Исповедь студента

Тонкий луч утреннего солнца с усилием пробивается сквозь маленькую щель между шторами. Он начинает исследовать пространство помещения стремительно, уверенно. И, в конце концов, укладывается на томик стихов малоизвестного поэта 19 века. Немного выцветший корешок, пожелтевшие страницы и аромат старой бумаги. Неплохое приземление. В воздухе витают крупицы пыли, становящиеся видимыми глазу в свете луча. Где-то за окном просыпается город.

— Юронька, — почти ласково зовет пожилой голос. — Пора вставать, трудяга, всю ночь здесь просидел.

С большим усердием разлепляя правый глаз, юноша улавливает силуэт библиотекарши, который становится всё более четким. Женщина тепло, но с сочувствием улыбается, покачивая головой то ли от досады, то ли с заботливым укором.

— Простите, Лидия Степановна, — прокашливается, стараясь убрать хрипотцу – последствие сна. — Я совсем не заметил, как уснул.

— Да чего ж прощение то просишь, милок? Я о тебе беспокоюсь, поберег бы ты себя. Юнец такой, а молодость свою в этой пыльной библиотеке так и оставишь, — протягивает Лидия Степановна, напоследок махнув рукой, мол, бесполезно нотации читать. Она разворачивается и направляется к выдаточному столу наводить порядок перед рабочим днем.

Окончательно проснувшись, юноша осматривается перед собой, собирает конспекты в рюкзак и встает из-за стола. Голова гудит, мысли проснулись вместе с ним. В привычном темпе они, словно прилив, заполняет его сознание.

Когда-то казавшийся несбыточной мечтой университет, ныне противен. Он вызывает только тревожность и чувство, будто Юра не должен здесь находиться. Это место разочаровывает с каждым днём всё больше. Своим отчуждением и безразличием к студентам, как к личностям.

Хотя тревожность, пожалуй, присутствует с ним давно и отнюдь не только из-за учёбы. Тонны мыслей и переживаний затихают только по ночам, но даже во снах частенько догоняют. Его собственный голос бьёт в голове панику по любому поводу: «я недостаточно подготовился к сессии», «они странно на меня смотрят, со мной что-то не так», «мой ответ точно неправильный, лучше промолчу, посчитают ещё глупым», «завтра надо встать пораньше, сходить в библиотеку, я недостаточно изучил эту тему». Всегда и всё недостаточно, он определённо плох во всех аспектах своей жизни.

Юра бредёт по аллее, расположенной на территории кампуса, и думает о предстоящем дне. Сегодня воскресенье, он собирается сходить в церковь. Накануне вечером юноша читал «Канон ко Причащению» перед занятием в библиотеке. Его родители всегда были и остаются набожными людьми. Любовь к Богу юноше прививали с самого детства, однако, по-честному, он сам не понимает, является ли его любовь к Богу искренней и настоящей. Посещение церкви в воскресенье – привычка, а исповедь – способ высказаться и освободить плечи и сердце от груза. Но сколько бы исповедей ни прошло, груз не спадает с плеч и не уходит из сердца. Он продолжает медленно отравлять мысли, а затем, постепенно, и саму жизнь. Приходит в кошмарах и сидит в голове, растёт, когда Юра остаётся наедине со своими мыслями. Душит. Поскольку о таком юноша не рассказывает на исповеди, не решается. Потому что это его груз, у которого не может быть шанса быть услышанным. Однако всё же хочется поделиться хоть с кем-то, иначе эта ноша его точно задушит. В один день.

Находясь в своих мыслях всю недолгую дорогу до церкви, Юра пытается решиться. В последние недели его груз лежит на сердце особенно тяжело. Юноша не может найти этому объяснение. Возможно ли, что этому послужила недавняя встреча с человеком, лицо которого он так тщательно пытался стереть из своей памяти? Возможно.

В церкви пахнет ладаном и свежей травой, здесь прохладно, хочется укутаться в плед. Служба тянется медленно, стоять тяжело. Слабость в теле из-за недосыпа мешает вслушиваться в молитвы, веки то и дело закрываются. Юра без конца потирает переносицу двумя пальцами и шевелит головой в разные стороны, чтобы не заснуть. Когда подходит время исповеди, он следует к притвору. В голове вспыхивает мысль развернуться и сбежать. Он не хочет говорить, язык не поворачивается.

