Иваново жилище

— Не хочешь по хорошему, будешь по плохому!

Иван не остановился, не ускорил и не замедлил шага. Взялся уходить, так уходи, и нечего слушать прощальных проклятий. Одно не подумано: куда уходить? Из города он бежал воровским манером, временами будто слуга по делу посланный, а где на четвереньках полз сквозь заросли бурьяна. Прошёл мимо выморочных пригородных селений и малых деревенек, никому не попавшись, целёхонький, как вчера родился. Народ по деревням живёт жадный, руки у них загребущие и липкие. Таким только попадись, из батрачества не выберешься. Для житья следует искать место подальше от города.

— Бац! — колотое берёзовое полено тяпнуло его по затылку. Хорошо овчинная шапка уберегла, а то и без головы мог остаться.

Не останавливаясь, Иван зацепил рукой полено, пробормотал как бы про себя:

— Спасибо Пахом Гордеич за подарочек.

Вот так. Теперь второе полено Пахом швырять не будет, и сам следом не побежит. Иван тоже кое-что понимает.

Как и многие жители города, Иван был подкидышем и воспитывался в детском приюте. Детей там кормили и даже чему-то учили, но, главным образом проверяли, не прорежутся ли у них какие-то особые свойства. Большинство Ивановых однокашников вообще никаких свойств не обнаруживали и даже двор мести были неспособны. Их сходу записывали в холопы, а учили, так, для вида.

Иван учился старательно, но учение впрок не шло. Как говорится: смотришь в книжку, а видишь шишку. Такие попадали в люди дворовые, по сути те же холопы, но владеющие каким ни есть рукомеслом. Иван с малолетства строгал деревяшки и потому попал в плотники.

По окончании бессмысленной учёбы Иван предстал перед высокой комиссией, которая не нашла в нём никакого волшебства и чародейства, а плотницкое умение подтвердила и, выдав топор, выпустила в широкую жизнь.

Конечно, куда лучше если бы ему достался набор стамесок, а то и штихелей, но это инструмент скорей гравировщика, а не плотника. С другой стороны, достался бы скобель или струг, что тогда? Топор, во всяком случае, инструмент универсальный, в опытных руках может изготовить, что угодно, недаром, слова «топорная работа» есть лучшая похвала мастеру.

Широкая жизнь, которой поманили Ивана, на поверку оказалась сплошным обманом. Явился барин, нажравший себе обширное брюхо, и объявил, что Иван будет работать на него.

Иван пригляделся и новоявленного хозяина узнал. С Петюхой они вместе жили в приюте, только учился Петюха хуже, чем никак. Не мог даже в уме косые сажени в простые перевести. А без этого плотнику никуда, разве что в дровосеки. Все задания за тупицу выполнял Иван и, случалось, давал ему за непонимание щелбана в дурацкий лоб.

А потом Петюха исчез. Говорили, что прорезались у него колдовские способности, да такие, что и у одного на тысячу не сыщешь.

Иван однокашнику не завидовал и, вообще, не очень верил в объявившиеся чародейные способности. Скорей уж выгнали Петюху помирать на холодном ветру. Однако, Петюха не только выжил, но и нажил. Значит, и впрямь было у него за душой нечто.

Хозяин привёл Ивана в свой широкий дом и приказал колоть и окладывать поленья, а когда Иван возразил, что это работа не плотницкая, а дворницкая, то получил в лоб звонкий щелбан. Значит, и Петюха не забыл годы детской учёбы

Когда в усадьбе не находилось подходящей работы, Ивана посылали к кому-нибудь из богатых соседей. Не платили ему ни копеечки, работал Иван за скудные харчи, а в награду получал кресты да подзатыльники. Не похоже это было на то, что обещали в детстве. А сам Петюха, а верней, Пётр Нилыч, не делал ничего, лишь отдыхал целыми днями.

В конце концов, Иван устроил деликатный разговор со сторожем, охранявшим барский двор. Иван долго ходил вокруг да около, опасаясь, что всё будет передано хозяину, и, наконец, прямо спросил:

— Какими волшебствами владеет Пётр Нилыч, что ему дано такое богачество и всеобщее уважение?

— А никакими — меланхолично ответил сторож. — Тут такое дело: восхотелось ему что-то, так оно само образовалось, люди смастерят и всё преподнесут. А самому Петру Нилычу для того ничегошеньки делать не надо, только похотеть.

— Ловко придумано, — заметил Иван. — А если захочется Петру Нилычу царский венец получить?

— Надорвётся хотеючи. Всякому хотению свой предел положен. Я смотрю, к нашему барину стали захаживать стряпчие да бояре ближнего круга. Не иначе, сочиняют ему родословную от императорских корней и княжеского рода.

— Какая ему родословная? Мы с ним из одного приюта.

— Об этом помалкивай, а то твоя голова раньше его слетит. Да и барину нашему недолго осталось. Как выведут его род от великих князей, так он для начала попадёт в опалу, а то и сам помрёт от какой-нибудь дурной болезни.

На следующий день Иван, собравшись с духом, бежал от своего природного господина. Вернуться хотелось в родную кабалу, индо живот узлом связывало, но Иван понимал, что это не его желание, а Петюхина хотелка.

Прежде всего ему предстояло миновать караулы, охранявшие границы города. Но тут выручил топор.

— Иду за деревом для стропил, — сказал Иван, вздев топор, и был пропущен, хотя, пожалуй, никто из караульщиков не знал толком, что такое стропила и из какого дерева они делаются. Но топор сыграл свою роль, Ивана пропустили.

Впереди были поля, деревни, свобода.

Ближайшие поселениясчитались пригородами, хотя выглядели совершеннейшими развалинами. За ними начинались пустые поля, где никто не жил и никто не работал. А зачем? Кто умеет, наколдует безо всякой работы, а потом волей-неволей поделится с пустоедами вроде Петра Нилыча.

На пустых полях порой можно заметить одичавшую корову, которая при виде человека удирала взбрыкивая задом.

Ближе к вечеру Иван встретил женщину, или бабу, кто их разберёт, которая доила корову. Должно быть, такое у неё было природное свойство.

От Ивана и баба удрала вскачь, только что задом не взбрыкивая. Иван подошёл к забытому подойнику, напился молока. Плевать, что чужое, брошено, значит — моё.

Разомлев от парного молока, Иван потерял бдительность и угадал прямиком в жадные мужицкие лапы. Четверо бородачей выскочили неведомо откуда и потащили Ивана в деревню. Хотели и топор отнять, но Иван прикрикнул: «Струмент не трожь!» — и они отступились. Топор выдан могучими городскими колдунами, его так просто не отнимешь.

Притащили Ивана на деревенский майдан и прикрутили в вкопанному столбу.

