История подкидышей

Лобелия Саквиль-Бэггинс детей не любила.

Да что тут говорить, она их терпеть не могла!

Кто-то умиляется пухлым щечкам, сопливым носам и розовым попкам, но миссис Саквиль-Бэггинс просто передергивало от лицезрения младенцев и малышей, что нагло лезли во все дыры, едва научившись ходить. Дети постарше были всегда шумны, неопрятны, невоспитанны и просто невыносимы.

Она не любила детей и не желала их появления. Но, – увы! – участь замужней женщины была предрешена. Но Лобелия нашла способ оттянуть неизбежное и стала пить особые травы, помогавшие отодвинуть ужасное «радостное» событие в своей жизни. Но у злой судьбы были свои планы…

В одну зимнюю ночь в круглую дверь ее норки постучали. За окном стояла темень и стыло завывала метель. Никто в здравом уме не вышел бы из хоббичьей норы в такую погоду. Муж Лобелии похрапывал, развалившись в кресле у ярко горящего камина, и с объемного его пуза медленно сползал плед. И будить мужа Лобелии совсем не хотелось. Ей не хотелось даже прикасаться к нему. И потому она сама пошла открывать припозднившемуся гостю.

Но за дверью… нет, там не было ни одного хоббита, что был бы ей знаком. И незнакомых хоббитов тоже не было. А был сверток из одеял прямо на заснеженном пороге и крошечный, несколькими годами отроду, ребенок с голубыми глазами в пушистой шубке, укутанный поверх нее шерстяным платком.

И больше никого не было.

Делать было нечего. Проклиная Судьбу и валар, мерзавцев, что подбросили ей своих отродьев, она подняла сверток с младенцем и втащила в нору за шиворот второго подкидыша. И они разом заревели. Что было просто замечательно…

Оба подкидыша оказались мальчишками, и хоббитами они не были. Нет, они были гномами! И о том, что к порогу Саквиль-Бэггинсов мерзкие гномы подкинули своих отродьев – стало известно всем к исходу первого дня. Нечего было даже думать тишком избавиться от них. И все мало-мальски знакомые порешили, что значит судьба вручила мальчишек в руки Лобелии и ее муженька.

Ей осталось только кисло улыбаться и тратить на чужих щенков несусветные деньги – на одежду, пеленки и, – конечно, этого ждали! – на игрушки-погремушки.

А младенец орал, заливался визгом, день и ночь. И гадил в пеленки. В пеленки, которые приходилось стирать своими ручками самой Лобелии. И второй подкидыш ревел, звал свою блудницу-мать и лез, все лез куда не надо!

– Гаденыши, – шипела Лобелия сквозь зубы, и бездумно хлопала по губам верещащего младенца, даря крепкий поджопник второму мальчишке.

Детей она почти возненавидела. Они были отвратительны и она не обязана была с ними нянькаться!

– Да заткни им рот! – орал ее муж. – Баба! С щенками управиться не можешь!

От злости перехватывало дыхание.

Оба щенка были засунуты в тесную кладовку, в глубине норы и за крепкой ее дверью надоедливый плач был почти неслышен. И понадобилось время, чтобы выдрессировать старшего – молчать, не говорить, качать колыбель, вытаскивать из-под младенца грязные пеленки, совать тому в рот тряпицу с жеваным хлебным мякишем или рожок с козьим молоком. И если тот справлялся плохо… а справлялся тот понятно плохо по своим четырем-трем годам… Лобелия зло и безжалостно устраивала ему трепки. Крепко вжимала светлую головенку в свои пышные юбки и лупила хворостиной по оголенному заду. Тот глухо выл в ее юбки, оставляя на них свои слюни и слезы, юлил задом и беспомощно пытался прикрыться ладошками от жалящей хворостины…

Он быстро стал послушным и старательным… и будто разучился говорить.

Что только порадовало Лобелию.

*** *** *** *** ***

Они росли почти так же быстро, как нормальные дети хоббитов. И через два года младший вылез из колыбели и уверенно пошел, держась за руку старшего братца.

И аккурат в то же время Лобелию постиг новый удар – она понесла дитя.

– Ах, – умилялись соседки и знакомые ей хоббитянки. – Это вам милость Йаванны, что сироток приютили!

