая забрало.

- Угу, угу, - тяжело дыша, отвечали Кляйбер и Хенрик.

- Я в порядке, - заверила барона маркграфиня. Как-то поспешно, что ли. Барону показалось, что Её Высочество боится быть обузой.

«В порядке так в порядке. Хотя нужно отдать ей должное, для женщины голубых кровей, как и положено, держалась она неплохо!».

А вот фон Готт, кстати, засунувший за пояс свой клевец и теперь держащий в руке обронённое врагом копьё, в свою очередь заметил:

- Сеньор, вам неплохо врезали из аркебузы, я смотрю.

- Что? - не понял Волков.

- У вас горжет пулей смят, - тоже разглядел повреждение в доспехе старший оруженосец. – С правой стороны, где подбородок.

Ах вот почему у него болела челюсть; он трогает горжет: да, даже через перчатку и наощупь чувствуется, как помято отличное железо. Ну а как же иначе? В него из темноты выстрелили практически в упор; чудо, что пуля не пошла на пару пальцев выше.

- Отличный всё-таки это доспех! – восхищается фон Готт.

И он, конечно, прав. Не всякое другое железо выдержит выстрел из аркебузы с двух шагов. И вдруг барон думает, что его нынче ведёт Господь, очень на то похоже… И морок развеял, и руку вражескую с клинком в зале отвёл, вот и от выстрела в упор уберёг…

«Слава Богу, что не мушкет!».

И тут он случайно ловит взгляд принцессы. Та молчит, в кругу мужчин, что заняты войной, жёнам говорить – только дурь свою показывать, хоть и принцесса. Глаза её… не так чтобы видно ему было, он почему-то знает, что сейчас Её Высочество глядит на него. Глядит, молчит и верит.

«Видно, Господь не просто мне её придал. Должен, должен я её вывести из ведьминого дома».

Но стоять тут долго нельзя: мало ли какие ещё сержант колдунов приготовит им ловушки.

- Надо идти. Фон Готт, храните маркграфиню, Хенрик… - тут генерал вспоминает: – Вы, кажется, разрядили оба пистолета, вы там убили кого-нибудь?

- Ранил одного, - бурчит оруженосец невесело.

- Ранил… - повторяет генерал с укоризной. Ему жарко в доспехах под поднимающимся солнцем и хочется хотя бы снять нагревающийся шлем. Но это будет выглядеть как проявление слабости. Нет. И он продолжает: – Ладно, вы с Кляйбером пойдёте в арьергарде, закройтесь щитами, чтобы вас не ранило никого, слышите, раненого тащить не сможем, останавливаться не будем… - он не стал говорить, что от аркебузной пули павеза не защитит, он о том и думать не хотел. – Всё, господа, пошли.

Внизу во дворе были люди, вся замковая челядь так и торчала там, глядя и обсуждая их; сержанта Волков тоже видел, он с парой солдат был на балконе второго этажа. Как раз там он находился неслучайно, оттуда, из покоев, он мог получать указания от своих господ, которые, кстати, на глаза генералу не попадались.

«Прячутся, выродки!».

Видел барон также арбалетчиков, что на балконах деловито заряжали свои арбалеты и спокойно целились в него и его людей. Вернее, в его людей, так как в него они уже болтов не кидали, поняли, что его доспех их оружию не по зубам.

Арбалетчиков насчитал четверых.

«Быстрее нужно убираться от них, рано или поздно попадут кому-нибудь в ногу… Лишь бы маркграфиню не задели, сволочи!».

Так как шли быстро, дошли до приворотной башни, что нависала над подъёмным мостом. Генерал и заглядывать в неё не стал, хотя дверь была радушно распахнута; он торопился, прошёл по стене над воротами, а за ним быстро прошли и его люди. И вот тут, видно, сержант графа решил, что это противоречит его планам, и снова погнал солдат на стену. И опять сам не пошёл. Умный, подлец. Уж очень и генерал, и особенно фон Готт с Хенриком хотели бы с ним встретиться, как говорят в западном королевстве, «буклиер эн буклиер», щитом в щит, лицом к лицу.

Но шестеро солдат, что попытались перехватить их на стене, теперь, после первой попытки, огнём уже не пылали. Они все влезли на стену, выставили вперёд копья и алебарды, перекрывая Волкову и его людям проход, и когда генерал стал напирать, вроде даже и упёрлись, но тут фон Готт, оставив щит и маркграфиню на попечение Хенрика, поспешил к генералу на помощь, встал за его спиной, как положено, спрятался за ним, выдвинув копьё вперед почти на всю его длину, и первым же движением своего опасного оружия, первым же выпадом снизу из-под своего сеньора хорошенько ранил одного из солдат, проткнув ему щиколотку. Раненый заорал и, недолго думая, просто спрыгнул со стены во двор, а остальные стали пятиться по лестнице, лишь отбиваясь от наседающего Волкова, да и корпорал, что был с ними, не сильно-то упорствовал, тоже отходил. И Волков, сгоняя их вниз при помощи топора и почти не получая ударов обратно, был бы рад помощи оруженосца и поблагодарил бы его, но тут…

- Ах! – звонко и немного обиженно вскрикнула принцесса.

«Не дай Бог!».

Стёганка у него под доспехом была мокрая от пота, но тут сердце у барона похолодело. Ему едва дурно не стало от мысли, что маркграфиню могли… ранить? Убить? Лучше бы болт залетел ему в забрало… Он обернулся, пренебрегая отступающими врагами, и зарычал:

- Что там?

- Ничего страшного! – отозвалась принцесса. Она присела и теперь была полностью закрыта щитом. – Это я от неожиданности крикнула. Простите, господа.

Но он словно и не слышал её:

- Хенрик! Что с нею?

- Кажется, болт в юбки залетел! – отвечает тот, довольно бесцеремонно разбираясь с женской одеждой.

- Со мною всё в порядке! – повторила принцесса, выглядывая из-за павезы. – Платье чуть попортилось.

«Неужели они уже и в неё будут стрелять? Да. Тельвисы побоятся выпустить её из замка. Они держали её взаперти против её воли, и теперь, когда принцесса вырвется из плена, так она им мстить будет. Конечно, им лучше её убить, чем отпускать!».

Тут генерал ещё больше взволновался.

- Фон Готт! – ревёт он, не поднимая забрала, но даже с закрытым забралом его люди слышат этот рёв. – Я велел вам быть при маркграфине! Какого дьявола…?!

- Простите, монсеньор, - бурчит оруженосец.

Но Волкову некогда выслушивать его извинения.

- Храните маркграфиню, - говорит он и двигается дальше; барон прекрасно помнит о том, что у врага, помимо арбалетов, чьи болты путаются в юбках, есть и аркебуза. А посему торчать тут на виду у этих мерзавцев нельзя, - пойдёмте.

Он хотел побыстрее добраться до юго-западной башни, а до неё осталось всего тридцать шагов по стене. Под градом арбалетных болтов и под злобными взглядами обитателей поганого замка, но всего тридцать шагов.

«Господи, храни эту женщину! Дай мне её вытащить отсюда!».

А о себе он даже и не просил Бога.

Глава 7

Но ему удалось пройти оставшиеся шаги до угловой башни, дверь которой не была заперта. Теперь-то, уже наученный, он не кинулся в полумрак помещения очертя голову, а вошёл туда осторожно, ожидая выстрела или удара, но внутри у входа никого не оказалось. А вот входная дверь ему понравилась, она была крепка и изнутри оббита железными полосами. Нужно было проверить, есть ли кто наверху, и он приказал:

- Маркграфиня, прошу вас, останьтесь тут, а вы, фон Готт, поднимитесь наверх. Кляйбер, будь возле принцессы, Хенрик, дверь пока не прикрывайте, но будьте при ней, я пойду спущусь вниз, если там есть кто… Позову.

Но сразу вниз он не пошёл, а проводил взглядом фон Готта, который поднялся наверх, а сам прошёл к выходу, что вёл на западную стену. Он взглянул и увидел на стене лишь одного арбалетчика у следующей, северо-западной башни. Тот поднял арбалет, и тогда барон просто захлопнул дверь на стену и запер её на засов. Хорошая дверь, хороший засов, железный. Теперь он стал спускаться вниз, в саму темноту. Лестница была плохой: старой, трухлявой. Тельвису никто не угрожал, чего же деньги тратить на всякую ерунду. И генералу приходилось спускаться аккуратно. Тем более что шёл он в полумраке, так как чем ниже спускался, тем меньше было в башне света. Да ещё и забрало он поднимать опасался, мало ли… Да и щит держал высоко. Не хотелось ему из темноты получить алебардой по шлему. Так и спустился вниз. А в самом низу… Тут уже мнение генерала о коннетабле графства немного ухудшилось, вместо бочек с военными припасами и провиантом внизу была собрана старая ломаная мебель. Волков нашёл вход, что вел из башни во двор. Он выглянул, обвёл взглядом всю местность, после чего закрыл дверь и запер её на тяжелый засов. Вот теперь генерал был спокоен. Башня была его. А потом, почти в темноте, кое-как оглядел рухлядь, опасаясь, что там мог притаиться какой-нибудь аркебузир. Ломаная мебель, старая посуда, развалившиеся бочки, разбитые сундуки. Никаких аркебузиров там не было, и удовлетворенный генерал стал подниматься наверх. Поднялся и сказал Хенрику, чтобы тот запирал дверь. Только после того, как маркграфиня оказалась в безопасности, он успокоился. Немного успокоился.

- Хенрик, помогите Её Высочеству расположиться тут, у проходов, вниз пусть не спускается, там крысы, вонь и слишком темно. Но там есть какая-то мебель, сходите и посмотрите, что можно выбрать для госпожи.

- Я понял, генерал, - отвечал первый оруженосец.

Волков уже собирался подняться к фон Готту, но тот крикнул сверху сам:

- Сеньор!

- Что? – он уже думал, что сейчас оруженосец скажет, что враг тащится по стенам к башне, но фон Готт объяснил:

- К замку идёт какой-то отряд.

«Какой-то отряд!».

Если бы фон Готт думал, что это люди Волкова, что Брюнхвальд выслал арьергард, то, наверное, так и сказал бы, но оруженосец явно так не считал. И барон поспешил на самый верх башни, на воздух… На солнце.

По раскалённой дороге, по которой час назад приехал он сам, двигались люди. Солдаты. Отряд был маленький – один всадник, видно офицер или сержант, четверо пеших солдат и телега, в которой было ещё двое.

- Идут, - замечает фон Готт, глядя на небольшой отряд. – Откуда только тащатся?

- С ближайшей заставы позвали, – отвечает Волков. Он не говорит, что, вероятно, этот отряд не последний, что и с других застав могут подойти и ещё. Думает, но не говорит.

«Троих-четверых мы поранили. Эти прибывшие перекрывают их потери. Ещё и офицерик какой-то».

Волков поднимает голову к небу. Солнце в зените, жжёт неимоверно. Как он выносил здешнюю жару в доспехе, ещё и дрался всё утро? Он чувствует жажду, но знает, что пить хотят все. А воды в башне нет. Только та фляга, что носит с собой маркграфиня, да и в ней не вода, а вино. Фляга немаленькая, но вина в ней им пятерым хватит утолить жажду лишь один раз. У него, как и у всех его людей, к седлу лошади была приторочена фляга, но теперь… Во дворе нет ни его людей, ни лошадей, на которых они приехали.

Он переходит к другому зубцу башни и заглядывает вниз, во двор. Увиденное его удовлетворяет. Отсюда можно легко будет докинуть факел до тех копен сена, которые сложены у стены. И за которыми начинаются поленницы под навесами.

- Будьте пока тут, фон Готт, – говорит он и спускается вниз, на ходу снимая наконец шлем.

Проходит мимо маркграфини. Хенрик принёс ей какую-то скамеечку, на которой она сидит, разговаривая с оруженосцем. Увидав его, принцесса спрашивает:

- Барон, вы ранены?

- Ранен? – он не понимает её. – Нет.

- Но вас так сильно били, на вас кидались, как псы на кабана, – продолжает женщина.

- Нет, не так уж было всё и страшно.

- Ах вот как… - говорит она, встаёт и протягивает ему флягу. – Вам, кажется, жарко, вот, выпейте.

- Благодарю вас, – он берёт увесистую флягу. - Вино с водой?

- Нет, чистое, - отвечает ему женщина. – И хорошее. У этих нечестивых отличные погреба.

Он делает один большой глоток, второй…

«О Боже… Это прекрасно. Вино даже и нагреться во фляге не успело».

Волков не удержался и сделал ещё один большой глоток. И, закрывая флягу, говорит женщине:

- Ваше Высочество, мой отряд подойдёт сюда нескоро, скорее всего через день или даже через две ночи, и это единственная влага, что у нас есть. Нужно её беречь.

- Я буду беречь её, генерал… - она взяла вино. – Барон, прошу у вас прошения, я позабыла ваше имя, обычно я хорошо запоминаю имена, но тут всё было так неожиданно…

- Рабенбург, - напомнил ей Волков. – Или ещё меня прозывают Эшбахт. То моё поместье.

- Эшбахт! – воскликнула принцесса. – Конечно же, я слышала это имя. Это же вы воевали с восставшими мужиками!

Он едва заметно поклонился ей.

- И, значит, Ребенрее прислал спасать меня настоящего, знаменитого героя, – говорила она.

- И я вынужден продолжить спасение, – он снова поклонился, и маркграфиня тоже ему кивнула.

Волков собрал всех на втором этаже башни, возле лестницы, около скамеечки, на которой сидела принцесса, и начал:

- Сушь стоит изрядная, дрова и сено сухие. Сделаем факел… - он чуть подумал. – Нет, три факела; ты, Кляйбер, поднимешься наверх и скинешь факелы на копну сена у стены, там недалеко, докинешь. Как займётся огонь, и они кинутся его тушить… Эх, жаль, что у нас нет арбалета… Ладно… Они попробуют растащить сено и дрова, пока не загорелись лестницы, я выйду и разгоню их, порежу, кого смогу, а вы, господа, останетесь у двери, будете сторожить мой отход; коли мне отступление попытаются отрезать, так вы, фон Готт, выйдете за мной.

План был простой и понятный и, как все простые планы, вполне выполнимый. Все были согласны с тем, что если удастся поджечь замок, то выскользнуть из него будет легче. И словно опережая мысли своих людей, генерал добавил:

- А если и не получится у нас уйти, так мы поможем полковнику Брюнхвальду взять замок, да и, увидав дым, он всё поймёт и поторопится.

И тут неожиданно для всех вдруг заговорила маркграфиня, она слышала о планах генерала и сказала с жаром, которого от неё никто не ожидал:

- Барон, коли кто-то будет препятствовать вам, так убивайте всех без разбора, в этом доме нет праведных, – и повторила, словно хотела, чтобы её лучше слышали: – Нет здесь праведных.

Оруженосцы оба, да и кавалерист, молчали, на них слова Её Высочества, кажется, произвели впечатление. И отвечать пришлось генералу:

- Непременно, добрая госпожа. Я так и буду делать, – и пока его люди ещё находились под впечатлением от слов маркграфини, он продолжил: – Господа, делаем факелы, - и потом добавил: – Кляйбер, тебе драться не придётся, дай-ка мне свой подшлемник.

Конечно же, кавалерист генералу отказать не смог. Потом они отправили фон Готта наверх, а все вместе спустились вниз; там, кроме ломаной мебели, было много всякого хлама: гнилые и влажные гобелены, заскорузлые стёртые ковры, битые кувшины и стеклянные фужеры с отколотыми ножками. Материал и палки для факелов были готовы, правда, пропитать тряпки было нечем, но они все согласились с тем, что сено загорится даже от тлеющих факелов, если те, пока летят, и потухнут.

- Заполыхает, уж не извольте беспокоиться, господин, - мастеря факелы, обещал Кляйбер, - вон жарища какая.

Волков, в общем-то, и не беспокоился; он уже примерил влажный подшлемник кавалериста и стал готовиться. Доспех у него, конечно, был отличный, а солдаты Тельвисов… Обычная охрана замка, что и не воевала никогда толком. Но всё равно… Их будет многовато для одного. А ещё, помимо арбалетов, у них есть аркебуза, и один раз подлецу аркебузиру почти удалось закинуть пулю ему за доспех.

Разжигать огонь пришлось при помощи пороха и пистолета. Другого способа развести огонь у них не было. Ветошь под щепками присыпали порохом, а искру высекло колесцо механизма.

- Хенрик, не забудьте потом зарядить пистолет, - напомнил оруженосцу барон, видя, как разгорается огонь.

- Не забуду, генерал, - обещал ему оруженосец.

