It happens

Полыхнуло – просто загляденье. Жаль, некогда любоваться. Они туда, она – прочь. Не поймают, не успеют, торопыги заполошные. Дотла сгорит.

И пусть, и поделом, всем и каждому!

Мысли на бегу мелькали шустрые, вёрткие, маленькие – как она сама сейчас. Шмыг в порталец – и оттуда по стене к потолку, прыг – в другой, успевай только хвост заносить. Всех надула!

Зашлют кого в покои – тьфу! Чтоб приметить, смотреть надо. И знать. А то она дурочка, им показываться? Шмыг до тайного хода – и спасена!

Отец вернулся уж, его присутствие почуяла сразу. И сердито зашипела – не один.

– Ай, да что Совет? Всё то же сборище шельмаков, межеумков, бездельников и балаболов, по счастью, сегодня снова без Первого среди равных. Даром сотрясают воздух и коптят небо. Их болтовня не стоит и крохи твоего внимания.

– И всё же. Выглядишь неважно. Тому должна быть причина, – треклятое чудовище опять приползло терзать отца. Кошмарная женщина обожала всех мучить, не исключая и его.

– Пустяки. Иди сюда, Хризе.

– Бэл! Я серьёзно.

– И я не шучу.

Послышались шлепки, негодующее фырканье мачехи, шорох ткани и глухое ворчание отца. Опять будет концерт. Химерьи вопли госпожи Нитокрис всегда смешили до колик. Обычно сдержанная и строгая, на ложе – куда что девается, блажит, как в пыточной, и безобразничает вовсю. Когда спросила отца, отчего так, он лишь рассмеялся: «От полноты жизни и темперамента». А мачеха велела нянькам унести Хулюд прочь и зорче приглядывать. Выкуси, госпожа! Дочь великого визиря главнее всякой жены в его доме – хоть гаремной, хоть законной. И ходит, где пожелает!

Осторожно выглянула из укрытия – ну точно, любиться затеяли. Ой, умора! В попытках получше разглядеть возню, не удержала равновесие и шлёпнулась на пол. Юркнула в первое попавшееся убежище – просторный бронзовый зольник у камина. Никто ничего не заметил, но до концерта дело не дошло – в двери громко и настойчиво постучали.

Отец шумно выдохнул сквозь зубы пару запретных слов, согнал мачеху с чресел и скрыл халатом темперамент. Госпожа Нитокрис резким движением застегнула полноту жизни на все пуговки и ушла в тень за креслом. Едко и звучно вопросила оттуда:

– Что за срочность? Кто посмел тревожить владыку в такой час?

Уж будто не знает. Её не дозвались, сюда прибежали.

Двери распахнулись, сплюнув на ковёр главную гаремную дуру Хионию. Хулюд дразнила её Спичкой.

– Владыка… Пожар! Владычица… Дети… Всё дотла, никого в живых не осталось!

Ай, славно. Нечего выть по слабым. И вообще, нечего тут.

– Маленькую госпожу там видели…

Да кто видел-то? А если и да, чем докажете?

Отец махнул рукой, и от Спички остались лишь клубы вонючего дыма и жирное пятно на ковре.

– Бэл!

– Тебя что-то беспокоит? – отец устало потёр переносицу. Как они все, должно быть, ему надоели. Зануды, докучалы и ябеды!

Хулюд они надоели ещё больше. И сидеть в дурацкой бронзовой посудине тоже. Хотелось в тепло и уют за воротом у затылка. Отец же обрадуется, когда узнает, что она теперь умеет быть ящеркой. И наверняка разрешит отправиться с ним на Совет. Переступила по нагретой золе и снова выставила мордочку наружу.

Мачеха молчала, копила яд. Когда пауза стала совсем тяжёлой, не удержала груза:

– То, что господин всемогущий визирь не в силах приструнить соплячку. Ждёте, покуда взбалмошный плод хмельного кутежа навлечёт на нас позор? А это неизбежно случится, если продолжать потакать капризам.

От непонятного слова так и веяло весельем. А хмельное — это вкусно, только от него глаза быстро слипаются. Хотя у отца никогда ничего не слипалось, даже когда пил много. И причём тут вообще она?

– Дочери Дома вверены заботам жён. Вы – первая и единственная, госпожа моя. Или та, в чьих нежных ручках державные мужи некогда были послушны и кротки, нынче не в силах совладать с ребёнком?

– Если б то был ребёнок! Дикий зверёныш, исчадие сумасшедшей, прижитое невесть от кого.

