Интеграция. Экспорт Зоны

Железная скорлупа Макса «Берсерка» снова заскрипела, отзываясь на его внутреннюю, кипящую ярость. Не от ржавчины — от бессилия и отказа механизмов. Прошло уже полгода, как этот костюм, который был его гордостью, его второй кожей и его жизнью, превратился в неподвижный гроб на батарейках. С внешней стороны это был идеальный образец корпоративного искусства ЧВК «Интеграция»: матово-черный, угловатый, с идеальными сервоприводами. Гладкая, бездушная машина для убийств. Но теперь внутри — тюрьма.

Каждое движение стоило усилий, граничащих с судорогами, а система вентиляции, которая раньше гоняла чистый, охлажденный воздух, теперь работала с мучительными перебоями, воняя озоном и сгоревшим пластиком, словно дешевый фен.

Макс не мог его снять. Замки, рассчитанные на разблокировку только с центрального сервера, были мертвы. Кто-то очень хотел, чтобы Макс медленно задохнулся в собственном дерьме. Это было идеальное предательство: тебе не нужно умирать от пули врага. Ты умрешь от собственной преданности.

Макс был не просто наемником. Он был первым «Берсерком». Он был частью проекта, который должен был доказать миру, что человек, интегрированный с машиной, способен контролировать Зону. Его выбрали за безупречный боевой опыт, железную волю и, как ни странно, за его фанатичную веру в Протокол. Он был лицом «Интеграции», элитным оперативником, чье имя было синонимом эффективности и нерушимости. Он лично участвовал в создании всех ключевых систем: от алгоритмов маршрутизации до протоколов связи и самоблокировки. Он не просто носил эту броню; он помогал ее строить.

Полгода назад, во время рутинной операции по «извлечению», его отряд был уничтожен, а его самого, раненого, Центральный сервер по ошибке или по злому умыслу классифицировал как безвозвратную потерю. Когда Макс пришел в себя, костюм уже был в режиме «Бракованный актив. Прекратить функционирование». С этого момента он стал беглецом не только из Зоны, но и из собственной жизни. Его знания, его умения, его преданность — все это теперь работало против него, делая его идеальной, почти неуязвимой мишенью для тех, кому он присягал.

Он сидел на бетонном парапете у края федеральной трассы. Это была ирония. Трасса, которую «Интеграция» заново отгрохала после Выброса. Чистая, идеальная, гладкая дорога, которая вела прямо в ад.

Эта лента асфальта была визитной карточкой ЧВК. Здесь не было ям, трещин или старых заброшенных машин — все было стерильно, словно в каталоге дорогого европейского автопрома.

Макс помнил, как год назад здесь, в этих местах, они с его отрядом прокладывали первые метры дорожного полотна. Их слоган тогда был: «Мы не просто восстанавливаем — мы совершенствуем». Совершенствование означало полное игнорирование экологии, истории и здравого смысла. Главное — скорость и безопасность для VIP-конвоев.

Бетонные плиты были настолько толстыми и армированными, что выдерживали вес транспортного вертолета. Они были призваны изолировать «чистый» корпоративный мир от «грязной» Зоны, но Макс-то знал, что сама Зона начинается прямо под этим гладким, холодным асфальтом.

Они даже установили здесь футуристические фонарные столбы, работающие на геотермальной энергии. Фонари никогда не горели для сталкеров или местных. Они включались только в момент прохода конвоев ЧВК, превращая трассу в сверкающую, безопасную взлетно-посадочную полосу посреди мертвой земли.

Для стороннего наблюдателя, который видел бы трассу с воздуха, это было доказательство успеха «Интеграции»: «Вот, смотрите, мы приручили катастрофу! Вот, смотрите, цивилизация возвращается!» А Макс видел только циничную, дорогую потемкинскую деревню. И сам он был ее бракованным, сбежавшим экспонатом.

Только один вид машин здесь проезжал: бронированные грузовики с черно-оранжевой символикой ЧВК и редкие внедорожники ООН, чьи пассажиры никогда не осмеливались выйти из салона. И Макс, в своем заблокированном, грохочущем и уже грязно костюме, был живым отрицанием всей этой корпоративной чистоты и порядка.