Сказали:

— Постой, покамест, а утром придёт чародей, он тебя к селению присушит, и будешь работать.

Вот так, из холопов да в крепостные — милое дело.

Ночь настала тихая и тёплая. В усадьбе у Петра Нилыча в эту пору сторож бродит с колотушкой, попугивает воров и злых умышленников, а в деревне такого не нашлось, Ивана караулить некому. Связали его на совесть, а топор за кушаком не тронули, нельзя. Иван — плотник, это его природное свойство, и топор для него обязателен, как подойник для дикой доярки.

Неприметно перебирая пальцами, Иван дотянулся до обушка, а там и рукоять привычно легла в ладонь. Тонкая сосновая щепа неслышно падала наземь. Пришлось постараться, чтобы и верёвочные узлы попали под лезвие. Обошлось удачно, через пять минут Иван был свободен, а позорный столб, качнувшись, упал.

Селение огораживал тын из заострённых кольев. Уж они для Ивана преградой не были, подрубил пару кольев, пролез в дыру и побежал наугад к темнеющей роще.

Какое побежал… Ноги заплетаются, цепляясь за каждый куст. Тем временем стало светать, деревня проснулась, бегство заметили. Принялись стучать в било. Это уже всполох на всю деревню.

— Стой! Не уйдёшь!

Надо же, человек семь вдогон пустились, и все бородатые. От таких и впрямь не убежишь.

Иван остановился, выдернул из-за кушака топор, вздел к небесам.

— Подходи по одному, кому головы не жалко!

Преследователи забоялись, попятились. Деревенщина, дураки, головы дубовые, они что же, не видят, что Иван плотник, а не палач. Ему живого человека рубить нельзя.

Будь у них действительно дубовые головы, Иван мигом разнёс бы их в мелкую щепу, а так — попугал и довольно.

На горушке по ту сторону разросшегося кустарника было ещё что-то. Назвать это домом плотник Иван не мог, но там явно обитали люди, да, кажется, не один.

Подходить к людям опасно, а без людей одиноко. Опять же, охота посмотреть, что там такое. От деревни близко, но стоит само по себе. Значит, сельского чародея не боится.

Опять же, очень хотелось есть. Вчерашнее молоко брюхом было забыто, а щедрые селяне чёрствого куска пленнику не кинули. Иван подумал и решил рискнуть. Не всё же его в крепостные верстать будут. Оказалось, что будут, и не просто в крепостные, а в рабы. В ответ на слабый Иванов зов из под навеса выскочили два амбала и во мгновение ока насели на Ивана. Иван и сам был здоров, но против двоих оказался слабоват, а пугануть их топором попросту не успел. Ивана затащили под навес и только здесь он понял, куда попал. Под навесом была обустроена кузница. Потому двое мастеровых и не боялись Иванова топора. Топор железный, так и они по железу мастера.

Беглеца повалили наземь и споро сковали ноги не слишком толстой, но прочной цепью.

— Вы что творите, уроды? — ругался Иван, — Я свободный человек, не раб подневольный.

— Вздумаешь перечить, — произнёс старший из кузнецов, — в колодки забьём.

Пришлось смириться и ждать, чем дело кончится.

— Будешь молотобойцем, — постановил старший.

— Не знаю, что это значит.

— Наука простая. Берёшь молот и бьёшь по металлу, куда я молотком укажу.

— Не могу я с железом работать. Я плотник, по дереву мастер. Столярничать слегка умею, лесорубом худо-бедно справлюсь, а ни по железу, ни по золоту, извини, не умею и сроду не умел.

— Не умеешь — научим, не хочешь — заставим, — объявил кузнец.

Какой дуралей придумал эту присказку? Наверняка, это рукосуй, не знающий никакого ремесла. Попытайтесь дикую доярку приволочь в город и определить швеёй. Ничего не получится, тонкое полотно будет измято и изорвано, и не то, чтобы сшить что-нибудь, даже сметать дикарка не сумеет. А пошлите белошвейку доить бешеную корову, так она её не поймает, а, вернее всего, забодают бедняжку до смерти, и вся недолга.

Ивану вручили тяжеленный молот, показали, куда бить. Иван размахнулся и ударил слегка наискось, как привык бить топором. Заготовку он разрубил с одного удара на две равные части.

— Да чтоб тебя! — выкрикнул один из железоделательных мастеров. — Из какого места у тебя руки растут? Сила есть, ума не надо! Как ты бьёшь?

— Как с малолетства учили.

— Ладно, — сказал старший. — Дурака переучивать, только дурь множить. Пусть пока воду таскает, а там придумаем ему дело.

Казалось бы, ерундовое занятие — воду таскать. Для этого никакого рабочего свойства не надо, ну, расплескает водоноша половину зачёрпнутого, сам же второй раз на источник пойдёт. Разве что боярин ближнего круга вёдра таскать не сумеет.

Вёдра были сколочены из деревянных дощечек, что Ивану понравилось. Надо бы потоньше сделать, поизящнее, но и так неплохо. А вот ручки и обод были железными. Таскать воду предстояло в огромнейшую кадку. Самая большая ёмкость, которую до этого приходилось видеть Ивану, было сорокаведёрная сельдяная бочка, а эта кадка была раза в три больше. На дне болталось немного мутной жидкости.

Иван поднатужившись, завалил кадь на бок, вылил всю грязь и первые два ведра потратил на то, чтобы выскоблить и начисто вымыть дно. Никто ему этого не велел, но уж если взялся делать дело, надо работать по совести.

Воду пришлось носить с кипеня, едва не за полторы версты. Никакого ручья в кипене не было, скорей он напоминал глубокую лужу, заросшую по краям. От каждого шага вплотную к воде, вздымались клубы взбаламученного ила. В самую жару вода в кипене была ледяной, но зимой не замерзала и в сильные морозы. Множество следов испещряли берег: кабаны, лоси, косули приходили сюда на водопой и мутили воду. Возможно приходило и другое зверьё, Иван следов разбирать не умел.

Лес, о котором ещё в приюте рассказывали всяческие ужасы, опасно нависал совсем рядом.

Воду следовало приносить чистую, для этого в кустах был спрятан ковш на длинной ручке. Зачёрпывать приходилось из середины криницы, где она не замутилась, а потом понемногу переливать в вёдра. Когда вёдра наполнялись, их нужно было тащить к кузнице, оттягивая руки. Зачем для кузнечной работы нужно столько воды, Ивану никто не сказал, да он и не спрашивал; цепь на ногах сильно сдерживает любопытство.

Иван всего лишь покривил губы и, явившись к кипеню второй ходкой, принялся за дело. Вырубил на опушке три старых рябины, и смастерил мостки, с которых можно было зачёрпывать воду из середины кипеня прямо ведром.