Хулюд видела мать на портретах. Настоящая царица, никакая не сумасшедшая. Сумасшедшие в Бездне сидят, слюни пускают, кому надо их таких рисовать? Нарочно гадости говорит, чтоб рассердить. Но отцу хоть бы хны, извлёк из воздуха кубок и бутыль и налил себе хмельного.

– У малышки просто живой нрав. Совета ждёте? Смените нянек. Полный штат бездельниц на щедром жалованьи, дитя занять не могут.

– Не по их плечам ноша. Гвардия и лекари впору, чтоб до егерей не дошло. Никакого сладу с мерзавкой, весь дворец лихорадит от её выходок. По всем законам давно следует…

– Моё слово для неё закон.

– То-то и оно. К чему поощрять болезненную привязанность?

– Не вижу в дочерней любви ничего нездорового. Всё прочее – нрав и малолетство. К вам не расположена? Так будьте любезны, сделайте над собой усилие: рассудите, отчего так вышло. И примите меры.

– Куда уж скудному умишку той, что некогда ошиблась в главном. Сочла, будто Второй когда-нибудь может стать Первым.

Отец осушил кубок одним большим глотком и налил ещё. Он слишком добр с мачехой, возмутительно добр!

– Госпожа моя… – напевная интонация, благодушная полуулыбка, а наклон головы и прищур – ой. – Извольте-ка объясниться.

Но гнусная стерва совсем разгулялась.

– Не желаю. Втолковывать что-либо глупцам – занятие пустое.

– Тц-ц, стало быть, я глупец…

– Тот, кем крутит несмышлёное дитя, достоин званий много обидней этого. Её мать нарочно подкинула эдакий подарочек. И его стоит вернуть. Или выслать из Пандема. Или оставить на Перешейке. Да хоть проиграть в кости никчёмному подонку-зятю…

Кубок в руке отца медленно плавился, золото с шипением капало на столешницу. Приятно запахло палёным деревом.

– Довольно. Не испытывай моё терпение, Хризе. Почти рассвело.

– Как прикажете, владыка. Пусть маленькая царевна изводит наших слуг и ваших детей. Хоть весь гарем спалит, дворец и столицу в придачу. Дети ведь берут замашки не только от матери…

– Прочь! – рявкнул отец уже в пустоту. За креслом никого не было.

Стряхнул с пальцев остатки золота, тяжело поднялся и твёрдой поступью направился к балкону. Скользнула за ним, навстречу утренней прохладе и первым солнечным лучам. Отец ничего не делал, просто стоял и молча смотрел на восходящее солнце. Хулюд тоже притихла и залюбовалась – гордый, грозный, спина прямая, длинные волосы треплет ветер. Глаза только нехорошие. И пальцы кривятся. Сжимаются и разжимаются, будто лапы хищной птицы, терзающей добычу.

В такт этим движениям ткань халата шла рябью – то и дело покрывалась множеством чешуек, а потом снова становилась гладкой.

Шмыгнуть ближе и уцепиться не успела – полы халата разошлись, взметнулись крыльями – отец одним движением перемахнул через парапет и рухнул вниз.

Перекинулась, добежала до самого края и застыла, не в силах издать ни звука. Какой же он красивый! Ужасно, немыслимо, непредставимо красивый! В печку Совет! Пусть лучше возьмёт её туда, к облакам!

Золотой змей с пронзительным криком взмыл в небо и понёсся над крышами, оставляя за собой огненный шлейф и тучи искр.

Хулюд счастливо улыбнулась и помахала ему вслед.

***

Всем хорош парк при Осеннем, однако нормальные черепахи там не водились. Нормальные черепахи – создания маленькие, потешные и совершенно безвредные для всех и вся, кроме зелени в огородах. В сезон брачных битв ужасно шумные, сшибка меж самцами всегда шла нешуточная. Грохот поднимался такой, что двуногие порой не выдерживали, брали большие корзины и выдворяли бойцов из своих владений. Неутомимые воины упорно возвращались обратно и продолжали испытывать на прочность свои панцири и терпение селян.

Зато потом самки любезно зарывали в песок потомство победителей и более его судьбой не интересовались. Может, потому яйца столь вкусны – лучшее от лучших ведь, всё по закону жизни. Алерт очень уважал закон и черепашьи яйца.