Когда факелы начали разгораться, Волков приказал Хенрику и фон Готту спуститься вниз, к главной двери башни, а сам пошёл с Кляйбером наверх.

А там солнце стало ещё жарче, в доспехах и стёганке, казалось, было невыносимо, но он не один год провёл на южных войнах, а там зной был делом обычным… Правда, тогда он был молод, и силы его казались ему беспредельными.

- Ну, Кляйбер, - генерал оглядел двор, дворню, что пряталась в тень, арбалетчиков, что торчали на лестницах и стенах замка. – Попадёшь на сено?

- Да чего же не попасть-то? – размахивая факелами, чтобы получше разгорелись, отвечал кавалерист. – Вон они, стожки, только кинь…

Волков ещё раз оглядел двор, прикинул, откуда в него будут стрелять арбалетчики, как из-под лестниц к нему пойдут солдаты, гонимые сержантом. Он поправил шлем:

«Ну, теперь хоть подшлемник есть».

Генерал выглядывает из-за зубца стены и продолжает рассматривать двор замка; он надеется, что увидит самого графа, вот уж с кем он точно хотел бы встретиться, но это скорее мечты, чем надежды. Граф со своими ведьмами, возможно, сейчас смотрит на него в одно из окон, выглядывает из-за стены. А внизу, в тени под лестницей, весьма беспечно уселся на бочку солдат с алебардой.

Прекрасная цель, вот только нет у него арбалета. А солнце всё жарче, и в доспехе ему, под многими слоями железа и тканей, скоро будет просто невыносимо. А сейчас ему придётся выйти из башни и попотеть.

«Может, фон Готта послать?».

Да нет, конечно, барон никого посылать на такое опасное дело не будет, оруженосец отличный боец, но все свои навыки он получил в поединках, на турнирах, в общем, не в бою. Ну, почти все. Там, во дворе, потребуется человек с опытом, с настоящим опытом. Да и доспех у фон Готта не чета доспеху архиепископскому. А солнце жарит и жарит, генералу уже снова хочется пить. Он поворочается к кавалеристу.

- Ну что? Ты готов?

- Так чего же… Только приказа и жду! – отвечает Кляйбер, показывая горящие факелы, огонь которых в свете яркого солнца можно угадать скорее по струящемуся вверх дрожащему воздуху, чем по цвету и пламени. Волков хочет убедиться, что сено начнёт гореть прежде, чем он выйдет из башни во двор; его появление должно стать неожиданным, и поэтому он говорит:

- Ну, кидай тогда! – и когда, замахнувшись, кавалерист высовывает голову из-за стены, он ловит его за плечо, тянет обратно. – Да тише ты, куда лезешь-то, болт хочешь лицом поймать?

- Понял, понял… - теперь Кляйбер выглядывает быстро и сразу кидает вниз факел. И снова смотрит вниз. Волков делает то же самое, но со своей стороны зубца.

Это было нетрудное дело, факел падает почти на середину копны. Но несколько мгновений он кажется потухшим. Просто лежит себе на сене палка, и всё. Но пока ещё в кирпич рядом с его головой не прилетел болт, сухо щёлкнув о камень, генерал заметил тонкие белые нитки, что потянулись от факела. Теперь Волков не сомневается, что в сухом сене, в такую жару, огонь непременно разгорится:

«Ну что ж… Бог за нас».

- Кидай другие. А как заметят, как побегут тушить, так крикнешь мне вниз, – говорит он и начинает спускаться.

Теперь пришло время дела. Жара – забыть про неё, усталость – забыть, всё забыть… Главное – выйти и не дать холопам колдунов потушить разгорающийся пожар. Он быстрым шагом спускается вниз и видит маркграфиню, которая послушно сидит на своей скамеечке рядом с пятном света, что падает сверху; он кидает на неё быстрый взгляд и замечает, что она осеняет его святым знамением и негромко говорит:

- Да хранит вас Пресвятая дева, доблестный рыцарь.

Он в ответ лишь кивает ей, не до учтивости сейчас.

Глава 8

Щит, стилет, меч, топор. И ещё такой нужный в деле подшлемник.

Волков было взял уже из рук фон Готта копьё. Отличное и простое оружие, которым он вполне хорошо владел. Вот только… Чтобы как следует работать копьём, его лучше держать в двух руках. А это значит остаться без щита. Нет, щит ему был необходим. И он возвратил копьё оруженосцу.

Странное дело, он совсем не чувствовал волнения, прекрасно понимая, что как только он выйдет из двери башни, на него накинется множество врагов, в него полетят болты и аркебузные пули. Нет, нет… Волков не пренебрегал опасностью, опасность была вовсе не эфемерной, так как броня вовсе не гарантировала ему магической неуязвимости. Барон знал, что в любой момент, как только выйдет во двор, может пропустить удар копья в пах, в забрало или в колено сзади, мог пропустить сильный удар алебардой или простой дубиной по шлему, его могли запросто свалить с ног и, навалившись толпой сверху, загнать ему кинжалы под шлем и под кирасу, так что опасность была вполне себе явной, и он прекрасно её осознавал. Волков не бравировал перед своими молодыми оруженосцами. Нет, это ни к чему, они и так считали его храбрецом, как и все те, кого он водил в бой… Барон и вправду не волновался. Скорее он был немного раздражён. Ему было жарко в броне, ему хотелось пить и очень не хотелось выходить из башни. Но осознание того, что всё равно это придётся сделать, вызывало в нём досаду и злость на тех людей, из-за которых всё это произошло. Он был зол и на господ Тельвисов, и на их проклятого сержанта, что убил фон Флюгена, и на его людей, и на дворню… И это его раздражение выливалось в желание всех их… наказать. И слова маркграфини «Нет среди них праведных» только усиливали это его желание. Может, поэтому он поигрывал топором, стоя у двери, и думал:

«Берегитесь, твари, берегитесь! Никому в этом колдовском доме пощады не будет!».

Но думы думами, чувства чувствами, а отдавать последние распоряжения, стоя перед выходом в полумраке, он не забывал:

- Дверь широко не распахивайте, как отойду. Прикройте и оставьте узкий проход… Хенрик, пистолеты заряжены?

- Да, генерал!

- Умоляю вас, не промахивайтесь больше. Как я вернусь, они полезут за мною в двери, так вы не спешите, бейте наверняка. Станьте сразу у стены, у косяка. Будьте холодны, чтобы два выстрела – два раненых, никак не меньше. В морды, в шеи стреляйте или в ляжки, куда угодно, но не в железо.

- Я понял, генерал, – отвечал ему первый оруженосец.

- Фон Готт… Это хорошо, что вы подобрали копьё, теперь ему время. Хенрик встанет у косяка, а вы смотрите за дверью…

Но договорить генерал не успел, а фон Готт не успел обещать ему выполнить его распоряжения, так как сверху заорал Кляйбер:

- Господин, сено пылает! Оба стога горят! Сейчас и дрова… - он прерывается. - Дрова вот-вот возьмутся. Дворовые побежали сено растаскивать, вёдра несут!

- Открывайте, фон Готт, - приказывает Волков, поправляя свой большой щит на плече.

- Да, генерал… - откликается оруженосец, и почти сразу лязгает тяжёлый засов.

И тут сверху он слышит голос… Это голос взволнованной женщины.

- Барон, прошу вас, будьте осторожны.

- Разумеется, Ваше Высочество, – отвечал генерал учтиво в сторону её голоса, он видел только её контур на фоне света, что проникал сверху. – Я просто не имею права излишне рисковать, пока вы находитесь в опасности.

Дверь тем временем открылась и яркий свет проник в башню, а Волков, захлопнув забрало, шагнул во двор замка. И солнца там было столько, что даже через забрало оно заставило его на секунду зажмуриться.

«Господи! Как светло-то после башни, - подумал генерал, а едва его глаза привыкли к свету, он подумал другое: – А холопов-то тут сколько!».

И первым же движением, ударом щита, он валит какую-то хлипкую бабёнку с граблями на мостовую двора.

И дальше просто начинает крушить всё и всех, что попадаются под руку: крупная баба с деревянными вилами получает обухом топора снизу в челюсть… Мужик, тоже с вилами, отворачиваясь от пламени, пытается убрать от огня ещё не загоревшееся сено… Барон бьёт его в колено. Ещё один несёт два ведра воды от колодца и не видит генерала. Волков рубит ему левую руку, и дальше, дальше… Всех, кто попадается ему под топор.

«Нет праведных в этом доме!».

Правда, бьёт не насмерть, ранит и калечит, а уже баб бьёт и вовсе не в силу, а скорее для острастки, чтобы не смели лезть в дела мужские. В общем, резать баб и холопов рыцарю, конечно, не к лицу, только по надобности он это делает. А вот налетевшего на него солдата, видно из только что прибывших, он уже не милует. Дурак был молод, наверное, от азарта позабыл, чему учат в воинском ремесле с самого начала, кинулся на него в одиночку. А Волков просто встречает выпад его копья щитом, тут же молниеносно сокращает дистанцию и из-под щита рубит ему не защищённую железом голень. Солдат заорал и склонился, потянулся к ране рукой, вот тут барон нанёс ему второй страшный удар сверху в открытую шею. Молодому солдату, да в одиночку, кинуться на старика, что провёл в войнах всю свою жизнь – смерть верная и быстрая. Так оно и вышло, это видели все. Особенно хорошо всё видела дворня графа Тельвиса, и она, на радость барону, бросая вёдра и вилы, стала разбегаться с криками; даже те, кто уже был покалечен и поранен бароном, ковыляли и уползали от него, оставляя на камнях чёрные полосы от моментально высыхающей крови. И барону то в радость, ведь теперь было охвачено огнём всё сложенное у западной стены сено; и поленницы, что были к нему поближе, все тоже уже горели. А то, что рядом с ним, ударившись о камень мостовой, отлетел в сторону арбалетный болт, так это ничего, ничего… К этому он был готов.

«Ну вот… Разбежались».

Генерал оглядел мостовую в крови и распластанного, ещё шевелящегося, умирающего солдата. Потом обернулся на пламя, разгорающееся за его спиной.

«Красота! Пламя всё выше!».

Но он знал, что это только начало. Сейчас враг придёт в себя после его неожиданного появления и кинется на него, кинется изо всех сил, так как понимает, что стоит на кону. А на кону-то стоит весь замок, и если не потушить уже горящие поленницы, через пару минут загорятся и отличные дубовые лестницы и балконы, запылают быстро, они ведь тоже сухие, и с ними начнут гореть и покои господ, флигели и всё, что только есть вокруг.

И что же? Конечно же, он ни на секунду не ошибся. Зазвенел горн. Протяжно и знакомо. И сигнал этот Волков, конечно, знал. Горн ревел:

«К оружию! К оружию!».

И побежали к нему, побежали солдаты, которых оказалось больше, чем он рассчитывал. А пройдя по балкону второго этажа, начал спускаться к нему и тот сволочной сержант с парой людей – как надеялся барон, последний из военных руководителей графа. Но у него горна не было, и Волков подумал, что в горн дул сам граф Тельвис. Или кто-то ещё…

Даже арбалетчики, и те спускались со своих балконов, неслись вниз, полагая, что, уменьшив дистанцию, смогут наконец поразить его слабозащищённые места.

Пламя разгоралось, а враги сползались к нему отовсюду, и теперь рассчитывать, что они, как молодой солдат, будут кидаться на него поодиночке, не приходилось. Злобные лица товарищей убитого вовсе не означали, что они дурни, эти люди собиралась драться со знанием дела, сплочённо и вместе, и было их шестеро… Шестеро, не считая сержанта и корпорала и не считая арбалетчиков и аркебузира. Алебарды, копья… Никаких тебе тесаков и мечей, это было то оружие, которое при хорошем прямом попадании может пробить и шлем, и кирасу.

И они шли это сделать, огонь-то разгорался, сено уже полыхало под стеною, и дрова в конце поленницы, и навес над ними занимался. Нет, люди графа Тельвиса всё отлично понимали. И валявшийся у ног барона солдат, их товарищ, врагов вовсе не пугал. А может даже, ещё и раззадоривал. Барон оглядел солдат, что выходили против него – лица серьёзные, понимали, с кем имеют дело, а теперь и сам генерал их оценил. И, чуть отодвинув щит, свой большой топор он засунул себе за спину, за пояс, а из ножен вытащил меч. У солдат, почти у всех, были открыты ноги. Да и руки защищены лишь рукавами стёганок, для отлично отточенного меча то была преграда небольшая. А меч легче топора, а значит, и быстрее. Да, с мечом ему было проще. Эфес такой знакомый, так хорошо ложился в перчатку…

«Ну, что же вы не начинаете… Дрова то уже горят, скоро и навес загорится!».

И они, словно услыхав его, начали. И начали дружно. Полезли с копьями. Стали наседать, нанося удары, но стараясь держаться от него подальше, взяв копья и алебарды за самые концы.

Выпад, удар, отскок. Выпад, удар, отскок. Удары точные, и Волкову сразу стало ещё жарче, так как пришлось ему наконец пошевелиться, пришлось принимать их на щит и отводить мечом.

А сержант сам вперёд не лез, он только отдавал приказания:

- Арбалеты! В забрало ему! Подходите ближе и кидайте всё в забрало или в колени! А вы, Гуно, налегайте уже, ну… Не тяните! Какого чёрта прыгаете там, воткните ему копьё в мошонку.

Они обходили его почти со всех сторон, и пару раз он не успевал среагировать на выпады – доспех выручал. Волков отступил… Всего пару шагов назад, спиной к пламени, которое должно было спасти от внезапных выпадов с боков, которые он почти не видел.

«Ничего, ничего, пламя уже жрёт навесы над поленницей».

А тут ещё и арбалетные болты полетели. Сказал же сержант бить в забрало, первый туда и прилетел.

Щёлк…

Слава богу, в прорезь не залетел, а второй в «лоб» попал.

Щёлк…

На болты он внимания не обращает. Да и не уследит он за арбалетчиками. Пусть попробуют ещё попасть в забрало, да так, чтобы болт хоть наконечником пролез внутрь, а вот эти с копьями… Да, кололи опасно; те, что с фронта, всё норовят, как сержант велел, в пах уколоть, бьют с силой, также метят под латный подол, верх барда желают проколоть, и не без труда он отводит эти опасные выпады, благо щит большой, вот только всё время низко его держать ему нельзя. Один, подлый, так ударил в забрало копьём, что Волкову пришлось шаг назад сделать, чтобы не упасть.

А те, что с боков зашли, те колют в колени, пытаются ударить под кирасу в подмышку, слава Богу, железо держит… Держит… Один подлец с алебардой зашёл слева и сзади, жара от огня не боясь, и стал стараться рубануть Волкова посильнее. Просто обрушивая своё оружие на генерала сверху. То рубанёт, то уколет, и ведь попал один раз сильно, до шлема добрался, пришлось на него обратить внимание, сделать в его сторону выпад и мечом почти дотянуться до морды наглеца, тот отпрянул, вспомнил про осторожность. А как иначе, ведь не останови такого, ведь и ещё раз попадёт. Отогнав солдата с алебардой, генерал быстро оборачивается назад: навесы над дровами тоже горят, по лестнице уже дым идёт… Вот только по стене и по балкону бегут к ней холопы с вёдрами воды. Льют на навес сверху. Тушат, сволочи. Но так им долго воду таскать придётся, с навеса они огонь сбивают, да вот на дрова вода не попадает, и те разгораются всё сильнее. И сержант от этого орёт на своих людей ещё громче:

- Да не стойте вы, олухи, навалитесь!.. Только вместе, вместе!.. Гоните его, заталкивайте в огонь!

И те, подгоняемые, наваливаются, удары сыплются на Волкова с трёх сторон, солдаты стараются,арбалетчики за их спинами появились, заряжают арбалеты и подходят и кидают болты с пяти шагов, и всё в шлем, в шлем … А самый наглый подошел ещё ближе и кинул болт, пришлось от него щит выше поднять, так ведь сразу получил удар копья снизу, чудом цел остался, едва не проскользнул наконечник под левый поножь, едва не проткнул бедро. А наглый арбалетчик прямо за спиной копейщика с седою щетиной и в старом шлеме нагнулся и стал натягивать тетиву своего оружия буквально в четырёх шагах от Волкова, и вот тут уже барон раздумывать не стал.

«Оборзели, сволочи, страха совсем не ведают!».