На этой неделе Юра не грешил: не говорил плохого слова, никого не обижал, помогал Лидии Степановне убирать читальный зал по вечерам и добросовестно молился по утрам. Единственное, о чём ему хочется рассказать, дастся ему тяжело, всё его естество противится этому. Руки едва заметно подрагивают, тело бросает в жар с каждым шагом к притвору. «Может, не сегодня» — пробегает в мыслях. Поддаться этой мысли легко, так и тянет. Тяжело пересилить себя и хотя бы попытаться. А Юру учили преодолевать трудности, пора бы это сделать окончательно?

Юноша подходит к священнику, как только наступает его очередь. Мысли путаются, подступает небольшая тошнота. Он произносит уже привычную молитву: «Благослови, святой отче, покаяться мне, грешному рабу Божию, Юрию». И застывает. Комок в горле сбивает дыхание, мысли скачут, не оставляя попыток сформулировать хотя бы одну жалкую фразу. Юра стоит и смотрит в пол с минуту, пока не чувствует накатывающиеся слёзы. Он делает глубокий вдох, начиная:

– Отче... Мой грех заключается в том, что в последнее время меня всё чаще посещают мыли об убийстве. Каждое утро, как только мои глаза открываются, и каждый вечер, когда я стараюсь уснуть, я мечтаю убить человека. Во снах я вижу, как мои руки сжимают его горло или нож, что лежит у меня в руке, пронзает его тело раз за разом. После этих снов я просыпаюсь с удовлетворением, а осознав, что это был сон, расстраиваюсь. Однако я твёрдо уверен, что в реальности никогда не смогу сделать этого. Более того, я знаю, что не смогу даже пошевелиться в присутствии этого человека. Мои мысли грешны и решительны, но моё тело застывает, словно статуя, покрывается коркой льда, немеет, стоит мне только встретить этого человека или даже краем глаза завидеть его. О последнем я узнал на днях. Я благодарю Бога за то, что не встречал этого человека уже пару лет, однако недавно... – Юра продолжает смотреть в пол, сжимая кулаки, его нижняя губа подрагивает в такт дрожащему голосу. Ему кажется, что стоит только поднять глаза на священника, он столкнётся с презрением и осуждением. – Я не могу простить этого человека и отчаянно боюсь его. Знаю, что Господь Бог наш Всемогущий велел нам быть милосердными, отпускать обиды и не держать зла на врагов и обидчиков своих. Поэтому я грешен, и грех мой велик. Я не умею быть милосердным и чистым сердцем, отче. Господи, прости меня грешного... – юноша тихонько всхлипывает, сжимает губы в тонкую линию и медленно поднимает голову вверх, сталкиваясь со взглядом священника.

Выражение лица служителя Божия нечитаемое, отстранённое. Оно не меняет своего мягкого выражения, еле заметной улыбки, глаза продолжают искриться добротой и человеколюбием. Священник не смотрит с осуждением или презрением. От этого на душе Юры становится ещё более скверно. Он ужасный, мерзкий, грешный человек. Его голова вновь опускается, вжимается в плечи, по щекам всё-таки срываются дорожки слёз. Внутри становится неприятно и тревожно, ладошки потеют, хочется сбежать. Священник же своим привычным, певучим голосом заключает:

– Господь Бог, милосердный и человеколюбивый, да простит тебе грехи твои, по молитвам Пречистой Его Матери, святых Ангелов и всех святых. Раб Божий Юрий, твоя ненависть и злость не идёт из необоснованных побуждений твоих, но от злых поступков человека, о котором ты рассказал. Господь Бог всё видит и да воздаст он всем по прегрешениям нашим. Молись, сын мой, очищай свой разум от нехороших мыслей. Отпусти ситуацию, прости этого человека. Он будет наказан по слову Божию, будь в этом уверен и тебе станет легче. Аминь.