Из полузасохшей черёмухи вытесал коромысло. Кто пытался строгать вязкую и неподатливую черёмуховую древесину, тот знает, что это за мука, особенно если кроме топора нет никакого инструмента. А Иван с задачей управился, врождённое плотницкое умение выручило. Топорная работа вышла на заглядение.

Тяжело ступая, Иван возвращался к кузне. Цепь на ногах звякала при каждом шаге. Выплеснул воду в пустую кадь и увидел старшего из кузнецов.

— Ты где гулял?

— За водой ходил.

— За это время можно четыре раза до кипеня сходить и обратно. А это ещё что за кочерга?

— Это коромысло, чтобы вёдра легче носить. А то без коромысла все руки оттянешь.

— Тебя послали не руки беречь, а вёдра таскать. Ну-ка, пошли, покажешь, к чему твоя кочерга пригодна.

Возле кипеня кузнец замер и зашипел, словно из ковша плеснуло на наковальню.

— Это что за выдумки?

— Мостки. Чтобы безо всякого ковша черпать чистую воду из середины кипеня. Так быстрей получается и удобнее.

— Да ты понимаешь, дубина стоеросовая, что натворил? Теперь каждый прохожий человек будет чистую воду черпать.

— Вот и хорошо. Воды жалеть, что ли?

— А платить кто станет?

— Никто не станет, — спокойно ответил Иван.

— Я этого так не оставлю. Живо ломай свою поделку.

— Вот ещё. Я плотник, это моё природное свойство, и работу мою ломать никак нельзя. Только попробуй, здесь же в кипени и утонешь.

— Ну ты, башка чугунная! Мне угрожать вздумал. Я сам тебя утоплю. Поглядим, чьё природное свойство сильнее.

Кузнец, имени которого Иван так и не узнал, подскочил к мосткам и саданул ногой по только что уложенному бревну.

Дурацкое занятие мериться друг с дружкой природными свойствами. Свойства существуют для работы, а не для споров. В мостках и на пол гвоздя не было кузнечного искусства, а плотницкая сноровка была на самом виду.

Взбешённый кузнец поскользнулся и ухнул в кипень.

— Тону! Спасите!..

Тонуть в роднике было негде, всей глубины едва по грудь, но ледяная вода ожгла тело и заставила бестолково биться.

— Тону!..

Иван ухватил кузнеца за ворот кожана и одним рывком выдернул на помост.

— Ещё хочешь посражаться, чьё мастерство круче? Смотри, в следующий раз на берег вытаскивать не буду. Бери пустые вёдра и пошли домой. Ты, пока купался, весь источник замутил. Родник до завтрева не отстоится.

Кузнец покорно взялся за вёдра и похлюпал вслед за Иваном.

— Каких прохожих ты сейчас упоминал? — спросил Иван, наслаждаясь минутной властью над хозяином. — Тут же нет никого, лес на носу висит.

— Это кажется, — одышливо ответил мокрый кузнец. — Вон там у самого леса на холме мельница стоит, Кузьма Андреич старается. Он и мельник, и колдун. И двое рабов у него. Так на мельнице и мука настоящая, и крупа; из города посланники приходят покупать на царские пироги. Государь из наколдованной мучки не ест. А там ещё Пахом Гордеич живёт, пахарь и огородник. Шельма прожжённая, больше ничего про него не знаю. Ещё, бывает, дикая молочница забегает. Одна она или там их целый колхоз, не берусь судить, но без воды ей тоже никуда.

— Ей-то зачем вода? У неё молока полно.

— Корове вымя подмывать, молоком будешь? И подойник споласкивать…

— Куда она надоенное девает?

— Вот уж не знаю. Я за ней следить не нанимался.

— Чем же она платит, когда она дикая?

— Это не моё дело. Но теперь она ничем платить не будет, А всё твоё баловство.

— Про лес у нас всяких сказок рассказывают. Охотники туда ходят?

— Туда порой ходят, обратно возвращаются редко.

— Сомнительные вещи ты рассказываешь.

— А ты слушай, пока твоя воля. Домой придём, я пообсохну, тут другой разговор будет. Я начну спрашивать, а ты отвечать.

— У меня всё отвечено. Я кипень обустроил, а ты воду замутил, вот и весь сказ.

— Давай, мели Емеля, как Кузьма Андреевич сказывает. Не на долго тебе воля дадена. С тобой быстро разберёмся и отправишься ты свои мостки ломать.

Под такие разговоры они дошли до кузни.

— Асёха! — завопил кузнец. — Тащи плеть, она на стене висит, а ты деревянщик, скидывай портки и вались на жердьё голой жопой к солнцу. Будем тебя учить, как воду с кипеня таскать следует!

— Вы что, умом тронулись?!. Я не раб и не холоп, я вольный мастер, меня пороть не можно.

— Кому-то не можно, а мне пороть в самый раз, да с оттягом.

Кузнец навалился на Ивана, сбив его с ног. Это было нетрудно, памятуя, что ноги у плотника скованы не слишком длинной цепью. Ходить можно, а защищаться сомнительно. Но эта же цепь и погубила кузнеца. Иван нелепо изогнулся, и цепь оказалась накинута на шею противника.

Кузнец захрипел. Двумя руками он ухватился за мелкозвон, но освободиться не сумел. Где там, рукой перетянуть ногу. Лицо залила синюшная тьма. Напарник кузнеца метался с плёткой в руке, не зная, с какой стороны подступиться к борцам.

— Цепку расковывай! — рычал Иван, — а то я твоего приятеля удавлю!

Младший кузнец заполошно метнулся под навес, вернулся со странным молотком. Называлось это чудо денгель, и сбило с ног цепи за два удара.

Иван вскочил и, прихватив на всякий случай обвисшую цепь, бросился прочь от недоброжелательной мастерской. Младший кузнец приводил в чувство товарища, за Иваном никто не гнался.

Бежать в лес не хотелось, кто знает, что там на Иванову голову заготовлено, хорошо, если просто съедят, а то могут так изурочить, что лучше бы съели. Конечно, плотник по нужде может за подходящим хлыстом и в самую чащу впереться, так то по нужде, а не со страху. Испуганных как раз и едят с хрустом и чавканьем.

Не доходя кипеня, свернул налево. По правую руку была обещана мельница с её чародейным хозяином. В рабство к мельнику не хотелось. Хотя, кто знает, какими заговорами встретит пахарь?

Никогда Иван не видывал распаханных и засеянных полей, и потому не понимал, где очутился. Ровное место заросшее одинаковой травой, какой прежде не доводилось видеть. На всякий случай Иван решил обойти странные растения стороной, тем более, что случайная тропинка тоже обходила поле по краю.