И он, отведя очередной удар алебардой слева, кидается на копейщика в старом шлеме, уже не обращая внимания на всех остальных, а тот, в свою очередь, дважды пытаясь достать его встречными ударами, отскакивает назад и налетает спиной как раз на того арбалетчика, что перезаряжает своё оружие. И вот тут-то уже генерал, пользуясь их общим замешательством, и отвечает за все попадания. Меч – оружие лёгкое. Он легко колет копейщика в низ живота под кирасу, тот успевает отбить удар древком копья, но вот на укол в лицо у него уже среагировать не вышло. Удар-то был не сильный, тычок скорее. И отточенное лезвие проскальзывает по левой скуле под шлем, под подшлемник, до уха, едва не выбивая копейщику глаз. Быстрое движение туда-обратно, копейщик машинально хватается за лицо, он даже не орёт от боли, и на сей раз Волков уже не колет, а рубит… Быстрый взмах, и раз… Рубит ему руку, кисть, пальцы руки, что ещё сжимают древко копья, небритый орёт и снова отпрыгивает назад, на сей раз чуть не сбивая с ног арбалетчика, а генерал делает выпад на правую ногу и длинным уколом дотягивается и до того, протыкая стёганку и на целый палец загоняя меч арбалетчику в бок под бригантину. Тот роняет болт на землю и, припрыгивая, кидается подальше от Волкова, причитая что-то. Все остальные солдаты со всех сторон кинулись на барона, и он сразу пропускает несколько ударов и копьями, и алебардами, и один из уколов, в правый «локоть», попадает как раз между пластин доспеха. Он едва не роняет меч; кольчуга выдержала, кажется, но укол вышел для него весьма чувствительный. И он рад, что враги при его отходе к стене перестали наседать, стали оборачиваться на своих раненых товарищей, дали ему секундную передышку… Хотя передышка та была весьма условной. Волкову было жарко, за спиной вовсю пылало сено, уже полыхала половина поленницы, он задыхался от жары, ему не хватало воздуха и очень, очень хотелось поднять забрало, чтобы вдохнуть полной грудью, а уж как ему хотелось воды… Но он снова слышал злобный ор сержанта, который перегнулся через перила балкона:

- Чего встали, бараны, ждёте, пока всё сгорит?! Навалитесь, навалитесь, бездельники, вперёд!..

И солдаты снова выставили копья и алебарды вперед и пошли на генерала.

«Фу, жара какая! - а ещё он думал об аркебузире: – А чего эта сволочь не стреляет больше? Где он вообще есть?».

И снова закрывая свой пах от очередного укола копья, он вдруг увидал, как из конюшен выходят в помощь солдатам ещё два человека, один почти бежит к своим товарищам, а второй… Второй бежать не может, так как велик не по-человечески.

Глава 9

Он идёт, переваливаясь с боку на бок. Шлем на голове похож на перевёрнутый чан, из которого убегает розовое тесто. А кольчуга на нём… с каких-то былинных воинов, она длинная, до колен, пузо перетянуто широким поясом, а на шее у него мощный горжет, его могучие лапищи в боевых рукавицах сжимают гигантскую глефу, скорее даже большой тесак, притороченный к какой-то оглобле. И несмотря на то, что бежать, кажется, он не мог, шёл этот великан к Волкову довольно быстро.

- Допельманн! Допельманн! – кричали холопы, которые наблюдали за схваткой, когда великан появился во дворе. А какой-то мальчишка заорал с верхних балконов что есть силы, переходя на визг: – Допельманн, размозжи башку этому выродку! Размозжи! Размозжи!

«Не Виктор ли это?».

Ну и, естественно, то ли эти окрики, то ли появление такой подмоги солдат, что собрались вокруг барона, воодушевили, и они кинулись на него с новым усердием, с новой яростью. И теперь ему приходилось уже изо всех сил стараться, чтобы не пропустить укол копья или удар алебарды, да и сержант продолжал орать с балкона:

- В ноги ему бейте! В ноги!

И вправду его стали разить в ноги, и в наголенники прилетали удары, и в поножи, и Волкову приходилось всё время двигаться, всё время перемещаться; правда, он улучил момент и уколол одного из самых рьяных солдат в лицо, под правый глаз, но удар был несильный, и солдат из схватки не вышел, а лишь утёр кровь и снова кинулся на генерала. И опять попытался ударить копьём под щит.

В ноги… А вот подошедший великан, который оказался на голову выше генерала, в ноги его бить не стал, а, рьяно растолкав пузом своих товарищей, подошёл к Волкову и, просто размахнувшись, ударил его своею глефой сверху вниз. Ударчик-то был незатейливый, размашистый, а посему и медленный, и, казалось бы, такого удара легко было избежать, но в тот момент Волков как раз уклонялся от одного из уколов, а от незатейливого рубящего удара решил просто прикрыться павезой. И тут же об этом пожалел… Удар вышел такой мощный, что клинок вошёл в верхний край щита на всю ширину… И застрял в нём. И великан, конечно, что есть силы дёрнул своё оружие на себя, едва не сорвав щит с руки барона. Тому чудом удалось удержать павезу, и тогда здоровяк снова дёрнул застрявшую в щите глефу и вытащил её из щита, чуть не свалив генерала с ног этим рывком, и тут один из солдат, что был справа, весьма точно уколол его прямо как раз меж застёжками в бок под кирасу, чуть сзади. Умудрился же, подлец!

И пика проникла в щель меж «грудью» и «спиной». Вклинилась неглубоко, но… Хорошо, что укол был несильный и пика алебарды кольчугу проколоть не смогла, хотя сам укол генерал прочувствовал со всеми полагающимися прелестями, и спазм от боли заставил его чуть согнуться; и это… Враги это увидели, и, конечно же, с прежним задором кинулись на него со всех сторон. И только тут, первый раз за всё время схватки, Волков бросил взгляд на спасительную дверь в башню. Да, она была приоткрыта, и теперь, словно в подтверждение его мыслей об отступлении, великан снова бьёт его, так же рубит бестолково, но очень сильно; на сей раз, правда, барон придал щиту правильный угол, и глефа врага соскользнула в сторону. Стога сена тем временем уже начали догорать, дрова горели, а с полыхающего над ними навеса языки пламени уже перекинулись на лестницу и балкон второго этажа.

В общем, он решил отступать к башне – дело-то практически сделано – и, развернувшись, немного попятился. Вернее, стал отступать правым боком назад, подставляя под атаки врагов щит. Теперь ему было даже полегче, он шёл близко к огню, и за левую руку втиснуться между ним и пламенем никто и не пытался, а значит, фронт для генерала несколько сузился, и перед ним, по сути, хозяйничал великан; он своею тушей мешал всем остальным врагам, но на него же барон тратил почти всё своё внимание. Очень, очень не хотелось Волкову пропустить удар его огромной глефы по шлему. Или даже по плечу. А размахивал ею великан монотонно, но неутомимо.

Замах – удар… Волков, отбив одно из копий, уходит…

Замах – удар… Барон принимает удар на щит и даже пытается нанести врагу ответный удар, делает выпад, но получает укол копья… Опасный укол в правый наплечник, и снова собирается… Отбивает ещё пару копий от себя, и тут же снова…

Замах – удар… Дышать… Просто хочется подышать. Остановиться и набрать полной грудью воздуха. Гарь, жар, пот, стекающий из-под промокшего подшлемника прямо на глаза, но у него нет времени даже моргнуть. Справа снова жалят и жалят копья… А с фронта…

Замах – удар… Проклятый великан, когда же ты хоть чуть-чуть устанешь!

- Не дайте ему уйти! – орёт сержант; он уже спускается с балкона. Он бы и сам принял участие в схватке, ему очень хочется, но сержант сильно хромает.

А генералу не до его хромоты, он, тяжело дыша и отбиваясь от наседающих врагов, выбирает мгновение, чтобы бросить взгляд на башню: близко ли дверь?

И дверь уже и вправду близка. Семь, может восемь шагов. Но их нужно ещё пройти.

Сержант орёт, и солдаты заходят к нему справа, наседают оттуда, где нет щита, но больше мешают друг другу, и ему кое-как удаётся отмахиваться от них мечом, отпугивать и тут же уклоняться от ударов глефы – и отступать, отступать мелкими шагами к такой близкой уже двери.

- Не пускайте его к башне! – орёт, надрывая связки, сержант. – Бараны, отсекайте его, отсекайте от неё. Не стой, Гверин, не стой, сволочь, руби его!

И солдаты, слушаясь своего командира, с новой силой кидались на Волкова. А великан продолжал и продолжал монотонными ударами размалывать ему щит. У барона уже и рука устала, щит сам по себе не лёгкий, а тут попробуй его опусти, хоть на секунду. Но что было хуже всего… Пот, пот стал заливать ему глаза, ему хотя бы проморгаться, но у него даже на это нет времени, удары сыплются градом, он уже и не на все успевает реагировать, а некоторые из них весьма болезненны… И тут что-то острое бьёт его прямо в переносицу. Волков даже не понимает, как он это пропустил…

Он не знает, что это, думает, что ему пробили забрало, и кусок железа прорезал кожу. Из-за этого ему стало видно ещё хуже. Но…

Он уже в трёх шагах от приоткрытой двери. Осталось только увернуться от очередного удара глефы и, уже не думая ни о чём, почти напролом, щитом проложить себе путь через копья пары солдат, которые закрывают ему дорогу…

Он так и делает. Отскочив от глефы, он кидается на солдат, и один отпрыгивает от его замаха… А вот второй оказался храбрец! Солдат не испугался и умудрился схватить генерала за правую руку, не давая её поднять; повис, сволочь, и орёт:

- Помогайте! Держу его!

Барон отталкивает его щитом с большим трудом, но его тут же за край щита хватает второй солдат…

Начинает орать, звать на помощь, не отрываясь от Волкова… Барон через пот на глазах едва может разглядеть бок и руку этого солдата. А у того ниже кирасы из брюха торчит наконечник копья, окровавленный, почти чёрный, и тут же копье скрывается в чреве, быстро ныряя внутрь и оставляя на своем месте лишь чёрную кровь на грязной одежде. У солдата подкашиваются ноги, и он, роняя свое оружие, падает на мостовую двора. И тут генерал слышит знакомый голос совсем рядом:

- Сюда, сеньор! Сюда…

Это чуть грубоватый голос фон Готта, и Волков пятится на него, стараясь отбивать удары и выпады, а потом, улучив момент, просто поворачивается и кидается в башню.

- За ним! - истошно орёт сержант. – Дверь… Допельманн, держи дверь!

И великан действительно втискивается в проём прежде, чем Хенрик успевает закрыть дверь; он бьёт оруженосца своей гигантской глефой, но ему мешает дверь, и удар у него не выходит, он лишь отталкивает оруженосца, и тот в ответ стреляет в него из пистолета… Уж неизвестно, куда попала пуля и причинила ли она ему вред, но великан замешкался в проёме, и на него с копьём кинулся фон Готт. Сильный молодой человек чуть присел и загнал копьё в кольчугу противнику, в живот над поясом, вот только сам при этом получил тяжелый удар глефы прямо по шлему, и удар потряс его; он выпустил копьё, сделал шаг назад… и получил ещё один удар вскользь со шлема на плечо, и тут уже к нему на помощь поспешил генерал. Он двумя уколами попытался поразить огромного бойца, но один укол пришёлся в горжет, а второй не смог проткнуть кольчугу, и тогда Волков бросил ему меч в лицо, а пока здоровяк уворачивался, барон выхватил из-за пояса топор и, сначала держа его одной рукой, ударил по шлему великана, а потом, отбросив щит и быстро взяв оружие двумя руками, повторил удар, и вот этот-то удар у него получился. Допельманн выронил огромное оружие из своих огромных рук и замер, и тогда Волков ударил ещё раз, и на этот раз приложил все силы, которые у него оставались. Великан стал оседать, и четвёртый удар топора пришёлся ему по плечу, а не по шлему. А тут ещё один солдат хотел было влезть в башню. Он ударил Хенрика – который всё это время пытался запереть дверь, – алебардой, оттолкнул его и полез в проход, но старший оруженосец выхватил из сумки второй пистолет и выстрелил в него, куда-то в голову. И то ли пуля достала солдата, то ли пороховой огонь опалил ему лицо, солдат заорал, бросил алебарду и, закрыв лицо руками, выбежал на улицу. Тут уже Хенрик смог наконец закрыть дверь и задвинуть засов. И стало в башне темно.

Волков задыхался от жары; он отбросил топор и попытался поднять забрало шлема, но что-то острое царапало ему переносицу и левую бровь прямо рядом с глазом, и он, побоявшись попортить себе глаз, позвал:

- Хенрик! Фон Готт!

- Что? – тяжело дыша, отозвался фон Готт. Он, кажется, осматривал великана.

- Я тут, генерал, - откликнулся старший оруженосец.

- Вы живы? Не ранены? Шлем нужно снять, что-то царапает глаз…

- Пойдёмте наверх, - сразу отозвался Хенрик, - тут света мало.

- Я тут останусь, - говорит фон Готт, что-то ища впотьмах, - на всякий случай, вдруг попробуют сломать дверь.

А генерал и Хенрик поднялись на второй этаж башни, тут было намного светлее чем внизу. И Хенрик, осматривая Волкова, удивлялся:

- О! Это наконечник болта застрял у вас в шлеме. Присядьте.

Волков присел на ту самую скамеечку, где сидела маркграфиня; он сразу подумал:

«А где же она?».

Генерал решил с этим разобраться, как только оруженосец поможет ему снять шлем. Но шлем просто так сниматься не хотел, даже когда Хенрик ему стал помогать; забрало шлема не поднималось, и что-то острое продолжало впиваться ему в кожу возле глаза. Оруженосцу пришлось постараться, чтобы освободить голову своего сеньора. Но как только он стянул шлем с генерала и как только тот смог наконец вздохнуть свободно, он увидел её.

Маркграфиня, аккуратно придерживаясь за стену, спускалась с верхней площадки башни и смотрела на него. Волков, опираясь на стену, не без труда встал и заговорил, выражая озабоченность или даже упрёк:

- Ваше Высочество, вам нужно быть осторожной, вам не следует выходить наверх, любой арбалетчик-злодей может поранить или убить вас.

- Я была осторожна, барон. Я выглядывала из-за зубцов, да и не до меня было злодеям-арбалетчикам, они вас погубить желали, – отвечала принцесса. И тут же спросила с испугом: – Как вы себя чувствуете? У вас кровь на лице! Я видела, что оружие врагов добиралось до вас. Вы ранены, барон?

Волков начал ощупывать лицо и вытирать почти засохшую кровь рукою.

- Благодарю вас за участие, принцесса. Ничего. Бывало и хуже, - он потихоньку приходил в себя, но всё ещё изнывал от жары, да и, признаться, бок, в который угодила пика алебарды, болел изрядно. – Доспех у меня хороший.

- Да, хороший, - замечает маркграфиня, - узор на нём великолепен, и… Вот я вижу на плече вашем скрещённые ключи, то знак престола Петра, ключника Господа нашего. А ещё архангелы с трубами…

- Этот доспех подарил мне архиепископ Ланна. Он с его плеча, – не без гордости заметил Волков.

- Ах вот как? Вы знакомы не только с курфюрстом Ребенрее, вы знакомы ещё и с курфюрстом Ланна? – удивилась принцесса.

Волков – к чему тут слова – только поклонился в ответ.

- Вы весь взмокли, я видела, схватка была тяжела… Вот, - женщина второй раз протянула ему флягу с вином, - прошу вас, выпейте вина, я знаю, вам там было очень жарко.

- Знаете? – удивился генерал, принимая флягу.

- Конечно, я всё видела… Вы дрались прямо на краю пламени, почти в огне, как лев против десятка гиен, – она прикоснулась к фляге, которую генерал держал в руке. – Прошу вас, пейте же.

«Она знает про львов и гиен? Видно, начиталась рыцарских романов про походы в Святую землю!».

Тем не менее он с огромным удовольствием припал к фляге и сделал несколько глотков. Он выпил бы сейчас и половину вина, что содержал сосуд, но в башне были и другие люди, а среди них и женщина, принцесса. Волков закрыл и передал ей флягу.

- Благодарю вас, Ваше Высочество.

И тут оруженосец наконец разобрался с его шлемом; он протянул генералу наконечник болта и сказал:

- Вот, попортил забрало. Ремонтировать придётся.

Волков взял у него наконечник и, почти не поглядев на него, отбросил острый кусочек железа, потом взял у оруженосца шлем и осмотрел его, с усилием опустил и потом поднял забрало.

«Да, придётся ремонтировать. Сколько будет стоить ремонт? Отремонтируют ли так, чтобы сохранился узор? Бог его знает… Попробуй ещё мастера хорошего сыскать».

Маркграфиня, кажется, собиралась ему ещё что-то сказать, но он заговорил сам:

- Хенрик, я там внизу где-то бросил свой меч, найдите его.