Этот Выброс, 2018 года, они прозвали «чистым». И это был главный козырь «Интеграции». Ни тебе тонны радиации, ни вековой пыли, ни даже намека на классический кошмар Припяти с его ржавыми скелетами зданий и могильниками техники. Первые же международные измерения показали: фон чист. Власти вздохнули с облегчением — не нужно эвакуировать целые регионы и не нужно отчитываться о смертях от лучевой болезни. Это была «безопасная» катастрофа.

Просто бах! — и из эпицентра, где проводился провалившийся частный эксперимент с ноосферным полем (Макс знал, что это был неудачный проект по созданию управляемого пси-генератора), пошло жесткое, как ультразвук, поле. Оно не оставляло следов в виде изотопов, но ломало саму ткань реальности. Это был удар не по материи, а по информации.

Поле создало стабильные, агрессивные аномалии. И эти аномалии были предсказуемы. Они не хаотично двигались по территории, как легендарные «Жарки» в старой Зоне, а фиксировались в определенных точках, словно установленные с помощью GPS мины.

И это было идеально для коммерции. Предсказуемые аномалии можно было картографировать, обходить или, что еще лучше, использовать как естественные ловушки. А главное, отсутствие радиации позволяло корпорациям заявлять о «безопасном извлечении ценностей». Никакой паники в мире — ведь фон чист! А раз нет радиации, нет и гуманитарной катастрофы. Следовательно, нет и необходимости в государственном контроле. Чистая логика рынка.

Макс, как бывший элитный боец, знал всю циничную подноготную этого «чуда». Радиация? Она пугает толпу. Аномалии, которые можно контролировать и использовать? Это бизнес. Мировые правительства, почесав затылки и напуганные перспективой новой холодной войны за ресурсы, тут же создали международный Консорциум, передав все полномочия в частные руки. Зона стала легальным коммерческим полигоном, где главный враг — не мутанты и не природный хаос, а конкуренты, вроде тех же сталкеров.

Он ненавидел эту чистую, корпоративную Зону. В старой, грязной Зоне, ты хотя бы знал своего врага. Здесь же враг носил костюм, говорил вежливо и присылал тебе счет за собственную смерть.

Макс вырубил почти все системы костюма, чтобы сберечь заряд, оставив только базовый слуховой фильтр и сканер. Глупо. Даже заблокированный, экзоскелет весил добрых полтонны. Он был ходячим памятником собственной глупости.

— Ну что, старина «Берсерк»? — прохрипел он в микрофон. — Раньше ты был оружием, терминатором, элитной боевой единицей. А теперь? Теперь ты просто очень дорогой, идиотский холодильник. Со мной внутри. Ты даже не можешь почесать нос, — Макс попытался поднять заблокированную руку к лицу, но смог лишь дернуть локтем в сторону, издавая металлический скрежет. — И не вздумай чихнуть. Грохот будет такой, что тебя услышат в Москве.

Его ненавидел каждый, кого он встречал. Сталкеры — за то, что он был частью «Интеграции», которая их давила и отбирала их находки. «Интеграция» — за то, что он выжил после того, как его оставили гнить. Он был призраком прошлого, ходячим напоминанием о том, что даже их идеальные системы дают сбой.

Двигаться приходилось в режиме ручного управления, что было мучительно медленно и требовало нечеловеческих усилий. Он вспоминал, как полгода назад мог прыгать через рвы и бегать быстрее любого спринтера, управляя костюмом с нейроинтерфейсом. Теперь этот интерфейс выдавал ему одну и ту же, намертво записанную в подкорку, ошибку: «Бракованный актив. Прекратить функционирование».

Макс с трудом сдержал рык. Он помнил, как сам вносил этот протокол в боевой устав «Интеграции». Это был алгоритм для обезвреживания бойца, который по тем или иным причинам (ранение, плен, переход на сторону конкурентов) становился угрозой для системы.

