Институтский

– Конечно, Константин Сергеевич, я всё поняла. Если что – буду звонить вам в любое время. Но, надеюсь, что вы спокойно проспите эту ночь. Почти уверена, что справлюсь и ничего непредвиденного не случится.

Пожилой охранник посмотрел на меня с недоверием и, пожалуй, с сочувствием. И сказал в сердцах:

– Что творится-то, а! Ладно я, старый пень, но такая молоденькая и с образованием – и по ночам вынуждена подрабатывать…

Я смущённо улыбнулась и уже привычно выдала:

– Просто временные трудности. Всё в порядке, не переживайте за меня.

Наконец Константин Сергеевич отдал последние распоряжения и выдал последние советы. И я смогла закрыть за ним сначала современные стеклянные двери, а потом и старинные – тяжёлые, деревянные. И осталась одна в гулком тёмном холле своего бывшего института.

Теперь можно было сбросить маску бедной девочки, которая оказалась в стеснённых материальных обстоятельствах и безропотно соглашается на любую работу. Я позволила себе улыбнуться, потому что первая часть плана была выполнена. И пусть я сильно сомневалась в успехе второй, но радовало, что наконец-то могу хоть что-то попробовать сделать для любимой Ба. Хоть что-то. Лучше, как говорят, поздно, чем никогда.

Здание института было построено в конце девятнадцатого века. Собственно, как институт, только благородных девиц. Наш провинциальный город был вполне продвинутым в те времена, поэтому, помимо гимназий, институт тоже имелся. Надо только понимать, что не как высшее учебное заведение, в те времена и институты, и гимназии были, как бы мы сейчас сказали, средними учебными заведениями, высшее образование получали в университетах. Потом, повинуясь тяжелым и кровавым историческим событиям, величественное четырёхэтажное здание стало пристанищем не для барышень из богатых и интеллигентных семей, а для беспризорников. Возможно, среди них тоже были отпрыски благородных фамилий, но помещения они попортили сильно. Дальше – снова исторический поворот: дом перешел к военному ведомству: сначала там сидели армейские чиновники, а во время Великой отечественной войны они уступили место госпиталю. И уже в послевоенное время здание почти вернуло себе утраченный статус – в нем открылся педагогический институт. В котором снова учились пусть уже не барышни, но девушки из хороших семей. В том числе и я.

Мое знакомство с этим архитектурным красавцем произошло в далеком детстве. Бабушка по отцу – моя любимая Ба – работала там одновременно ночным сторожем и дневной гардеробщицей. Когда я родилась, она только-только вышла на пенсию, но все еще была полна сил и желания помочь моим родителям. Поэтому хваталась за любую работу. В перерывах между работами Ба сидела со мной – ребенком я была болезненным, поэтому с садиком возникали сложности. Когда чуть подросла – стала брать меня с собой на работу. У меня был свой уголок в гардеробе: большое старое кресло, где я возилась с книжками и игрушками, пока Ба выдавала студентам пальто и куртки. Но гораздо больше мне нравились ее ночные смены – именно в них творилось для меня самое большое волшебство.

В здании института, как и во многих постройках той эпохи, была роскошная мраморная лестница. Ее постоянно пытались застилать коврами, но те быстро приходили в негодность: от грязной обуви и количества проходящих. И вот промежутки между старым и новым коврами были для меня самыми любимыми. Я быстренько поднималась на второй этаж, бабушка зажигала старинную роскошную люстру, чудом сохранившуюся в холле. И я начинала медленно и, как мне казалось, очень красиво спускаться. Доходила до середины лестницы, подносила к губам найденный где-то папой огромный микрофон и громко и четко произносила в него:

– Выступает народная артистка Советского Союза Елизавета Соколова.

А дальше тем же дикторским голосом объявляла название песни, композитора и автора стихов. И начинала петь. Память у меня была отличная, поэтому я исполняла все «хиты» советской эстрады, порой переходя на бардовские песни, которые под гитару пели родители с друзьями. Любила я и русские народные песни. В общем, устраивала целый концерт. И за каждый – за каждый! – номер срывала аплодисменты благодарной публики. В роли публики выступали Ба и ночные уборщицы. И иногда – родители, пришедшие забрать меня домой. Папа тоже восхищенно хлопал и смеялся, а вот мама, наоборот, поджимала губы и сердилась. Ей не нравились мои песни, не нравилась Ба и не нравился институт. Я это видела, но не понимала причин. А на мои вопросы взрослые только отмахивали и говорили, что мне кажется, все хорошо. Между мамой и Ба никогда не было ничего хорошего, но о нюансах отношений «свекровь-невестка» мне было тогда неизвестно. А потом стало и не до того.