- Да, генерал, - обещал оруженосец.

- И не забудьте зарядить пистолеты, - напомнил ему Волков и начал подниматься наверх.

- Конечно, генерал.

Маркграфиня подумала пойти за Волковым наверх, но он, замерев на ступенях, остановил её жестом:

- Ваше Высочество, курфюрст Ребенрее прислал меня сюда, чтобы я нашёл и освободил вас. Как вы думаете, что мне скажет мой сеньор, если вас при этом ранят или убьют?

Она ничего ему не ответила, и он с лёгким поклоном продолжил:

- Благодарю вас за понимание, Ваше Высочество.

Барон надел подшлемник и шлем и, не закрепив и не опуская забрала, продолжил подъём на верхнюю площадку.

Глава 10

Генерал поднимается наверх, а там, у одного из северных зубцов башни, притаился Кляйбер. Он наблюдает за тем, как дворня и солдаты тушат пожар. Кавалерист присел на колено, выглядывает из-за стены, на его лице интерес: потушат – не потушат? А внизу и вправду большая суета, сено уже догорает, сложенные в поленницы дрова растащили, они валяются повсюду, дым, дым застилает весь двор, а люди с вёдрами бегают через весь балкон второго этажа, носят от колодца вёдра с водой, льют на полыхающий навес для дров и уже загоревшуюся лестницу, что ведёт на балконы.

«А ведь могут и потушить! – Волков смотрит на всю эту суету с сожалением. – Эх, простоять бы мне там ещё хоть пять минут, нипочём не потушили бы!».

А Кляйбер, понимая сожаления генерала, говорит ему:

- Они, поди, уже весь колодец вычерпали. Если, конечно, к нему водовода нет.

- Думаешь, не потушат? – с надеждой спрашивает барон.

- Если дождь прямо сейчас не соберётся, наверное, не потушат, - предполагает кавалерист.

- Дождь? – не понимает генерал.

- Так вон же… - Кляйбер указывает на восток. – Вон он, собирается.

Генерал смотрит туда и видит, как с гор на востоке, похожие на чёрную, грязную шерсть-сырец, клочками начинают сползать тучи.

«Ах вот почему такая духота стоит!».

- Ливень будет, - уверенно заявляет кавалерист. – Сюда всё ползёт.

Волкову становится немного тошно. Может, от удушающей духоты и дыма, может оттого, что в доспехе на солнце стоять невыносимо, а может оттого, что у него не вышло сжечь этот ведьминский замок. Есть, правда, у него утешение одно.

«Ладно, зато солдат у этой колдовской шайки сегодня поубавилось».

Это да, скольких он и его люди сегодня убили и ранили? Пятерых? Семерых? Генерал уже и посчитать не мог, не помнил. Но он точно знал, что когда сюда придёт Брюнхвальд, убитые и раненые колдунам уже помочь не смогут. На стены не встанут.

«Ну, и то не зря, значит, дрался!».

Не зря, вот только бок у него болел, и шлем попортили ему сильно, а так – точно не зря. Он отворачивается от наползающих с гор туч.

- Кляйбер, раз уж будет дождь, так хоть воды нужно набрать. Ещё не известно, сколько нам тут сидеть придётся.

- Э… Генерал! Истинно! Истинно!– обрадовался солдат. – Вот уж вы правильно заметили, а то я от жажды умираю тут сижу. Фляга-то у седла осталась, – он делает паузу и глядит на Волкова. – Разумею, что ни конька, ни седла, ни фляги моих мне уже не видать.

Хитрый солдат думал: поплачется сейчас, в тяжкий час опасностей и испытаний, и генерал пообещает ему, что если выберутся они отсюда, то и коня, и седло ему справит за свой счёт. Но нет, Волков на эти хитрости не ведётся; во-первых, если Карл Брюнхвальд придёт вовремя, то, может, и коней они своих ещё вернут, а во-вторых, конь барона раз эдак в пять дороже солдатского, а седло так и вовсе в десять, так что неизвестно, кто из них больше потерял, и посему генерал замечет:

- Там внизу всякого хлама кучи, и кувшины битые, и ещё что-то… Ты сходи погляди, может, найдёшь, куда воду собрать, не всё же шлемы под дождь подставлять.

- Верно, господин, - соглашается солдат. – Бегу.

Он тут же стал спускаться вниз, генерал же остался наверху, продолжая глядеть, как челядь графа Тельвиса тушит пожар. И он приходит к выводу, что ничего ещё не ясно, хоть народец местный, да и солдаты, пришедшие им на помощь, все старались, но воды, что они таскали из колодца, всё одно было мало; может, и не пожирало пламя лестницу и навесы быстро да жадно, но сдаваться не спешило.

«Эх, арбалет бы сюда! Да пять… да хоть три болта! - уж отсюда, сверху, с этой прекрасной позиции он этих людишек подуспокоил бы. - Попрятались бы по углам и только бы глядели, как огонь разгорается. Боялись бы нос на лестницы высунуть».

Да, арбалета у него не было. А в это время он едва-едва, но всё-таки смог различить этот звук – громыхнул в горах на востоке гром. Волков обернулся на звук.

«Грохочет. Нет, не быть пожару. Скоро польётся вода, и лить будет изрядно. И мимо не пройдёт. Как раз сюда плывёт всё, – те тучи, что сползали чёрными клоками с далёких, кажется, гор, теперь уже чернели тёмным, толстым покрывалом не так уж и далеко от замка. Да ещё и первый порыв ветра налетел, предвестник грозы, освежая ему лицо и разгоняя дым, что поднимался снизу. – Быть большой грозе. И ладно, останусь тут, остужусь немного».

Он ещё смотрел на борьбу дворни с огнём, когда, громыхая черепками в большой мятой кастрюле, появился Кляйбер, а за ним наверх вылез и фон Готт.

- Точно дождь будет, - невесело констатировал оруженосец, глядя на тучи, что наплывали с востока.

- А я о чём? - подтвердил кавалерист и начал из кастрюли доставать всякую покуроченную посуду.

Тут была и мятая медная миска для бритья, и старая глиняная чаша для омовения рук, с оббитыми краями, и большой кувшин без горлышка, и ещё что-то; всё это Кляйбер расставлял на полах с таким расчётом, чтобы собирать воду, когда та польётся с неба.

Волков чувствовал себя не очень хорошо: духота перед дождём перемежалась с дымом, было тяжко дышать, ещё и боль в боку.

А фон Готт ему и говорит:

- Генерал, маркграфиня, когда я шел к вам, спрашивала дозволения подняться сюда.

Волков вздыхает; он прекрасно понимает, что там, на втором этаже, где мало света, сидеть меж дверей у лестницы благородной женщине тоскливо, но тут… Арбалетчик графа наблюдает за ними, в этом он не сомневался, а не кидают болты потому, что опытные в военном ремесле люди не высовываются из-за зубцов, прекрасно понимая, откуда может прилететь опасный снаряд; к тому же все они в шлемах и доспехах, а вот женщина… Вдруг граф даст разрешение убить её? Волков был уверен, что фон Тельвису точно не захочется, чтобы после его злодеяний и удержания маркграфини в плену принцесса обрела свободу. Тогда она сможет что-то предпринять против него, а скорее всего обязательно предпримет. В общем, тут, наверху, появляться принцессе было небезопасно. И генерал только покачал головой: нет, пусть будет внизу. А ещё он некоторое время глядел, как люди графа продолжают бороться с огнём, и понял, что им сейчас вовсе не до штурма башни. И тогда барон подошёл к кастрюле, что приволок Кляйбер, взял её и отнёс к одному из зубцов, в самое безопасное место башни, куда не мог залететь ни один арбалетный болт. Там он перевернул посудину кверху дном, уселся на неё и сказал, обращаясь сразу и к оруженосцу, и к кавалеристу:

- А ну-ка снимите с меня доспех!

- Всё снять? – фон Готт не совсем понимал своего сеньора.

- Да, – уверенно ответил тот. – Всё. Штурма пока не будет, хочу хоть самую малость охладиться.

И тогда фон Готт и Кляйбер подошли к нему, стали расстёгивать ремни на панцире, на наплечниках, на наручах, а генерал косился на небо, на солнце, которое всё ещё сияло ярко и жгло немилосердно. Но всё чаще налетавшие порывы крепкого ветра приносили некоторое облегчение. Когда верхние латы были сняты, ему пришлось встать, чтобы кавалерист и оруженосец стянули с него кольчугу, а затем и стёганку, оставив его в одной промокшей до нитки рубахе.

- Ну-ка, поглядите, что там у меня, - Волков приподнял край одежды и повернулся к своим помощникам.

- Ишь ты! – подивился Кляйбер.

- Синее всё… Вот так… Полоса… Но кожу не проткнуло, – объясняет оруженосец. – Копьё, видно.

- Алебарда, – отвечает генерал.

И тут на востоке полыхнуло белым, ярко и быстро, и буквально через пару мгновений громыхнуло плотно и насыщено, словно батарея больших орудий ударила залпом. Все взглянули в сторону блеснувшей молнии. И почувствовав, что ветер выгоняет духоту, заменяя её влажной свежестью, он говорит своим людям:

- Поторопитесь, дождь вот-вот…

И они принялись за дело. Пришло время поножей и наголенников, и когда первые крупные капли стали падать с неба, он уже был в одном исподнем да в шоссах, Кляйбер даже сапоги с него стянул. Так что воду с неба он встретил с большим удовольствием. И удовольствие это не омрачало даже то, что вода быстро заливала огонь на лестницах.

«Ну, это и так было ясно».

В общем, ливень вышел такой, какого он и вспомнить не мог, чёрные тучи плыли почти над головой, от них стало темно, и лишь белые молнии всполохами освещали башню, а обрушившиеся на неё потоки воды омывали его недавно задыхающееся от жары тело. На него словно из нескольких кувшинов лили воду. Кляйбер, испугавшись очередной молнии, собрал доспехи генерала, убрался вниз и больше не показывался, с ним под страшным ливнем остался один фон Готт, он перевернул гнутую кастрюлю: пусть набирается вода. И теперь стоял рядом с генералом, опираясь на зубец стены и поглядывая вниз, туда, где сгоревшие стога, теперь залитые водой, уже даже не дымили. Он, перевернув свой шлем, собирал в него воду, и едва та собиралась до глотка, тут же выпивал её и говорил при этом с заметным огорчением, пытаясь перекричать шум дождя:

- Эх… Почти получилось!

Волков даже не кивнул ему, он наслаждался водой, что лилась с неба и освежала его. Только освежала, а потом, когда его исподнее промокло совсем, стала ещё и очищать, даже лечить. Он взглянул и увидел Хенрика, тот поднимался под дождь снизу, вылез и сразу снял шлем.

- Что? Залил он огонь? – спросил старший оруженосец.

- Как видишь! – отвечал ему фон Готт.

- Так то ведьмы дождь вызвали! – уверенно прокричал Хенрик.

И могучий фон Готт уставился на своего старшего товарища, широко открыв глаза:

- Чёрт! Хенрик, а ты прав! Умный ты! Точно это дело рук поганых ведьм!

А тут и Волкову в голову пришла нехорошая мысль, и он прокричал своим оруженосцам:

- Господа, напейтесь воды, пока она течёт с неба, и наберите её в шлемы. Нам она понадобится.

- Да, сеньор, - сразу отозвался фон Готт.

Хенрик поступил так же, но при этом он поинтересовался:

- Генерал, а вы, что, думаете, что мы тут задержимся?

Волков поднимает глаза к небу, но из-за падающей воды даже туч на небе рассмотреть не может, тем не менее он отвечает своему оруженосцу:

- Если так будет лить ещё час, то дорогу тут совсем размоет. А она и так нехороша для тяжёлых поклаж, и всё вверх и вверх идёт. Брюнхвальду будет непросто подтащить к замку пушки, может, придётся нам сидеть в этой башне не день и не два… А больше. Так что собирайте воду, господа.

Дождь заливал лица обоих его оруженосцев, струями стекал под доспех, а они держали шлемы, собирали ими воду и с удивлением смотрели на своего сеньора. Смотрели и удивлялись его прозорливости. Хотя могли бы и не удивляться. Не в первый раз его опыт и его знание дела позволяли ему делать прогнозы, которые для всякого другого не были очевидны.

- Поганые ведьмы, - наконец повторил фон Готт и словно всем другим стал объяснять, что и так каждому было ясно. - Вот ведь как всё ловко удумали! Пока полковник будет по грязи тащить в гору пушки, они нас попытаются выбить из башни.

- Именно, - согласился с товарищем Хенрик. - Вот и дождь такой сильный к тому вызвали, отродья сатанинские.

- Не хотят нас с маркграфиней выпустить из замка, - разумно предположил фон Готт.

- Хорошо, что вы это понимаете, господа, – заметил им генерал и уточнил у первого оруженосца: – А где пистолеты, Хенрик?

- Внизу оставил, не захотел тащить их под дождь, - отвечал тот.

- Пистолеты заряжены? – уточнил генерал. - А сколько в сумке зарядов осталось?

- Пистолеты заряжены. Пороха ещё на два заряда хватит, - тут Хенрик уже был не очень оптимистичен, - а пуля так всего одна осталась. То есть у нас ещё три выстрела.

- Уже неплохо, - произнёс Волков, умываясь дождём и снова поднимая лицо к небу. – Мы неплохо их потрепали; после нашего дела и потери великана задора у них, клянусь Господом, поуменьшится. Лишь бы к ним не подошло подкрепление.

- Думаете, сеньор, мы выстоим до подхода Брюнхвальда? – спросил фон Готт, и спросил это в таком тоне, который очень не понравился Волкову, и тот ответил почти с насмешкой:

- Уж от кого-кого, а от вас, фон Готт, я таких вопросов услышать никак не ожидал.

И тогда Хенрик посмеялся, и посмеялся он с видимыми нотками насмешки. И фон Готт, взглянув на него, стал говорить, словно оправдываясь:

- Да я просто спросил!

- Ага-ага, - продолжает ёрничать старший оруженосец.

- Говорю тебе, просто спросил, и всё!

- Конечно, – флегматично замечает Хенрик. – Просто спросил.

- Думаешь, я испугался? – наседает фон Готт. - Если ты так думаешь, то ты полный болван, Хенрик. Говорю тебе, ты полный болван!

Но Хенрик только усмехается ему в ответ.

«Смеются… Мальчишки… Пусть смеются, пусть. Так всегда. После тяжёлой схватки молодые люди не вспоминают о потерях, а радуются, что сами живы. Что ж, я видел такое не раз, так устроена человеческая душа. Пусть смеются. Печаль мне сейчас тут не нужна. Это хорошо, что сейчас они позабыли про фон Флюгена. Так и должно быть. Это старики всегда, всегда помнят о мёртвых!».

И он сейчас вспомнил своего юного, но храброго оруженосца, который остался лежать там, на ковре, в большой зале и который, возможно, сегодня спас ему жизнь.

Глава 11

Вода наполнила шлем фон Готта до половины, прежде чем дождь стал слабеть. В большой кастрюле и в тех сосудах, что принёс наверх кавалерист, влага тоже собралась. Тут и сам Кляйбер появился на площадке; сначала он только высунул голову снизу с лестницы, огляделся с опаской и поинтересовался:

- Ну что, затихает? Грома более не будет? Как вы, господа, считаете?

- Не будет, не будет, - успокоил его Хенрик, оглядывая тучи.

- Ну хорошо тогда, - говорит Кляйбер и вылазит наверх окончательно, - а то не люблю я этого грома и всего такого.

Он начинает собирать воду из всех сосудов и аккуратно переливать её в большой кувшин с отбитым горлом. Он всё делал правильно, и ему не нужно было указывать. Сам генерал стоял, промокший до нитки, под последними каплями уходящего дождя, стоял, прислонившись к ещё теплым камням зубца. Его оруженосцы присели рядом, два товарища разговаривали и допивали воду из своих шлемов.

- Господа, - заметил Волков. – Мы ведём себя как невежи.

- А что? – не понимал ситуации фон Готт.

- Мы совсем позабыли про даму. Сами здесь наслаждаемся свежестью и водой, а она там сидит у лестницы… Одна.

- Позвать её сюда? – догадывается Хенрик. И напоминает ему: – Но тогда вам придётся надеть ваш гамбезон, генерал.

- Да, Хенрик, отнесите ей воды, а мне принесите мою стёганку, – распоряжается барон.

