Исповедь

Мне…

Мне всегда было трудно начинать, вот честно. Всегда было трудно просто взять и сесть за машинку и начать неторопливо отбивать такт на ее маленьких, давно уже потерявших хоть какие-то обозначения клавишах. Сейчас, думаю, это стало еще труднее.

Я давно уже запомнил что и где находится, даже пресловутое «Ё», что может быть единственной в тексте, могу набрать не глядя, но я теперь не могу заметить ошибки и уповаю лишь на везение. Хотя это уже не важно. Не имеет значение то, сколько я их сделаю и где, а может, и вообще не сделаю ни одной…

Главное — чтобы я успел закончить это до начала паствы в храме.

Знаешь…

Ты была права. Не знаю точно, во всем ли или только в той малой части, которую ты рассказала мне… Не знаю. Твои слова лишь сейчас стали доходить до меня, порождая все новые и новые вопросы, на которые я, надеюсь, получу ответ…

Все больше и больше я стал задумываться, и эти мысли, минуя тропы вбитых и зазубренных догм, что ежедневно вливались в нас Пресвятым Отцом, стали приводить меня к самым разным умозаключениям.

И, вот, знаешь…

Они раз за разом возвращали меня к тебе.

Повернув голову в сторону пика скалы, точно нарисованного чернилами поверх минувших веков, я все еще вижу именно тебя. Помню в мельчайших подробностях, как развивается твое лимонно-белое платье, как блестят на бледной коже, точно детские слезы, морские брызги, и как ты смотришь за горизонт, где воедино сливается эбеновое зеркало моря, отражающее непроглядный мрак небес.

Теперь, о чем бы я не думал, что бы не представлял и о чем бы не жалел, я вижу твои распущенные волосы цвета ржавого метала, и острые ушки, внимающие, наверное, песни вол.

Ты была тогда незабываемо красива, и я еще подметил, что это платье с тонким пояском вокруг талии идет тебе куда больше, нежели тот вычурный доспех, в котором я первый раз тебя увидел.

Будь моя воля, я бы тебе подарил еще и голубое платье, точно под цвет глаз…

Помню, прибыли вы из леса, все в стальных гробах и со знаменами иного бога. Ты тогда еще былав шлеме с терновым венком, из-под которого на уровне лба выглядывали, точно демонические рога, небольшие шипы.

- Внемли же словам истинного посланника Господа нашего Бога! - чуть писклявый голос вашего епископа отдавался звоном в ушах, и даже стекла стонали от его слов. - Присягните же на веру ему, и будут открыты вам двери в Эдем за дела праведные! - наверное, не скажи он это, а просто попроси ночлега или чего вы там хотели, все бы обошлось, но нет…

Так-с.

За окном раздался бой барабанов, означивший начало действа. Он смешивался с быстрой пляской дождя по стальной кровле моей башенки и раскатами грома, перед которыми, я знаю, точно по сигналу барабанщика, вспыхивали мертвенные огни молний.

Он, как всегда, сидит чуть впереди остальных музыкантов, устроившись на обрывке ткани. Вода стекает по его мускулистому телу, обильно покрытому фиолетовыми татуировками. Руки его раз за разом ударяют в большой барабан, обтянутый новой кожей.

Все же кожа с того пухляша, что шел следом за вашим епископом, оказалась в самый раз для этого. Если подумать, много кто еще из вашей свиты пошел на инструменты: нервы стали великолепными струнами для контрабаса, кости - каркасами и барабанными палочками, а волосы с зубами — масками.

Красиво, если посмотреть со стороны, да и владыке нравиться. Любит он, когда каждый удар барабана отдаётся гулким эхом боли, когда нервы, натянутые точно струны, стонут от костяного смычка и когда сами кости-свирели играют предсмертный хрип, создавая великолепную музыку, в которой страдания сочетаются с сыростью дождя и безысходностью.

Позади него, на сыром, потертом от множества подобных ритуалов камне сидели и остальные: пара мелких барабанщиков с тремя маленькими инструментами, фигура с контрабасом, скрипач и еще кто-то из новеньких.

Это действо я видел уже не раз. Я смотрел на него на протяжении всей жизни, из-за чего оно отпечаталось в моей голове, как татуировки, что вырезали на телах музыкантов. И раньше, закрыв глаза, я мог спокойно, по одним лишь звукам, в точности воссоздать его, - чтоуж и говорить про сегодняшний день…

Так. Нельзя отвлекаться от воспоминаний. У меня и так мало времени…

Вы стояли тогда на площади, подле непроглядного леса, глядя на нас сверху вниз. Ваш епископ все продолжал и продолжал истерить, пытаясь призвать нас к покаянию, не замечая, как мы медленно начали вас окружать.