А вот бешеные твари из пруда – какое-то отклонение, ошибка природы. С удовольствием проредил бы их поголовье, но где несутся, так и не обнаружил. Зато обнаружил, сколь резво выпрыгивают из воды, норовя выпотрошить и обглодать. Хамство, сплошное хамство – и никаких яиц. Возможно, кровожадные мерзавцы не откладывали их вовсе, а зарождались на дне прямо из ила, водорослей, скверны и безумия.

Алерт фыркнул, гоня прочь неприятные воспоминания, и продолжил раскопки. Скорее из азарта, чем от голода – съеденная кладка была не первой. Что ж, дурно быть жадным. Раз лакомство иссякло, настало время для отдыха. Пустоши в предрассветных сумерках – зрелище величественное и прекрасное, лучше насладиться им и как следует выспаться, чем возвращаться в свои владения. Если вдуматься, здесь ведь тоже его владения. Слава Великому за безграничную щедрость!

Ещё немного усилий – и старая нора расширилась и углубилась, сделавшись достойным местом для ночлега наместника Того, кто подарил лисам мир. Алерт свернулся в клубок, прикрыл нос хвостом и смежил веки. Едва задремал, как чуткий слух уловил неясный шум поблизости. Кому в такой час понадобилось бродить по Пустошам и тревожить его?

– Чем тебе не полигон! – Алерт чуть не подпрыгнул, узнав голос Великого. Судя по интонациям, божество достигло того градуса вдохновения, при котором обычно случались самые удивительные чудеса. – Вон простор какой, разве мало?

– Сойдёт, – второй голос принадлежал брату Великого и звучал столь же увлечённо. – Только учти, расчётный объём высвобождаемой энергии больше обычного, а до города рукой подать.

Он-то что тут забыл? Мало ему собственной колонии, опять лезет на чужую территорию, сволочь серебристая.

– Сверяли три раза в четыре глаза, за барьер не уйдёт. Прицел поправь, перестраховщик, – послышался тихий скрип отвинчиваемой крышечки и дробное бульканье.

– За успех! – снова бульканье и шаги. – Если выгорит, можно будет применять практически на любой Пластине, где есть базовые условия. И никакой дополнительной нагрузки на несущую конструкцию.

Алерт подполз к выходу из норы и осторожно выглянул наружу. Что на слух, то и воочию: расположились в стороне от его укрытия, но были отлично различимы: Великий, бурно жестикулируя, продолжал наставлять своего брата, а тот осмеливался с ним спорить. Вскоре от простых слов перешли к терминам. Загадочным и красивым, но по большей части непонятным. Алерт не единожды пытался смекнуть, отчего полное разумение всего сущего в его башке вдруг сменялось какой-то беспорядочной мешаниной. Смыслы без предупреждения распадались на кусочки и собирались воедино совсем иными. Последствие благословения Великого, должно быть. Эхо божественного разума, рябь на глади бренного, вызванная ветрами Хаоса.

– Хватит трёпа, – постановил Великий в ответ на очередной заковыристый пассаж брата. – Вкусовщину свою девкам в ложнице будешь навяливать, у тебя на ней и так вся держава слеплена. Главное – общий принцип.

– Совершенно никаких различий меж художником и матросом, если оба с кистью, – скривил морду Серебристый. – Да-да, понял твою глубокую мысль, примат общего принципа.

Сумерки медленно рассеивались, но солнце не спешило показываться из-за горизонта, будто тоже засело в своей норе и наблюдало за братьями. Смотрелись комично, встали друг против друга, будто драться собрались.

Воздух над их головами едва заметно подрагивал, остро и резко запахло грозой – явные симптомы надвигающихся чудес. Дальше могло произойти что угодно. Разверзающаяся под ногами огненная пропасть, вырастающая из крохотного камешка огромная гора, глубокая трясина на месте цветущей лужайки, метеоритный дождь, ледяная буря в джунглях…

Ничего такого, вроде бы, не намечалось. Просто становилось всё теплее и теплее, от песка теперь исходил почти дневной жар. Алерт ощущал нутряную дрожь земли не только лапами, но и всем телом. Но любопытство победило, желание забиться поглубже во тьму убежища было посрамлено.

В недрах под барханами что-то огромное продолжало биться и сталкиваться, снаружи тоже началась полнейшая кутерьма – сквозь прежний пейзаж проступали диковинные картины, сменяющие друг друга так быстро, что разглядеть ничего толком не выходило.

– Да не тяни ты! – заорал Великий. – Одно не поставим – всё слетит!

Серебристый в ответ лишь оскалился и глянул с вызовом:

– Или узнаем, чья возьмёт?

– От ты лудень брехливый!

– Ну айда?