А когда Хенрик уходит, он забирает у фон Готта шлем, надевает его и выглядывает из-за зубца вниз, во двор. Так и есть, огонь полностью погас. Поджечь замок не удалось. И что теперь ему делать? Ведь положение у них, честно говоря, – не очень. Им оставалось уповать только на его товарища, на Карла Брюнхвальда. Что он придёт и возьмёт замок штурмом. Конечно, они ему помогут изнутри, и в успехе штурма генерал не сомневался, но… Это в том случае, если… если Карл Брюнхвальд приведёт сюда свой отряд. Теперь Волков вовсе не был в этом уверен. И дело было не в размокшей от дождя дороге. Всё было сложнее.

«Они и меня вон как провели легко, как легко заманили в свой дом. А Карл человек более простодушный и менее искушённый. И его могут обмануть, запутать, задержать, наконец».

Вот что бы он сделал на месте колдунов? Да, именно так, он попытался бы первым делом задержать Брюнхвальда, а сам собрал бы все силы со всех застав в замок и просто выломал бы дверь в башне… или выжег бы её… потом забросал бы вход пучками травы, не сушеного сена, чтобы дымили как следует, и заставил бы людей, засевших в башне, подняться на этаж выше, а потом поджёг бы весь хлам, собранный в башне, и спалил бы лестницу, загнал бы всех врагов сюда, на самый верх. И если бы они тут не сгорели… расставил бы вокруг арбалетчиков и оставил бы врагов без воды… Три дня на солнышке – и всё было бы решено. А уж потом можно и с приближающимся отрядом разобраться. Да, наверное, так он и сделал бы; вот только так поступил бы генерал Фолькоф, простой человек, хоть и опытный воин. Но что было в головах этих изощрённых и опасных тварей, что заманили его сюда… Об этом он даже и догадываться не мог.

А тут пришёл Хенрик и принёс ему гамбезон:

- Вот, генерал, маркграфиня передала вам благодарность за воду и ещё раз просит вас разрешить ей сюда подняться. Она сказала, что уже полтора месяца сидела в покоях взаперти и небо видела только в окно. Её даже не выпускали из покоев, не приглашали к столу. Она просит у вас дозволения побыть под открытым небом.

Маркграфиня просила у него дозволения… Ну, это, конечно, потешило бы его самолюбие в какой-нибудь другой ситуации, а сейчас всё было очень, очень непросто… И было бы лучше, если бы столь знатная особа сидела в башне и не высовывалась, но как отказать ей…

Волков накинул мокрую от пота стёганку, но запахивать и подвязывать её поясом не стал – было и так тепло. И сказал своему первому оруженосцу:

- Да, пусть поднимется, только, Хенрик, прошу вас, будьте при ней со щитом. Всё время. Арбалетчики бывают очень изобретательны, могут кинуть болт откуда-нибудь с крыши замка. Мы и не узнаем, как они подобрались. Пусть она встанет у того зубца, а лучше сядет, принесите её скамейку, а сами с павезой встаньте справа от неё…

Волков хотел полностью обезопасить женщину, которая желала побыть на улице.

- Конечно, генерал, - обещал ему оруженосец.

Когда она поднялась наверх, Волков, разумеется, запахнул свой гамбезон, чтобы не смущать даму исподним. Его вид, конечно, не соответствовал всем нормам вежливости, но где ему тут было взять должной одежды? Сапоги, шоссы, узкие, не модные панталоны – иные под доспехом только мешали, – рубаха, да поверх всего боевая, пропитанная потом стёганка. Да всё это, кроме гамбезона, было мокрым, как из реки. Головного убора у него не было, как и перчаток – ну что ж, не подшлемник же ему с боевыми рукавицами надевать. Сама же маркграфиня была в добротном платье, под ним белела чистая рубаха. Обыкновенные башмачки. Никакой тебе золочёной парчи, ни колец, ни сережек. Не было на её голове и чепца, что приличен был любой, даже вдовой женщине и матери семейства. Он впервые смог её рассмотреть при свете и не в суете. Нет, маркграфиня ни ростом, ни статью не была похожа на Брунхильду, она скорее чем-то напоминала Волкову его жену. Принцесса тоже была невысока и не была так изящна и утончённа, как, к примеру, госпожа Ланге; но под простым платьем Её Высочества легко угадывались и крутые бедра, и вовсе не плоский зад, и заметная талия без излишнего живота, и видная грудь, на которой задерживался взгляд. В общем, без всякой лести маркграфиню можно было отнести к той породе женщин, которых называют ладными. А её лицо, без морщин и рябин, запросто можно было назвать красивым. Одним словом, принцесса была из тех, кого любой мужчина посчитал бы желанной женщиной, хотя тягаться с такими красавицами, как графиня фон Мален или новая фаворитка герцога Ребенрее, она, конечно, не смогла бы.

- Ваше Высочество, - генерал поклонился принцессе, когда фон Готт помог той выбраться с лестницы.

- Барон, - она сделала книксен ему в ответ; рядом с нею стоял Хенрик, подняв щит, – если вдруг какой-нибудь искусный арбалетчик Тельвисов кинет болт со стороны приворотных башен, то щит укроет госпожу. Расторопный Кляйбер тоже вылез наверх, он нёс её скамейку и какую-то чашечку в руке. Скамейку он поставил вплотную к одному из зубцов башни, как раз в том месте, в которое ну никак не мог прилететь ни один вражеский снаряд: прошу вас, госпожа. И пока маркграфиня усаживалась на скамеечку, в эту самую чашку он налил остатки воды из большой кастрюли и с поклоном подал чашечку даме: прошу вас, госпожа, утолите жажду. Она с видимым удовольствием выпила всю воду и только после этого произнесла:

- Кажется, дождь потушил весь огонь, что вы разожгли.

- Колдуны и ведьмы, госпожа, видно, поняли, что силами их челяди огня не побороть, вот и прибегли к своему темному ремеслу, – неожиданно вместо Волкова заговорил фон Готт.

Оруженосец ни секунды не сомневался, что дождь был вызван именно силами колдовскими. А сама маркграфиня ещё и подтвердила опасения оруженосца:

- Господа, вы и представить не можете, как велика сила этих нечестивых. И дождь – это вовсе не всё, что им подвластно. Не всё, не всё, господа, - говорила она убеждённо.

И все этой её убеждённости поверили. Ну разве что генерал слушал её не то чтобы с некоторым скепсисом, нет, скорее с осторожностью. Уж так его сегодня провели, так провели, что и к этой, казалось, чистой женщине он относился с опаской: а вдруг и она такая же ведьма, как и те, которых он видел в большой приёмной зале. Только эта более хитрая, чем те, и вид имеет более естественный и благочестивый. И тогда он начал:

- Уж нам ли не знать о могуществе этих ведьм, Ваше Высочество; адские твари таким мороком меня сегодня обложили, что ехал я сюда, ни о чем не думая всю дорогу, и, приехав, чуть сам не погиб и людей своих не погубил лишь чудом, распознал их в последнюю секунду.

Он разглядывал хорошую кожу на шее женщины и видел на ней часть шнурка, что уходил под платье: распятие эта маркграфиня, конечно, носила, в отличие от того «ангела» в лучах солнца, что встречал его утром с чашей вина. И пока принцесса не ответила, он задал ей вопрос:

- А вас, Ваше Высочество, тоже сюда заманили мороком?

- Мороком? – она чуть подумала. И покачала головой. – Нет… Нет, скорее обманом. Сознание моё было чисто, так как я молилась непрестанно.

- Вас обманули Тельвисы? – уточнил генерал.

- Тельвисы? – маркграфиня едва заметно презрительно фыркнула. – Эти нечистые никогда бы не смогли меня обмануть, так как знаю я, что это за… существа. О них давно ходит слава наидурнейшая, ещё при моём отце поговаривали, что они нечестивцы, да вот только храбрецов с ними схватиться не находилось. Все боялись их, даже свирепые горцы. Говорят, лет пятьдесят назад они вторглись в долину Тельвис и решили взять замок, так как считали, что поборы на дорогах Тельвисы берут без совести; так потом, по слухам, граф и графиня уже через неделю наслали на них болезнь, такую хворь чрева, что непременно кончается кровью, и многие из осаждавших от той болезни умерли, и они сняли осаду. А те горцы, что остались живы и вернулись к себе, привезли с собой эту болезнь, и от неё стали умирать люди в селениях горных. Больше горцы с войной на Тельвисов не ходили. Зареклись. И среди последних принцев Винцлау дерзких не находилось. Да и к чему? Тельвисов ко двору никто никогда не звал, и они не задирались. Так и жили. Если нужно было, проезжали по их земле; я вот когда ехала, так от меня на их таможнях денег не принимали, будто я сеньора Тельвисов, хотя нам, Винцлау, такие вассалы – только позор.

Волков смотрел на своих людей и подмечал, что те внимательно слушают маркграфиню. Фон Готт глаз не отрывая, а Кляйбер, так тот и вовсе рот забыл закрыть, вот как его рассказ тронул.

«Да. Она умеет говорить, говорить так, что закалённые мужи слушают её. Ничего, что женщина».

Вот только не мог он понять, отчего это. То ли книг она прочла много – слова льются из уст её как из уст святого отца, что проповедями прославился своими, то ли у принцесс есть это с рождения, этакая господская магия слова, такую силу им кровь благородная даёт, что все их слушают, позабыв про всё; а может, это дар… Из тех, которым его… «племянница из Ланна» владеет. Та тоже говорит так, что заслушаться можно. Складно и гладко, воркующе.

«Уж и призадумаешься тут. А не новая ли это личина одной из тех тварей, что так недавно опоить меня пытались?!».

Глава 12

И мысли эти его не отпускали, и он продолжал:

- Но как же тогда они смогли схватить вас, госпожа?

- Из-за предательства, – отвечала она, и её тон даже на секунду не давал повода усомниться если не в её правоте, то уж в её убеждённости точно.

К тому же её лицо было красноречивее всяких слов; только что этот лик был ликом очень приятной женщины, который, может быть, у многих мужчин вызовет желание целовать его, а тут вдруг он стал каменным как будто, и ледяным. Её лицо походило на лицо человека, что вспомнил своего злейшего недруга, которому он желает только погибели. В лице женщины отчётливо читались ненависть и брезгливость, и именно с этими нотками в голосе она продолжала:

- Меня предала моя товарка, ближайшая подруга и родственница, в доме которой я бывала часто, я росла там. А отец этой женщины был моим двоюродным дядей. Графство Армачи находится на южных границах Винцлау. Фамилия Кастелло ди Армачи – наши родственники.

Она замолчала, но так как никто не задал ей никаких вопросов, а все мужчины только молча смотрели на неё, маркграфиня поправила волосы, вздохнула тяжко и продолжила, и теперь в её голосе слышалась уже не столько ненависть, сколько горечь:

- Розалия Бьянка ди Армачи росла со мною, нам даже шили одинаковые платья, иной раз она была мне ближе, чем мои родные сёстры. У меня не было от Бьянки секретов, – принцесса подумала и добавила: – Ни женских не было, ни государственных. И вот после внезапной смерти маркграфа… Едва я его похоронила, у меня заболела старшая дочь. Понимаете… Одна беда, за нею другая… Я не знала, что делать. Думала, что меня прокляли, думала, что это я или мой отец, мой дед в чём-то виноваты, и тут Бьянка говорит мне: нужно отправиться на богомолье, и за мужа помолиться, и за дочь, и за упокой, и за здравие. И мой духовник, отец Пётр, сразу поддержал эту идею и сказал, что лучшего места, чем Цугшпице, и придумать трудно. И я согласилась…

Волков, который не мог долго стоять, так как нога начинала ныть, присел прямо на камень пола и спросил у неё:

- Неужто этот поп, этот отец Пётр, тоже оказался предателем?

И она ответила ему:

- Этот поп оказался честным и святым человеком; его убили, и тело скинули с моста в ущелье, где оно и теперь, я уверена, лежит непогребённое. Ему, когда он вышел говорить с людьми графа, что окружили меня и моих людей у моста, разрубили голову. А когда он упал, его топтали конём, и когда он ещё был жив, двое солдат просто скинули его с моста.

- А голову ему разбил, наверное, сам коннетабль графа, - догадался Хенрик. – Как его… уж и не помню его странного имени.

- Нет, не он, но он при том присутствовал, и я уверена: это он отдал приказ убить отца Петра, когда тот направился к ним для переговоров, – отвечала маркграфиня.

- И как вы узнали, что ваша родственница вас предала? – продолжал интересоваться барон. История маркграфини была интересна, кое-что ему объясняла в делах маркграфства Винцлау, и он желал знать больше. И женщина продолжила рассказ:

- Я с собой не стала брать большую свиту, со мною было всего двенадцать людей из гвардии с сержантом кавалером фон Шуммелем и лейтенантом кавалером Альбрехтом, это были проверенные люди моего мужа, а Альбрехт присягал в молодости ещё моему отцу; помимо них, было ещё двое молодых кавалеров из выезда моего покойного мужа, Гейбниц и фон Камф. То были люди храбрые и преданные. Я была в них уверена. А ещё было три моих товарки, мои ближайшие дамы, шесть служанок и шесть слуг из конюхов и поваров. До монастыря святой Радегунды было всего пять дней пути, ди Армачи убеждала меня, что большая свита мне ни к чему, что монахини подумают, что я спесива, если приеду со многими людьми. И что нужно быть скромнее. Дескать, на богомолье едем, а не на турниры или пиры. И мне показались её слова разумными. Так я и сделала.

- И они на вас напали? Или, как и нас, заморочили? – интересовался проникшийся историей фон Готт. – Заморочили?

- Когда мы ехали ещё туда, на Цугшпице, на гору, остановились на постоялом дворе перед самым подъёмом, обедали. И к нам пожаловал граф, сам Адриан Гунна Фаркаш фон Тельвис, с этим его подлым колдуном Виктором. И Бьянка уговорила меня принять их, говорила: ну что тут такого, поговорим с ними, просто будем вежливыми… А граф и этот мерзкий сморчок стали нас приглашать к себе. Заехать в замок, мол, там нам будет лучше, чем в трактире. И ди Армачи стала говорить, что, и правда, в трактире клопы, и духота, и сыром пахнет или нужником, и что в замке нам и вправду будет лучше. И Тельвис тогда не казался мне ужасным, а наоборот… Он был галантен. Да, галантен и обходителен. Обещал, что и мы, и все наши люди будут встречены как подобает, что повара у него уже с утра готовят ужин. И я согласилась. Ведь Бьянка так меня уверяла… Говорила, что хочет спать в нормальной постели, а не на тюфяке с соломой, наполовину с клопами. Я и сама клопов не люблю… Вот и согласилась.

- Согласились!? – тут фон Готт уже не сомневался. – Говорю же вам, то был морок! Морок, так они и нас околдовали!

- Но вы же не поехали к ним? – напомнил принцессе Волков.

- Не поехали? – удивляется фон Готт и глядит на сеньора.

А Волков только взглянул на него: что за болван? И снова глядит на принцессу и добавляет, как бы поясняя свою догадку оруженосцу:

- Иначе Её Высочество не доехали бы до моста, с которого потом сбросили её духовника.

- Да, - тут же согласилась маркграфиня. – Вы правы, барон, я не поехала к Тельвису по доброй воле, и тому причиной стал отец Пётр. Именно он. Он удивился, я видела его удивлённые глаза, но при всех, там, он не стал меня переубеждать, лишь когда я дала согласие, когда приняла приглашение, он говорит вдруг: господа, прежде чем отправимся в дорогу, прошу вас, давайте помолимся заступнику всех путников Николаю Мирликийскому…

- И что же они? Эти… – фон Готт, казалось, был весь во внимании. – Неужто отказались молиться?

- Отказались… Нет, просто граф стал вдруг какой-то растерянный, - продолжала маркграфиня. – А мелкого гада… - тут она сделала паузу, как будто вспоминала. – Мелкого стало корёжить.

- О! Корёжить? – фон Готт так пламенно реагировал на каждое слово женщины, что начинал уже раздражать своего сеньора. – А это как?

- Я помню его лицо, - продолжала вспоминать принцесса, - сначала он начал кривиться, а когда отец Пётр вдруг встал на колени и начал читать молитву, так он стал сначала смеяться. Смеяться мерзко, иногда его смех переходил в кошачье мяуканье…

- Вы говорите об этом...? – успел вставить Хенрик, когда принцесса сделала паузу между словами. – Об этом мальчишке? Об Викторе?

- Да, я говорю про него… - вспоминала маркграфиня. - Они называют его Виктором. Вот только никакой он не мальчишка; когда он начал смеяться, когда стал мяукать, он ещё и рожи начал корчить… так вот… иной раз в его личине, в личине красивого мальчика четырнадцати лет проглядывало лицо… лицо взрослого мужчины, только маленькое… С морщинами оно было, со злыми глазами, в пятнах красных. Но тут же снова становилось юношеским.