Не могу понять только, зачем на ваших знаменах был изображено то повешенное восьмирукое нечто с четырьмя глазами и улыбающимся до ушей окровавленным ртом…

Вас было просто схватить и отвести на нижние уровни. Да, мы потеряли несколько паломников, но это всего-то пара жертв на пути к истине… Вот только я стал в этом сомневаться, и все благодаря тебе.

Как сейчас помню: вас, со связанными руками, кинули на голубоватый кирпич, освященный факелами и свечами. Вашему епископу тогда еще пробили голову, а остальных просто покидали, как попало. Простым служащим было бы трудно снять с вас эти стальные гробы, в которых мы хоронили самых покалеченных из вас, благо клешни послушников резали их также просто, как и плоть. А ты…

А ты смотрела с ненавистью, готовая порвать каждого из нас. Тогда-то твои волосы и стали ржавыми от крови, перестав быть серебряными. Я ведь тогда просто пришел записать ваши исповеди, как делал множество раз до вас и должен был делать много раз после…

Иногда мне становилось интересно, откуда вы все такие беретесь? У одних уши острые, как у тебя, другие же были с хвостами и длинными мордами. Ох и настрадался я от выдыхаемого ими огня, а сколько перьев перевел! Хотя перья не жалко — еще принесут, а вот машинку было бы очень обидно испортить… Но создания все же становились безопасными, стоило морду сковать. А вот мелкие, с бородами — это просто ад!

Точно не знаю, что они в себя вливают, но у нас ушло очень много времени, чтобы восстановить все разрушенное ими. Да и золота и камней ушло немало, чтобы они отстали…. Но как был рад Владыка, когда мы отдали ему тело одного из них, которое его собратья забыли забрать…

С вами было как-то проще: вы быстро присмирели после того, как один из наших снес якорем голову вашего главного рыцаря, сидели тихо, чуть слышно молясь. Мне даже не пришлось звать паломников, дабы те защитили меня своими хитиновыми спинами.

- Что с нами дальше будет? - спросила ты, когда я присел пред тобой с ворохом исписанных листов. Твои глаза тогда смотрели спокойно, и некая сила сияла в них с необыкновенной мощью.

- Вы станете подношениями нашему Владыке, - без какого-либо интереса ответил я. - Я пришел, чтобы записать вашу исповедь. Нет смысла становиться единым с Владыкой, когда на душе тьма.

- Ты один этим занимаешься?

На каждого из вас у меня отводилось строгое количество времени, из-за чего мне нежелательно было говорить о чем-либо, помимо исповеди. Да, было бы проще взять сюда печатную машинку, но это был дар Владыки, который не хотелось лишний раз подвергать опасности. Он отдал ее, когда паства принесла ему в дар какого-то мастера, толи часы он делал, толи что-то подобное. А взамен мы получили печатную машинку. Сначала никто не понимал, как с ней работать, но потом я освоился.

Сперва я не хотел отвечать на твой вопрос, но, когда он прозвучал вновь, что-то внутри замерло.

Твой голос… Что-то было в нем неземное, что завораживало и манило к себе. Хотелось слушать его, вникать в каждое слово, точно я стою пред Святым Отцом, но ты была иной веры…

- Да, - кивнул я, поправляя листы. - Я единственный. Кто обучен здесь грамоте и мастерству слова.

- Ты записываешь исповеди всех?

- Да.

- И своих? - тогда в твоих глазах блеснул какой-то огонек, но до меня только сейчас стал доходить его смысл.

- Их в особенности, - пару секунд поколебавшись, добавил я более тихо. - Рано или поздно, все мы станем едины с Владыкой…

- Но кто тогда запишет твою исповедь?

Сейчас я буду честен не только с собой, но и с тобой. Этот вопрос застал меня врасплох. Я буду наблюдать, как все они уйдут в воду. Это я знал точно, ибо всегда нужен тот, кто запечатлеет момент восхождения Владыки, именно к этому готовили моего предшественника, и его предшественника, и меня…

- Хочешь, я запишу твою исповедь? - ты спросила это, почувствовав мою слабость.

Глаза смотрели без капли зла. Ты… Ты считала меня ровней. Жаль, что понял это я только сейчас.

- Н-нет, - ответил тогда я, отведя взгляд.

- Ты же не ходишь на службу, я права? - продолжила ты так, чтобы точно никто не услышал.

Если бы звезды умели шептать, то именно твоим голосом они бы это делали…

- С чего ты это взяла?! - я отшатнулся. Перо выпало из рук, и только чудом я не пролил чернила.

