Истинное умирание

Белым безбрежным потоком, единым порывом мы отлетали от грешной земли. Одни из нас слабели, опадали и таяли, не умея или не желая удерживаться за прошлое. Иные не разжимали когтей, им памятны были земные, навечно оставленные богатства. Они протеснялись в голову потока, туда, где добрая слава расправляла крылья гениев, чтобы вдохнуть их дуновение и удержаться в этом нежном, но неотвратимом в своём окончании полёте ещё хотя бы миг. Но чего люди высокого духа желали сами, я сказать не берусь, ибо сам отстоял от них в неопределённой дали.

Я не страшился конца, печалился только потере близких. Эти нити привязанности до поры удерживали меня в общем потоке, и я не столько наблюдал, как чувствовал исчезновение соседей позади. А затем подоспел и мой черёд.

Это случилось внезапно. Утлый мой зашоренный разум вообразил тёмную лестницу, по спиральным пролётам и многочисленным ступеням которой я безвольно скатывался, пока не достиг самого дна. Угасли последние звуки, ослепли глаза, изгладились из памяти слова, а мысли из разума. Чувства мне были незнакомы. Я никогда ничего не видел, не слышал, не знал. Я не имел образа, а был серой, молчаливой и бесконечной темнотой. Я умер. Моё тело, моё последнее тело пало давным-давно. Я не помнил его скоротечной жизни, мне было безынтересно её вспоминать, а, возможно, я бы и не сумел этого сделать. Но настоящая смерть настала только сейчас. Именно её боялись иные стяжатели, которым как будто было что терять.

Многое ли, малое ли время спустя во мне зародились холод и страх собственной неопределённости. Только смутное воспоминание не единожды пережитого мною в прошлом этого состояния удерживало меня от возвращения в глухую темноту. Я почувствовал тепло другой души.

«Сюда, – безмолвно позвал я. – Иди сюда».

Холод едва ощутимо ослаб, темнота нехотя обратилась сумерками. Теперь я уже мог представить яркий огонёк в центре ладони и ощутить тепло прикосновения.

Вдвоём мы вспоминали слова и образы. На наш голос, на наше тепло из глубин безграничной тьмы вышагивали все новые души. Они протягивали горящие ладони, осознавали себя и присоединялись к нам. Мы продолжали привечать все новых потерянных странников, количество наше стремительно росло. Мы снова были единым порывом. Наш общий голос крепчал, наш огонь одолел холод, а свет победил тьму.

Мы увидели большую красочную дверь. Знание, частицы которого прежде были разбросаны во всех нас, теперь собралось. Мы вспомнили, что находится по другую сторону двери. Мы перешагнули дверь единой мыслью.

***

Мы прильнули к стеклу и замерли. Там, в зале вопросов, в центре пустой мраморной купели стоял претендент. Он поверял историю своей жизни во дворце без утайки, делился домыслами и рассуждал об истинном умирании. Ареопаг слушал бестрепетно, беспристрастно. Могло казаться, на высоких креслах внимают покою лишь только подобные убелённым старцам недвижимые скульптуры. Их губы не разомкнулись. Купель наполнили зелёные воды. Они забрали претендента, забрали брошенную ему вослед корону и иссякли.

Старцы наградили его великой участью в мире живом, но в мире земном.

Мои приятели разочарованно расходились. Я отвернулся от старейшин и сполз по гладкому стеклу, опустившись на тёплый камень. На моей памяти ещё ни один претендент не отворил тайны истинного умирания. Но были и те, кому это всё же удавалось. Они оставались во дворце и становились нашими учителями. Мы выбирали их сами. С наставниками учеников связывали нерушимые духовные нити. За них учитель поднимал учеников к своему уровню. Беспрепятственно могли мы влиться в группы других учителей, но познать секрет истинного умирания могли только у своего наставника. Секрет тот нельзя было озвучить словами, но постичь возможно было лишь самому.

Нередко учителя одаривали нас загадками. Их подарки: истёртые деревяшки, обточенные водой стёклышки, ржавые медные запонки и другие мелкие безделицы имели для нас величайший сакральный смысл. Они были значительными частями наших забытых минувших жизней.

Так, однажды учитель принёс мне резной пёстрый жезл. Ветхая древесина сыпалась в руках, яркая краска шелушилась. Ценности торговой он представлять не мог, но, как я верно предположил, для кого-то он являлся регалией власти. Я перекладывал жезл из руки в руку, наряжался богато и осанисто располагался в креслах. Но не возникало образа и воспоминания – не я был владельцем жезла.