Это означало не просто «ошибка», а «приговор». Его больше не считали живым человеком. Он был куском железа, который не подлежал ремонту. Бракованный актив. Звучало так, словно он — старый, не проданный на рынке товар. Прекратить функционирование. Закрыть. Утилизировать.

Эта фраза была его постоянной мантрой и его личным адом. Она пульсировала на внутреннем дисплее и, что хуже, в его голове, въевшись в каждый нейрон. Она была доказательством того, что для людей, которых он считал товарищами и командирами, он был не Максом, а набором функций и цифр. А поскольку функции были заблокированы, и цифры больше не сходились, сам Макс тоже должен был быть стерт.

Он двигался вдоль старых линий электропередач, стараясь держаться в тени полуразрушенных зданий, которые чудом пережили Выброс. Каждый шаг был похож на то, как если бы вы пытались бежать, будучи засунутым в бак с густым цементом . «Интеграция» предпочитала не сносить старые объекты: они служили идеальными, бесплатными маркерами для их патрульных дронов. К тому же, за снос нужно было платить.

За последнюю неделю он едва нашел пару банок тушенки и пол-литра чистой воды. Скудные ресурсы. Ему приходилось полностью полагаться на старые, заброшенные тайники сталкеров, которых здесь осталось совсем немного, да и те были либо пусты, либо содержали хлам со старых времен. Корпоративная Зона была чистой в плане радиации, но стерильной в плане припасов: «Интеграция» методично зачищала территорию от всего, что могло служить подспорьем для нелегалов.

Костюм потреблял остатки энергии просто на поддержание жизнеобеспечения. Свет внутри шлема был притушен до едва заметного, а подогрев, который раньше автоматически компенсировал ночные заморозки, был отключен совсем. Каждую ночь он чувствовал, как холодный титан вытягивает остатки тепла из его тела.

«Интеграция» была предусмотрительна: в комплектации не было автономных солнечных батарей. Они не хотели, чтобы их бойцы выживали без их ведома. Выживание — это не по протоколу. По протоколу, если ты не можешь вернуться на базу, ты должен погибнуть, чтобы не попасть в руки врага. Макс нарушил оба пункта: он не погиб и стал врагом.

Он научился спать урывками, прислонившись к холодному бетону. Это был не сон, а скорее отключение сознания. Нормально лечь было невозможно: экзоскелет был слишком громоздким. Приходилось искать углы — поваленное дерево, сломанный парапет — что-то, что могло поддержать его почти вертикально, не давая громоздкой броне перевернуться.

Но даже во сне костюм не давал ему покоя: то ремни безопасности врезались в бок, то система жизнеобеспечения издавала тихий, но назойливый писк о критически низком уровне кислорода. Писк был достаточно тихим, чтобы его не услышал дрон, но достаточно громким, чтобы свести Макса с ума. Это был идеальный, медленный, корпоративный садизм. Он был прикован к своему прошлому, и это прошлое медленно, но верно убивало его.

Серый монотонный ландшафт был нарушен лишь яркими предупреждающими знаками «Интеграции» с их фирменным оранжево-черным логотипом. Макс как раз собирался спуститься в дренажную канаву, чтобы переждать полдень.

Канава была узкой, но достаточно глубокой, чтобы скрыть громоздкий силуэт экзоскелета от низколетящих дронов-разведчиков. Он медленно опустился на одно колено, стараясь не задеть ржавый водосточный люк. Это движение заняло целую минуту и едва не стоило ему вывиха.

Именно в этот момент, когда все его внимание было сосредоточено на борьбе с собственной броней, сканер, который до этого монотонно шипел, как агрессивная змея, выдал короткий, резкий, абсолютно чуждый сигнал.

Макс напрягся. Протокол связи – закрытый.

Обычные дроны «Интеграции» работали на стандартных, открытых частотах — это была часть их демонстрации «прозрачности» и безопасности. Сигналы сталкеров были грязными, аналоговыми, полными помех.

Но этот сигнал был чистым, как лед, и зашифрованным по протоколу, который он не слышал уже полгода. Это был военный канал, который использовался только для координации элитных ударных групп и передачи сверхсекретных данных. Канал, который сам Макс помогал проектировать.

