История О

— Татьяна Дмитриевна, — сказал Евгений Олегович во время очередного пятнадцатиминутного перерыва на кофе, — я должен вам сознаться в небольшой, но удивительно досадной тайне. Я гей.

Его подруга откусила от круассана и едва заметно повела бровью. Безмятежность, отражающаяся на её лице ежедневно, 24/7, вызывала невольное восхищение.

— Мне, конечно же, очень приятно, сказала она, — но скажите, для чего вы решили поделиться со мною этим маленьким пикантным секретиком? И почему именно теперь? Что это: каминг-аут или неловкая пропаганда ЛГБТ?

Евгению Олеговичу стоило немалого усилия не улыбнуться: его всегда восхищало столь несвойственное русскому человеку чувство великолепного чисто английского юмора, коим сполна обладала Татьяна Дмитриевна.

— Ни то, ни другое, — торжественно наклонив голову ответил он, — как человек благородный я понял, что не могу и дальше держать вас в неведении…

— Как это мило, — снизошла до лёгкой улыбки Татьяна. — Оказывается существуют на свете люди, сохранившие представления о благородстве. О порядочности я даже не говорю…

Она отхлебнула из картонного стаканчика и принялась разглядывать одинокого хипстера, прогуливающего пегого королевского пуделя по Патриаршим прудам за окном.

— Вы сердитесь, — выждав время начал второй заход Евгений Олегович. — Вы имеете на это полное моральное право. Я некрасиво поступил с вами в нашем уже полагаю далёком прошлом.

На лице Татьяны Дмитриевны проступило нечто, напоминающее смертному о человеческих чувствах, но исполненное глубокого достоинства.

— Не молчите, — попросил Евгений, теребя в пальцах перечницу.

— Что вы хотите от меня услышать? — спросила Татьяна, не отрывая взгляда от собаки за окном. Пудель долго мостился и вот наконец-то основательно уселся справлять свои собачьи нужды. Хипстер замер в нелепой позе на одной ноге, стараясь одновременно не заступить на газон и ослабить поводок.

— Говорите что-нибудь. Мне приятно слышать ваш голос. Корите меня за чёрствость и эгоизм. Или просто перемените тему. Я устал всё время чувствовать себя виноватым.

Татьяна Дмитриевна повернула голову и впервые посмотрела на него.

— Евгений, — сказала она, — Олегович. Вы сегодня будто бы сам не свой. Вероятно, полетели настройки программы. Я скажу Дэну, чтобы он поковырялся в софте.

— Ах, прошу вас, — накрывая своими ладонями её руку воскликнул он, — не делайте этого. Обещаю вести себя прилично, и не лезть больше к вам со своими чувствами.

Татьяна посмотрела на его руки, потом подняла глаза.

— Если вам не с кем поговорить, — сказала она, — я с удовольствием выслушаю вас. Только пожалуйста, прекратите эту совершенно неуместную игру в Онегина и Татьяну…

Евгений Олегович выпустил из пальцев её руку и отстранился.

— Как-никак, мы с вами уважающие себя взрослые люди, — продолжала она, — мы — профессионалы. Занимаемся общим любимым делом, во всяком случае для меня. Я очень высоко ценю эту работу и ставлю карьеру на первое место. Мне бы не хотелось, чтобы ваш мимолётный каприз опять разрушил плоды четырёхлетних усилий. Те отношения, которые с таким трудом нам удалось выстроить.

— Но… — сбился Евгений Олегович, — я давно люблю вас. Дело в том, что… и мне казалось. Простите, если я неправильно истолковал ваши сигналы. Я очень дорожу той холодной, разумно очерченной границей, которую вы установили между нами. Просто мне в какой-то момент почудилось, что наши чувства по-прежнему взаимны.

Татьяна Дмитриевна посмотрела на него благосклонно. Она даже улыбнулась.

— Любовь это всего лишь разновидность привычки. По своему малодушию люди принимают её за счастье.