Однажды зимним утром Ба не вернулась после ночной смены. Пятилетняя я снова болела, родителям надо было бежать на работу, а Ба всё не было. Нет, меня вполне могли бы оставить и одну, но мама в то утро была особенно сердита и постоянно бормотала, что, мол, вообще нельзя на эту женщину положиться! У меня была ангина, спавшая в ночь температура словно от маминых злых слов поднялась снова. Мама быстро дала мне каких-то таблеток, и я провалилась в сон. Проснулась вечером – на улице темно. На кухне плакала мама и восклицала:

– А я говорила! Дурное это место, а мать твоя и сама там чуть ли не жила и Лизку еще туда таскала! И где ее искать теперь? Там же, где и предыдущих? Нигде, то есть?

Папа говорил что-то успокаивающее, но я слышала по голосу, что он был расстроен. Поэтому выбралась из-под одеяла и пошла к родителям.

– Мам, пап, что такое? Где Ба?

Мама снова заплакала. А папа как-то невнятно объяснил, что бабушка, возможно, уехала к своей сестре в Ригу. Наверное, там что-то случилось, вот ей и пришлось срочно уехать.

Даже если бы я не слышала странный диалог родителей, в такую версию все равно бы не поверила. Каждый визит к бабушкиной сестре тете Вале готовился чуть ли не за месяц. Ба с сестрой перезванивались. С обеих сторон диктовались целые списки, что купить и что привезти. А потом папа отвозил Ба с огромными чемоданами на вокзал. Да, в наши дни вероятность того, что человек внезапно сорвался в другой город, довольно высока. Но во времена моего детства такое было просто невозможно.

В общем, родители долго пытались «кормить» меня какими-то лживыми, но позитивными объяснениями. Пока однажды я не подслушала мамин разговор по телефону с подружкой. Моя Ба пропала без вести! Просто утром, когда пришла ее сменщица, на месте никого не было. Поднялся переполох, мою Ба знали и уважали, все понимали, что просто так покинуть свое рабочее место она не могла. Да еще через какой-то непонятный выход покинуть, потому что и входная дверь, и дверь черного хода остались запертыми изнутри. А еще – Ба, оказывается, была не первой. Со зданием института связывали так или иначе исчезновение еще двух ночных вахтерш и одной уборщицы. Почему-то в этот момент я вспомнила, что уборщицы никогда не ходили по одной, только втроем или вчетвером. И постоянно перекликивались, моя соседние кабинеты. Тогда мне казалось, что вместе им просто веселей…

Конечно, не всё я тогда поняла своим детским мозгом. Кроме одного – Ба больше не вернется. Я уже знала, что люди умирают: в нашем городе в те времена от детей это было трудно скрыть. Потому что и крышка гроба всегда стояла у дверей квартиры, в которую пришла смерть. И покойников в гробу выставляли для прощания у подъезда. И похоронные оркестры на улицах играли. Поэтому про смерть я знала. Но никак не могла смириться с тем, что это случилось и с моей Ба. Тем более, что мертвой я ее и не видела. Впрочем, как и живой. Когда я уже училась в школе, бабушку признали умершей. И на кладбище родители сделали ей могилу. Но я туда не ходила. Почему-то я не верила, что моей такой любимой и любящей Ба больше нет.

По окончании школы я собралась поступать в педагогический. Да, в тот самый институт, где так любила петь в детстве. И откуда не вернулась Ба. Мама закатила истерику, кричала, что только через ее труп, что никогда она не допустит, чтобы я училась в этом проклятом месте. Папа тоже пытался отговорить, упирая на то, что учитель – профессия малооплачиваемая. Но я уперлась. Почему-то мне казалось, что если я буду много времени проводить в этих стенах, обязательно пойму, что случилось с Ба и ее подругами по несчастью. К тому моменту я уже знала, что таких пропавших без вести было четверо. Но троих «списали» на то, что сами куда-то ушли. Потому что все три дамы, увы, любили выпить. А что взять с пьяного человека? Кто знает, где он заблудился или куда подался под влиянием алкоголя. К моей Ба это не относилось, она и не пила, и человеком была обязательным и ответственным. Поэтому ее исчезновение вызывало много вопросов, однако ответов на них так никто и не нашел. Во всех четырех случаях здание института обыскивали от крыши до подвала, залезали даже в такие помещения, которые, судя по вещам и количеству пыли, не открывались еще со времен дореволюционных институток. Но поиски ничего не дали.