Там на тропе он встретился с незнакомцем. В городе Иван видел и узнавал всяких людей, а это был не пойми кто. Он шёл навстречу Ивану, ни за поясом, ни в руках у него не было никакого инструмента, позволявшего угадать, есть ли у него природное свойство, благодаря которому он запросто ходит у самой лесной опушки.

— Привет тебе, мил человек, — произнёс встречный. — Здоровья тебе крепкого.

— И тебе не хворать, — откликнулся Иван.

Человек явно ему понравился. Он не набрасывался на Ивана и никуда не пытался его тащить.

— Далеко собрался? Чего ищешь в нашей пустыне?

— Я и сам не знаю. Иду, пока ноги несут.

— В наших краях можно искать смерти или работы. Больше ничего нет.

— За смертью ходить мне рановато, а от работы я не прочь.

— Смерть рядом. Вон лес в трёх шагах темнеется, там смерть и живёт. А работы у меня довольно. Знай не ленись.

— Только я не раб и не холоп, — предупредил Иван. — Я вольный мастер, плотник.

— Это хорошо. Плотнику всегда дело найдётся. Пойдёшь ко мне в работу? Харчи мои, чай, сахар — твой. Кормить буду хорошо, сам посуди, от голодного работы не дождёшься. И платить буду — десять рублей в год.

В деньгах Иван не разбирался, много ли это — десять рублей — не знал. От Петра Нилыча он стёртой полушки не видал. А тут шутка сказать — десять рублей!

И здесь же, не сходя с дороги, Иван договорился о непорочной плотницкой службе за харчи и десять целковых в год.

Нового хозяина звали Пахом Гордеич, и это был тот пахарь, о котором недобро отзывался кузнец. А о ком он отзывался по-доброму? Даже о себе самом ласкового слова не нашёл.

Харчи у Пахома Гордеича были обильны, но не жирные. А где при его хозяйстве мясов брать? Это не город, где по улицам протискиваются длиннейшие рондываны, гружённые бычьими полутушами, крытые повозки набитые заколотыми свиньями и ободранными баранами, возки с гусями, курами и другой битой птицей.

Откуда берётся всё это великолепие, знают одни мясники, но, как известно, мясник плотнику не товарищ, сокровенным знанием не поделится.

Пахом Гордеич скота не держал и даже на Велесов день кровяной колбасы у него не водилось. Звери лесные на его поле не выходили, а значит, и в котёл не попадали. Охотники тоже обходили стороной Пахомовы делянки. Менять дичь на хлеб — дело невыгодное. Хочешь мяса, иди и мышкуй.

Городские колдуны, засевшие в теремах, наколдовывают себе мясное сами, но ни с кем не делятся, а мясники, врут в отместку, что колдовское мясо невкусное, да и сытости в нём нет. На самом деле всё зависит от колдовской мощи. Одно дело сколдовать себе на тарелке отбивную, совсем другое, кормить посторонннх, хоть бы и за деньги.

Но всё это дела городские, а Пахом Гордеич живёт смирно. Поля и огород у него заговорённые, даже вредный червяк посадки не портит, и сорняков не видать, а в доме и кошки нет, и собачья конура пуста. На лесного зверя надежды нет, охотники мимо раз в год пробираются, и гадай, что у них в ягдташах.

По весне Иван попытался вспахать крайнюю полоску и засеять её рожью. Борозда получилась изгибистой, словно волна на озере, сошка, хоть и деревянная, то и дело норовила вывернуться набок. А едва красные побеги ржи появились на свет, налетела саранча и, не тронув Пахомовы посевы, поела все Ивановы посадки до единого стебелька.

Больше Пахом Гордеич Ивану работы на земле не доверял. Но плотнику и без того забот хватает. Иван заново перекрыл двор при Пахомовой избе, раскидал старый амбар и воздвиг новый из сухого леса.

Рабочим рукам без дела сидеть скучно.

Неподалёку от города пошумливал рынок, который порой разрастался до размера ярмарки. Туда Пахом Гордеич собрался торговать, как он говорил, честной брюквой и яблоками безо всякого молодильного действия. Тележку с урожаем грузили с верхом, её Иван только что поправил и не боялся, что колесо на полдороги слетит.

Торговать Пахом Гордеич Ивану не доверил, понимал, что останется и без товара, и без денег. За прилавок встал сам, и у Ивана появилась возможность пройтись по рядам, приглядеть, к чему лежит душа, что можно купить на заработки, когда от Пахома Гордеича последует годовой расчёт. Особо прикипели к сердцу козловые сапожки с каблучком. Ещё больше понравились сапожки сафьяновые, но тут уже Иван понимал, что на такую покупку годового заработка может не хватить.

С тех пор Иван принялся считать, сколько дней остаётся до годового расчёта. Конечно, работать и потом придётся в ивовых лапоточках, но в праздничный день по ярмарке пройтись охота состоятельным человеком.

А для следующего года Иван заранее присмотрел суконную поддёвку кумачовой выкраски, но не скарлатной, а тёмно-синей, как почтенные купцы ходят. Скарлатный цвет — лакейский, а человеку в синем ото всех уважение.

Но пока бегал в привычной рванине и старался везде успеть и угодить хозяину.

Случалась и работа неожиданная. Так было, когда Иван резал в Ивняке лозу, корзины плести. Занятие не вполне плотницкое, но и не позорное, не как в кузне молотом стучать. В кузне железина, а тут, хоть и недоросшее, но растение. Наготовил огромное бремя прутьев, как вдруг услышал странный звук, не свойственный ни лесу, ни лугу.

— У-у!.. — неслось из самого подлеска. — Му-у!.. Мму-у!

Может быть бешеная корова завязла в колючих зарослях на границе леса и поля? Кто ещё может так плакать?

Иван осторожно шагнул, стараясь увидеть безутешную плачею.

И он увидел сидящую на земле безумную доярушку, которая прижимала к груди помятый подойник и безнадёжно рыдала над своей поломкой.

Иван бесшумно попятился, потом развернулся и побежал к дому. Схватил намедни сделанное ведёрко из тончайших кленовых плашек и поспешил к кустам. Дикая доярка была там. Иван подошёл и поставил ведро у её ног. Он успел отойти на несколько шагов, прежде чем дикарка заметила подарок.

— Ой! — произнесла она. — Му-у!.. Ой-ой!..

Забыв об испорченном подойнике, она ухватила новое ведёрко, прижалась лицом к отполированным топором плашкам, чуть ли не целовать начала, потом, опомнившись, схватила обретённое сокровище и помчалась на луг.

— Сай-сай! — кричала она — Му-у!

Бешеная корова размашистой трусцой спешила навстречу. Тяжёлое невыдоенное вымя мешало ей бежать.

