Иногда я похож на...

Боль была резкой, острой, выворачивающей наизнанку, до цветных кругов перед глазами.

Когда эти круги рассеялись, я увидел прямо перед собой одутловатое лицо, глядевшее на меня с равнодушным любопытством.

- Не разобрал, - сказало лицо. - Как ты сказал?.. Это что – по-русски? Знаешь русский?

Любопытства в равнодушных глазах стало немного больше.

- А можешь повторить?

Лицо отодвинулось назад и теперь я мог видеть больше. У лица обнаружилось и тело, облаченное в мышиного цвета мундир. Рукава этого мундира были аккуратно подвёрнуты почти до локтя, открывая толстые волосатые руки. В одной из рук находился какой-то инструмент. Плоскогубцы называется. Или пассатижи. Плоскогубцы зажимали маленькую непонятного назначения пластинку, испачканную красным.

Впрочем, назначение этой пластинки тут же стало понятным – моя левая рука была пристегнута к деревянному подлокотнику кресла, на котором я сидел, а на двух пальцах этой руки, безымянном и мизинце, вместо ногтей были красные, мясные... Твою же мать!

Я зашипел от боли.

Мужик в мундире, тем временем, повернулся, разжал плоскогубцы и аккуратно стряхнул мой вырванный ноготь в железную мисочку, стоявшую на письменном столе.

Хотя этот стол не вполне корректно было называть письменным, потому что помимо нескольких папок, раскрытого журнала и настольной лампы одну из его сторон занимала расстеленная белая тряпка, на которой посверкивали различные инструменты. Мисочка, в которой теперь лежал мой ноготь, стояла там же, на тряпке. Вполне логично можно было предположить, что в ней на самом деле лежит не один мой ноготь, а как минимум два. Да, пока что два – на правой руке, пристёгнутой к другому подлокотнику, пока что все ногти были на месте.

Так, а что ещё у меня могли выдрать? Скосил глаза вниз, осматривая своё тело. Я был обнажен по пояс, на худой безволосой груди виднелись следы порезов и уколов. Грудь побаливала, но боль в пальцах её существенно затмевала. А вот лицо почти не болело. Его, очевидно, пока берегли. До лучших времён, очевидно. Штаны на мне оказались очень неприятной раскраски – в черно-белую вертикальную полоску, а зафиксированные ноги, судя по ощущениям, были босы. Я не мог их видеть – сильно нагнуть голову не получалось, что-то удерживало меня за шею. Видимо, ремень, подобный тем, которыми были пристёгнуты руки.

Мужик в мундире, тем временем, уселся за стол, отложил плоскогубцы и взял в руку чернильную авторучку. Лицо выражало задумчивость. Это выражение не очень подходило его лицу, но вот, оказывается, было у него и такое в коллекции. Затем он склонился над журналом и старательно начал в него писать.

- Иопани ти ф рот, - сказал себе под нос, очевидно, перечитывая написанное. - Цука трипистопля... А можешь повторить? Я не всё запомнил. Это по-русски, да?

В прошлый раз я не обратил внимания на этот вопрос, но сейчас он меня озадачил.

По-русски? А он на каком языке говорит?

И тут до меня дошло, что мужик говорит по-немецки. Вернее, по-баварски, выговор был характерный. Но я прекрасно его понимал, если, конечно, исключить, то, как баварцы коверкают немецкий язык.

А я не просто знал правильный немецкий, я и думал на нём. Или на русском?

Оказалось, что в моей голове оба эти языка перемешаны и думать я мог на любом из них. Хотя на русском было как-то сподручнее и мысли формулировались более объёмно, что ли.

И ещё я точно знал про себя, что я русский. И...

И больше ничего не знал. Память будто упиралась в некий барьер. Состоящий из пережитой боли. Попытавшись вспомнить что-то о себе, я почувствовал страх и отчаянное нежелание вспоминать, потому что там таилась какая-то совсем невероятная боль.

Тем не менее, несмотря на то что я ничего пока не помнил о себе, я знал, как называются предметы и прочее. И как на русском называются, и как на немецком называются.

Русский. Россия. Родина.

Нет, в ту сторону было тоже больно вспоминать, как и о себе. Только возникло ощущение чего-то одновременно тёплого и ледяного. Родного.

- Иопани ти ф рот цука трипистопля, - перечитал ещё раз написанное немец. - Так что это значит?.. Откуда ты можешь знать русский, а? Отвечать!

Следователь – вот кто это такой, вспомнилось слово. Дознаватель.