– Жилы не порви, вседержитель!

– Становую проверь, вон как трещит с натуги!

Всё вокруг по-прежнему плыло, двоилось, вращалось и преломлялось до рези в глазах. На очередном витке братского препирательства грани существующей реальности вспороли ткань непроявленного, и эта прореха извергла мощный магический вихрь. Свободная энергия в мире бренном обернулась огненным шквалом и полетела в сторону Осеннего.

Солнце, наконец, утвердилось на небесном престоле, и в его беспощадных лучах братья совсем растеряли державный вид. Морщились, кривились, но выставлялись.

– Паритет, чтоб его, – Великий сплюнул и поскрёб лапой затылок.

Серебристый задумчиво кивнул, но заговорил о своём:

– Внешний барьер требует серьёзной доработки. Ценное знание.

– У меня столица горит по твоей дурости!

– Что послужит ей много к украшенью, братец. Заодно проверишь эффективность подданных, раскроешь каких-нибудь заговорщиков… В результате сплошная побочная польза, посему считаю, что оказал тебе услугу.

– Буду должен, – буркнул Великий, но прозвучало это без малейшего оттенка благодарности.

– Всегда пожалуйста.

С этими словами Серебристый растворился в воздухе. Великий же пошарил по карманам и, не найдя искомого, недовольно проворчал:

– Ещё и флягу спёр, выжига.

Алерт сочувствовал Великому. Всем сердцем и всей душой. И потому не стал беспокоить даже по воле народа. Пустошные молча дрыхли, парковая колония тревожных сигналов не подавала – обычные чаяния и нужды, не более. Ну слышали какой-то хлопок, что-то куда-то пронеслось, землю тряхнуло пару раз. А вот чем дальше от окраин в центр – тем сложнее. Какие-то чудеса в небесах – то ли змеи огненные, то ли птицы, то ли всё сразу. Лисы с того не погорели, их не касается, так что внимания этот зоопарк не заслуживает. Эффективность подданных на высоте. Алерт благословил и наставил паству, восславил полное отсутствие в его жизни нахальных братовьёв-соперников, и наконец отошёл ко сну.

***

Асмодею хотелось. Хотелось упорно, мучительно и неотвязно. Но он никак не мог сообразить, чего же именно. Прихотливые извивы потолочной лепнины и набухший хрусталём тяжёлый бронзовый светильник движению мысли не помогали. С трудом повернул голову – пламя горело так же ярко, как накануне вечером. Лайле очень нравился здешний камин, она любила нецахский мрамор за удивительное сходство с оттенком своей кожи. Для неё и ваял, из цельной глыбы.

Его богиня возлежала на левом боку и глядела в огонь. Ей никогда не надоедало это зрелище. Отсветы магического пламени украшали длинные кудри Лайлы царственным пурпуром. Неподвижная, безмолвная, среди золотистых шкур сама как редкий хищный зверь с пышной гривой и гибким сильным телом. Сосуд неистощимой чувственности, укрытый драгоценным покрывалом. Тяжесть и жар этой густой волны мгновенно воскресли в памяти, приведя с собой долгожданное озарение: подкрепиться, срочно подкрепиться! Треклятая слабость сковала все члены, кроме одного. Приятно, а всё ж негоже, если Лайла опять управится сама. Эдак грядущие забавы окончательно приобретут с его стороны убогий характер бездеятельного созерцания, а на долю Лайлы и вовсе останется отчётливый душок самоублажения об покойника.

Кликнул слуг, приказал подать кальян.

– Поиздержался, милый? – Лайла не повернула головы, но он слышал её лукавую улыбку.

– Берегись, царица мотов, – Асмодей рывком сел, привалившись спиной к низкому столику. – Моей казны тебе вовек не истратить. Который час?

– Самое время для утренней чаши, – пламя в камине вспыхнуло ярче, Лайла легла на спину и лениво потянулась. – Недурно бы фалерна.

Да где эти бездельники, пятый угол окучивают в две лопаты?

Остолопы наконец приволокли кальян. Здоровенный напольный вместо изящного небольшого. То ли толком не проснулись, то ли не проспались, но ошибку осознали, едва ступив за порог.

– Ладно, тащите сюда, – и быстро за вином! – велел Асмодей, благосклонно глядя на нерадивых детей Дома, застывших в ожидании кары. – Промахнётесь снова – скормлю котятам.