Иван подобрал брошенный подойник. Тот был не просто смят, но почти у самого дна обнаружилась дырка. Вещь была безнадёжно испорчена. Чтобы её починить, нужен жестянщик. Кузнец, пожалуй, тоже управится, а плотнику здесь делать нечего. Идти к кузнецам Ивану не хотелось и не моглось. На всякий случай, он подобрал жестяной обломок и поспешил к дому.

Скоро у городских стен будет ярмарка, и в прошлый раз там выставлял свою работу жестянщик. Сидел за верстаком и постукивал киянкой; не то мастерил что-то, не то просто звону задавал, привлекая прохожих. Он-то наверняка подойник сможет починить. Лишь бы не слишком дорого запросил. Хотя, настоящий мастер никогда лишку не стребует.

Сам Иван в ту пору будет при деньгах, сапоги пойдёт покупать козловые.

Подошло время, Иван завёл с хозяином разговор о расчёте. Так, мол, и так, Пахом Гордеич, денежки счёт любят, пора настала целковики на стол выкладывать.

— Что-то я не понял, Ванюша, о каких деньгах тебе вспомнилось.

— О тех, что договаривались. Год я работаю, а там ты десять рублёв платишь чистой монетой.

— Вот ты о чём! Так это когда было! То дело забытое, год прошёл, как не было.

— Пахом Гордеич, ты крепкое слово давал.

— Ну, давал, так и что с того? Моё слово, захотел — дал, захотел — обратно взял. Денег у меня не амбаристо, все заработаны, расшвыриваться я ими не могу.

— Нечестно поступаешь, Пахом Гордеич.

— Что делать, жизнь такая. Давай, лучше, так поступим: ты остаёшься у меня второй год работать, харчи, как и прежде, будут мои, а через год я тебе вчистую десять целковых отвалю.

— Небось, опять обманешь.

— Не без того. Так ведь жить как-то надо. Ты своим умом подумай: кто тебе больше предложит?

— Нет, я не согласный. Не хочу на обманщика работать. Уйду я от тебя, прямо сейчас.

— Куда ты уйдшьь? Ты погляди, мы избу новую рубить собрались, лес сосновый заготовлен, сухой. Так оно не делается, чтобы работу на полудвиге бросать.

— А так делается, чтобы чужой заработок зажилить?

— Ох ты и упрям! Куда ты тут от меня денешься? В город не побежишь, там тебя колодки ждут. На мельницу рабом, или в кузницу шилом патоки хлебать? Лучше, чем у меня нигде не будет.

— Найду. На ярмарке пристроюсь, хоть бы и тележником. Прощай, Пахом Гордеич, обманывай кого другого.

Иван сдёрнул со стены цепь, которая так и провисела год без употребления и, не глядя пошёл в сторону опушки, изрядно прореженной его топором.

— Не хочешь по-хорошему, — закричал вслед Пахом, — будешь по-плохому!

На прощание Иван получил поленом по затылку. Не думал он, что Пахом Гордеич умеет так швыряться. Но, в любом случае, полено Иван подобрал и хозяина благодарил. Теперь они считались как бы в расчёте, и больше никакого дурного подарочка Пахом ушедшему работнику сделать не мог. Так Иван и ушёл в лес со своим поленом.

Выбрал место попригожей, наколол из полена мелкой лучины, пока не стемнело, насобирал валежника и разжёг костёр. Пригрелся и спокойно уснул. А чего пугаться? Того, кто боится, могут в чаще поприесть, а плотнику с топором сам чёрт не брат.

Что могло произойти ночью? Разве что шепоток неслышный, не то деревяшка о деревяшку трётся, не то чудится что. А вернее, что нет ничего…

— Смотри, спит.

— Точно, крепко спит… Насесть, да и съесть.

— Топор видите? — спросил Иван, не просыпаясь.

— Топор… — согласились деревякли.

— Вот и идите своей дорогой. А то проснусь и настругаю из вас щепухи. На три костра хватит.

Ночные гости спешно ретировались.

Остаток ночи Иван проспал спокойно. Утро выдалось ясным, на лезвие топора легла чистая роса. Никаких деревяклей в округе было не видать. Кто теперь скажет, каковы они с виду и вправду ли едят прохожих?

Седые от росы угли не хранили никаких воспоминаний о вчерашнем огне.

Иван поднялся, отряхнулся по-собачьи и пошёл искать себе место для постоянного жилища. Пока ночи тёплые, можно и у костерка переночевать, а как заморозки пойдут, ведь и околеть недолго. Ужасно хотелось вернуться и приступить к неоконченнй стройке, но шишка на затылке помогала справляться с искушением.

На одной подходящей горушке кто-то уже жил. Барсук, лиса или енот, плотнику знать не полагалось, и Иван не знал, кто тут поселился, но чужой дом зорить не стал, отправился дальше.

Следующее место подошло как нельзя лучше.

Иван вырубил подрост, освободив место для будущей стройки и первым делом соорудил шалаш, где можно укрыться если не от холода, то от дождя.

Выдрал корни кустарника, заполонившего почти всю полянку, но рыхлить серую лесную почву топором не стал. Не дело так издеваться над нежным инструментом. Землю копать надо лопатой, а лисы и барсуки пользуются загнутыми когтями. Когтей у Ивана не было, лопаты — тоже. Разрыхлив пару пригоршней земли, Иван бросил зряшное занятие и отправился искать что-нибудь похожее на лопату. Лопаты не нашёл, зато наткнулся на что-то, напоминающее амбар.

С этим словом Иван познакомился ещё в приюте. Им на занятиях произносили много разных слов и почти никогда их не повторяли. Кому надо, тот запомнит с первого раза, а остальные услышанное пропускали мимо ушей. Так было и с амбаром, Иван это слово в памяти отложил, а остальные его забыли и правильно сделали.

Амбар, это что-то вроде погреба или сарая, приспособленного для хранения съестного. Стоит амбар в лесу на высоких пнях, чтобы от сырости уберечься и не достали любители полакомиться чужими припасами.

И всё же было в строении что-то заставлявшее усомниться, что это именно амбар. Иван потянул носом и почувствовал запах дыма. Амбар никогда не топят, скорей в нём устраивают ледник. Коптильни на пнях не ставят. И вообще, кому строиться в сердце заколдованного леса, куда человек забредает раз в год по обещанию?

Иван подобрался к непонятному домишке, заглянул снизу. Так и есть, прежде здесь было две опоры, но одна, судя по всему, отвалилась, остался лишь паз, где она крепилась.

Руки гудели от желания починить диковину. И неважно, кому она принадлежит. Владелец где-то поблизости, ведь дым из трубы вьётся совсем свежий, тёплый. Но с другой стороны, вряд ли всё сооружение долго простоит на одной ноге.

Иван оглядел окружающие деревья, остановился на двухохватной лиственнице, отмерил косую сажень в высоту будущему пню.