Я, как могла, собрала и городские суеверия, связанные с институтом. Ничего определенного! Даже моя мама, которая все эти годы считала институт «плохим местом», лепетала что-то про институтку, которую в наказание заморили годом, и ее призрак до сих пор ходит по ночам и забирает к себе людей. Также я слышала версии про призраки беспризорников и погибших от ран военных. В общем, чьи именно призраки – неясно. И почему они кого-то забирали, а кого-то нет – тоже неясно. Ну и самое важное – в призраков я не верила. Да, уже начались новые времена, в народ хлынула масса эзотерических брошюр и «желтых» газет про полтергейсты и ведьм, но я относилась к этому скептически. Мне казалось, что причина исчезновения Ба и других женщин должна быть точно не мистической.

За пять лет учебы я излазила институт сверху донизу. Я нашла старые планы здания и искала какие-нибудь потайные комнаты, в которые, возможно, зашли пропавшие и не смогли выйти. Ничего подобного! Мне очень хотелось остаться в здании ночью: в призраков я все еще не верила, но надеялась, что в темноте меня осенит какой-то новой версией. Но тут помешала мама. Вы не поверите, но все пять лет она никуда не отпускала меня с ночевкой. Вообще никуда. Имитируя и обмороки, и сердечные приступы, и бог знает что еще. Так что мимо меня прошли и студенческие вечеринки, и ночные посиделки с подругами. Я злилась, бесилась, но мама сказала мне однозначно: если меня в какую-то ночь не окажется дома, она умрет. Не что чтобы я в это верила, но проверять не хотелось.

Институт остался в прошлом, я переехала в другой город, пошла работать в модный тогда рекламный бизнес, даже сделала неплохую карьеру. И тут один за другим, с разницей в день, от инфарктов ушли мои родители. По этому скорбному поводу я вернулась на родину. Похоронив маму и папу рядом с пустой могилой Ба, я подумала, что время пришло. Мысленно попросив у мамы прощения за то, что готовилась сделать.

Все эти годы я искала информацию. Уже не о своем институте – его историю я знала вдоль и поперек, а о других похожих заведениях и подобных случаях. К своему удивлению, подсказку дали мне мемуары одной из институток Смольного, опубликованные уже в наши дни. Ну, как подсказку – тонкую ниточку. К тому же, абсолютно мистическую, то есть, по моему мнению, вообще недостоверную. Но хоть что-то.

Бывшая смольнянка рассказывала, как они с подружками-пансионерками, вызывали духов. Видимо, эта забава так или иначе интересна молодежи во все времена. Любопытно, что чаще всего они вызывали Институтского. Это, насколько я поняла, был не призрак какого-то реально существовавшего человека, а как бы дух здания. По типу домового, лешего, банника и овинника. Ритуал вызова был не сложный. Они чертили мелом круг в учебной комнате, в центр круга ставили горящую свечу, клали кусок хлеба и брусок мела. А потом свечу задували и в темноте три раза повторяли:

– Институтский приди,

На нас погляди,

Себя покажи,

Всю правду скажи.

После этого надо было задать интересующий вопрос. Если ритуал был проведен правильно, в темноте слышались тяжелые шаги и скрип мела. Потом свеча загоралась сама по себе, в круге не оказывалось хлеба, а на классной доске появлялся ответ.

Автор мемуаров не уточняла, сколько успешных ритуалов было не ее счету. Но предупреждала, что вызов Институтского был опасен тем, что потом он мог не уйти обратно. Плюс – попробовавший человеческого хлеба, он начинал искать еду. И, не найдя, мог съесть и человека. Опять же, она подобных случаев не описывала, но предостерегала.