Его базовый сканер, который чудом не был заблокирован, не мог расшифровать сообщение, но он четко определил источник: мобильный передатчик, работающий в самом сердце Зоны, — там, куда не должна ступать нога обычного оперативника. От него пахло крупной операцией.

— Что там, железная задница? — прошептал он в хриплый микрофон. Система не отвечала, но на внутреннем дисплее замелькал зашифрованный пакет данных. Протокол связи — закрытый, военный уровень. Его протокол. И, что самое важное, он был отправлен с позывного, который ему был знаком. Это был личный канал его бывшего командира — Архитектора проекта «Цербер». Это был не просто сигнал; это было прямое сообщение от того, кто его предал.

Он задействовал аварийный декодер. Это был тот самый «черный ход», который он оставил в системе, когда еще был частью «Интеграции». По правилам, его должны были зачистить, но, видимо, его предатели были слишком уверены в своей победе.

На экране вспыхнули обрывки текста, сдобренные мерзкими цифровыми шумами:

...ВРЕМЯ: 0400 МСК... ЦЕЛЬ: ПРЦНТЦЯ ВЕКА... ОБЪЕКТ: КРБР... АКТИВАЦИЯ: П.С. (Полный Сброс) ПОДГОТОВИТЬ ГАЛА-ЗОНУ... МАРШРУТ: 4А (СЕРТИФИЦИРОВАННЫЙ)...

Это было не просто совещание. Это был политический и финансовый аукцион. «Интеграция» последние два года вливала миллиарды в PR-кампанию, убеждая международный Консорциум и глав крупнейших мировых держав в одном: только они, с их технологиями и протоколами, могут по-настоящему «приручить» ноосферное поле Зоны.

Если бы эта презентация прошла успешно, они бы получили абсолютную монополию на все ресурсы: от аномальных артефактов до геотермальных источников. Речь шла о триллионах и триллионах долларов. И, что самое опасное, о полном контроле над геополитическим оружием будущего. Это была демонстрация «полного контроля» над Зоной, призванная убедить мировые правительства в необходимости полной передачи всех ресурсов «Интеграции».

Но КРБР? Цербер?

Макс перепроверил декодирование. Он знал все секретные обозначения ЧВК: «Альфа» — артефакт, «Омега» — боеприпасы, «Танго» — цель. Но КРБР? Ни один из его старых протоколов не содержал этого кодового имени. Оно было слишком мифологическим, слишком… живым.

В корпоративной среде все должно было быть безликим: «Проект 7», «Единица 404». Цербер — это что-то из греческого мифа, трехголовый пес, страж ада. Это звучало как личный, амбициозный проект, выходящий за рамки обычного коммерческого контракта.

«Что они охраняют? И кого? Или что они хотят выпустить?» — эти вопросы ударили по нему тяжелее, чем грохот дрона. Если Цербер — это новая, управляемая аномалия, то это угроза. Если это биологическое оружие, еще хуже — катастрофа. А если это… если это человек, которого они превратили в «стража», это уже преступление такого масштаба, о котором Макс даже в самые циничные времена не мог помыслить.

Он попытался записать пакет, но прежде, чем декодер закончил работу, в небе показался легкий, почти бесшумный патрульный дрон «Интеграции». Яркий красный луч сканера прошел по земле в двухстах метрах.

Макс, ругаясь про себя, бросился в заросли. Это был не маневр, а скорее попытка завалиться в кусты. Это была чисто рефлекторная реакция: бракованный актив должен был исчезнуть.

Заблокированный костюм реагировал с задержкой, и каждый рывок сопровождался грохотом, который мог бы разбудить мертвеца. Но Макс знал, что дрон работает на визуальном и тепловом сканировании, а заросли старого колючего кустарника давали хоть какую-то маскировку. Он замер, прижавшись к земле, ощущая, как острые ветки скребут по броне. Дрон прошел над ним, не заметив.