Что это значит, спрашиваешь?

Ну, надо, наверное, разъяснить человеку, который ногти у меня выдирает. Разъяснить и добавить.

Или не стоит пока?

Похоже, в том, что я русский, спешить признаваться не следовало. А больше ни в чём я и признаться не мог.

Чёрт, да кто я?!

- Ну, хорошо, - сказал дознаватель. - Попробую в этот раз запомнить.

Он встал и снова взял со стола плоскогубцы.

В этот момент дверь, расположенная позади стола, распахнулась и в комнату зашёл ещё один человек в мундире. Мундир на нём оказался такой же, как и у моего дознавателя, только рукава не закатаны. Этот человек был несколько повыше ростом и потоньше в кости.

- Клаус, - сказал он моему дознавателю, бросив на меня короткий равнодушный взгляд. - Через полчаса обед, ты не забыл?

- Как можно о таком забыть, Пауль? – с добродушным смехом отреагировал мой дознаватель, которого, оказывается, звали "Клаус". - Я мечтаю о парочке шницелей с самого утра!

- О, и я тоже, мой друг! Потому и пришёл тебе напомнить, вдруг ты увлекся?.. Долго что-то возишься. Я со своим уже закончил.

Увлёкся?

Пока что мой Клаус выразил что-то, похожее на оживление, только вспомнив про шницели. До этого меня просто поражало его казённое равнодушие. Он ухитрялся его сохранять, даже прикрикивая на меня. Человек просто выполнял скучную рутинную работу. Он, наверное, даже руку бы мне отпиливал, скучливо поглядывая на часы.

Хотя нет. Он же снимает часы на работе, чтобы не испачкать, видимо. Вон на столе лежат.

- Ничего. Заговорит, - равнодушно пообещал Клаус.

В его голосе даже намека на угрозу не было, и от этого меня ещё сильнее проняло.

- Не знаешь, что это значит? - Клаус показал приятелю запись в журнале. - Это не по-русски, случайно? Я не знаю этот варварский язык.

Да ты и нормального немецкого не знаешь! - раздражённо подумал я. Варварский. Чья бы корова мычала.

- Иопани ти ф рот цука трипистопля, - в третий раз прозвучало в этой комнате, теперь в исполнении задохлика Пауля.

Вернее, в четвертый, если верить Клаусу. Но самый первый раз я не помнил.

- Не знаю, - задумчиво сказал Пауль. - Чепуха какая-то. Не похоже на русский.

- Ты уверен? - с некоторым разочарованием поинтересовался Клаус. - А вдруг он шпион? Вдруг он русский?

В голосе его слышалась надежда.

- Этот-то? - Пауль посмотрел на меня с презрением. - Не смеши меня. Обычная сволочь. Серая скотинка. Кто он?

Пауль подошёл к журналу, перевернул несколько листов, вчитался.

- Да тут же все очевидно, - сказал он. - Что ты возишься с ним? Вызывай конвойного.

Постучал пальцем по часам на запястье.

Серая скотинка?! - возмутился я про себя. Да ты рожу свою унылую суслика переростка в зеркало видел?

- Сейчас, - отозвался Клаус и пощёлкал плоскогубцами, которые всё ещё держал в руке. - Я не до конца запомнил, что он сказал. Пускай повторит. Порядок должен быть.

- Ну, смотри не опаздывай, - равнодушно сказал Пауль. - А я пойду. У меня ещё свидание с господином клозетом.

- Опять с книжкой засядешь? - ухмыльнулся Клаус.

- Это называется гармония, мой друг. В меня одновременно входит знание, а выходит незнание.

Оскалившись, что, видимо, означало улыбку, тощий Пауль вышел и прикрыл за собой дверь.

- Ну так как? - повернулся ко мне Клаус и подошёл ближе, снова пощёлкав плоскогубцами. - Повторишь? Или помочь вспомнить?

Повторить я не мог, поскольку действительно не помнил. Но взял за основу записанное Клаусом начало, а дальше длинно сымпровизировал, сделав это с чувством и с душой.

Клаус выглядел впечатлённым. Богатство и выразительность русского нелитературного пробились даже сквозь его невежество и равнодушие.

- Ого, - сказал он, выпучив глаза и вернулся к столу. - Можешь ещё повторить?

Отложив плоскогубцы, он схватился за чернильную авторучку.

Я с удовольствием раздельно начал повторять. Вообще, эпизод оказал на меня благотворное влияние, я даже почувствовал что-то вроде прилива сил.