- Ты… ты не похож на них, точнее похож, но слабо, - ты знала, как говорить, чтобы никто не услышал, а я, как дурак, повелся на это и приблизился к тебе. - Чешуя, лишний глаз и, думаю, полный рот зубов. Но ты все равно остаешься человеком, хоть и поклоняешься не тому.

Человеком…

Я много раз слышал это слово, но никогда не знал, кто или что это. Всех так называли: и меня, и тебя, да и остальных — тоже, но никто прямо не говорил, как именно выглядит человек.

- Не тому? - с неким отвращением спросил я. Это выражение мне не понравилось, ведь с самого детства я верил в Него, и Он должен был быть истинным. - Это вы все верите не в того! - я чуть повысил голос, и кто-то заскрипел цепями, явно пытаясь подслушать.

Ты тогда одновременно со мной кинула взгляд в сторону звука, но там уже давно висела умирающая фигура, что не дожила бы и до рассвета. Именно из-за этой фигуры я и решил поговорить с тобой…

- Да, знаю, - кивнула ты, искренне согласившись со мной. Это был еще один удар, который ввел меня в очередной ступор. - Мы все не видим всей правды.

- Ч-что?

- Я тоже слепо верила в их бога, - быстрый кивок в сторону тела епископа. - Но я прозрела и теперь вижу всё совершенно с другой стороны, - ты быстро окинула взглядом все пространство вокруг и тотчас приблизилась ко мне, от чего сердце ёкнуло в груди. - Ты тоже можешь прозреть!

- И как? - робко спросил я…

Нет, мне не хотелось делать то, что ты предлагаешь. Я и так давно уже видел истину в великом Владыке и давно уже знал, что именно я стану тем, кто увидит его во время рождения! Я знал это с детства и знал, что именно я буду его приветствовать!

Но теперь я знаю, что ничего не знаю. Я — просто наблюдатель, которому дана маленькая каморка на отшибе, печатная машинка да куча листов и чернил, дабы я записал все, что увижу. Да и даже если бы я хотел как-то тебе помочь, то не смог бы. Не дано наблюдателям сил вмешиваться в ход истории, да и быть частью ее — тоже.

А еще мне больно вспоминать тебя, когда ты только вышла из храма на противоположном мысе. Когда мы говорили последний раз, ты была собой, была той, кто смотрел на меня с неким состраданием, говоря о слепоте мира и о прозрении…

После того, как тебе открыли таинство Владыки, ты перестала быть собой!

Больше не звучал твой дивный голос, а глаза стали пустыми. Пару раз мне казалось, что там все еще бьется тусклый огонек надежды и жизни, а когда ты стояла в тот вечер на краю обрыва, мне почудилось, что ты пришла в себя.

Не скрою, тогда я хотел подбежать к тебе и заговорить, даже сам не знаю, о чем, но я не успел… Ты раскинула руки, готовая взлететь, ветер обдал тебя в последний раз, растрепав волосы, на которые я смотрел точно завороченный, и ты, желая свободы, сделала шаг в вечность…

Эх… Думаю, об этом и хочется выть от безысходности…

Клинок, который ты мне дала, так и не исповедавшись, сейчас лежит на столе, подле печатной машинки. Молнии, думаю, очень красиво отражаются на его длинном холодном лезвии и рукояти из белой кости. Жаль, я не успел его полностью рассмотреть…

- Да снизойдет на нас взгляд Владыки нашего!

Чуть визжащий голос нашего Епископа резанул по ушам. Хоть он и был сейчас далеко от моей маленькой башенки, вот только даже раскатам грома не хватало сил его перекричать.

Он, облаченный в фиолетовый, как чернила кальмара, балахон, расшитый жемчугом и белыми камнями, стоял подле деревянного причала, обращаясь к пастве и к морю одновременно.

Барабанный бой слился в канонаду, в такт которой били молнии. Дождь лил, точно вздутые облака готовились затопить мир. А в это время, расположившись меж музыкантами и Епископом, войдя в некий экстаз, танцевали девушки. По их стройным полуобнаженным телам скатывались крупные капли, задерживаясь лишь на чешуйках, волосы казались тиной, а глаза светились дьявольским огнем.

Самая главная средь них была моей подругой. Думаю, я могу ее так назвать даже сейчас, все же именно с ней я рос и учился…

Она извивалась, точно морской змей, меж капель дождя. Тонкие руки вздымались к небу, резко опускаясь и вновь плавно двигались то вверх, то вниз. Она пела своим пьянящим голосом серенаду Владыке, взывая к нему, суля жертву. А море, тем временем, медленно стало отступать.