Пудель в скверике закончил свои дела и велело носился вокруг молодого человека, которому наконец-то достало смекалки спустить его с поводка.

— Я не хотел бередить ваши раны, — сказал Евгений Олегович глядя в окно и снова попытался взять её за руку. Татьяна Дмитриевна не отстранилась.

— Не надо мнить о себе невесть что, — сказала она без вызова, — всё давно перегорело. Я совершенно пуста изнутри. В отличие от тебя, меня это вполне устраивает.

Они помолчали.

— Пора возвращаться, — сказал Евгений.

— Пора, — отозвалась она. — Если ты спешишь побыстрее положить конец этой нелепой сцене.

— Оставаться наедине с тобой всегда невероятное наслаждение для меня.

— Ой, — сказала она, делая вид что пытается освободить руку, — только вот опять не начинай!

— Не буду, — пообещал он.

— И зачем было вообще затевать этот разговор? И что, знаменитый плейбой не смог придумать более изящного захода? Что это вообще такое: я гей?!

— Это правда, — ответил Евгений Олегович, продолжая смотреть прямо.

Татьяна обернулась и резко выдернула руку.

— В смысле правда?! Серьёзно? Ну вы, Евгений Олегович даёте! И что же ты все эти годы молчал?!

— Не было желания откровенничать. Ты знаешь, я вообще человек чрезвычайно закрытый. И дорожу своей приватностью.

— А как же эти твои …нескончаемые романы?! Всё для отвода глаз?

— Я никогда не пытался делать что-то, чтобы понравиться кому-то, — ответил Евгений неожиданно чопорно. — Вы бы, Татьяна Дмитриевна могли это понять. Как-никак, когда вы еще были человеком, то знали меня лучше, нежели кто-то другой. Вы говорили, что любите меня. И вам верил.

— Я была по-детски глупа. У вас хватило порядочности не воспользоваться моей детской наивностью. За что я вам безмерно благодарна. Но скажите, ради чего было волочиться за моей сестрой? Если, как вы утверждаете, женщины вам вообще удивительно безразличны?

— Я не говорил ничего подобного. Меня интересуют все люди, как это ни странно может прозвучать. Просто мужчины волнуют меня …несколько сильнее.

— Я ничего не желаю знать о ваших специфических пристрастиях.

— Я всё еще могу быть преданным другом и довольно трепетным любовником. Хоть мои чувства к вам несколько отличаются от того, что этот кобель в данный момент испытывает к предмету своего интереса.

Евгений Олегович кивнул в сторону пуделя, который повстречал на песчаной дорожке бесхозного мускулистого стаффорширда и безуспешно пытался пристроиться к тому сзади. Хозяин пуделя без особого энтузиазма старался им помешать: его совершенно не воодушевляли размеры и клыки чужой собаки.

— Ф-фу, мерзость какая! — брезгливо скорчила лицо Татьяна Дмитриевна.

Евгений ухмыльнулся.

— Я замечательный любовник, — зачем-то сказал он. — Если тебя… Простите, Татьяна Дмитриевна, если вас когда-нибудь заинтересует эта сторона человеческого общения. Уверяю, вы не почувствуете разницы между мною и каким-нибудь кондовым натуралом. То есть вы на себе ощутите эту огромную разницу. В том лишь смысле, что мой опыт превосходит все самые затаённые его фантазии. Я создан на радость людям.

— Евгений Олегович! Если вы забыли, напоминаю: я замужем.

— Да-да, я прекрасно помню. Это у меня в скрипте прописано.

— Вы опять грубо пытаетесь недопустимо сократить дистанцию…

— Вы не поверите, дорогая Таня, — прошептал он, интимно наклоняясь к самому её уху, я делаю всё что в моих силах, чтобы её сохранить.

Его горячее дыхание приятно щекотало ей мочку.