Юра вздрагивает всем телом от произнесенных священником слов. Внутри зарождается зерно злости, ему хочется выкрикнуть в ответ: «Почему же Бог не наказал этого ублюдка до сих пор? Или он не достоин этого при жизни? Он ведь продолжает жить в празднестве, чувствует себя хорошо и радуется жизни!». Но молчит. Священник крестит юношу и подносит к его губам крест, Юра покорно целует его, перекрестившись, и отходит из притвора.

Вся церковь, пропитанная ладаном, погружена в блаженное умиротворение и тишину. Застыв посреди помещения, Юра устремляет взгляд на лучи солнца, что проходят сквозь резные ворота алтаря. Приобретшие форму, они касаются противоположной стены россыпью маленьких треугольников, кажутся осязаемыми и согревающими. Юноша подставляет пальцы под свет, преграждая путь к его укромному местечку на противоположной стене. Дорожки слёз на его щеках высохли и теперь неприятно стягивают кожу.

Выходя из церкви, Юра вглядывается в небо, что вот-вот будет затянуто тучами. Они стремительно плывут с северо-востока, неся весть о скором холодном дожде. Солнце нехотя прячется за ними, не желая отдавать своё преимущество. Ноги самостоятельно берут направление в ближайший парк с озерцом в центре.

В парке Юра устало падает на скамью неподалёку от озера и прикрывает глаза, облокачиваясь. Прохладный ветер юркает в волосы и под одежду, вызывая мурашки. В таком состоянии он проводит то ли десять минут, то ли час. В какой-то момент он даже погружается в полудрёму, но вздрагивает, распахнув глаза, когда первая тяжёлая капля падает на колено. Бежать и прятаться от дождя нет никакого желания. В голове закручивается в снежный ком вереница мыслей. Конечно, исповедь – не сеанс у психолога, это было понятно с самого начала, но отчего-то казалось, что после этого полегчает... Не полегчало. Лишь стало хуже, поскольку в голове начинают постепенно всплывать воспоминания, что тщательно и кропотливо были уложены в самые потаённые уголки памяти, а затем припорошены пылью.

По высохшим щекам с новой силой начинают бежать дорожки слёз, уже активнее и быстрее, тело начинает бить мелкой дрожью, из-за чего Юра обнимает себя за плечи обеими руками, стараясь уменьшиться в размере. Буря эмоций перерастает в истерику, в которой всхлипы становятся всё более громкими. Юре хочется выть, потому что в горле образовывается большой болезненный ком, дыхание сбивается, становясь всё более прерывистым. Изо рта вырывается подавленный протяжный вскрик: «Суука!». На лице смешивается пресная и соленая вода, поскольку дождь уже вступил в силу.

На протяжении всего детства всё свободное время, что удавалось проводить с родителями, выделялось на чтение молитвословов, походы в воскресную школу и совместные ужины, перед которыми обязательным действием было стоять около стола, устремив взгляд на иконы, и читать молитву перед приёмом пищи. Воспитанием мальчика занимались тщательно: кротость, послушание, вера в Бога, хорошие отметки в школе и успехи в музыкальной школе. С первого класса маленький Юра посещал уроки скрипки и вокала, дабы участвовать в церковном хоре. И хотя петь мальчику нравилось, ему не хватало обычных, детских занятий. Иной раз, направляясь в музыкальную школу, он засматривался на соседских ребят, играющих вместе на детской площадке. Юре хотелось побольше родительского тепла, совместных прогулок и чего-то, что не было бы связано в церковью. И хоть каждый раз он ругал сам себя за подобные мысли, никак не мог навсегда избавиться от этого желания. Поэтому это родительское, как ему казалось, тепло, мальчик нашёл в своём учителе по физкультуре.

Частенько задерживаясь после уроков, Юра бежал в спортивный зал, потому что знал, что Михаил Борисович не откажет ему в просьбе поиграть в баскетбол. Мальчику нравился баскетбол за то, что в прыжках и непрерывном беге по площадке с мячом, он находил веселье и свободу. А Михаил Борисович нравился за то, что был добр с ним, всегда хвалил на уроках физкультуры и никогда не отказывался от совместного времяпрепровождении, поддавался в их соревновательных играх в баскетбол и наигранно удивлялся каждому забитому мячу от Юры, поглаживая его по голове.

