Из дальних странствий

"...Души умерших должны иметь доступ в ваш дом!" – Нге бодро кивнула головой в подтверждение сказанного и лучезарно улыбнулась.

Настроение в автобусе, заполненном преимущественно пенсионерами, уверенно приближалось к нулевой отметке. Последние пятнадцать минут наш гид с труднопроизносимым именем Нге, вьетнамка в элегантном (и при этом очень традиционном) сиреневом шелковом костюме и в традиционной же конической шляпке, рассказывала туристскому люду о здешней традиции захоронения ближних своих на огороде. Все вьетнамцы-буддисты делятся на тех, у кого финансы позволяют держать огород (и, соответственно, покойников) возле дома, и на тех, кто имеет участок с могилками за городом, к которому нужно довольно долго добираться либо на автобусе, либо – что чаще всего – на мопеде/мотоцикле/мотороллере. Количество последних на вьетнамскую душу уверенно превышает количество авто на среднюю американскую душу или количество лыж на среднюю, скажем, норвежскую. Из-за немыслимого количества мопедов толчея на дороге стоит такая, что нашему автобусу никак не удается раскатиться быстрее 30 км в час. Впрочем, это и не разрешено: скорость движения на трассах в большинстве мест ограничена пресловутой тридцаткой, и рейсовые автобусы вперемежку с фурами-грузовиками вынуждены покорно плестись в пестрой мопедной ленте, лишь иногда обгоняя друг дружку в извечном трассовом состязании.

Мы едем на экскурсию в "мой город", как гордо называет его Нге. Хюэ, бывшая кузница императоров, город, который лишь менее ста лет назад потерял статус столицы, сохранил до наших дней колорит спящего царства из крепостей с вычурными драконами на коньках крыш, многоэтажными пагодами, неестественно зелеными рисовыми чеками в десятки километров длиной и грядами извечно-туманных гор, поросших непролазными джунглями. Дорога из порта Да Нанг в Хюэ проходит мимо аэропорта, построенного в годы "американской оккупации", как говорит Нге (а есть еще "французская оккупация" и пару раз невнятно упомянутая "китайская война", о которой многие наши попутчики-американцы имеют весьма смутное представление). Аэропорт недавно приобрел статус международного, поскольку раз в неделю из него теперь летает самолет в Сием Рип. Нге довольно бесстрастно сообщает нам в традиционном для гидов стиле (посмотрите-налево-посмотрите-направо) о том, что "эта железная дорога была построена французскими оккупантами", "этот акведук был построен французскими оккупантами", "этот госпиталь был построен французскими оккупантами", "эта школа была построена французскими оккупантами", и т.д. Из повествования Нге у меня сложилось впечатление, что практичные штатники вперлись во Вьетнам по большей части потому, что основная инфраструктура к тому моменту уже была выпестована французами... Она указывает на металлический мост через речку, выстроенный французами, и ехидно пеняет американское качество: французский мост эксплуатируется без ремонта уже шестой десяток лет, а американский, бетонный, чинится почти каждый год. Злачного вида речка, по иронии называющаяся "Парфюмной рекой" – в свое время по ней сплавлялись баржи с местными ароматическими смолами – отдает ароматами рыбных отбросов, и цвет воды в ней заставляет меня серьезно усомниться в гордом заявлении Нге по поводу того, что жители Хюэ пьют воду из нее почти без очистки – "я смогу выпить эту воду без проблем... а вы – нет!" (читай: "вы, с вашими избалованными цивилизацией желудками...").

Уставший от петляния между назойливыми мопедами автобус выруливает на пыльную площадку паркинга. Первая остановка тура – пагода Тьен Му, семиэтажная башня которой, Тап Пуок Дуен, или Башня Источника Счастья, видна далеко с противоположного, более низкого, берега Парфюмной реки.

Деловитые торговки мгновенно окружают нас, подсовывая стандартный набор туриста – пачки открыток (кто-то должен втолковать им, что в век цифрового фото их шансы на продажу сильно ретушированных открыток совсем невелики...), веера, шляпки-конусы, квадратные коробочки с бальзамом, отпугивающим гнус (Эл почти сломалась на покупку этого средневекового варианта ДЭТА, но я отговорил ее)... "Тендала, тендала!" – словно магическое заклинание, их причитания однообразно прилипчивы, как и они сами. Не сразу я понимаю истинное значение шаманского причитания: все товары предлагаются торговками по десятку долларов.