Срубить такое дерево — день работы, но Иван управился за полчаса. Топор хорош, да и руки не дурны. Но всего лучше плотницкое умение.

Торчащий пень ошкурил, чтобы он ровно сох, верхушку зарубил, как зарубают разрубочную колоду, и даже выступ сделал в самый раз по размерам паза, увиденного под домом.

Теперь предстояло соединить дом с новой опорой.

Иван качнул избу. Раздалось недовольное квохтанье, но строение с места не сдвинулось.

— Эге! Да у нас не так всё просто! Ты, видать, с колдовщинкой! Тогда попробуем договориться. Тебе, небось, и самой тошно на одной ноге стоять.

Один конец цепи, с которой не расставался, Иван накинул на вытесанный пень, второй обвязал вокруг ноги. Вырубил брёвнышко, подходящее для ваги, натянул цепь. Иной мелкозвон лопнул бы от натуги, но тут мастера ковали, такую цепь так просто не порвёшь.

— Раз! Ещё — раз! Сама пойдёшь! Не умеешь — научим! Не хочешь — заставим! Не хочешь по-хорошему, будешь по-плохому!

Изба мучительно заскрипела, развернулась и осела в проделанную выемку.

— Ох, как ладненько, умница ты моя! А цепку покамест, снимать не буду, пусть сначала нога прирастёт.

— Батюшки вы мои! — раздался сзади голос. — Что тут за кудеса творятся?

Позади Ивана объявилась сухонькая старушка, какой, казалось, совсем не место в волшебном лесу. В руках у неё была корзина полная еловых шишек, и клюка, без которой старушка вряд ли могла ловко ходить. В этом плане она была очень схожа со своим жильём.

— Простите, — сказал Иван, — Это я вмешался. Смотрю, домишко вот-вот завалится, а кому-то надо в нём жить, вот я и подставил ему вторую ногу.

— Да как славно! —подхватили старуха. — Краше прежнего получилось! — Старушка заглянула снизу, уважительно покачала головой, — А зачем хомуток поставлен? У меня избушка смирная, сама никуда не убредёт. Ей на цепи сидеть без надобности.

— Это временно, — пояснил Иван. — Недельки через две новая нога прирастёт, и сниму цепку.

— Ишь, ты, какой молодец! Чем же мне тебя отдаривать?

— Мне, вроде, ничего не надо. Хотя, постой, мне лопата нужна, яму копать.

— Лопата есть. Такая, что ли?

— Нет. У тебя деревянная, пироги в печь ставить. Я такую сам вытесать могу. А мне нужна железная, землю копать. Только не совковая, а штуковая или, по-другому, заступ.

— Такой нету. Впрочем, подумать надо. Может, и достану. Ты, Ванюша, отдохни покамест, а я живой ногой слетаю кой-куды.

— Откуда ты знаешь, что меня Ваней зовут? — изумился Иван.

— Работа у меня такая, чтобы всё ведать.

Старуха приставила к дверям драбину и довольно шустро влезла внутрь. Выкинула оттуда мешок неясно с чем, затем, поднатужившись, выпихнула деревянную ступу, в какой толкут зерно. Ступа была трухлявая и порядком растрескавшаяся. Бабка на удивление ловко сиганула следом, зажав в кулаке помело, каким выметают печной под. Погладила трещину на боку ступы.

— Держится, родимая. Авось ещё денёк поковыляет. А там придётся берестой пеленать.

— Я понял, кто ты такая, — сказал Иван. — Мы в приюте о тебе самые страшные сказки рассказывали. Ты — баба-Яга.

— Что?! — взвизгнула старуха. — Да я за такие слова тебе уши оборву вместе с головой! Какая я тебе баба? Я девушка!

— Ты уж прости великодушно, — повинился Иван. — Вперёд думать буду.

— Что с тобой делать? У нас не как в городе, обид не помнят. Если сразу башку не сорвали, там уж не трогают. В нашей чаще прощают чаще. А ты парень добрый, тебя и прощать приятно. Впрочем, я полетела, лопату искать.

Яга уселась в ступу, оттолкнулась пестом, и та сразу поднялась над вершинами деревьев.

Иван посмотрел ей вслед и взялся за топор. Отмерил на комле срубленной лиственницы двухаршинный отруб, отделил его от остального ствола, затесал, придав должную форму. Сверху пошире, потом слегка на сужение, а пятку будущей ступы снова на всю ширину ствола. Так она обретёт устойчивость и не будет заваливаться ни во время полёта, ни когда хозяйке вздумается толочь что-нибудь.

Самое непростое — выдолбить у ступы сердцевину. Топор для такого дела неудобен, нужно долото, а то — сверло или перка. Однако справился, пригодилось детское воспоминание, как он малым ножичком вырезал игрушечную ступку из капустной кочерыги. Так и теперь, поставил топор вертикально и начал вращать, снимая тонкую стружку. Капустная ступка через неделю засохла и скрючилась, а лиственничная, хоть и требует немалых трудов, но и через триста лет останется как новенькая. Зерно, правда, первые годы будет припахивать смолкой, но это не беда, в лесу живём, каша тут и должна казаться смолистой.

Кучерявая стружка усыпала землю. Работа продвигалась успешно. Эдак, к завтрему будет готова новая ступа.

Яга тем временем вылетела за пределы леса, зависла над одинокой кузницей и оглушительно свистнула в два пальца.

Мастера выскочили из-под навеса, уставились в небо.

— Чего тебе, старая? — крикнул Асёха.

— Что ты сказал?!. — Яга ринулась с высоты, словно ястреб на цыплёнка, ухватила младшего кузнеца за волосатое ухо и потащила к небу.

— Пусти!.. — заголосил Асёха.

— Я тебя научу, как с девушками разговаривать нужно!

— Пусти его, Ягуша, — примирительно сказал старший кузнец. — Парнишка молодой, глупый, ещё будет за что ему уши драть.

— Ничо, у него для того второе ухо есть! — тем не менее, Яга опустилась пониже и уронила Асёху на прежнее место.

— Рассказывай, зачем прилетела? — приступил к делу кузнец.

— Лопата мне понужнобилась.

— В лесу, что ли, не найти? Деревянную али костяную…

— Нужна железная. И не совковая, а штуковая или, по-городскому, заступ.

— Железная денег стоит.

— Я и не прошу бесплатно, — Яга выволокла из-под ног рогожный мешок, — вот берёзовый уголь. Лучше не бывает. Я сама таким по большим праздникам топлю.

— Уголь это хорошо, уголь всегда нужен. Только не маловато ли: за стальную лопату один мешочек угля?

— Какой мешочек?! Ты глянь, рогожный мешок. Полный!

— А ты глянь, какая лопата! Твой уголь сгорит — и нет его! А лопате сноса не будет.