Лобелии хотелось выть, а приходилось улыбаться. Нерожденного еще засранца она уже ненавидела. Вновь пеленки полные говна! Бессонные ночи и нескончаемый рев! Слюни… какое же это проклятье!

А под ногами были еще подкидыши. Она стала еще злее срываться на старшем, щедро даря оплеухи, шлепки и хватаясь за розгу.

– Я что сказала? Что, дрянь? – орала она. – Следить! А ты, дрянь! Я тебе покажу – бабочка полетела!

Он просто ее выбешивал. Будто нарочно пускал младшего лезть в лужу, изгваздаться грязью, а тот еще падал и рвал одежонку… и она хлестала старшего ублюдка по мокрым от слез щекам. И младший рядом заливался испуганным ревом.

– Ты бы полегче, соседи услышат, – опасливо проговорил муж, косясь на открытое окно и это Лобелию отрезвило.

В самом деле, не надобно им дурной славы. Не нужно, чтобы кто-то увидал красные отпечатки пощечин, синяки и рубцы от розги. Но ремень не хуже, а штаны и рубашка все скроют-прикроют.

… Роды пришлись на середину лета. Весь срок Лобелия пила свои травы. Надеялась скинуть плод мужа, но… пришлось рожать. И на свет явился еще один мальчишка, полный соплей, говна и слез. Слабый, как котенок, еле дышащий и тихо-несчастно пищащий… с изуродованными ступнями. Маленькими и изогнутыми, лишенными и пушка шерсти.

Она родила уродца.

Повитуха сказала – если не выпрямить ступни, никогда на ноги не встанет. Бинтуйте ступни к дощечкам, потихоньку выпрямляя… а после до десяти годков пусть обувь носит. Авось, нормальным станет…

Беда с ребенком, плоть от плоти ее, не смягчила Лобелию. И колыбель с младенцем была отправлена в кладовку и качал ее уже подросший, трехлетний Кили. Братец же его, по мнению Лобелии, достаточно подрос для домашней работы…

Подкидыши почти не покидали нору, и выходить им было позволено лишь в сад. А на все вопросы от чужих, она отрезала:

– Нечего по улице слоняться! Мальчишкам пригляд жесткий нужен, а то вон, один в Южном Пределе потоп! Мать не доглядела!

Что тут скажешь? Заботлива в глазах всех была, сладости покупала… детям, конечно же!... и внешне все прилично, все хорошо, все НОРМАЛЬНО.

Для соседей заботлива была.

А мальчишки ее боялись. Даже ее уродец, которого нарекли Лотто, испуганно прятался за спинами подкидышей и мебелью. И первыми его словами были их имена – Фили и Кили. Это Лобелию не трогало. Лишь бы больше НИ ОДНОГО…

Шли дни, складываясь в месяцы и годы. Других детей не было. Лотто нелепо хромал на слабых ногах за подкидышами. Ступни до конца так и не выпрямились. Неуклюжий калека, вновь и вновь падающий, разбивающий лоб и колени с локтями, сваливающий на пол стулья и вещи… выводил ее из себя. Глаза бы не видели!

А подкидыши росли здоровыми. Смотрели в пол и зыркали с опаской. Старший будто от рождения был немой.

Лотто их любил, и все трое были неразлучны почти всегда. И никто из мальчишек не звал ее матерью. Она и не хотела. Нечего! И не заботило, что там чувствовали мальчишки.

– Выродки! Дармоеды! Неблагодарные! – кричала она на них. – Пропади вы пропадом, глаза бы мои не видали! Один рыба немая, другой жердь, третий урод!

А мальчишки молчали. Стояли у стены, втянув головы в плечи, глаз не подымая. Лотто вздрагивает всем тельцем от каждого крика, судорожно цепляется пальчиками за Кили, стоя на подгибающихся ногах… а тот прижимает его к себе, накрывая его уши ладонями. Но тот все одно слышит последние слова, и крупные слезы текут по бледным щекам малыша.

Лучше бы помер… калека!

А окно в который раз не закрыто, и орущая Лобелия не замечает мелькнувшую тень.