Конечно, версия была хлипкая. Но единственная. Все рациональные уже были отброшены. И я смогла прорваться в свой бывший институт на место ночной охраны. Конечно, в больших городах давно все было отдано на откуп охранным агентствам, но у нас многое оставалось по старинке. Да, институт на ночь ставили на сигнализацию, да, ночных вахтеров переименовали в охрану и выдали дубинки, но суть не изменилась. Мой сменщик Константин Сергеевич, хоть и расстраивался, что такой молодой и образованной мне приходится подрабатывать по ночам, но оставил меня в институте без особого волнения. Он меня раньше не знал, о судьбе Ба был не в курсе. И, кстати, Ба была последней пропавшей, с тех пор люди из института не пропадали. Ну или это не разглашалось, что вряд ли. Не военный объект, чай.

В общем, к полуночи я была готова. Свеча, хлеб, мел. Небольшая учебная аудитория с доской. Четко и внятно я произнесла слова призыва и задула свечу. До этого момента страшно мне не было. Потому, что я совершенно не верила в подобные вещи. И сама себе не могла объяснить, зачем при своем неверии это делаю. Более того, даже допустив, что какой-то там Институтский ко мне придет, я не могла понять, что мне надо делать дальше? Ответ пришел сам собой: надо спросить у него, где Ба! И я озвучила этот вопрос.

Довольно долго ничего не происходило. Я стояла в темноте и тишине, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. И ругая себя за глупость. Пока не услышала странный звук. Шаги! По коридору явно кто-то шел! Вот тут мне впервые стало страшно. Хотела достать из кармана мобильный, чтобы включить фонарик, и поняла, что от ужаса не могу пошевелиться. Шаги между тем затихли и раздался скрип открываемой двери в аудиторию. И тут смотреть мне расхотелось. Я зажмурила глаза и затаила дыхание. Шаги зазвучали снова: шедший прошел в каких-то сантиметрах от меня, я почувствовала движение воздуха. Потом ухо уловило скрип мела. И снова тишина. Тут, по воспоминаниям смольнянки, должна была зажечься свеча, поэтому я, дрожа как мышь, все же рискнула приоткрыть глаза. И закричала.

В комнате горел свет – не современные лампы, а старинная люстра. За партами сидели люди – в основном, взрослые женщины. А у доски стояла моя Ба! Точно такая же, какой я ее видела в последний раз! В ее руке была указка, которой она показывала на аккуратно выведенный на доске стишок:

– Поел, посмотрел,

Сказал, что хотел,

Теперь назад отправляйся,

Сюда не возвращайся!

Прочь!

Прочь!

Прочь!

Как под гипнозом, я подняла правую руку с воображаемым микрофоном и почему-то детским голосом громко и внятно прочла написанное на доске. После третьего «Прочь!» раздался громкий хлопок, чей-то вопль, и комната снова погрузилась в темноту. Никакая свеча не загорелась, но я и не ждала. Со всех ног кинулась в каморку охраны и просидела там всю ночь, трясясь от ужаса. Своему сменщику утром сказала, что, видимо, эта работа не для меня. Уж больно страшно было ночью одной в таком огромном здании. Константин Сергеевич понятливо покивал, но расспрашивать не стал.

Я до сих пор не знаю, что это было. И мне до сих пор страшно. В потустороннее, как вы понимаете, я теперь вынуждена верить. Правда, ответов у меня не прибавилось. Но прибавилась еще одна загадка. После бесславной и страшной ночи в институте я уехала из родного города. А через полгода мне позвонили. В институте делали очередной ремонт. И рабочие случайно нашли-таки потайную комнату. А в ней – более двух десятков скелетов. Несколько относительно недавних смогли идентифицировать – в том числе, и мою Ба. И тех трех женщин, что пропали до нее. Остальные были слишком старые, насколько я поняла.

Почему эту комнату не нашли раньше? Как люди попали в нее? Каким образом трупы в помещении превратились в скелеты? Какую роль в происходящем сыграла моя Ба? И, главное, был ли на самом деле какой-то Институтский?..

Ответов у меня нет. Но я больше их и не хочу. Главное – я нашла и наконец-то оплакала своего близкого человека. И поняла, что «есть многое на свете, друг Горацио…». А феноменом Институтского путь занимается кто-нибудь другой. Мне хватило.