— Сколько же ты хочешь?

— Пять мешков.

— Сдурел, да?

— Меньше никак нельзя. Одно железо сколько стоит.

— Железо ты через меня достаёшь. Уж я-то знаю, во сколько оно обходится. Сам ты через лес не попрёшься, а если попрёшься, живым тебе не быть.

— Не только через тебя. В городе тоже железо можно купить.

— Ага… Помню тебе городские подсунули наколдованное железо, а как ты его начал проковывать, так вся крица у тебя на окалину изошла.

— Ты и в кузнечном деле понимаешь?

— Я просто долго на свете живу. Ладно, пойду тебе навстречу. Ты мне сейчас даёшь лопату, а я тебе этот мешок угля и ещё такой же мешок через неделю.

— Тогда и лопату через неделю.

— Через неделю — две лопаты.

— Зачем тебе разом две лопаты?

— Магазин открою. Называется — скобяные товары. Представляешь, как народ ко мне в лес за лопатами побежит?

— Ну ты, зараза несносная! На всякое слово у тебя отговорка.

— Зараза это хорошо. Заразами в былые времена называли раскрасавиц.

— А если ты за эту неделю окачуришься, тогда что?

— Тогда отдам долг на том свете калёными угольками. Всяко дело — с углём будешь.

Торговались долго, судили да рядили, но, делать нечего, Яге нужна лопата, а кузнецу уголь, так что, договорились. Яга получила свою покупку, а кузнец — мешок угля в руки и обещание, что ещё два мешка будут через неделю. Знал, мерзавец, что девушка его не обманет. Злодейства сами по себе, а честь и совесть должны быть.

Топор да лопата — куда круче, чем один топор. Лопата особых свойств не требует, знай — копай. В скором времени землянка была готова, стены выложены отёсанными брёвнышками, крыша в два наката, дымовое оконце прорублено в потолке. Яга указала местечко, где можно нарыть печной глины. Что там у Ивана получилось: печурка или очаг, никакая ведунья определить не могла, природный печник, небось со смеху лопнул бы, глядя на Иваново изделие. Однако огонь в этом чуде печного искусства горел, дым не ел глаза, а выходил через верх, и в землянке всегда было тепло. В общем, жить можно.

Трудней обстояло дело с едой, но Иван был не привередлив. Тащил из лесу ягоды, грибы, орехи. В самой чаще поставил полдюжины колод и постоянно был с мёдом. Даже с Ягой мёдом делился, пожилая девушка была охоча до сладкого.

К реке выходить опасался, а в лесных озерках наловчился ловить рыбу. Поначалу рыбой потравился так, что едва концы не отдал. Спасибо, Яга отпоила горькими настоями, а то так и осталась бы изба на птичьих ногах неперекрытой.

— Думай, что в рот тянешь, — поучала целительлница. — Это же рыба фуга, её только раскосым япошкам есть дозволено, а нам запрещено.

Яга с истинно паучьей ловкостью плела силки на птиц, зайцев, а может, и ещё на кого. У Ивана получалось вовсе не так хорошо, но и у него зайчатина на столе не переводилась.

Казалось бы, живи и радуйся, но помни, что в лесу водятся не только зайцы и медведи, но и волчухамы, и мечехвостые ренары. С последними Иван нехорошо столкнулся, но сумел отбиться и даже зашибить двоих. Шкуры Иван содрал и выделал. То есть, не совсем Иван, Яга пособила. Но с тех пор Иван спал на меховой постели, какой и у Петюни при всём его богачестве не было.

Когда становилось совсем скучно и одиноко, Иван отправлялся к избе на птичьих ногах. Яга была единственным существом, с которым можно по-человечески поговорить. Хотя, беседы со старенькой девушкой выдавались невразумительными. Казалось бы, она ведает обо всём, так что ведьмой её зовут недаром, но попробуй разбери без толмача, что тебе было сказано.

— Не понимаю, — говорил Иван, — почему в лесу людей нет? Лес чистый, тропы сухие, ровные. Зверей много, так оно и хорошо. Волчухамы, конечно, зубастые, но у меня топор, а у охотника — лук и рогатина. Отобьётся.

— Волчухамы и мечехвостые ренары, хоть и не простые, а звери, — разъясняла ведунья. — На них охотиться можно. А если нежить какая встретится? От неё ни охотник, ни бортник живым не уйдёт. Про деревяклей слышал?

— Эти мне как-нибудь знакомы. Не я их, а они меня должны бояться.

— Так-то ты со своим топором. А рогатиной деревякля не осадишь. Он хоть и мелкий, а кусачий. А ещё хохалки есть. Эти как специально по твою душу. Счастье твоё, что ты с ними не сталкивался.

— Кто такие? Я слышал, возле реки кто-то хохочет, заливается. Громко хохочет, за две версты слыхать. Но вблизи видеть их не приходилось. Думал, это птицы какие-то.

— Скажешь тоже, птицы. Нечего тебе с ними встречаться. Против хохалки топор не поможет. А смехом хохалки таких как ты приманивают. Смех у них звонкий, но не весёлый.

— Вот уж это я понимаю. Неясыть тоже хохочет, а много веселья в её хохоте?

— Правильно понимаешь. Глядишь, так и жив останешься. А ещё в истоке реки есть топкое болото. Вот где нежити больше, чем комара. Какая та нежить собой — не знаю. Я туда не хожу, а со ступы много ли разберёшь? Но всего хуже — кипящий бор. Место сухое, плотное, сосны столетние, понизу — можжевельник. Брусники — не обобрать. Так и тянет туда спуститься. Но, как говорится, веселья в том бору мало. С виду всё нарядненько, а потом ни с того, ни с сего, пойдут по земле пузыри, мох закипит, сосны повалятся, утонут, и откроется бурлящая бездна. Тут приходится удирать подобру-поздорову, потому что даже ступу в этот котёл тянет, словно твоей цепью. На следующий день хочешь в то место вернуться — нипочём не найдёшь. Мне-то что, я поверху летаю, а тебе как твой топор поможет?

— Как мне снизу узнать, что я к такому месту подбираюсь?

— Никак. Это уж как повезёт. Верных примет нету. Разве что — брусника. В других местах она ещё только зацветает, а тут — накрасно. Так и просится в рот. Ясно дело — подманивает. Ноэто мне с высоты видать, а тебе — куда деваться? Ходить сторожко и не хвалиться прежде времени. Вернёшься живой, тут уже можешь хвастать.

— Хитрые вещи ты рассказываешь.

— А ты что хотел? В хитром месте живём. В кипящем бору не только ягода, там и грибов много: маслята, козляки. И не просто так, а всё ведьмиными кругами. Зачем они так устроились, сам смекай.