Прятаться сейчас было не только инстинктом самосохранения, но и тактической необходимостью. Он не хотел, чтобы его нашли до того, как он узнает, что такое «Полный Сброс». Если «Интеграция» поймет, что Макс перехватил сообщение, они изменят весь план. А если они изменят план, Макс потеряет единственный шанс остановить их

— Они что-то затевают, — подумал Макс, тяжело переваливаясь через поваленное дерево. — Что-то такое, что не просто деньги. Это что-то очень грязное. Полный Сброс? Они хотят обнулить Зону, чтобы перенастроить ее под себя? Или, что хуже, под кого-то.

«Маршрут 4А». Вот ключ. Он сам разрабатывал этот маршрут. И это значит, что «Интеграция» несет «Цербера» через самые безопасные, их территории. Макс с горечью понял цинизм этого выбора.

«Маршрут 4А» был создан как демонстрация абсолютной безопасности для внешних наблюдателей. Он намеренно огибал все известные крупные скопления агрессивных аномалий. И, что не менее важно, он был полностью свободен от сталкеров: «Интеграция» расчистила его с особой жестокостью, чтобы показать, что на этой трассе они — единственные хозяева. Но именно его идеальная предсказуемость делала маршрут уязвимым для Макса, который знал каждую мертвую зону и каждый слепой угол в системе дронов.

Для того чтобы понять, что такое «КРБР» и «Полный Сброс», и что означает «подготовить Гала-зону», нужно было узнать, куда они его планируют доставить и, главное, когда они это сделают.

«Гала-зона» — это был новый термин, но Макс мгновенно догадался. Это не обычное место. Это должно быть что-то вроде центральной арены, где «Интеграция» покажет свое шоу. Они привезут «Цербера» на чистую, подготовленную площадку, устроят там «Полный Сброс» — и это будет их финальный аккорд в борьбе за мировое признание. Макс чувствовал это холодной, профессиональной интуицией: если «Полный Сброс» произойдет, это будет необратимо.

Он взглянул на потрескавшийся индикатор заряда. Еще максимум двое суток в таком режиме. Тридцать шесть часов, может быть, сорок восемь, прежде чем экзоскелет, его единственный щит и единственное средство связи, превратится в бесполезный, неподъемный саркофаг.

Сначала откажет фильтрация воздуха, потом охлаждение, потом базовый слуховой усилитель. И наконец — свет. Макс останется один в полной темноте, запертый в собственном металлическом теле, пока его не найдут или не задушит собственное тепло. Если ему немедленно не удастся получить полный доступ хотя бы к логам костюма, он станет просто куском железа, приваренным к Максу.

Единственный шанс — выйти на связь с тем, кто знал их протоколы лучше, чем кто-либо другой. С тем, кого в корпоративных логах называли просто Призрак. И времени на то, чтобы идти к Призраку медленно, у него не было. Каждая минута, которую он тратил на поиск припасов или на то, чтобы увернуться от патруля, приближала его к финалу, который был прописан в его костюме: «Прекратить функционирование».

Макс был оружием, кулаком, который ломал двери. Призрак же был мозгом, ключом, способным тихо открыть эти двери. Его настоящее имя давно стерлось из корпоративных баз. Он — бывший шифровальщик «Интеграции», гений-самоучка в области криптографии и системной архитектуры.

Он, как и Макс, знал их систему изнутри и, возможно, ненавидел ее еще сильнее, потому что он был мозгом, который они посчитали бесполезным. Корпорация ценила силу и прямолинейность; ум, способный обойти их собственные протоколы, казался им опасным и неэффективным. Призрак был идеальной целью для утилизации — тихо, без взрывов и стрельбы. Просто удаление из сети.

Связь с Призраком была огромным риском. Если «Интеграция» обнаружит, что Макс ищет этого человека, охота на них обоих станет неистовой. Но выбора не было. Это была последняя карта, последний, отчаянный бросок костей. Если он не получит помощь в ближайшие часы, его экзокостюм станет его могилой.

Макс нашел старый, ржавый, советских времен ретранслятор, спрятанный в подвале. Подвал принадлежал бывшей насосной станции, построенной еще до Выброса 2018 года. «Интеграция» его не снесла — просто засыпала вход землей, посчитав, что он не представляет коммерческой ценности. Но Макс, знавший Зону как свои пять пальцев, помнил этот тайный лаз, который они когда-то использовали для хранения припасов.