- И что же было дальше? – Волков, как и все, кто слушал принцессу, хотели знать продолжение. – Что случилось после того, как этот Виктор стал мяукать и смеяться?

- Он был страшен, когда заходился своим смехом, даже мужи моего выезда переглядывались между собой и смотрели на него с опаскою: дескать, что за дьявольщина. Выкатывает глаза, смотрит на меня и начинает мяукать, и мяучит так пять или шесть раз, а потом вновь смеётся так, что задыхается, и снова начинает кошкой кричать. Фу… - она передёрнула плечами, как от чего-то мерзкого. – Муж мой, да примет Господь его душу, собак всегда любил, а котов не жаловал, теперь и я котов не люблю, как вспомню, так мороз по спине… - она глубоко вздыхает. - А брат Пётр встал с колен и вдруг подходит к нему и говорит с улыбкой доброй и мягкой, как со всеми разговаривал: «Нездоровится вам, сын мой?». И крестным знамением его осеняет, и ещё раз, и ещё… И тут опять у Виктора его личина вылазит, сморщенный такой, хоть и не старый, мужичок, и он стал шипеть по-кошачьи, а потом вдруг вскакивает и выбегает из трактира на двор, прочь, прочь. А отец Пётр стоит и улыбается, а потом кривит нос… А я и все мои люди сначала не понимали, отчего это он кривится, а потом вдруг стали чувствовать вонь… Как воняло в трактире стряпнёй плохой, так и тот запах был побит новой вонью… И вонь была такая, как от отхожих канав, что роют для чёрного люда на ярмарках больших или на рыцарских турнирах, – она снова морщит свой носик, вспоминая тот случай. – И то даже хуже. А граф фон Тельвис стоит в растерянности, поганый слизень, ноги у самого тонкие, а колени аж выворачиваются назад…

- Истинно! – восклицает фон Готт. – Истинно! Я тоже то про его колени заметил.

- Да, колени его ужасны, когда он долго стоит, - соглашается маркграфиня. – И глазки его как у хоря. Глазками этими из стороны в сторону водит, потом опять на меня глядит и говорит мне: простите, дескать, но моему пажу нехорошо. Это от духоты… Духоты! – маркграфиня снова фырчит от злости. – Мерзавец… Зловонные оба, что сеньор, что паж… Так уж все и без того поняли, что его пажу дурно, дамы мои так флаконы с духами стали доставать, брызгать на платки и через те платки дышать. А фон Тельвис так и ушёл за своим пажом с конфузом большим. Шёл – на меня глаз не поднял, позабыл про вежливость, как торопился, прощаться не стал.

- Вот ведь какие мерзости в свете бывают! – воскликнул впечатлительный фон Готт. – И надо же, я эту тварь в руке держал!

- И вы значит, после того остались ночевать в трактире? – перебивая фон Готта с его замечаниями и восклицаниями, спрашивает у неё Хенрик.

- Нет-нет, мой друг кавалер Альбрехт сказал, что нам лучше уехать и поехать в монастырь, так как до него осталось всего немного. И дамы мои его поддержали, не хотели оставаться в этом зловонном трактире; я согласилась. И мы поехали, и поехали быстро, и уже к ночи были в монастыре. Правда, мужей в него не пустили, они разбили лагерь возле стен монастыря, но все госпожи спали в чистых кельях, без клопов и вони. И, главное, в безопасности.

- Так, значит, захватили они вас на обратном пути? – предположил генерал, понимая, что вряд ли Тельвис решился бы на штурм монастыря.

-Да, мы провели неделю в постах и молитвах… Там и вправду хорошее место, чистое… Мать-настоятельница была так добра, так умна… Она столько со мной разговаривала… И мне было хорошо там, после этих наших разговоров. На сердце у меня стало легко, а тут ещё приехал человек из Швацца, привёз письмо от дочери моей, – рассказывала маркграфиня. – И, так как ей легче не становилось, я стала поспешать, и мы поехали обратно, а перед мостом Шмальбрёке один из посланных вперёд гвардейцев сказал, что видел следы копыт на дороге. Копыт, кованных по-военному. Он говорил, что их было много. И кавалер Альбрехт предложил мне, и дамам тоже, вернуться обратно в монастырь, а сам сказал, что поедет посмотреть, кто там на дороге. Но до монастыря нужно было ехать почти полдня, и подлая Бьянка подначивала меня, говорила: что же нам таскаться по дорогам, как бродягам бесприютным? Кто, дескать, осмелится на злодеяние против госпожи всего Винцлау? И я решилась ехать вперед. А там, у моста, как раз нас и ждали. Мы спустились с пригорка вниз, от Шмальбрёке к самому мосту… А за мостом была застава… И тут за нами, за нашими спинами, оказались люди, их было три десятка. Они были с арбалетами. И одни были в цветах фон Тельвисов, а про других Альбрехт сказал, что это горцы, соседи наши. Один сержант был там в шарфе из красных и жёлтых цветов, и с ним был знаменосец со штандартом Тельвиса. И нам уже нельзя было подняться обратно, кавалер Альбрехт мне тогда сказал, что в гору солдатам по узкой дороге не пройти, всех побьют, что теперь нужно идти к мосту. А больше там идти было некуда. И тогда я сказала, что мы идём на мост, но как только мы двинулись вперед, перед мостом появился ещё один отряд, а сам мост был перегорожен телегой, они её прикатили и оставили перед самым концом моста; мост тот узок, и одной телеги хватило, чтобы его перегородить почти полностью. И за телегой тоже стояли люди, и там был коннетабль графа. Не помню, как его звали, он не из местных людей… Имя у него было из тех, что бывают в восточных долинах…

- Гулаваш какой-то, - вспомнил Хенрик.

- Да-да, кажется, – согласилась маркграфиня.

- Мы его убили, - не без гордости сообщил ей фон Готт.

- Убили его?! Прекрасно! Надеюсь, он уже там, где ему и место, - с некоторым злорадством произнесла принцесса. И добавила твёрдо. – В аду.

- И когда вы остановились у моста, с вашего разрешения отец Пётр пошёл поговорить с ними? – интересовался генерал.

- Да, - печально отвечала женщина, было видно, что это не очень приятные для неё воспоминания. – И его убили прямо на моих глазах, на глазах всех моих добрых товарок. Убили и бросили с моста, кинули его через перила, как куль, и со смешками.

- А дальше что? – спросил фон Готт. – Люди ваши и не пробовали пробиться, пройти за телегу?

- Кавалер Альбрехт, когда убивали отца Петра, поехал к нему, думал заступиться, но в него стали бросать стрелки из арбалета. А он не был весь в броне, в такой, как у вас, барон, одна стрелка попала ему в правое плечо, и ещё одна – в правое колено. Он вернулся весь в крови, но раны были, видно, ещё не тяжелы для него, он был бодр и сказал, что сейчас возьмёт щит и людей и разгонит разбойников; но тут одна из стрелок прилетела в мою карету, и мои близкие дамы начали плакать от страха, и тогда Бьянка стала уверять нас, что сопротивление опасно для нас, что мы не можем рисковать моей жизнью и что, случись беда, мои дочери останутся одни. Тут и мне стало страшно, тем более что мои подруги не были уверены в победе, я видела это. Они боялись и плакали. И как не плакать, духовник мой был сброшен в пропасть, кавалер Альбрехт был ранен, а остальные рыцари не были столь опытны, как он. Хотя сержант гвардейцев господин фон Шуммель, наоборот, был уверен в своих людях и говорил, что им просто нужно немного времени, чтобы надеть весь доспех, что был с ними, но пока лежал в телегах. И тут один из выродков графа выехал на мост и стал кричать, что граф Тельвис хочет, чтобы я стала его гостьей, - тут она скривилась, - и это после того, как они убили моего духовника, а он орал, что остальных, кроме прислуги, которую я пожелаю взять с собой, они отпустят. Он орал, что мне ничего не угрожает. А иначе они перебьют всех моих людей, и я всё равно буду «гостьей» графа. Всё равно. А к тому времени мои гвардейцы уже стали надевать доспехи и заряжать аркебузы…

- У вас были аркебузы? – уточнил Хенрик.

- Мой покойный муж, да примет Господь его душу, был заядлый охотник, у нас в доме были десятки разных аркебуз, – пояснила маркграфиня. – Он был высокого мнения о том оружии, но всё оно оказалось бесполезно. Всё оружие, даже самое лучшее, бесполезно, когда в сердцах нет мужества. И в моём сердце тогда мужества не нашлось. И всё из-за подлой Кастелло ди Армачи, она стала говорить мне при других дамах, что эта затея опасна, что нам нужно думать о моих дочерях, что мы поедем в замок Тельвисов, а Альбрехт и Шуммель вернутся в Швацц, соберут там силы, а может, и наймут ещё добрых людей, вернутся и отобьют меня у подлого графа, что граф ничего нам не посмеет сделать, так как я невеста, за которую ведут спор знатнейшие принцы. Она говорила… она так хорошо говорила, что все мои дамы сразу стали ей верить и соглашаться с нею… А она ещё говорила, чтобы я думала о дочерях, а ещё что мои гвардейцы сильны, но многие из них погибнут прямо тут, на мосту. А когда к замку фон Тельвиса придёт большое войско, они легко возьмут его замок. И что Альбрехт, конечно, знатный воин, но сейчас он ранен, что он не в силах, и она так нас всех запугала, запутала… - маркграфиня сделала паузу. – У меня не стало сил, мои товарки плакали, только ди Армачи была тверда, она, казалось, ничего не боялась, она так уверенно говорила… В общем, когда Альбрехт и фон Шуммель пришли и сказали, что они готовы прорваться с моста на ту сторону и поджечь заставу, что была за мостом, если враг отступит в неё, я сказала им, что битвы не будет. Сказала, что ничего этого не нужно. Я сказала им, что приму приглашение графа, а их отпущу в Швацц за людьми.

Глава 13

«Курицы; вот что значит баба решала, как быть. Одна гнида нашептала, другие закудахтали, а эта, конечно, не рыцарей своих послушала, а кудахтанье таких же дур, как и сама».

Но мысли эти генерал озвучивать не стал, незачем принцессу упрекать в том, что она… женщина. А вот фон Готт упрекнуть её уже не постеснялся:

- Отчего же вы не позволили людям своим схватиться с разбойниками, отчего испугались? - искренне не понимал оруженосец. - Пусть дерзнули бы, то гвардия ваша, сплошь люди отборные и кавалеры, пусть попробовали бы, коли не вышло, так и согласились бы на их предложение, куда деваться. А вдруг прорвались бы, а не прорвались бы, так мерзавцев побили бы немного. Всяко честь была бы. А так… - ещё чуть и он на Её Высочество в досаде и рукой махнул бы.

- Неужто ваш кавалер Альбрехт вас не попробовал переубедить? – на всякий случай, чтобы маркграфиня не обиделась на слова его оруженосца, спросил Волков.

- Пробовал, да разве я слушала его? Мои дамы начали причитать: дескать, не нужно свар и драк, лучше разойтись без крови лишней, а ди Кастелло ди Армачи ещё и подзуживала их… Да и меня тоже… Говорила, мол, не нужно злить графа, а сопротивлением бессмысленным только позлим его и его людей, кровь зря пролив. И я слушала её, а лейтенанта своего не слушала.

Дождь между тем закончился совсем, и снова на небе среди немногочисленных облаков засияло горячее солнце. Маркграфиня протянула свою чашку Кляйберу, и тот сразу налил ей ещё воды из кувшина без горлышка.

- И что же дальше было? – интересуется Хенрик. – Вы поехали к Тельвисам в замок?

- Все мои гвардейцы и кавалеры остались у моста, все мужчины, кроме конюхов и пары слуг, тоже, таковы были условия, что объявил нам этот ужасный коннетабль, - ответила женщина, отпивая после этого воды. – А я с женщинами поехала в замок, и Бьянка подлая всю дорогу меня убеждала, что я всё сделала правильно, что я как мудрая госпожа смогла избежать ненужной гибели своих людей. Я тоже так думала. И когда мы приехали в замок… со мною поначалу были вежливы, но встречал меня лишь мажордом, сами Тельвисы выйти ко мне не пожелали; и мажордом пригласил меня в дом, а дамы мои, что приехали со мной, приглашены не были… Что ж… я пошла к ним одна. Даже Бьянка не была допущена в обеденную залу. И там были граф и графиня, и ещё одна женщина, которую мне не представили. Хозяева уже пировали, обедали, довольные, они даже не встали, когда я вошла. И граф предложил мне присоединиться к ним, сесть к ним за стол… Сказал, что я его гостья. И при этом… Он указал мне на место за столом, и место было такое, что почётному гостю не предложат, тем более если гостья та якобы сеньора принимающей стороны. Сеньоров за пажами не сажают. И вот он… с такой милостивой улыбочкой… указал мне место за столом ниже своего пажа. Дескать, вон там ваше место.

- И вы, конечно же, не сели к ним за стол? - догадался генерал.

- Конечно нет, - почти с вызовом ответила маркграфиня, - фамилии Винцлау только по книгам тысяча лет; мой предок Альберт Вендеслав стоял на Каталаусских полях вместе с былинными вождями, когда они громили Эделлу и его азиатских людоедов, о том есть записи в церковных книгах. Тогда из нашей фамилии и пали девять храбрых рыцарей, и мне, наследнице славного имени, не пристало сидеть за столом с этими нечестивцами. Да ещё садиться ниже пажей, – тут женщина сморщила носик и замолчала.

- То был паж-вонючка! – закончил за неё Хенрик.

- Да, - согласилась она с кивком. – Тот самый зловонный паж Виктор. И мне показалось, что я, даже не подойдя к столу, чувствую зловоние, что источал мальчишка. Тогда я ещё думала, что это… существо – мальчик. Но запах от него был, я его чувствовала, хотя и не такой сильный, каким он казался мне в трактире. В общем, мне было противно сидеть за столом с ними со всеми. Но отказываться просто так я не хотела, я боялась разозлить этих людей. И сказала, что не могу сесть к ним за стол, пока не узнаю, что с моими дамами. Что с моими людьми. Признаться, я уже тогда начала считать минуты, когда кавалер Альбрехт доедет до Швацца и пошлёт за мною хороший отряд. А пока я хотела знать, почему моих дам не пригласили к столу. И тогда граф сказал мне, чтобы я не волновалась и что их накормят и найдут им всем комнаты. Но я всё равно отказалась с ними есть. Наотрез… Мне стало бы дурно, если бы я села за стол возле зловонного пажа.

«Странное дело, я никакого зловония не чувствовал, когда паж был рядом, наоборот, он пах духами. Да и из людей моих тоже никто за мальчишкой вони не замечал», – размышлял барон, слушая рассказ принцессы.

- О, - продолжала она. – Как их взбесил мой отказ сесть к ним за стол! И тут уже графиня была уязвлена… Ей не понравилось, видите ли, моё высокомерие… Мерзкая, мерзкая тварь… Вы не поверите, господа… Графиня стала вести себя неподобающе… Вскочила и стала шипеть на меня… Да, господа, именно шипеть, разинув пасть… Широко разинув… Тут уже я точно знала, что это всё слуги сатаны… Все, все они тут слуги сатаны… Пальцы графини скрючились от злобы и стали комкать скатерть на столе, рвать её, и стаканы с вином опрокидывались, тарелки сдвигались, но она, выпучив глаза от ярости, всё шипела на меня. А когда не шипела, так начинала визжать, в визге находя слова, выговаривала мне, что я спесива и заносчива и что за спесь свою я поплачусь. И я сказала ей о том, что она ведёт себя неподобающе. Сказала, что по укладу и статусу я её сеньора и чтобы она не забывала об этом. И муж стал графиню успокаивать, а я случайно услышала, когда эта тварь прекратила визжать, как мерзкий паж, глядя на меня со злостью, произнёс тихо: как жаль, что с неё нельзя содрать кожу. И засмеялся. Захихикал премерзко.

Тут фон Готт сжал свои немалые кулаки и, закатив к небу глаза, вопрошал с жаром:

- Господь, отчего же ты не дал мне прикончить эту зловонную гниду, зачем отвёл мою руку?

- Да, всё-таки надо было его скинуть с балкона, - согласился с ним старший оруженосец. – Посмотрел бы я с удовольствием, как он шмякнулся бы об камни.