— Я вот что хотел спросить… У нас говорят, что если грибы ведьминым кругом вылезли, то там в середине клад закопан. Это, как, правда?

— Возьми, да проверь, — ведьма заулыбалась во все свои четыре зуба. — Лопата у тебя есть, вот и копай.

После таких разговоров Иван стал ходить по лесу аккуратнее, а верши ставил только в озерцах, остерегаясь подходить к реке, откуда слышался смех хохалок. Птицы они там или не птицы, а лучше обойти стороной.

Ходить по неизведанным местам Иван тоже начал с остереганием, но потом придумал хороший способ безопасных походов. Присмотрел нужное место довольно далеко от землянки. Там торчал здоровенный, ровно обпиленный пень. Кому, казалось бы, пилить в глухой чаще деревья, а вот нашёлся пень и стоит на самом виду. Пень Ивану был не нужен, искал он совершенно другую вещь, но пень попался очень кстати и помог найти дорогу куда угодно.

Иван присел рядом на коряжину и постучал по пню обухом.

— Кто-кто в теремочке живёт?

Ответа не было.

— Хозяин, выгляни в окошко. Говорить хочу.

Ровно посреди спила обнаружилось отверстие, и выглянул круглый, словно на токарном станке выточенный деревякль.

— Зачем пришёл? Мы тебя не трогаем, и ты нас не трогай.

— Дело есть. Вы повсюду катаетесь, всё знаете…

— Всё знает батюшка-лес, но и тот шумит неразборчиво.

— Пусть не всё знаете, но много. Скажи, есть ли в бору большая сосна, упавшая в позатом годе, высохшая, но не загнившая, чтобы мне в работу годилась?

— Это сколько угодно.

— Не можешь ли ты, пан деревякль, послать одного из своих сыновей, чтобы он проводил меня до ближней из таких сосен? А я бы ему голову смолой помазал.

Большой деревякль исчез, а из пня выскочил деревякль поменьше, но такой же круглый.

— Покатили!

Иван поспешил следом, с трудом удерживаясь, чтобы не пробормотать: «Колобок-колобок, я тебя съем!» Ушей у деревякля нет, но слух отменнейший. Услышит шёпот, только его и видели. Хотя кто может съесть твёрдого деревякля? Ему надо опасаться лишь древоточца. И ещё Иванова топора они боятся до судорог.

Страннные существа деревякли. Глазами не обзавелись, а видят, носы у них не выросли, а по следу идут лучше собак. Ртов у деревяклей тоже нет, но попадись им беззащитный прохожий, мигом объедят, оставив чисто обглоданный скелет. Потому праздных пешеходов в лесу не бывает.

— Вот сосенка, — сказал деревякль, докатившись до места.

Сосенка была хороша. Ураганом её переломило посередине, и, падая, она накрошила множество мелкого леса.

Ударом топора Иван расколол ствол вдоль. Годится, всё получится, как надо, и дранковый гонт, и лучина.

На одном месте на поверхность выступило несколько капель смолы. Иван коснулся янтарной струйки.

— Иди сюда, поводырь. Я тебе смолы обещал.

Деревякли живут довольно долго, но в конце концов и они сгнивают. Но если помазать молодого деревякля смолой: еловой, сосновой, пихтовой или кедровой, то никакая гниль его не трогает, и жизнь его продлится на многие десятилетия. Казалось бы, хвойных деревьев в бору не пересчитать, подсочивай любое, смолы набирай полный котёл и купайся в своё удовольствие, так нет, омолаживает только та смола, которой коснулась человеческая рука. А откуда люди в лесной чаще? Разве что Яга, так у неё допросишься, ведьма прижимиста и полагает, что деревяклей много быть не должно. Поэтому помазанники среди деревяклей встречаются редко.

Иван помазал смолой деревяклю макушку, и тот ажно всхрюкнул от восторга.

— Получил своё? — спросил Иван. — Вот и катись колбаской, да смотри, на людей не нападай. Другой пищи тебе мало?

Деревякль ничего не ответил и в то же мгновение исчез среди кустиков вереска.

К сосне Иван возвращался не один раз, пока чуть не весь ствол расщепил на дранку и лучину. Для такой работы требуется специальный колун, но Иван обошёлся и топором. Щепы получилось неимоверное количество. Перекрыл свою землянку и избушку на птичьих ногах, которая уже мохом на крыше поростать начала. Кровельщики знают, что сосновый гонт следует прибивать мелкими гвоздиками, но Иван приспособился вместо гвоздей брать крошечные берёзовые колышки, занозы, как он их называл, так что ещё лучше получалось.

Ягишнина изба давно освободилась от цепи, вытащила корни новой ноги из земли и переступала с места на место, ёжилась от занозистых уколов, но не шарахалась от Ивана, признала мастера.

По субботам Иван ходил на базар. Суббота, это тот день, когда под городом начинается торговля. Ярмарка там раз в год бывает, а базар — каждую неделю. Проходил порядки, присматривался, приценивался. Продавать Ивану было вроде и нечего, покупать не на что. Постепенно выяснялся товар и обозначались правила.

С утра на рынке собирался торговый народ, но никакие сделки не заключались. Потом вдоль прилавков проходил казённый чародей, вёл ладонью над товаром, следил, чтобы не было ничего наколдованного, никакой фальшивки. Вечером с честных гостей брали мыту: кто на сколько наторговал. А прочий люд табунился на толкучке, торговал чем угодно и как попало.

Иван долго примеривался, наконец вышел на рынок со своим товаром. Берестянка мёда, несколько восковых свечей и связка лучины, которую Иван нащепил всё на той же сосне. Мёд никто не взял, пришлось нести обратно, свечи тоже покупали неохотно, а вотлучину разобрали всю. Наколдованный свет глаза портит, а лучина настоящая и стоит недорого — на полушку три штуки, а ею можно не только горницу освещать, но и для растопки ничего лучше нет.

Покупать на вырученные копейки ничего не стал, с первого раза понял: продаёшь втридешево, покупаешь втридорога. Разве что жестянщик за две копейки залатал дырявый подойник. Сначала Иван хотел отдать его хозяйке, но та куда-то умотала, и Иван оставил подойник себе, кипятить в нём воду.

Иван сидел на пороге землянки, плёл лапоть. Он давно понял, что козловых сапожек ему в ближайшие годы не видать, и ходить придётся в лапоточках.

Солнце клонилось к закату, в лесу быстро темнело и холодало. Это на лугу и в поле у Пахома Гордеича на сухих местах обозначились вытаины, а под ёлками ещё снега по пояс.

Звонкий, заливистый смех раздался поблизости. Иван вскинул голову и увидел светлую фигуру. Девушка, как есть голая, без единого клочка одежды, шла по снегу и улыбалась, глядя на Ивана.

— Иди ко мне, Ванечка.