Здесь, в глубокой, холодной тишине, стоял ретранслятор, который работал на самых низких частотах и был собран еще в восьмидесятых. Эта старая, неубиваемая техника не боялась ни электромагнитных полей, ни корпоративных протоколов. Она просто делала свое дело.

Потребовалось почти час мучений, чтобы его заблокированная рука, работающая на минимуме мощности, смогла подключить к нему пробитый полевой кабель. Тонкая работа с проводами, которую раньше он делал за секунду, теперь стала испытанием. Окостеневшие, неповоротливые пальцы экзоскелета с трудом держали инструмент, и Макс чувствовал, как пот заливает глаза под шлемом. Каждый миллиметр движения требовал ювелирной точности и грубой силы одновременно. Каждое движение сопровождалось металлическим скрежетом и болью в плече. Наконец, он почувствовал, как система ожила, пусть и едва-едва.

Он ввел зашифрованный код доступа. Старый, давно забытый шифр «Берсерка».

Этот шифр был его личным. Он был сложным и не имел отношения к стандартным корпоративным паролям. Это была его дань уважения старому миру, миру, который не контролировался «Интеграцией». Он молился, чтобы Призрак помнил этот «привет из прошлой жизни».

— Ну, давай, Призрак, — прошептал он, глядя на экран. — Если ты еще не сгнил в этой Зоне, мне нужна твоя помощь. Иначе эта Презентация Века станет нашим общим концом. Ты потеряешь свою свободу, а я… я, наконец, перестану скрипеть.

Экран засветился тусклым, зеленоватым светом. Секунды тянулись, как годы. Макс чувствовал, как его надежда тает вместе с последними процентами заряда батареи. Каждая секунда молчания была подтверждением его худших опасений: Призрак мертв, система заблокирована, он один. Макс уже готов был сдаться, решив, что Техник мертв или уехал, и его отчаянная попытка провалилась. Глухое отчаяние, которое он давил полгода, начало подниматься к горлу.

И тут на экране появилась одна-единственная строчка, набранная старым, знакомым шрифтом:

— Ищи меня. Северный склад. Принеси мне чистую флешку и пиво. Я скучаю по пиву.

Сообщение тут же исчезло.

Макс моргнул. Секунду он просто смотрел на погасший экран, пытаясь осознать, что именно он только что прочитал. Северный склад — логично. Чистая флешка — для записи логов ЧВК, которую Призрак, вероятно, взломал. Но пиво?

Макс, несмотря на боль и смертельную усталость, невольно усмехнулся.

— Пиво, — подумал он. — Тридцать шесть часов до того, как мой костюм превратится в герметичную помойку, корпорация готовит «Полный Сброс» и везет адского пса, а ему, видите ли, нужно пиво.

Именно эта, нелепая, человеческая деталь, вырванная из мира, которого давно нет, пробила его броню.

Макс, несмотря на боль и смертельную усталость, невольно усмехнулся. Пиво. Значит, Призрак все еще жив. Жив и, что самое главное, в своем репертуаре. И значит, у «Берсерка» появился хоть один шанс вырваться из своей железной скорлупы и сорвать эту проклятую Презентацию.

Отчаяние исчезло. Его место заняла холодная, хищная решимость. Если Призрак просит пиво, значит, он уверен. А если он уверен, то у Макса есть союзник, способный сразиться с корпоративным мозгом, пока сам Макс будет сражаться с их кулаками.

Он отключил ретранслятор. Батарея костюма упала еще на три процента. Красная цифра на индикаторе, которая стала следствием этой отчаянной связи, мгновенно вернула Макса с небес на землю.

— Черт, — прошептал Макс. — Где я, в этой Зоне, найду холодное пиво? — Немедленно задавшись этим абсурдным, но важным вопросом, он тут же отбросил его в сторону.

Теперь у него была цель, а не просто выживание. У него был союзник. И у него был, как ни парадоксально, заказ на пиво.