Близ отвесной береговой скалы оно стало опускаться вниз, причем где-то вдали, наоборот, медленно вырастал огромный шар, точно гигантская жемчужина медленно поднималась из воды. Сфера почти сливалась с общей чернотой единого с морем горизонта.

Причал скоро повис над ощетинившейся обломками кораблей бездной, грозясь рухнуть в нее. Фигуры на нем, казалось, не заметили сия действия, за исключением одной…

Его, если правильно помню, зовут Эрнест. Именно он был с другой стороны от тебя при въезде в город. Никто даже и подумать не мог, что он выживет и будет удостоен чести Единения с Владыкой…

Он явно смотрит с ужасом, как моя подруга упала на колени, раскинув руки и запрокинув голову вверх, как ее тело начало содрогаться от шевеления чего-то в ее животе. Она обмякла, и тогда ее шею стало что-то распирать изнутри.

Око Владыки появилось из ее раскрытого рта на стебле из щупалец и стало глядеть на Эрнеста не мигая, пока она встала и продолжила танцевать, как ни в чем ни бывало. Ох, и не повезло же парнишке…

Он встретился своим взглядом со взором Ока Владыки и тотчас замер. Даже в кандалах его тело стало медленно извиваться, начиная танцевать, как моя подруга. Цепкие клешни смотрителей отпустили его, и теперь он мог пуститься в пляс, отбивая ритм на свисающем причале.

Эрнест шаг за шагом приближался к самому концу новых балок, которые специально не жалели на ритуальный причал. Одно мгновение, и вот он уже на краю.

Танец, как и музыка, прервался. Море в миг стало идеально ровным, дождь замер и, если бы я мог прищурится, то наверняка смог бы рассмотреть зависшие капли… В наступившей тишине Эрнест пришел в себя, поскользнулся и с тихим криком, что в тишине прозвучал как гром, полетел вниз.

Через пару мгновений по зеркальной глади моря прокатилась волна. Лишь после этого море ударилось о скалы, капли дождя застучали перезвоном колокольчиков, а раскат грома ударил волной, чуть отбросив меня назад. Ритуал был завершен успешно, и Око Владыки вернулось в свое укромное место…

- Да восславить имя твое, Владыка! - вновь запищал Епископ, раскинув руки в сторону моря. - И да буду знать все людишки Истинного Бога!

Людишки…

Снова это слово резануло по уху. Кого вообще можно считать людьми? Да кто это вообще такие? Я надеюсь, ты мне это расскажешь…

Знаешь, я иногда думаю, что наш мир — большая ракушка, а наш град расположен подле самой границы, где сходятся две её створки, а там, вдали, находится жемчужина - яйцо Владыки…

Ладно, мне уже пора заканчивать.

Скоро весь обряд закончится, и они пойдут в храм, что стоит на противоположном холме, прямо напротив моей башни. Ты ведь так, кстати, и не узнала, что он называется Пандемониум…

У меня есть фора в каких-то семь минут, именно столько потребуется им, чтобы заметить мое отсутствие. После этого один из послушников, думаю, тот, с клешнями вместо рук, придет сюда и увидит мое состояние, прочтет, если сможет, текст, и тогда следующим, кому будет суждено пройтись по причалу, буду я…

Эх, мне кажется, я не так тебя понял, когда ты сказала мне выколоть этот чертов глаз. Думаю, ты говорила про глаз во лбу, а не про все глаза… Зато я прозрел, только вот теперь я думаю: прозрел я от того, что ослеп, или из-за прозрения я и потерял способность видеть? Надеюсь, ты мне это расскажешь, и, надеюсь, что чернила еще есть. Да, я заправил машинку перед тем, как это сделать…

Думаю, на этом мне и правда стоит заканчивать. Сейчас я допечатаю этот текст, сложу последний лист к стопке остальных… Хах. Всего-то пара штучек, а ведь раньше я писал куда больше!

Собрав листы, я засуну их в бутылку. Есть у меня хорошая, из которой ни капли не вытечет и в которую ни единой песчинки не попадет, с отменной пробкой. После этого она полетит в море. Точно не знаю, кому предназначается моя исповедь. Может, Владыка найдет ее или кто-то иной, а может, она просто разлетится на осколки во время шторма — не знаю… Знаю лишь, что поймет меня только такой же сторонний наблюдатель, не в силах что-либо изменить.

А я пойду к обрыву.

Раскинув руки, точно как ты перед последним шагом, я глубоко вздохну и, под мирные звуки прибоя, полечу туда, где, раскрыв свои объятия, ждешь меня ты. Ты будешь лежать меж острых рифов, в своем лимонно-белом платье с тонким пояском на талии, а волны будут трепать твои волосы. Скоро я буду рядом, моя Экзи…