- Дерьмо! - вдруг воскликнул Клаус и оторвал авторучку от журнала. - Шайзе! Шайзе!!

Я уже видел, что произошло – на листе расплывалась здоровенная клякса. И тут же с кончика авторучки сорвалась ещё капля чернил и снова в журнал. Что-то в ней явно сломалось.

Клаус прямо-таки взвыл и отшвырнул авторучку от себя, будто ядовитую змею. Он явно очень расстроился произошедшим и испорченным листом в журнале. А может и не одним листом – Клаус срочно начал промокать бумагу какой-то тряпкой.

Впервые он проявил настоящие эмоции. Да ещё какие – похоже, в нем бушевала настоящая буря. Или извергался вулкан.

Какое удивительное животное, поражённо подумал я. Может ногти выдирать с полным равнодушием, а какая-то кляксочка, какой-то журнальчик...

Но, вообще, подумал я об этом мимоходом, потому что происходило странное – эта выплеснутая моим дознавателем эмоция как-то странно отдалась во мне. Я чувствовал, как у меня будто теплеет в груди от каждого жалобного вскрика Клауса. Ощущение было необыкновенно приятным и бодрящим. Я будто наливался силой.

Клаус раздражённо отбросил тряпочку, которой снова и снова промакивал бумагу.

- Шайзе! - горестно покачал головой и перенес внимание на меня. - Ты! - он поднял журнал и показал мне две жирнющие кляксы на обоих листах. - Это ты виноват!

С логикой у него явно не всё было в порядке. Хотя, может это действительно великий и могучий сам сделал такое с немецкой ручкой, противясь попытке заключить его мощь в чернильные закорючки латиницы? Тогда немец был прав.

Он подскочил ко мне, тыча в лицо своим журналом и я, собрав остатки слюны, добавил безобразия, смачно харкнув туда же.

Одуловатая рожа Клауса совершенно преобразилась. Глаза выпучились так, что вот-вот должны были выскочить из орбит. Он даже говорить не мог, только по-рыбьи разевал рот, а затем опрометью бросился к своему столу, швырнул на него журнал и лихорадочно стал копаться в инструментах, выбирая самый подходящий. Видимо, выбор был сложный, его рука хватала то один, то другой. Отбрасывала.

Мне тоже ни один из вариантов не нравился.

Впрочем, до этих эстетических мучений дознавателя мне сейчас не было особого дела. После моего плевка и второго, даже более сильного эмоционального взрыва моего следователя, меня переполняли собственные ощущения. Этот второй эмоциональный всплеск показался мне охапкой хвороста, которую Клаус бросил в разгорающийся в моей груди костёр. Очень приятное чувство. Очень. Я чувствовал себя таким сильным. Таким уверенным.

А такие сильные и уверенные люди не должны сидеть в пыточном кресле. Так может и...

Я посмотрел на свою руку, пристегнутую толстым кожаным ремнём к подлокотнику, и резко отчаянно рванул её вверх. И даже почти не удивился тому, что ремень лопнул, а моя рука повисла возле лица. В ушах гулко молотило, будто какой-то двигатель стучал в моей голове.

Как же хорошо. Ремень на второй руке я даже не стал расстегивать, а тоже рванул его свободной рукой. Теперь шея. И ноги. На ногах ремни тоже просто порвал резким движением рук. Я действительно сидел босой.

Ну что, Клаус?

К моему изумлению он всё ещё копался в своих железках, даже не обратив внимание на то, как я освобождался. И только когда я начал вставать со стула, его лицо стало подниматься в мою сторону. Но как-то медленно. Очень медленно, Клаус. Да что с тобой, глупыш? Что же ты такой тормоз?

Когда я оказался рядом, он даже не посмотрел на меня, а всё еще пялился в сторону стула. На котором меня уже не было. Мне даже рассмеяться захотелось. Впрочем, на ремне Клауса висела кобура и сам он казался довольно здоровым кабаном, рано было радоваться. Действовать следовало быстро и безжалостно. Не придумав с спешке ничего лучшего, я схватил злосчастную авторучку Клауса и вогнал её ему под подбородок. Воткнулась она удивительно легко, так что я ещё и добавил, забив её основанием ладони на всю длину.

Падал Клаус как-то тоже удивительно медленно, будто наполненный воздухом шарик. Хотя я ведь этот шарик, по идее, уже лопнул? Я не выдержал и добавил, буквально вбил Клауса в бетонный пол, ударив ребром ладони в основание шеи.

