Инверсия

Октябрь был дождливым и неприветливым. Ученики восьмидесятой школы торопились ввалиться в тёплое здание. Воздух наполнил шум, приглушенный мат и скрежет ржавого шкафа для сменки. Со стен безучастно взирали облезлые стенды «Мы против наркотиков», «ВИЧ/СПИД» и «Здоровый образ жизни». Ремонта не было давно: потолок давно в темных разводах, штукатурка осыпалась прямо на крашенный бурой краской пол. Серая паутина с клубками пыли по углам никого уже не смущала. В классе воняло мокрой тряпкой и хозяйственным мылом.

Учитель математики, Станислав Геннадьевич, что-то писал на доске. Облысевший затылок мелькал взад и вперед. Его не слушал почти никто и никогда. Ученики предпочитали делать что угодно, кроме записей — играли в телефоне, рисовали на парте, а в худшем случае — разговаривали с соседом. Пустые тетрадки были развёрнуты. У особо прилежных все же выведено несколько формул.

На задней парте у окна сидел Гриша Титов. Классная его интересовала в последнюю очередь. Скучающий взгляд следовал за сверкающей под люминесцентной лампой лысиной. Он сидел, развалившись, опираясь локтем на подоконник. Весь его вид говорил: «меня тут нет». Гриша был здесь только телом — душой давно курил за школой. Он крутил в руках ручку, постукивал ногой, будто ждал, когда уже можно будет свалить. Смотрел на доску без единой мысли — просто чтобы казаться вовлечённым.

Рядом с ним хихикнул Лёха — старый школьный приятель.

— А прикинь, если реально на ЕГЭ будет вот это вот говно? — шепнул Лёха, кивая на формулы на доске. — Я сразу того, — парень театрально изобразил, как вышибает себе мозги.

— По-любому будет, — буркнул Гриша и зевнул. — Но мне легче потом самому выучить, чем сейчас его слушать.

— Так, галёрка! — гаркнул Станислав Геннадьевич, резко повернувшись. Лёха с ухмылкой тут же пригнулся, спрятавшись за спиной впередисидящего.

Гриша потянулся, щёлкнул шеей. Хруст был громким и демонстративным. Некоторые головы обернулись, отвлекаясь от монотонной лекции.

— Титов? Неинтересно? Может тогда хотя бы не будешь другим мешать учиться?

— Так я, получается, не мешаю — оживляю. А то вы тут, чувствую, подохнете от скуки. Я щас вам шоу сделаю, «Кто хочет стать безработным» называется.

Несколько учеников хихикнули вслух. Лёха толкнул Гришу плечом, сдерживая смех в кулак.

— Ты в одиннадцатом классе, — повысил голос учитель. — Через полгода ЕГЭ! Тебе бы задуматься, куда поступать. Или на университет ты не рассчитываешь?

— Я иду в кулинарный, — отозвался Гриша с самым серьёзным видом. — На повара в дорогой ресторан. Пельмешки жарить. Я люблю пельмешки. Особенно с майонезом. Хотя и без тоже нормально.

Новая волна смешков поднялась ещё громче.

— Ой, браво, — фыркнул Станислав Геннадьевич. — Потом будешь жить с мамой до сорока лет и жарить ей пельмешки. Или себе. Когда она тебя выгонит.

Гриша скривил лицо, будто хотел что-то сказать — и не сказал. Просто усмехнулся, скорее чтобы скрыть обиду, но взгляд опустил. Послышался шёпот: «Чё Титов замолчал-то? В точку попал?».

Учитель уже что-то снова писал на доске, кто-то вяло что-то записывал. Парень уставился в окно. За стеклом дождь шёл косо, мелкий, противный. Через запотевшее окно смутно виднелись серые дома, облезлые деревья и белая «Газель», припаркованная у ворот. Капли ползли по стеклу вниз. Неторопливо, обреченно. Гриша не слушал. В такие моменты он всегда замолкал, в такие моменты он был другим. Молчаливым. Настоящим. В нём что-то царапало изнутри — будто весь мир вокруг был неправ, но сказать об этом было нельзя, иначе это будет слабостью. Он смотрел на улицу. Долго, внимательно.

После шестого урока Гриша с Лёхой и Артёмом вывалились в коридор. Воздух был спертый, пахло потом.