Меж тем соученик мой получил затупленный ржавый нож и точно так не мог подступиться к своей загадке. Он встретил меня в созерцательном безделье. Мы обменялись подарками, и, увидев в своей руке нож, я вдруг вспомнил: не сановником я был, не священнослужителем, – грабителем, так и не выполнившим наказа.

Но на воскрешение памяти, на разгадку многосложных задач учителя я жертвовал многим, непозволительно многим временем. А ведь час мой во дворце был строго отмерян, и по его окончании следовало предстать бесстрастному ареопагу. Возвращаться в мир живых я не хотел. Никто из учеников этого не хотел, исключая одного несчастливца.

Он желал утопиться в купели перерождения, ибо вспомнил безумную бесконечно далёкую любовь. Мы, новоприбывшие, сочувствовали ему. Он истязал себя, исступлённо бился о толстое зелёное стекло зала вопросов, падал на колени, воздевал руки горе и страстно молил высоких старцев о возвращении к прежней жизни. Так точно он мог ждать ответа у беломраморных колонн или парапетов многоярусного атриума, где часто я наблюдал его согбенным и сломленным. Память утраченной любви вернулась к нему прежде, чем он нашёл своего учителя. Некому было ему помочь, ибо в сердце несчастного ни для кого больше не осталось места. Был безучастен его горю и мой учитель. Он говорил, что здесь должно отринуть земные привязанности, но не быть их рабом.

Но порою мрак покидал лицо безумца, его губы разглаживались, и зажигались глаза. Когда я узнал, что от проводников между миром живых и миром мёртвых он получает послания и отправляет их сам, тотчас об этом проведал и мой учитель. Безумец предстал пред грозным ареопагом, а затем его забрали зелёные тёмные воды купели.

Размышляя о его участи, я прошествовал к входным дверям дворца. Высокие тяжеловесные, они открывались вовнутрь, и пройти через них возможно было только снаружи. Однажды они вновь пропустят безумца, но приключится ли это на моей памяти, я не знал.

Двери отворялись: размеренно и молчаливо. Они не выпускали света, а темнота по другую их сторону не смела перешагнуть высокого порога. Створки остановились, и в простенке, в тёмной хляби пустоты между ними я различил яркие красные огни. Они хлынули во дворец, разлились образами и непреложною тропою двинулись на поиски истинного умирания.

Среди них был и прежний безумец. Теперь чело его не затеняли сумрачные думы. Он улыбнулся мне приветливо, но так, будто видел впервые. Он был где-то, когда-то, успел пожить и умереть за время, что шёл я к воротам дворца. Но успел ли он измениться? Он не помнил ни земной жизни, ни себя в этих стенах, но только, как и все мы, пришёл в поисках истинного умирания.

Я стоял пред вратами, но не мог их отворить. Я пытался шагнуть в темноту, но дворец меня не выпускал. Так сидел я на тёплом камне и смотрел в бесконечную пустоту, срок же, отмерянный мне высокими старцами, неумолимо истекал. Я оставил обучение, перестал посещать учителей и общаться с другими учениками. Я начал забывать и то немногое, что знал. Меня стали называть безумцем.

Я полюбил одиноко сидеть подле молчаливого потухшего камина, ибо видел в нём символ истинной смерти. Но как умереть нам, обитателям дворца, если все мы суть свет и огонь и нет во дворце и единого холодного угла?

Часто стоял я, свесившись через перила атриума, и представлял своё падение и смерть. И я решился. Но смерть не подступилась ко мне и на шаг. Я не почувствовал боли, а образ мой остался неизменен, как и всегда.

«Здесь нельзя умереть», – понял я. А затем увидел учителя. Высокий, он навис надо мной улыбаясь.

«Здесь нельзя умереть», – повторил он мои слова и взял под руку.

Ученики прильнули к толстому стеклу зала вопросов. Я стоял в центре купели и поднимал голову.

Высокие старцы, неподвижные словно камни. «Живы ли они?» – спросил я себя. И тут же понял – нет. Вот кто достигли истинного умирания, кто перешагнули условности разума. Я посмотрел под ноги.

Теперь я видел: размерами и формой купель перерождения полностью повторяла облик дворцовых врат. А жизнь за его пределами – суть очищение, выброс чувств, накал которых и определил мой век во дворце. Жизнь за стенами будет лишь коротким миражом, мгновением, которое потребуется мне, чтобы переступить порог и перенестись из одной части дворца в другую. Но если я по-прежнему желаю постичь истинное умирание, то вынужден совершить этот шаг. Ведь чтобы умереть, нужно сначала ожить. Но захочу ли я умирать, узнав жизнь? Этого я не знал.

Терпеливые старцы выслушали мои размышления, затем пол под моими ногами отворился, и я услышал голос:

«Попробуй ещё раз».