После одной из таких игр, относя баскетбольный мяч в подсобку, Юра заметил, как его учитель физкультуры заходит за ним и закрывает за собой дверь. Непонимающе взглянув на учителя, он с улыбкой произнёс:

– Михаил Борисович, я справлюсь! Я уже запомнил, где должен лежать мяч. Смотрите, я положил его рядом с самыми надутыми! – Юра указал пальцем на мяч, что теперь покоился на левой полке.

– Да, Юрочка, ты большой молодец. – низким, звучным голосом произнес учитель и махнул рукой, подзывая мальчика к себе. – А поскольку ты большой молодец, в чём я ни капли не сомневаюсь, я хочу попросить тебя кое о чём. Это будет наша тайна. Ты ведь знаешь, что я играю с тобой после занятий в своё нерабочее время? – Юра часто закивал, медленно и неуверенно подходя. Внутри зарождалось нехорошее предчувствие и страх. Тон учителя был каким-то странным, напряжённым, не таким, как обычно. – Поэтому хотел бы попросить тебя об одном маленьком одолжении. Ты ведь знаешь, что значит «одолжение»? Да? Какой умница.

Поглаживая ребёнка по волосам, мужчина продолжал говорить о какой-то благодарности, часто повторяясь о том, что его просьба должна остаться в тайне. А дальше Юра помнит только то, как учитель с нажимом поставил его на колени и звук расстёгивающейся ширинки. А ещё слёзы и частые просьбы остановиться, произнесенные словно молитва. Мальчик не понимал, к кому обращается – учителю или Богу. Однако Бог не помог, он повернулся к ребёнку спиной, заслоняя уши ладонями. Сквозь пелену слёз, Юра косился на лучи солнца, проникшие сквозь маленькое окно подсобки под потолком. Он вглядывался в жёлтую лужицу света на полу и хотел оказаться на её месте в этот момент.

После того дня, Юра меньше стал разговаривать с родителями и просить их поиграть, а на уроки физкультуры больше не явился, сколько бы его не заставляли и не ругали, пока его семья не переехала в другой район, и мальчика не перевели в школу, находящуюся ближе к их новому месту жительства. На вопросы, почему он отказывается посещать уроки, ребёнок упорно твердил одни и те же слова: «У меня болят ноги, я не могу заниматься!». Он не придумал лучше оправдания. А после очередной жалобы классного руководителя о прогулах уроков физкультуры, когда отец за шкирку потащил мальчика в спортзал, Юра описался и расплакался.

Сколько бы ни прошло времени с того солнечного дня, Юра не переставал тихо всхлипывать в кровати, укладываясь спать. В церкви он стыдливо опускал голову перед священником и родителями. Внутри горела обида, боль и наивное, детское непонимание. Лишь спустя годы эти ощущения стали притупляться, но друзей заводить по прежнему не хотелось, как и общаться с людьми в целом, если этого только не требовали обстоятельства. А взгляд каждого человека казался осуждающим, словно весь мир знает о том, какую тайну хранят карие глаза Юры.

Когда дождь закончился, тучи стали отступать, однако ветер всё еще гонял по озеру мелкую рябь. Юра поднялся со скамьи, поморщившись от неприятного ощущения прилипшей мокрой одежды. По дороге в общежитие, юноша наблюдал за проезжающими машинами и спешившими по своим делам людьми.

Каждый человек хранит в себе определённую тайну, Юра в этом уверен. Его же тайна останется его вечным недругом и кошмаром, заставляющим изредка просыпаться по ночам в холодном поту. Она не будет услышана, поскольку в этом нет необходимости. От этого боль и тревога не уйдут. Эти чувства продолжат шагать с ним бок о бок, придерживая под локти с обеих сторон. А яркие лучи солнца, искрящиеся во встречающихся лужицах на асфальте, останутся манящим, но недосягаемым объектом, коим так хочется стать и по сей момент. Было бы действительно хорошо, окажись Юра всего лишь лучиком солнца, освещающим, согревающим и способным принять забавную форму.

Немного выцветший корешок томика стихов малоизвестного поэта покоится на столе библиотеки, за которым уснул Юра. Его тревоги, переживания и боль будут снова тщательно и кропотлива уложены на предыдущее место. Со временем точно будут.