Волков же промолчал, он понимал, что этот вопрос фон Готт мог смело адресовать ему. Впрочем, генерал не был провидцем. Кто ж мог знать, что за нечисть окажется у него в руках. Теперь бы он, не задумываясь, отправил «пажа» на костёр. Но за мыслями о нечестивцах и кострах у него постепенно стал формироваться один вопрос, но пока он не спешил его задавать. Он слушал удивительный и страшный рассказ маркграфини. И та продолжала:

- Эта тварь всё бесновалась, хоть её подлая подруга и пыталась её успокоить, тянула за одежды, уговаривала её… И тогда граф сказал, чтобы меня увели, что мне приготовлены комнаты. Я спросила его: где мои дамы, где мои служанки и слуги? Сказала, что мне нужно переодеться после дороги, а он так нагло мне ответил, чтобы о дамах я больше не беспокоилась, что они уехали, и слуги мои отпущены, а у меня теперь будут новые служанки. И тут я увидела этих монстров. Две бабищи с кривыми мордами, видно, они были сестры… А ростом, - она взглянула на Волкова, - они были выше вас, барон, и в плечах вам не уступили бы. А ещё они были грубы… - её лицо вдруг как бы заострилось, а глаза сузились так, как будто женщину накрыла волна жгучей ненависти. – Это были не служанки, это были тюремщицы. Я не знаю, какие были у них настоящие имена, но прозывались они меж собой Жожа и Гошпа; я сразу поняла, что это за служанки – стоило мне замешкаться по дороге, так они меня толкали в спину, и толкали так сильно, что иной раз мне с трудом удавалось устоять на ногах. А один раз в шее и спине случилась ломота от одного такого толчка. А ещё они глядели, как я ем, и одна из них всегда была при мне или сидела за моею дверью. Всегда следили за мною. Они заставляли меня есть и обещали, если я вдруг начну упрямиться и перестану есть, то они будут проталкивать мне еду в горло пальцами. У меня забрали почти весь мой гардероб, несколько сундуков одежды, все мои украшения, - всё с тем же злым прищуром и недобрым выражением лица вспоминала маркграфиня.

В иной раз Волков бы посмеялся над этими сундуками, но сейчас ему было не до смеха. Он стал понимать… понимать, что ублюдки Тельвисы, сидя в этой своей горной дыре, никогда, никогда бы не посмели захватить принцессу, владелицу целой земли, земли притом богатой, никогда бы не посмели так себя вести, не имей они на то одобрения какого-то покровителя. И покровителя высокого. И тут, чтобы быть уверенным до конца, он задал ей вопрос:

- Принцесса, а может быть, граф Тельвис… - он сделал паузу, чтобы подобрать слова, – имел на вас притязания?

- Тельвис? – переспросила женщина с пренебрежением и повторила теперь уже с презрением: – Тельвис? Да он не расстаётся со своим пажом, я ни разу не видела графа без этого зловонного выродка, - но, поняв по выражению лица генерала, что этот довод не производит на него никакого впечатления, она добавила: – Нет, никаких поползновений на этот счёт от него не было. Мало того, он единственный, кто из всей местной нечисти соблюдал рамки приличий в общении со мной.

- А графиня? – уточнил генерал. – Как она себя вела с вами?

- Графиня? – и снова благородное лицо дамы выражало некую смесь презрения и отвращения. – Сомневаюсь, что эта женщина, как, впрочем, и её товарка, рождены в доме более благородном, чем свинарник. Она ведьма… Ведьма настоящая. Её товарка, та и то умнее будет, а эта просто бесноватая, любой отказ вызывает у неё приступ бешенства, шипит и кидается драться. Как только челядь её выносит такую?

- Драться? – удивлялся генерал; впрочем, он представил себе, с каким выражением лица отказывала графине принцесса, и не был удивлён тому, что графиня распускала руки. Уж Её Высочество одним взглядом могла поставить на место всякого. В этом он не сомневался. Тем не менее он уточнил: – Неужто графиня была с вами настолько груба?

- Именно настолько и груба, - уверила его маркграфиня, - и один раз ударила меня по щеке после того, как я снова отказалась сесть с ними за стол завтракать.

- Какова же низость! – воскликнул фон Готт; кажется, он был обескуражен фактом того, что кто-то мог бить принцессу. – Она даже не приказала это делать служанкам? Она сделала это сама? – не понимал он.

- Да, когда я сказала, что сыта и что не приму их приглашения, то граф сделал знак рукой, чтобы меня увели. Жожа, подлая тварь, конечно же, схватила меня за руку, она очень… у неё очень сильные пальцы, когда она хватала меня, то на теле после её пальцев оставались синяки… вот и в тот раз она меня так схватила, но эта ведьма Фаркаш фон Тельвис заорала, чтобы она остановилась, выскочила из-за стола и стала меня бить по лицу и браниться при этом. Такой брани я отродясь не слыхала. Даже конюхи наши, и те так не злословят. Вот поэтому и говорю, что родилась эта графиня в хлеву или свинарнике.

Да, этот рассказ ещё больше укрепил догадки генерала о высоких покровителях, что имеют эти подлые твари. Иначе их граф, с его убогим графством из одного узкого ущелья с несколькими деревнями и одной дорогой, никогда бы не посмел покуситься на наследницу одного из главных титулов империи.

- Может, они просили у вас денег? – высказал Волков последнюю из очевидных причин сумасбродной наглости Тельвисов. – Может, хотели взять с вас выкуп?

- Деньги? – маркграфиня покачала головой. – И речи о том не было. Да и к чему им, они известные богачи, в серебре купаются, у них даже служанки, я видела сама… поломойки носят сережки из серебра, а Жожа, подлая, так и золото на себе носит. Не стесняется, чудовище.

Ну, он и сам сомневался в том, что Тельвисы пленили принцессу из-за денег, просто хотел в том убедиться. И поэтому вопрос о покровителе колдовской семейки остался открытым. И он снова спрашивал у женщины:

- Так что же они хотели от вас, отчего держали столь долго в плену, ничего от вас не требуя?

И маркграфиня взглянула на него и ответила, но не сразу, а чуть подумав:

- Боюсь, что всё это неспроста. Тельвис сказал мне, что ждёт приезда одного важного человека, который желает со мною встретиться. А что это за человек и чего он от меня хочет, колдун о том умолчал, – и она продолжила, глядя на Волкова: - Боюсь, что всё это из-за моей руки. Моя рука равна титулу земли Винцлау. Я слишком выгодная партия для брака, чтобы за меня не боролись силы, самые влиятельные в империи. Уж вам ли того не знать, дорогой барон?

Да, да… Он даже пропустил мимо ушей ласковое слово, вымолвленное принцессой. «Дорогой». Ему сейчас было не до милостей маркграфини.

«… вам ли того не знать…».

И вправду… Уж ему ли про то не знать. Он за то рисковал сегодня жизнью, выходя из башни в одиночку против многих и многих врагов, которые ничего иного и не хотели, как его убить. Именно за «руку» этой знатной дамы он сегодня и получил укол шипом алебарды под кирасу в бок, который, признаться, до сих пор болит.

«Может быть, и вправду она не ведает, кто заказал её пленение. Но на брак с этой женщиной претендуют два дома… Дом Ребенрее, которому и принадлежит право найти ей мужа, и… Неужто император опустится до сговора с нечестивыми Тельвисами? Нет… Нет, не может быть… Император – воин, помазан самим папой, опора Престола святого Петра, вряд ли бы он пошёл на такое. Скорее он попрал бы договор и начал бы с курфюрстом Ребенрее войну. Хотя в этой ситуации другие курфюрсты, да и простые князья империи, могли встать на сторону Оттона против императора».

В общем, ничего ему не было ясно.

Глава 14

А тут как раз тучи убрались с неба окончательно, солнце снова стало палить немилосердно, а может быть, и ещё жарче, так как полдень уже минул и оно стояло в зените. Волков, да и все его люди, с неподдельным интересом слушал рассказ маркграфини, которая и вправду была хорошим рассказчиком; видно, что она была умна, а чисто женские эмоции придавали рассказу принцессы тех красок, которых, к примеру, сам генерал, будучи человеком не очень эмоциональным и не очень красноречивым, своим рассказам никогда придать не смог бы. И это несмотря на то, что уж ему-то было что рассказать из своей жизни. Но память и пытливый и трезвый ум, не раз выручавшие генерала, и теперь заставляли его делать промежуточные выводы из услышанного и формулировать новые вопросы, один из которых он тут же задал:

- Значит, Тельвисы так и не допустили до вас ваших слуг и дам из вашей свиты?

И тут маркграфиня повела головкой и поморщила носик, она словно принюхалась к чему-то, чего мужи пока не чувствовали, и лишь потом Её Высочество стала отвечать на заданный бароном вопрос:

- С тех пор как нас разлучили, с тех пор как меня привезли в замок, я не видела ни моих товарок, ни моих горничных, ни моих конюхов. Я не видела ни одного человека, что были со мною.

- Может, они их… ну… отпустили? Отправили домой? – неожиданно произнёс Хенрик; он, видно, хотел как-то успокоить маркграфиню, но та взглянула на него с негодованием.

- Домой? – маркграфиня явно была раздосадована такой наивностью молодого воина. И теперь, кажется, отвечала именно ему: - Когда после первой встречи с Тельвисами Жожа и Гошпа вели меня в мои новые покои, в мою тюрьму на третьем этаже, я остановилась у перил и заглянула вниз. Там как раз во двор въезжал отряд мерзкого коннетабля…

Тут она замолчала, и её приятное лицо как бы заострилось, губы сжались, и генералу показалось, что за весь этот горестный рассказ женщина впервые близка к тому, чтобы разрыдаться.

- Если вам тяжело вспоминать те события, Ваше Высочество, то не продолжайте, – произнёс он.

И она, взглянув на него, мило шмыгнула носиком, промокнула пальцами глаза и сказала:

- Нет, господа, я должна рассказать вам всё, чтобы вы понимали, с кем имеете дело. Пока Гошпа отпирала замок на двери, я успела поглядеть вниз и увидела отряд коннетабля Тельвисов, и там было много коней без седоков, целый двор, а ещё телеги, телеги… И я стала узнавать сначала их… То были телеги с моим дорожным скарбом, понимаете, господа? Это был мой скарб!

- Весь обоз должен был остаться при ваших людях? – уточнил генерал.

- Да, так и было. И тут я увидела коня. Это жеребец-пятилеток, вороной в чулках и со звездой на лбу, он был под дорогой упряжью, конь этот стоил больше двух сотен талеров, - она снова промокнула глаза и сглотнула слюну, - его звали Цезарь, мой муж подарил этого жеребца кавалеру Альбрехту с условием, что тот будет давать его для нашего двора осеменять кобылиц. Это был очень редкий конь. Я его ни с каким другим не спутала бы, тем более не спутала бы упряжь, её муж подарил Альбрехту вместе с конём за верную службу. И кавалер очень гордился этим конём.

- О, конечно, двести талеров под седлом, - заметил фон Готт довольно легкомысленно, - кто бы не гордился?

- И вот этого коня я и увидала внизу, - продолжала маркграфиня, - я поняла, что из тех людей, которых я оставила у моста, уже никого нет, ни моих кавалеров, ни слуг. И тогда я очень испугалась, стала требовать, чтобы моих дам, что прибыли в замок со мной, привели ко мне, но эти животные… Они стали толкать меня в комнату, и, как я ни просила их отвести меня снова к их хозяевам… Я хотела поговорить о женщинах из моей свиты, чтобы их поселили со мной, они лишь грубо отвечали: не велено, не велено… - маркграфиня уже не собиралась плакать, теперь её лицо снова стало жестким. И она снова начала вдыхать воздух, словно принюхивалась.

Тут и Хенрик последовал её примеру, и вдруг сказал:

- Кажется, снизу мертвечиной тянет.

- Давно уже, - неожиданно заметил Кляйбер, - как солнце после дождя вышло, так мертвяками засмердело, – он снова налил воды из кувшина протянувшей ему чашку принцессе. – Удивляюсь, что вы сразу не чувствовали.

Волков аккуратно, чтобы не стать мишенью для арбалетчиков, перебрался к западной стороне башни… Да, тут даже его ломаный нос распознал до рвоты знакомый запах разлагающихся на солнце тел. Он взглянул на маркграфиню.

- Когда мы сюда ехали, граф сказал, что мертвечиной пахнет, так как орлы живут в скалах над замком, они в ущелье сбрасывают остатки своей трапезы, вот отсюда и запах.

- И вы ему поверили? – удивилась принцесса.

- Тогда мы верили всему, - за барона ответил Хенрик. – Когда нам представили в зале приёмов вас, принцессу Винцлау, она была так красива, что я сразу подумал, что так и должно быть. Принцессы и должны быть такими.

- Фаркаши выдавали кого-то за меня? – кажется, это вовсе не удивило Её Высочество.

- Да, - продолжал старший оруженосец, - она преподнесла барону гостевую чашу, но когда барон попросил её отпить из чаши первой, она отказалась, тут мы всё и поняли. И стали бить их, хотел я поймать ту женщину, что выдавала себя за вас, да руки не дошли. Сбежала…

- И что же, эта тварь была красива? – поинтересовалась принцесса.

- Красивее я в жизни не видал, - за всех ответил фон Готт. – Она была ангелу подобна, – после этого взял у Кляйбера кувшин и стал пить прямо из него, ничуть не боясь порезаться острым краем отбитого горлышка.

Волков взглянул на оруженосца, и так как тот не останавливался и всё пил и пил, сразу понял, что просто так сидеть тут в башне им ну никак нельзя. Ему было ясно, что пять человек в такую жару собранную в дождь воду и оставшееся вино выпьют уже к ночи. И какую-то еду, что взяла с собой маркграфиня, съедят сегодня. А что будет, если колдунам удастся замедлить ход отряда Брюнхвальда на пару дней? Или вообще остановить его? Уже ночью ему придётся пробиваться к колодцу, ибо жажда хуже голода. И отнимает силы быстрее, чем голод. Намного быстрее.

Барон опять чувствует запах мертвечины; теперь, когда солнце испаряет выпавшую недавно воду, он становится особенно отчётливым. А до Волкова доходит вся сложность его ситуации. Генерал прекрасно понимает, что не он один знает, что им потребуется вода. Колдуны тоже об этом знают. А значит, сержант соберет к ночи людей и будет его ждать. И как ему достать из колодца воды? Одной рукой доставать воду, другой отбиваться от копий и алебард? Придётся идти с фон Готтом, оставив Хенрика и Кляйбера сторожить вход в башню. А пока они будут сторожить нижнюю дверь, через которую барон собирался возвращаться, пять, к примеру, расторопных людей с лестницей просто пробегут по стене, приставят лестницу к башне, вскарабкаются сюда, прямо наверх, закроют люк, что ведёт вниз, и запрут генерала и его людей в башне, в темноте. Вместе с маркграфиней.

Или закроют колодец, да просто заберут ведро с верёвкой. И даже драться за колодец не станут. И что тогда? И придётся тогда ему без воды вернуться в башню, в темноту, закрыться там и ждать подхода Брюнхвальда. Надеяться, что он подойдёт в течение пары дней. Волков оборачивается и видит, как оба его оруженосца, да и кавалерист, так и торчат рядом с принцессой, слушают её, рты разинув. Генерал ещё раз оглядывается, аккуратно, ни на секунду не забывая об арбалетчиках, осматривает южную стену с воротами, западную, ту, что нависает над ущельем, из которого поднимается запах мертвечины. Западная стена – нет, там просто под нею начинается пропасть, а вот юг… Если выйти из башни на стену, то с неё можно спуститься вниз, там всего высоты-то четыре копья. Правда, под стеною ров, но он давно осыпался. Осыпался, шесть аршин высота стены… Казалось бы, не так уж и высоко, но попробуй спрыгнуть.

«Обязательно поломаешь ноги. И останешься валяться под стеной, в замусоренном осыпавшемся рве, на радость нечестивым. Нет, тут нужна верёвка. Ну и где же её взять?».

Он возвращается к своим людям и маркграфине и, чтобы не напрягать больную ногу, присаживается к зубцу стены спиной. Маркграфиня замолкает, как будто понимает, что пришло время и послушать.

- Ждать нельзя, - сразу начинает генерал. Он специально не говорит про воду, что её не хватит и на день, и продолжает объяснять всё иначе: – Мало ли, в замок подойдут ещё люди графа. А когда придёт Брюнхвальд – неизвестно. Пушки по мокрой дороге втащить сюда будет очень непросто. Сами же видели подъём. А дело в том, что пушки тут нам сейчас и не нужны.

- Ишь ты! Не нужны? – удивляется Кляйбер.

- Нужно тридцать человек солдат и три, или даже две лестницы в четыре копья выстой. Подойти с лестницами нужно будет сюда, к юго-западной башне. А уже тут я сам выйду из башни, и коли враг задумает сопротивляться, защищать стену, так я его со стены скину и нашим людям дам спокойно и без потерь подняться на неё. А дальше… - тут он замолчал, и за него договорил фон Готт:

- А дальше будет отродью сатанинскому несладко, устроим им примерную резню.