На сей раз угадали, хоть и знали, что не скормит. Здешние его любимцы, ручные львы-альбиносы Аваль и Тани заслуживали лучшего. Если бы кормил всякой бестолковщиной, давно издохли бы от изобилия. К тому же на время визитов Лайлы всегда выпускал зверей на прогулку. И им на пользу, и жертвой очередного каприза Лайлы пасть не рискуют. Золотая красотка Тезора очаровала её с первого взгляда, и теперь шкура тигрицы лежала у камина среди других подбитых бархатом трофеев.

Пока Лайла смаковала вино, Асмодей занялся кальяном. Суть этого искусства имела близкое родство с правилами артиллерийской науки: охотно укладывалось в нехитрую максиму «как зарядил – так победил». И после первой затяжки Асмодей решил быть совершенно беспощадным в своём милосердии.

– Боишься? – вдруг спросила Лайла.

– А стоит?

– Надолго оставлять дела Совета без присмотра не следует никому, даже Шемалю.

– Пустячная тревога. В отсутствие Первого среди равных дела в надёжных руках Второго. Пуще прежнего мостит свою золочёную задницу в председательское кресло. Кажется, моей ставке не суждено сыграть – сила любви не исцелила мошенника от тяги к присвоению чужого.

– Безнадёжно больных этим недугом всегда больше одного, – Лайла недовольно сморщила носик. – Так-то ты служишь своей богине, жрец? Где ритуальный дым и жертвенные возлияния?

– Прими и пощади! – Асмодей затянулся поглубже и выдохнул в сторону возлюбленной густое облако дыма. Она рассмеялась и отобрала мундштук.

– Богиня дарует тебе прощение! А великим дуракам и дурам, мнящим себя мудрецами, повелевает: пожрите друг друга, да не поперхнитесь!

Новую порцию жертвенного дыма они поделили пополам, то есть поровну. В ответ на решительное наступление богиня прикусила своему жрецу нижнюю губу и отпрянула. Взглядом указала на пустой кубок. Когда налил в него вина с горкой, не полегчало.

– Ты промахнулся. Снова. Твоя оплошность требует воздаяния.

Обычную церемонию гневно отпихнули прочь.

Да что ей, в самом деле? Дуэль со всем Советом? Свежих устриц со скал близ Мессары? Яблок печёных из Эдема, удов перчёных из Пандема?

Сам виноват, не выдержал, озвучил. Ответом не насладился.

– Богини скромны. Ведь и самые бедные могут поймать птицу в дар… Принеси мне феникса.

От таких известий Асмодей немедля припал к фалерну. Без него продолжать беседу стало сложновато. Мужская природа настойчиво требовала продолжения забав, но если уж Лайле что-то втемяшилось в голову…

Переборол насущное стремление и попробовал воззвать к разуму:

– Любовь моя, на кой тебе сдался треклятый огненный попугай?

– А тебе твои тигры, львы и прочее зверьё?

– Они вполне безобидные и совершенно обычные, ни капли магии. И нет никакого запрета на их ввоз на Пластину.

– А я как раз хочу чего-нибудь необычного и магического! Только представь, как красиво смотрелась бы золотая клетка в моих покоях. А в ней – маленький символ обновления жизни в вечном огне…

– Какая клетка, в каких покоях? Это ведь не соловей, Лайла.

– Вы прямо сговорились! Шемаль отказался подарить мне своего красавчика. Я так хотела радоваться его трелям каждое утро на рассвете, но нет! Гнусный скаред спрятал от меня бедное создание. Томится теперь невесть где, если ещё не погибло от тоски.

Ну, хоть что-то прояснилось. Поют пернатые засранцы действительно неплохо, но репертуар имеют ограниченный – о любви или о собственной неприкосновенности. Гипнотической руладой любого хищника вынудят отпустить их восвояси. Вдобавок воспламеняются – по тем же поводам и вовсе без оных. С одним таким кочетом уже хлопотно, а если их будут стаи?

– Поверь, птица жива, здорова и всем довольна.

– О, милый, как ты меня обрадовал! Значит, я смогу наконец получить то, чего мне хочется. А после – лишь после! – по достоинству вознаградить тебя тем, чего так страстно желаешь!

– Выкрасть птицу? Ты с ума…

Лайла накрыла его рот ладонью, в глазах появился знакомый шальной блеск.

Подставленные губы и пара нежных, но мучительно мимолётных прикосновений окончательно лишили сил спорить. Хватило только на хриплый выдох:

– Хорошо!

Лайла с довольным смехом оттолкнула его и принялась разыскивать свои шелка.

– Ты говоришь ужасные вещи, Шамад! Мы просто посмотрим, как он там.