Что дальше? У меня было ощущение, будто моё тело опережает мои мысли, настолько стремительно всё случилось.

А дальше действовать следовало по-умному.

Первым делом я подскочил к двери, мне казалось, что на ней есть какой-то засовчик. Точно, засовчик был, и я предельно осторожно сдвинул его. Посторонние нам пока ни к чему.

Теперь дальше – выходить отсюда в полосатых штанах босиком и полуголым явно не стоило. А значит Клаус должен был помочь мне.

Я все ещё чувствовал силу и уверенность, хотя уже и не так отчетливо, как в тот момент, когда рвал ремни пыточного кресла. В ушах всё ещё продолжало молотить. Метнувшись к скорченному на полу дознавателю, я ухватил его за руки, растянул на полу и торопливо стал расстегивать пуговицы мундира.

Под мундиром оказалась нательная рубашка с большими пятнами пота подмышками. Немного замешкавшись, я всё же решил и её стянуть, обнажив жирное волосатое туловище, явно переработавшее немало шницелей. С ботинками получилось не очень – шнурки оказались совсем хлипкими, будто бумажными и постоянно рвались в моих пальцах, так что в итоге я просто стянул ботинки. Теперь брюки. С ремнём я справился нормально, а вот пуговицы форменных брюк тоже принялись разлетаться в разные стороны, хотя я после первой оторвавшейся старался расстегивать их максимально аккуратно.

Герр Клаус остался в затейливых розовых подштанниках и в носках. Тут брезгливость победила, и я не стал раздевать дознавателя полностью. Первым делом я натянул брюки прямо поверх своих полосатых, всё равно они были мне весьма велики. И коротки. Пришлось полосатые даже поворачивать, чтоб не торчали. Кое-как напялил ботинки с порванными шнурками. Ботинки внезапно оказались существенно малы, пальцы внутри были скрючены, непонятно сколько я так смогу проходить. Придётся терпеть. Я спустил брюки пониже, чтоб они хоть как-то прикрывали расхлюстанные ботинки. Брючный ремень пришлось затянуть ниже бёдер. Ладно, китель прикроет. Поморщившись, я решительно натянул нательную рубашку с пятнами пота и поскорее влез в мундир, чтобы перебить ощущение.

Да уж. Мундир этого кабана мне тоже плохо подходил, висел как на вешалке. И каким-то сладковатым одеколоном от него несло просто невероятно сильно. Помучившись, я застегнул пуговицы, стараясь действовать ещё аккуратнее, эти пуговицы очень нужно было сохранить. Какой мундир без пуговиц? Подпоясался ремнём, спрятав лишнюю ткань в складки на боках. Выглядел я, конечно, довольно нелепо, это понятно, но издали наверняка должен был производить более-менее нужное впечатление. Пистолет, оказавшийся в кобуре, я моментально определил как "Люгер Р08", хотя и не мог вспомнить, видел ли такой раньше. Но мои руки явно знали про этот пистолет больше, чем я. Пальцы действовали ловко и будто сами по себе – они вытащили обойму, проверили затвор, пощелкали предохранителем. Пистолет был в порядке и готов к работе.

Ну вот и всё. Я был готов к выходу в мир. К сослуживцам покойника.

Вот только телом я теперь был готов, а духом нет. Двигатель в моей голове умолк, я снова нормально слышал все шорохи и шарканье ботинок Клауса. Мной овладела странная вялость. Даже апатия.

Какой-то бессмыслицей всё вдруг показалось. Глупой и ненужной суетой. Всё равно это было бесполезно. Не выберусь я отсюда в этом шутовском виде.

Сомнения накатили с такой силой, что я даже сделал пару шагов и сел в кресло, из которого так лихо выбрался.

Отдохнуть немного. И пальцы так болят, просто сил нет.

Эта накатившая вдруг вялость была какая-то очень странная. В глубине души я понимал всю её неуместность. Нужно было действовать, двигаться, спасаться!

Я посмотрел на распростертую на полу волосатую тушу Клауса. Вспомнил плоскогубцы в его руке. И этого суслика Пауля. Равнодушие, с которым он на меня смотрел.

А ведь эта тварь ещё живая и здесь где-то ходит.

Злость пробилась откуда-то из глубины и немного разбавила апатию.

Ладно. Хоть пистолет разряжу, если что. Может, даже обе обоймы получится. Да и Клаус больше не будет шницели жрать. Всё нормально.

Поехали.

Я встал и пошёл к двери, стараясь ступать твёрдо.