«Откуда у прототипа может быть воздух в лёгких? — рассеяно подумала она и сама себе ответила, — это всё память. Она выстраивает фантомные нейронные сети. А он действительно неплох. А может послать всё к чёрту и закрутить роковой служебный роман? Что они могут сделать с нами? Чем мы рискуем?»

Евгений Олегович ненавязчиво придвинулся ещё ближе. Его силиконовые губы почти касались Татьяниного уха.

Она не отстранилась. В какой-то момент она просто обнаружила, что встала и поправляет юбку.

— Нам пора возвращаться.

— Спасибо за приятно проведённое время.

— А знаешь что?! Гори оно всё огнём! Надо чаще вот так встречаться.

У прототипов часто страдает механическая мимика. Однако эффект Чернова сглаживает многочисленные недочёты, позволяющие на глаз отличить механизм от несовершенного человека. Однако Евгений даже бровью не повёл. На лице его, что называется застыла маска.

— Вот значит как, — проговорил он не шевеля губами. Чтобы понимать друг друга нашим героям не нужно было слов. — Как оказывается нереально легко Татьяна Ларина отодвигает в сторону свои хвалёные принципы.

Бледное лицо Татьяны Дмитриевны залилось краской. «Работает клятый Чернов» — с удовлетворением подумала она, мельком сличая свой образ с отражением в зеркале.

— Вы меня с кем-то путаете, — услышала она собственный голос и посмотрела в окно, чтобы не смотреть на него. — должно быть с пушкинской героиней.

Евгений тоже посмотрел на улицу. К скверу подъехал мини-автозак, из него гурьбой высыпали люди в чёрной форме и несвежих медицинских масках, из-под которых задорно торчали вздёрнутые носы. Они обступили со всех сторон несчастного молодого человека с поводком в руках, который беспомощно вертел головой в поисках поддержки. Пудель оставил свои привычные занятия, скептически посмотрел на окружившее хозяина кодло и рысцой пустился наутёк. Представители правопорядка подхватили мужчину и поволокли в направлении машины.

— В интересные времена мы живём, Таня, — задумчиво провожая их взглядом констатировал Евгений Олегович. — Просыпаешься в одном мире, хотя тебе кажется, что засыпал совершенно в другом…

Решительно и твёрдо он повернул голову вправо и в упор посмотрел на Таню.

— Послезавтра. У тебя или у меня?

— Завтра, — не раздумывая кивнула она. — Я бы предпочла делать это на нейтральной территории.

Брови Евгения незаметно сложились ёлочкой. На высоком лбу проступили три глубокие горизонтальные морщины.

— Видишь ли, Танюша, я уже слишком стар, чтобы мотаться по отелям. Мне как-никак почти двести лет.

— Не надо так заигрываться, — сказала она. — Вспоминай иногда, что ты тоже не тот Онегин.

— У меня нет ни твоей красоты, ни замечательных моральных качеств. И жизнь прожита зря. Короче, ничего кроме того незатейливого образа, который предлагают русская классика, Феликс и «Неокортекс».

— Не заигрывайся, — предупредила она. — За такой либерализм в два счёта могут переписать скрипт.

Евгений молча провожал глазами отъезжающую полицейскую машину.

— На одной из служебных квартир, — сказала Татьяна. — В половине седьмого вечера. Когда всё их внимание будет приковано к вечернему шоу.

— Не боишься оставлять пост в такой момент?

— У меня всё отлажено. Могу вообще не ходить на работу. Нет, не могу. Тогда они подумают, что я не нужна. И эфир посыпется.

— Как много времени потрачено впустую, — сказал Евгений, оставляя на столике чаевые. Мы могли бы провести вдвоём целую жизнь.

— Нет не могли бы. У тебя не прописано в сценарии. И потом, нам ведь некуда торопиться. Мы практически вечны. В отличие от людей.

Последние её слова были обращены в пустоту. Евгений был уже на улице. Он уверенно шагал куда-то в сторону Малой Бронной, удаляясь от кафе и от студии.