— Слышь, Титов, ты видел, как у Санька жопа на штанах треснула? — заржал Артём, отхлёбывая «Добрый» из мятой бутылки. — Я думал, у него там портал в Нарнию.

— Не, это портал в техникум, — подхватил Лёха. — На сварщика.

— Ага, или в армию сразу, — добавил Гриша. — Только билет туда в один конец.

Они заржали, гремели шагами по дощатому полу, задевая спины девчонок, толкаясь плечами. Гриша пнул забитую мусорку — та качнулась, из неё вывалился огрызок и пачка из-под «Анакома». Мимо прошёл замдиректора, бросил взгляд, но ничего не сказал — знал, что бесполезно. Пацаны, не сбавляя темпа, прошли мимо медкабинета, повернули к туалетам. Остановились у окна, на широком подоконнике. Снизу видно было мокрый двор и вахтёршу с сигаретой.

— Гриш, есть сига? Курить хочу, щас сдохну! — дернул его Лёха за плечо.

Гриша молча достал из кармана помятую пачку и протянул. Лёха тут же стрельнул сигарету, сунув её за ухо.

— Пацаны, давайте на фасту, я чёт жрать хочу, — Артём почесал живот под кофтой. — У меня сто тридцать три рубля. Берём три чикена и по-братски делим.

— И после фасты в ТЦ? — Лёха щурился. — Погреемся.

— Можно ещё в «Фикс» заглянуть, — добавил Артём. — Там наушники по пятьдесят. Мои как раз наебнулись.

— Мне домой надо, — Гриша пожал плечами и отвернулся к окну.

— Да ты чё, бро, какой домой? — Лёха засмеялся и перекинул ему руку через плечо. — Нормальный день такой, чтобы погулять, а ты уже свалить собрался.

— Не, серьёзно, — проговорил Гриша. — Дел по горло. Мелкие дома, мать опять орать будет, если приду поздно. Завтра наверстаю.

— Ну давай, Титов, — кивнул Артём. — Только не раскисай, брат. А то я вижу: ты чё-то это.

— Сам не раскисай, — усмехнулся Гриша, пожал каждому руку и пошёл прочь.

Он шагал не оборачиваясь, сунув руки в карманы. В коридоре гудело: визжали девчонки, орали младшеклассники, завуч опять на кого-то ругалась. Мимо прошёл физрук с жёлтой папкой и выражением вселенской скорби на лице. Где-то над дверью мигала лампа.

Гриша вышел из школы. Дождь не лил, но воздух был влажным. Осень — унылая, серая, мокрая. Листья прилипали к подошве, ботинки чавкали. Пасмурное небо без просвета до боли напоминало потолок в ванной, где всё заросло плесенью. Гриша натянул наушники. Басы ударили в голову. Что-то глухое, с русским текстом, где голос сипит про «не хочу просыпаться, если всё по-прежнему». Он достал сигарету, закурил. Дым густой, горький, отдавал дешёвым табаком.

Шёл по знакомому маршруту: мимо старого детсада, ещё советских времён постройки, мимо обшарпанной стены, где граффити «ЖИЗНЬ — ЭТО ШУТКА» уже начинало отслаиваться. С каждой ступенькой, каждым переулком, каждым перекрёстком — жизнь становилась тише, серее, тяжелее.

На улице уже темнело, лужи отражали неровный свет фонарей. Воздух заметно похолодел. Гриша шел медленно, не торопился. Курил. Руки едва согревались в карманах короткой куртки. Он свернул к старой спортплощадке. Из арки вылетела маршрутка и окатила его водой. Он даже не отскочил. Только лицо дёрнулось. Привычно.

Дворы знакомые, как шрамы. Панельные пятиэтажки, балконы с ржавыми прутьями, вонючие мусорки. Сразу за углом показалось «родное» общежитие. Разбитый подъезд со стертым ковриком у двери. Горящих окон было меньше половины, некоторые вовсе забиты досками.

Гриша затянулся в последний раз, выкинул бычок в лужу и толкнул хлипкую дверь: домофон давно не работал. Подъезд встретил родным запахом вареных яиц, квашеной капусты и кошачьей мочи. Увернувшись от пробегающих мимо детей, Гриша двинулся к себе. Дверь в его блок была приоткрыта. Послышался знакомый голос младших.

