Исполнитель протокола

Дверь его комнаты закрылась с тихим щелчком, отрезая его личный, упорядоченный мрак от хаоса чужой жизни. Он сделал глубокий вдох, собираясь с силами, как пловец перед прыжком в ледяную воду. Шаг, еще один. Коридор, пахнущий выпечкой и чем-то неуловимо родным, вывел его в гостиную.

Мать стояла у плиты, напевая себе под нос. Отец смотрел новости по телевизору, а младший брат, сгорбившись над телефоном, беззвучно смеялся какой-то глупости. Картина была настолько идеальной, настолько теплой, что на мгновение его решимость дала трещину.

Он остановился на пороге. "Мам, пап. Леш".

Трое обернулись, и на их лицах было то самое выражение искренней, ничем не замутненной любви, которое причиняло ему самую острую боль.

"Я люблю вас", — сказал он. Слова вышли тихими, но твердыми. Это было важно. Это нужно было сказать правильно.

"И мы тебя любим, сынок", — улыбнулась мать, вытирая руки о фартук. Ее улыбка была настоящей. Он это знал. Но поверх нее, как наложенный кадр, он видел отвратительную, презрительную гримасу.

«Смотрите-ка, он еще и сентиментальность разыгрывает», — прошипел голос в его голове, точная копия голоса матери. «Думает, три жалких слова что-то изменят? Никчемный нахлебник. Работу найти не смог, так решил красиво уйти? Идиот».

"Что-то случилось?" — спросил отец, приглушив звук телевизора. В его глазах была неподдельная тревога.

"Нет, все хорошо. Просто... захотелось сказать".

"Ну ты даешь, братан", — хмыкнул Леша, отрываясь от экрана. "Мы тоже тебя любим, старик".

Искренне. Тепло. Правильно. Но галлюцинация была безжалостна. Брат скалился в ухмылке, полной злорадства. «Надеется, что страховка покроет двадцать лет наших мучений? Пару десятков миллионов за сломанную жизнь. Какой выгодный обмен. Для нас, конечно».

Он заставил себя улыбнуться. Мышцы на лице одеревенели, превращая улыбку в оскал. "Мне нужно в магазин. Скоро буду".

Ложь. Он больше не вернется.

Он вышел за дверь, и ночная прохлада ударила в лицо, принося мимолетное облегчение. Он был одет во все черное. Не из-за траура, а из практических соображений. Так его будет сложнее заметить.

Мысли в голове бились в одном-единственном ритме: надо умереть, надо умереть, надо умереть. Он шел по пустынной улице, и даже карканье ворон, сидевших на проводах, складывалось в этот жуткий приговор. "У-ме-реть, у--ме-реть", — скрипели они над его головой.

Вот она. Зебра. Пешеходный переход на плохо освещенном участке дороги. Идеально. Никаких свидетелей, никаких сомнений в том, что это был несчастный случай. Он дождался, когда вдалеке покажутся две яркие точки фар, несущихся на полной скорости. И сделал шаг.

Визг тормозов, слепящий свет, оглушительный удар металла о плоть.

Но боли не было.

Вместо агонии пришло невероятное чувство легкости. Словно тяжелые цепи, державшие его на земле всю жизнь, разом лопнули. Его тело, подброшенное в воздух, ощущалось невесомым, свободным. Он летел, как птица, расправив крылья, и видел под собой удаляющиеся огни города. Впервые за долгие годы голоса в голове замолчали. Тишина была оглушительной, блаженной.

Хоть бы получилось, — пронеслась последняя, отчаянная мысль. — Переродиться в каком-нибудь паршивом фэнтези. Стать главным героем. Получить чит, систему... Чтобы все было просто. Чтобы все получалось само собой.

И он открыл глаза.

Первым был звук. Низкий, всепроникающий гул, который вибрировал не в ушах, а где-то в самой грудной клетке, в костях. Он лежал на чем-то идеально гладком и холодном. Белый, как отбеленная кость, металл, отполированный до зеркального блеска, уходил во все стороны, сливаясь с туманной далью.

Он сел, подняв голову. И мир над ним заставил его забыть, как дышать.

Там, в головокружительной высоте, двигались части механизма, рядом с которым горы показались бы песчинками. Поршни, каждый размером с башню, медленно и почти беззвучно входили в цилиндры, скрытые в туманном потолке. Конвейерные ленты шириной больше рек несли детали размером с жилые дома. Гигантские шестерни, вращаясь с титанической неспешностью, перемалывали пустоту.

Не было ни солнца, ни неба. Лишь мягкое золотое свечение, исходившее от мириадов полимерных трубок, оплетавших каждую конструкцию, словно сосуды на теле исполина. Свет был, но он не грел. Воздух был, но в нем не было ни единого запаха — ни озона, ни машинного масла, ни даже пыли.

Это было место абсолютной, совершенной функции, и ему, крошечной органической аномалии, здесь не было места. Машины не замечали его. Они были слишком велики, слишком древни, слишком… заняты.

Ровный гул был нарушен тихим, высоким свистом. Что-то приближалось. Из-за одной из колонн, поддерживающих потолок, выплыла гладкая, яйцевидная фигура из того же белого металла. Она парила в воздухе без видимых средств передвижения. Единственной деталью на ее безупречной поверхности был один-единственный круглый объектив, светившийся тем же теплым золотом, что и провода вокруг.

Автоматон завис в метре от него. Объектив сфокусировался на его лице. Наступила тишина, нарушаемая лишь далеким гулом мироздания. Из гладкой поверхности раздался синтезированный, лишенный всякой интонации голос:

"Приветствуем. Системная проверка завершена. Вам повезло. Вы были отобраны для дальнейшего существования в качестве жителя Небес".