- Резню? – уточнил Хенрик.

- Примерную резню, - настоял фон Готт. И добавил весьма мрачно: – Не сойдёт им с рук убийство моего товарища. Пусть и не надеются.

- Резня и грабёж – это прекрасно, это всё как мы любим, - заметил ему генерал. – Но сначала нужно доставить сообщение полковнику. Вот только как спуститься со стены?

- А высоко там? – поинтересовался фон Готт.

- Тебе же сказали, лестницы надобны в четыре копья, - напомнил товарищу старший оруженосец.

- Может, верёвка найдётся? – продолжал фон Готт.

- Откуда верёвке тут взяться? – сомневался Хенрик.

- Там внизу всякого хлама много, - напомнил им генерал, - может, старые гобелены длинные есть… Или ещё что… Надо посмотреть.

- Да, а ежели не найдём, так из исподнего можно накрутить верёвок. – добавил Кляйбер. – Я в детстве из обрезков холстов вертел бечеву да шнуры, батька меня учил, он на том приработок имел.

- Из исподнего? – не поверил Хенрик.

- Ну да… Из исподнего, - уверял его кавалерист.

- Ну вот… - Волков был доволен, что у его людей есть дело. Просто так сидеть да слушать рассказы принцессы – это, конечно, хорошо, но у людей в осаде должно быть занятие, чтобы мысли дурные не успевали в головы проникать и дух людей портить. – Идите вниз, поищите там чего-нибудь.

Хотя, если честно, барон сам ещё не был уверен, что эта затея выйдет. И дело тут было вовсе не в верёвке. Боялся Волков другого. Понимая, на что способна его «племянница», он ни секунды не сомневался, что твари, притаившиеся в покоях замка, не менее могущественны, чем Агнес. И что шар стеклянный у них имеется. И что за каждым его шагом они следят.

«Следят, следят… Должен быть у них шар. Денег-то у них на всё иное хватает, а значит, шар в первую очередь купили. А я в этой башне для них как кость в горле. Убить меня, отравить, не получилось, про Брюнхвальда, что идёт ко мне на помощь, они наверняка ведают. Поэтому думают они, что со мною сделать. Сидят, голову ломают прямо сейчас. И понимают, что тянуть у них времени нет. А значит, решатся на что-нибудь. Обязательно решатся. У них другого выхода нет… Надо бы доспех надеть… Доспех… Ведь когда Кляйбер, - а именно его генерал собирался послать к Брюнхвальду, - будет спускаться со стены, мне придётся выйти из башни и сделать вид, что хочу добраться до колодца. Нужно обязательно отвлечь колдунов от посыльного. Иначе они его заметят, пошлют за ним и схватят. Так что драться мне сегодня ещё придётся».

Вот только у него всё ещё болел бок. Да и жарко было очень; тут, в тени зубца башни, ещё терпеть можно, а вставать, выходить на солнце и надевать латы… Нет, ему нужно немного отдохнуть. Просто посидеть, чтобы не напрягалась нога. Ведь этой ночью ему снова придётся выйти во двор замка. Выйти и держаться одному против многих, пока Кляйбер не спустится и не уйдёт по темноте.

«Ладно, посижу ещё немного без доспехов. А ещё… Недурно было бы выпить вина. Или хотя бы воды».

Он скинул с плеч стёганку. От неё исходил неприятный запаха пота и влаги. Потом взглянул на кувшин с водой, оставленный Кляйбером без присмотра. Но пить воду он не стал. Пока на нём не было ни единой сухой нитки, жажда и жара были, в общем-то, явлениями терпимым. Он решил выпить воды попозже.

Генерал не стал просить кого-то и сам, хоть и с трудом, стянул мокрые сапоги с мокрых шоссов. Обувь он бросил на солнце – пусть сушится, а меч уложил рядом с собой, чтобы удобно лежал и не мешал. Конечно, его поведение было невежливо, он находился при высокородной даме в одной рубахе и без сапог, но это почему-то не очень волновало барона. Ничего, госпожа потерпит, а ему нужно отдохнуть. Да и кто она ему? Никто. Невеста какого-то там родственника его сеньора, и сейчас всё его отношение к ней выражалось в короткой фразе: «Век бы её не видеть».

Да, женщина та была привлекательной, но что ему от той привлекательности? Ведь это чистокровная принцесса, а он всего-навсего высоко взлетевший солдат, которому предстояло вытащить её из лап ведьм и колдунов. Просто спасти, и всё. Так что он не очень волновался о том, что она будет думать о нём после. Он вздохнул и закрыл глаза.

«Лишь бы герцог от меня отстал!».

Глава 15

Его люди, воодушевлённые идеей отправить человека к Брюнхвальду, скрылись в люке, что вёл вниз, ушли искать среди хлама что-нибудь годное для верёвки, а маркграфиня, оставшись без заинтересованных слушателей, теперь решила поговорить с ним, надумала поинтересоваться его состоянием.

- Барон, как вы себя чувствуете?

Волков, прежде чем ответить, помял немного свой бок, и то действие оказалось достаточно болезненным, но по опыту полученных им за жизнь ран и увечий он понимал, что скорее всего это лишь повреждение кожи и, возможно, мышц. И тогда он спокойно ответил принцессе:

- У меня нет серьёзных ран.

- Но я заметила – вы прихрамываете, – продолжала женщина.

- А, это… Нет, нет, эта рана древняя, я к ней привык, давно с нею. Уже почти и не замечаю её.

- Ах вот как? – она уселась поудобнее на своей скамеечке. – Мой муж был страстным охотником, но войны он не любил, говорил, что они его утомляют.

Волков усмехнулся в ответ:

- Ваш супруг был на удивление изысканен в своих изречениях, так как смог найти самое лёгкое слово, которое передаёт смысл войны, - он опять усмехнулся и повторил: – Утомляет.

- Вы, наверное, много воевали, барон? Ребенрее прислал, как мне кажется, за мною самого лучшего своего рыцаря.

- Да, Ваше Высочество, я много воевал, больше, чем мне хотелось бы. Но курфюрст прислал меня сюда не потому, что я лучший, а потому, что я уже имел дело с ведьмами.

- Ах вот как?! – принцесса оживилась, она даже переставила свою скамеечку в тень, к нему поближе. – Так, значит, вам ведьмы не в новинку?

- Нет, нет… Я даже служил при Трибунале и устраивал суд над ведьмами в Хоккенхайме, что стоит на Марте. И сеньор мой первый вовсе не Оттон Мален, а Его Высокопреосвященство архиепископ Ланна, ему я приносил оммаж. Он вязал мне шпоры.

- О, так вы были при Инквизиции? – во взгляде женщины отчётливо читалось удивление. – Уж не за это ли вас курфюрст Ланна произвёл в рыцарское достоинство?

- Нет, сначала я стал Рыцарем Божьим, а уже потом состоял при Трибунале, - отвечал ей генерал.

И это ей показалось интересным, она смотрела на него с вниманием.

- Значит, вы рыцарь известный.

- Отчего же вы так решили? – интересовался генерал, хотя сама беседа и вызывала у него лёгкое чувство самодовольства: ишь ты! Принцесса меня знает как Эшбахта, теперь и льстит ещё.

- Ну как же… Сам архиепископ Ланна вам вязал шпоры, а хитроумнейший Ребенрее, ваш сеньор, как я вижу, пользуется вашими услугами. Не всякий рыцарь может похвастать тем, что знаком с двумя из семи курфюрстов империи.

Он мог бы ещё добавить, что женат на родственнице Оттона Четвёртого Малена, что его «сестра» носит титул графини Малена, что он носит доспехи самого архиепископа Ланна и что сам император за победу над мужиками одаривал его, но Волков посчитал, что подобное бахвальство ему не к лицу, и только вежливо и сдержанно кивнул маркграфине.

Её Высочество ещё что-то хотела сказать, но тут из люка появилась голова фон Готта, потом он вылез сам. Оруженосец тащил какую-то кипу материи, светлую в бурых пятнах. Генерал не сразу понял, что некогда этот грязный ворох был хорошей скатертью. А за фон Готтом вылезли наверх Хенрик и Кляйбер, они тоже несли всякую рванину, кажется, дурно пахнущую. А кавалерист нёс ещё и целую охапку палок. Всё это они стали раскладывать по полу, несмотря на то что не везде ещё высохли лужи после дождя.

Волков подумал, что здесь их деятельность может привлечь внимание врагов.

«Вдруг они поймут, что мы затеяли?».

И тогда он сказал:

- Кляйбер, может, вы спуститесь ниже?

- Там света мало, господин, - сразу откликнулся кавалерист. – А тут видно, что делаешь.

Настаивать барон не стал; случайно перевёл взгляд на маркграфиню и, признаться, удивился, встретившись с нею глазами. Она глядела на него и, кажется, привлекала его внимание, делала ему знаки. Ей, судя по всему, нужно было с ним повторить. И тогда он встал и, не обращая на суету на башне, как был бос, так и подошёл к ней, склонился.

- Господин барон, - почти шептала она, поглядывая по сторонам, - мне нужно с вами поговорить.

- Поговорить? – так же шёпотом поинтересовался Волков. Надо сказать, что поведение принцессы его насторожило. Он даже подумал, что она что-то заметила у его людей, заметила то, что было необычно. - Я слушаю вас, госпожа.

Она выглянула из-за него, поглядела на мужичин, что занимались делом, и произнесла:

- Мне нужно будет… Некоторое содействие.

- Содействие? – не понимал генерал, но во всяком случае он почувствовал, что маркграфиня ни о какой опасности для них не знает. Она скорее смущается, чем опасается или боится. – Какое же вам нужно содействие, принцесса?

Она явно не находила слов и смотрела на него молча, притом была всё ещё смущена и даже порозовела щеками, и потому… похорошела. Стала очень милой.

«Чего же она молчит?».

Он поначалу никак не мог понять ни её молчания, ни её смущения. Но, быстро перебирая в уме причины подобного поведения благородной дамы, Волков вдруг пришёл к очень простому выводу.

- Госпожа, - медленно и тихо, склонившись к ней пониже, заговорил генерал, - у вас, видно, созрела какая-то потребность? – и добавил многозначительно: – Потребность естественная.

И тогда женщина только глазами сказала ему: да.

- Ах, ну что же тут такого, - с облегчением заговорил барон, - спускайтесь вниз, а я погляжу, чтобы никто туда пока не ходил. Идите на второй этаж.

И тут она строго сдвинула брови.

- На втором этаже латы ваши лежат, еда, опять же люди ваши рядом совсем. Не терплю я грязи, не люблю, у меня дома и в свинарниках чисто, и в псарнях порядок… Я думаю спуститься вниз.

- Ну что же, мысль сия здрава, - одобрил её желания Волков. – Там темно только…

- Вот о том и говорю, - согласилась маркграфиня.

- Если желаете, я пошлю с вами Кляйбера, он сделает факел, - предложил Волков.

Принцесса взглянула на оруженосцев и кавалериста, которые как раз резали ножами полотно на длинные лоскуты шириной в локоть, и тихо продолжила:

- То люди всё очень молодые, неженатые… Кляйбер один из них немолод… Да и то…

Тут генерал понял, что госпожа желает, чтобы именно он, он, а не кто другой, сопровождал её в столь пикантное путешествие вниз, на первый этаж башни. И это не вызвало у него никаких глупых мыслей или какого-то недопонимания. Ни жена, ни госпожа Ланге вовсе не стеснялись присесть при нем на ночную вазу. Конечно, то были близкие для него женщины, тем не менее…

«Ну что же… Служанок при ней нет, как и товарок, придётся сопроводить её мне».

- Я только надену сапоги, - сказал он, нагибаясь у проёмов меж зубцов башни и пошёл обуваться.

Сапоги мокрые, натянуть их было почти невозможно, и не приди к нему на помощь фон Готт, даме пришлось бы подождать его. После он накинул гамбезон. Не хотел оставлять его наверху, вдруг придётся поспешно облачаться в доспех, так ещё и стёганку искать по всей башне.

Но наконец он обулся и стал первый спускаться вниз, при том подал ей руку, чтобы, не дай Бог, принцесса в путешествии к нужнику не скатилась вниз по крутой и мокрой лестнице.

«Вот смеху-то будет… Скажут потом, что провожал благородную даму к отхожему месту, да и тут уронил её».

- Аккуратнее, госпожа, ступеньки стёрты и мокры, – он чувствовал себя немного не в своей тарелке.

- Да-да, - отвечала женщина, и в её голосе тоже слышалось смущение.

Так они спустились на второй этаж башни, и у двери, что вела на южную стену к приворотным башням, он остановился в свете солнца, что падал через лестницу и люк.

- Желаете, чтобы я спустился с вами дальше, пошёл вниз? – тактично поинтересовался барон.

- Да, я хотела бы, чтобы спустились со мной… И немного помогли, – ответила принцесса.

«Помогли?».

Тут, признаться, барон был немного удивлён, он терялся в догадках и даже недоумевал: «И как же я должен вам помочь, Ваше Высочество?».

Так что этот вопрос необходимо было прояснить на месте.

- Чем же я могу вам помочь, Ваше Высочество?

- Я боюсь крыс, - вдруг произнесла женщина.

- Ах, крыс, - понял Волков, и ему даже стало полегче.

- А там, в темноте, как мне казалось, среди мусора много этих отвратительных тварей, – продолжала маркграфиня.

- Несомненно, - ответил генерал. Внизу средь собранного мусора и лома и правду шуршали крысы.

- Не могли бы вы… их немного напугать.

- Конечно, могу, - сразу ответил он и начал спускаться в темноту первого этажа. – Разумеется, я сделаю это.

Маркграфиня следовала за ним, теперь уже без его помощи; впрочем, ступени тут были посуше, чем на верхних этажах, хотя света было ещё меньше. А он уже был внизу, достал меч и на том месте, куда сверху проникало хоть немного света, стал стучать оружием по хламу, сваленному на пол башни. Когда маркграфиня спустилась, он доложил ей:

- Враг в ужасе бежал, принцесса, и забился в самые далёкие щели.

- Спасибо, барон, – вежливо ответила она, остановившись в пределах света, что падал сверху.

- Там, у двери, лежит мертвец, госпожа, - на всякий случай заметил Волков, чтобы это не стало для женщины неожиданностью.

- Ах там ещё и мертвец?! – кажется она стала ещё больше волноваться.

– Но вы, Ваше Высочество, не бойтесь, он уже смирен и никак не потревожит вас, а крысы, если и были, притихли.

- Ну что ж… - ей было явно не по себе, но делать ей было нечего.

С этого места, возле лестницы, маркграфиня теперь в темноту отходить, видимо, не решалась, и тогда Волков вложил меч в ножны и, чуть поклонившись, стал подниматься вверх, оставляя госпожу одну.

Он поднялся на второй этаж и стал ждать. Но ждать ему почти не пришлось, так как вскоре он услыхал шаги женщины на лестнице.

«Неужели всё?».

Тут же на лестнице появилась принцесса, и тогда он спросил у неё немного озадаченно:

- Ваше Высочество, что-то случилось? Неужто вам всё-таки помешали проклятые крысы?

- Нет-нет, барон, всё разрешилось со всем благополучием, и я вам благодарна, - отвечала женщина. – Вы так распугали их, что они и носа не отважились показать.

- Видит Бог, я старался, - заверил её генерал.

- Уж не подумайте, барон, что это всё от придури какой… - начала маркграфиня, как бы оправдываясь.

- Я и не думаю ничего такого, многие госпожи к крысам не благоволят, и жена моя также; как узнает, что крысы, к примеру, погрызли окорок в кладовой, хоть самый малый кусочек отъели, так нипочём к нему она уже не притронется, пусть хоть окорок тот очень будет хорош, – рассказывал Волков. Но сам при этом думал, что больно быстро принцесса управилась с делами.

«Крысы просто не успели… Неужто она ходила по малой нужде? А если так… Что за глупая суета из-за такого пустяка… Эту малость можно было справить и тут, прямо у лестницы, не спускаясь вниз, эка невидаль, никто бы и не заметил того».

Но вслух ничего такого, конечно, он ей говорить не стал, тем более что всё закончилось. А она, подойдя к лестнице, вдруг попросила его, протягивая ему руку:

- Барон, поможете мне? Ступеньки скользкие.

- Да, конечно, госпожа, - Волков подал руку и стал помогать маркграфине подняться наверх, а сам думал, что эта вовсе не старая женщина обладает вполне себе привлекательными формами и ничуть не обременяет его своими просьбами. И дело было даже не в том, что она принцесса.