— Гриша, это ты? — голос матери. — Закрой уже, чё сквозняк гонишь!

Он зашёл. Ботинки скрипнули на линолеуме. Куртка легла на крючок поверх остальных. Перепрыгнув через пластмассовый грузовик и подратого мишку, прошел по коридору, едва не задев таз с отмокающим в нем бельем. Мать сидела на кухне у открытой форточки. В её пальцах — сигарета скурена наполовину. На руках младший пускал слюни, вгрызаясь в погремушку.

— Мам.

— М-м? — женщина не оторвала взгляда от пузатого телевизора. Мужчина с экрана продолжал надрываться: «Я сказал, это не мои дети! Пусть делает тест!».

— Я хотел поговорить.

— Говори и помоги мне, посуду разбери. А то я ни черта не успеваю в этом дурдоме…

— Мам… мне ж в этом году… Выпуск, получается.

— Ну?

— Я думаю… — он замялся. — Думаю, может, попробовать в универ. Если на бюджет поступить, то можно потянуть.

Она смотрит, будто он только что предложил полететь в космос.

— Ты чего удумал? Какой тебе универ? Ты в зеркало давно смотрел? С твоими-то мозгами — только дворником метлу махать.

— Я не тупой.

— Ага. А двойка по математике откуда? А по истории? Ты хоть одну четверть нормально закончи, чтоб не позориться. Дай Бог чтоб аттестат выдали. Лучше бы на завод пошёл. Или в «Пятёрочку». Хоть какие-то деньги. Или что, предлагаешь мне тебя ещё пять лет на горбу тащить?

— Мам, я серьёзно. Я не хочу тут оставаться. Я хочу чего-то добиться в жизни.

Она скинула с себя младшего, тот сразу заплакал:

— Добиться?! Ты сначала мусор вынеси и трусы за собой стирать научись. А потом мечтай. Добиться, ёмаё! Добиватор, посмотрите на него! У меня долги, трое на мне, а ты — в студенты собрался? Жить ты на что будешь, студент? У тебя ничего своего нету!

— Я сам к ЕГЭ подготовлюсь. Сам всё подам. Мне просто нужно, чтобы ты…

— Что? Чтобы я что? Мешаю тебе? Ага. Мешаю. Ты неблагодарный. Я тебя рожала, растила, тянула на себя, пока твой отец шлялся не пойми где! Я всё для тебя сделала, а ты хочешь бросить меня? Свалить хочешь, да? Ну и катись отсюда! И сестру твою туда же. Неблагодарные. Я сама справлюсь. Сама всех выращу, не нужны вы мне!

Он стоял, сжав кулаки. Ребёнок на полу кричал навзрыд, тянул руки к маме, тащил её за штанину растянутых треников, но та не слышала, она продолжала смотреть на Гришу, прожигая взглядом.

— Я всё равно поступлю.

— Вперёд! Катись к чёрту! Оставь мать, как оставил твой сука-отец, как твоя сука-сестра! Давай! Оставь всех на меня. Чтобы я тут сдохла, пока ты учишься где-то! Давай! Как ты там один справишься?

— Как-нибудь справлюсь.

— Да чтоб ты там пропал, сволочь!

Он вышел резко, даже не дослушав крики. Дверью не хлопнул. Просто притворил.

Закурил сразу же, как выбрался на воздух. Руки предательски дрожали. Он не знал, куда идёт, просто шёл вперед. Возвращаться не хотелось.

— Будет огонёк, родной? — спросил у него бомжеватого вида мужик, живший с ним в общаге в соседнем блоке. Гриша молча достал синюю прозрачную зажигалку. Пару раз чиркнул. — От души, родной!

Шёл дальше. Под ногами все так же чавкали лужи. Осень казалась бесконечной. Город — чужим. Жизнь — тупиковой. В голове всё крутился разговор с матерью. От обиды сдавливало грудь, но он терпел, только сильнее и сильнее затягивая дым в лёгкие. Хотелось крикнуть ей в лицо всё, но он не мог — слишком любил её, хотя она не заслуживала. Проще было уйти. Поэтому он и шёл. К чёрту куда, главное — подальше отсюда.