Ночью Лобелию будит щелчок в замке ее спальни. Она сонно садится и тупо смотрит на дверь, еще не до конца проснувшись… и слышит шаги. Тяжелые, от которых скрипят половицы… и волосы Лобелии встают дыбом. Мужа в который раз нет рядом в постели. Тот повадился вставать посреди ночи, а затем укладывался в гостиной. И Лобелия, что раньше лишь радовалась тому, сейчас отчаянно жалеет о его отсутствии… Потому что за дверью не он. И Лобелия дрожит, умирая от страха, уставившись распахнутыми глазами на дверь. Сидит, забившись в угол кровати, что стоит у стены, и в ужасе смотрит… и ждет.

Дверь откроется… вот-вот.

О мальчишках нет и мысли.

Животный крик мужа и глухой разрубленный звук наполнен такой жути, что она теряет сознание.

Утром она приходит в себя. В норе тихо мертвенно и все будто кошмарный сон… Лобелия, дрожа, подбирается к двери и долго стоит, вслушиваясь. Но за дверью тишина… и она решается открыть дверь. И ничего. И никого. Только дверь в комнатку, бывшую кладовую открыта…

На матрасе, что лежит прямо на полу, нет спящих мальчишек. А они спали вместе на одном матрасе всегда. Зато есть Отто. Окровавленный, залитый кровью… зарубленный топором.

И Лобелия вновь теряет сознание.

В Шире много потом говорили. Говорили страшное, зло сжимая кулаки. Женщины шипели, мужчины ругались… не на таинственного убийцу. Нет, на Саквиль-Бэггинсов. Лобелия-то с ума сошла, а муж ее поделом убит был. Обижал он старшего подкидыша. Тот аж трясся, стоило тому его коснуться. Почему? А потому… дикое говорили, невозможное.

И никто понять не мог – как же проглядели?

*** *** *** *** ***

– И что же? Неужто убийцу не нашли? – спросил гном.

Бьянка Бэггинс покачала головой.

– Нет, мастер Балин, не нашли. Да и не искали его толком, думаю… у нас народ трусливый.

Девушка горько вздохнула.

– А мальчиков жаль… так жаль, мастер гном! Вдруг и их убили? Так их жалко!

– А что же к себе не взяли? – хмыкнул седой гном.

– Да это когда ж то было! – всплеснула та руками. – Я тогда несовершеннолетней была! Совсем девчонкой. А Лобелию я, как многие, терпеть не могла, и мимо ее норы не ходила. Я и мальчишек только несколько раз и видала… грустно все это!

– М-да… грустно… – пробормотал гном.

– Мастер Балин, а вы не видали… никого похожего? – осторожненько спросила хоббитянка, пододвигая к нему корзинку с печеньем. – Ну, среди ваших? А вдруг?

– Нет, не видал, – резко ответил гном.

*** *** *** *** ***

Соврал он. Да как не соврать?

– Мастер Балин?

Из темноты от стеллажей с книгами и рукописями, хромая, выступил паренек, опираясь на трость.

– Что вас привело?

– О, здравствуй, Лотто! – поприветствовал паренька гном. – Не найдешь мне еще пару карт с Морией?

– А что искать? – неуклюже пожал плечами хромой паренек в мантии писца. – Знаю я, где они.

Он прохромал к ближайшему стеллажу и вытянул с его средней полки пару свитков.

– Вот, мастер Балин, будьте любезны, – протянул писец ему карты.

– Спасибо, Лотто, – поблагодарил Балин. – А братья твои, не скажешь где?

– Фили с господином Торином на плацу, а Кили… Кили белок в глаз бьет. Нравится ему это дело, – спокойно ответил Лотто и, склонив голову к плечу, спросил: – Что-то еще?

– Нет, нет, больше ничего…

Хромой юноша равнодушно кивнул.

– Буду нужен, я к вашим услугам, – и, повернувшись спиной, тяжело опираясь на трость, хоббит поковылял меж стеллажей библиотеки к столам, за которыми писцы переписывали летописи и книги…

Лотто был равнодушен и холоден, бесконечно преданный лишь названным братьям.

Фили был молчалив. Был воином, которого за глаза звали «немой убийца».

А Кили… он казался легким, вот только взгляд его был волчий.

Балин вздохнул, и вышел прочь из залы библиотеки.