Хаос милосердный, всего-то?

Асмодей резво накинул халат и открыл портал.

– Прошу, моя богиня!

***

Крыша Осеннего встретила их приятной прохладой и полной тишиной. Даже песок не шуршал под босыми ступнями, а ветер отвесил Асмодею бодрящую, но совершенно беззвучную пощёчину. Координат не спутал, на защитный барьер и вуаль тишины для авиария Шемаль не поскупился – фонило на подступах, а обнаружить мог только тот, кого привёл сюда сам. Если был достаточно ловок, разумеется.

– Куда ты меня притащил? – Лайла весьма чувствительно ткнула его в спину, в голосе прорезались нотки недовольства.

– Немного терпения, – попросил скорее с издёвкой. Томить его безнаказанно нельзя даже желаннейшей из женщин.

До рассвета оставалось всего ничего. В лучах восходящего солнца и жарком золоте кудрей Лайлы, размётанных по спине, вид на столицу будет поистине роскошным.

Вскользь нащупал невидимую преграду, сосредоточился – поймал! И вот стеклянный купол послушно возник въяве под его ладонью. Не так уж сложно, а, друг и учитель?

Распахнутая дверь обдала влажным теплом – особые условия требовались в первую очередь буйной растительности. Самого опасного жильца заметил сразу, дремал на своём обычном месте и при их появлении даже глаз не открыл.

– Он будто тлеет изнутри, цветом похож на чёрный опал! Почему я не видела его таким?

– Пообвык, успокоился, – уклончиво ответил Асмодей и невзначай приобнял возлюбленную. Но она успокаиваться не пожелала.

– Вели ему спуститься.

Брачный посвист заставил феникса открыть глаза. Не обнаружив ни соперника, ни самки, принялся с интересом разглядывать визитёров.

Асмодей свистнул снова, и поганец послушно слетел на подставленную руку. Перчатку с успехом заменила ткань халата, колпачок – магия. Погладил опалесцирующие перья под клювом – жаль, не на всех неуступчивых действует безотказно.

Лайла коснулась хохолка феникса, к чему тот отнёсся вполне благосклонно – проворковал что-то и переступил с лапы на лапу с явным намерением перебраться даме на плечо. Даже оперением поярчел, охальник.

– Остыньте, милсдарь. Она со мной, – усовестил кочета Асмодей. Феникс ответил короткой нежной трелью – то ли решил прочистить горло, то ли послал куда. – Пойдём на воздух.

Вот, всё как ты и хотела – первые лучи, любовные песни…

– Ты правда украл бы его для меня?

Тысячу раз! Свернул башку, зажарил к столу, набил чучело. Да хоть усыновил бы!

На сей раз Лайла не противилась, всячески поощряя его к желанному ответу. Довольно мешкать, хватит слов. Поймал плутовку и выдохнул в податливые губы. Дорожкой поцелуев сошёл к укрытой влажными шелками груди, ощущая, как подрагивает стан возлюбленной. Пока его дразнила, сама извелась, глупая…

– Шамад! – сквозь лихорадочный жар и тяжёлую истому пробился восхищённый возглас Лайлы. – Как это прекрасно!

Недоумённо всмотрелся в лицо, проследил за взглядом и понял, что бурный восторг вызван отнюдь не его решительным наступлением.

Высоко над парком металась маленькая яркая точка, выписывая в синеве огненные пируэты и рассыпая снопы искр. И быстро удалялась в направлении города. Удрал, скотина. Лайла его, что ли, так раззадорила?

А это ещё что? Над Пандемом сегодня занималась очень странная заря. Асмодей с силой потер глаза, резко утратив интерес к ласкам возлюбленной: от столицы прямо на них шёл огненный вихрь.

Послать сигнал не успел. Подземный толчок сотряс дворец, и был настолько мощным, что ощущался даже здесь. Били с Пустошей, совсем близко. Слава Хаосу, защита устояла, но волна пламени захлестнула барьер и покатилась в сторону Пандема.

То, что казалось огненным вихрем, приобрело очертания… нет, не дракона. Крылатый змей пёр в лобовую почти до последнего, но успел заложить лихой вираж и пройти выше слепящего шквала. Взревел и понёсся дальше, взяв курс на Перешеек.

Лайла была полностью поглощена созерцанием. Ноздри подрагивали в предвкушении, на губах играла мечтательная улыбка. Следила молча, неотрывно, жадно. И, похоже, была единственной, кого всё происходящее искренне радовало.