Исправдом

Из автоцикла Прогулки с Пеликанами

Сижу и отрицаю. Отрицаю «всё» италианское, особенно ресторации. Полагаю, что италианские макароны испортили нашего Гоголя. Радуюсь неудаче побега Пушкина из Одессы на пироскафе. Делаю исключение для изделий италианских художников всех художеств да сапожников всех сапожеств. Но вот же – сидим с почтенным профессором Паоло Нори на весёлых руинах некогда славного Милана, свистим в непроваренные макаронины. Отсвистевшись, принимаемся: я, по молодечеству – слушать; Паоло, по старшинству хозяйства – вещать.

- Мне действительно нравятся маргиналы, – говорит профессор, а я догадываюсь о причине его появления в моём балаганчике и начинаю подозревать, что синьор Нори имеет синевато-феодальный австрийский, германский, глубоко зарытый гейдеггеровский корень. – А что касается авторов, – продолжает Паоло, – которых вдруг объявляют сверхважными фигурами, цитатами из произведений которых пестрят книги и газеты и пересыпаны разговоры, модных авторов, на которых все, так сказать, подсаживаются…

Профессор делает паузу, в глазах его пляшут огоньки тарантеллы, я понимаю знак, и начинаю натужно свистеть в патрон макаронины, как в детстве свистел в настоящие патроны калибра семь-сорок пять.

Профессор благосклонно аплодирует и продолжает:

- … то окажется, что это подавленные, измученные, издёрганные люди, уязвимые и нездоровые, сидящие на таблетках (я привстаю, заглядываю под пятую точку: таблеток нет; делаю стойку на руках, дрыгаю на воздухе ногами, демонстрируя здоровье и пяточную неуязвимость), говорят неохотно, от них можно услышать две-три мысли, которые они бесконечно повторяют, как попугаи; они кажутся слабоумными, но, скорее всего, так только кажется, возможно, сейчас просто тяжёлый период, нужно набраться терпения, подождать лет тридцать, а потом, если копнуть поглубже, возможно, и удастся понять, что они хотели сказать, когда опьянение ими уже останется в прошлом, минует даже фаза похмелья; и вот тогда, протрезвев, можно услышать их прямую речь, безо всякой герменевтики; на этом предлагаю закрыть скобку и завершить абзац, который и так слишком затянулся.*

Входит Евгений Замятин – сам, потому в присутствующих не нашлось массы желающих поносить его, тем более – на руках (Ликушин и Нори не масса, увы).

- Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока мы не излечимся от какого-то нового католицизма, который не меньше старого опасается всякого еретического слова. А если неизлечима эта болезнь – я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое… Я так и писал в своё время: я боюсь. Страшная заметка написалась, сотню лет тому, со страху перед юркими авторами, неусыпно следящими за злобой дня. За добром бы следили: добро – вечно.

Усмехаюсь Замятину, наблюдая его в нуль среза макаронины:

- Слежка за добром до добра не доводит. Это изнанка слежки за злом из зла. На чём мир и стоит. Но и нечего, брат, бояться: прошлое всегда было, есть и будет исправимо. И будущее тоже. В нуль со свистком.**

* Паоло Нори, «Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит». М., 2024. С. 117.

** Прочлось днями:

«”Зеркала времени”. Исследователи из Нью-Йорка провели эксперимент и сумели “перевернуть электромагнитную волну во времени”. Волны могут двигаться назад во времени, как будто кто-то нажал кнопку “перемотки” для Вселенной. Это звучит как сценарий научной фантастики. Однако исследование доктора Хусейна Мусса и его командой в Исследовательском центре передовой науки CUNY, США, подтверждает: подобные явления не просто возможны, а уже зафиксированы в лабораторных условиях.

Тем временем другая группа ученых – нейрофизиологи из Франции и Нидерландов – обнаружила: нечто подобное описанному эксперименту уже происходит в мозгу человека».

Вот так – всё в мозгу. Или в мозге? Кто знает?