Иван Ильич

В час заката, когда низкое солнце клонилось за пустые поля, поезд грохнул вагонами и со скрипом остановился. Станция была небольшой: поросший сухой полынью деревянный домик глядел пыльными окнами. На перроне никого не было. Иван Ильич, куривший в дверях вагона, вздохнул:

«Зачем только останавливались? Кому нужна эта дыра?»

Даже проводник, видимо, задремавший, не вышел из купе.

Стояли долго. Иван Ильич докурил, и нет бы пойти в купе, всё стоял у дверей. Унылый пейзаж напомнил о детстве: такая же была станция, где работал отец, и также кричали журавли в прозрачном осеннем небе. Он приезжал на тряском велике с обедом из дома, и отец ждал его на пыльной дороге.

– Бать, сегодня борщ!

Они расстилали газету на дощатом столе и вместе обедали. Пахло сеном и дымом. Где-то жгли костры.

– Бать, может тебе снова жениться?

– Зачем, сынок? Пустое это.

– Как зачем? Обеды бы тебе не бабушка собирала, а жена.

– А бабушка что, невкусно варит?

– Вкусно, конечно.

Не говорил отцу Иван Ильич, тогда еще Ванятка, что грустно ему одному в избе сидеть. Никто по голове не погладит, не скажет, что он молодец, вон сколько дров натаскал. И ладно, если бы мама умерла, нет, ушла. Уехала в город с офицером Лисицыным, лишь поцеловав Ванятку на прощание.

– Не грусти, сынок. Пойми, не могу я здесь. Когда-нибудь поймешь.

Иван Ильич так и не понял. И тот осенний поцелуй сухих маминых губ еще долго помнил. Стереть его хотелось со щеки, но не стирался, будто намертво приклеился. Долго потом Иван маму не видел. А однажды, когда отца уже не стало, и сам он, едва окончивший институт приехал в родное село, то нашел на крыльце письмо. Мама звала его попрощаться.

Приехал. Муж ее тогда уже погиб, и мама жила одна, в узкой квартирке окнами в парк. Измучила маму болезнь, истрепала.

– Большой ты какой вымахал, Ванятка. Радуюсь за тебя. Выучился, человеком стал. А я вот не стала. Прожила — и вспомнить нечего. Только помню, как ты родился. Такой смешной был, волосики пушком. Теперь только такое вспоминается.

– А что врачи говорят? – спрашивал Иван, не зная, о чем говорить.

– Говорят, пожила и хватит. Ты лучше о себе расскажи.

Он что-то говорил, а она слушала. Осень швыряла в окно сухие листья, бился в рамы ветер и требовал впустить. Под утро она умерла. Ваня закрыл маме глаза и легонько коснулся губами щеки. Вернул поцелуй.

Поезд тронулся, и колеса, ударившись в стык между рельсами, взвизгнули. Наконец-то. Иван Ильич вернулся в купе, накинул на плечи колючее одеяло и сразу уснул, убаюканный мерным стуком. Наутро он спросил у проводника:

— А что за станция была ночью? Стояли так долго. Обычно, только на узловых по сорок минут стоим.

Проводник Артур, молоденький парнишка, недоуменно переспросил:

– Не было остановки, перепутали вы. Только через час ближайшая станция. Там можно выйти. Чаю принести вам?

– Да, неплохо бы.

Не было станции. Выходит, приснилось ему? Давно уже нет ни отца, ни матери, да и его жизни осень настала. Мама перед смертью думала о нем, а он сейчас о ней вспоминает. Надо было сказать ей тогда, что любит, и что не обижается… Наверное, она знала.

Когда проводник принес чай, Ивана Ильича уже не стало.