Мы карабкаемся по ступеням полуметровой высоты к пагоде. Небольшой монастырь позади нее обучает молодых монахов искусству бития в гаргантюанского размера бронзовый колокол весом в две тонны – низкий вибрирующий звук колокола слышен в радиусе десятка километров, как утверждает Нге... Но, разумеется, их основное предназначение – служение духу Девы Небесной, которой и посвящен сам монастырь.

Несколько зданий в монастыре утопают в зелени. Духота и липкость воздуха не мешают нам восхищаться простыми и строгими линиями построек. Неожиданно пестрые, яркие коньки черепичных крыш здорово контрастируют с изъеденным дождем ракушечником стен.

Я с удивлением останавливаюсь у навеса-гаража. Как гласит поржавевшая от времени табличка рядом с "Остином" шестидесятых, установленному на подиуме под навесом.

Именно из этого автомобиля в 1963 году монах Тик Кван Дук вышел в последний раз перед тем, как в знак протеста против насилия режима Дьема, который с одинаковым рвением костерил и коммунистов, и буддистов, наложил на себя руки путем самовозгорания. Да-да, именно так и написано – "путем самовозгорания". Я тут же представил себе, как он, выйдя из авто посредине площади перед мэрией в Сайгоне, он уселся на асфальт, сложил руки и ноги кренделем и... поджегся усилием мысли. Куда там Ури Теллеру...

Вдоль забора, окружающего монастырь, растет вьетнамский сосняк, с тонкими, тянущимися ввысь стволами и невероятно длинными иголками. Сосняк оккупирован цикадами – стрекот стоит такой, что мне едва удается докричаться до Эл. Пора к автобусу, у нас впереди еще несколько остановок, включая обед в местном отеле Century Riverside. Жара ощущается все сильнее; в сочетании с высокой влажностью ощущение парилки под открытым небом заставляет легкие судорожно заглатывать воздух. На ум приходит Ихтиандр на суше. Мы снимаем несколько последних кадров: юный монашек на велосипеде дружелюбно улыбается нам... молодая торговка переслюнявливает увесистую пачку донгов, местных денег (один доллар "тянет" более шестнадцати тысяч донгов)... живописно разрисованный драконами паром отваливает от причала... длиннющая лодка, метров тридцать, не меньше, величаво следует течению реки – такие лодки служат приютом местным цыганам, и временами не одной семье; их средняя часть накрыта полуцилиндром из жести, под который можно легко уместить микроавтобус...

Автобус кашляет от натуги и трогается в путь к Цитадели – укреп-району вьетнамских императоров Нгуен. Цитадель построена императором Гиа Лонг в начале 19-го века в соответствии с китайскими геометрическими традициями, но вместе с тем имеет вполне узнаваемые элементы французского гения фортификации Себастьяна де Вобана. Ворота Нго Мон впечатляют сочетанием несовместимого: массивностью нижнего этажа, выполненного из огромных каменных брусов, и воздушностью надстройки, классического образца архитектуры Нгуен.

Гурьба страшноватого вида химер, летучих мышей и драконов оседлала крышу Нго Мон, контрастируя с нарядной глазированной черепицей.

Цитадель окружена тремя концентрическими уровнями стен последовательно более высокой степени защиты. Последний уровень, так называемый Пурпурный Город, был закрыт для входа любого мужчины, за исключением императора. Здесь находились гарем, личная резиденция императора, имперская библиотека и имперский театр.

Цитадель все еще выглядит величественно, несмотря на явные признаки обветшания. Соц-режим не был заинтересован в сохранении имперского прошлого Юга, и лишь недавно, после поворота страны лицом к частному предпринимательству, правительство убедилось в том, что приток туристов может быть не менее важным источником прибыли, чем легкая промышленность. Это выразилось в активизации реставрационных работ во многих исторических центрах страны, включая Хюэ.

Я трогаю теплую бронзу церемониальных орудий Цитадели. Всего их девять, но возле ворот Нго Мон оставлены лишь четыре, те, что олицетворяют сезоны года. Остальные соответствовали пяти элементам – металлу, воде, земле, дереву и огню. Старушенция с клеткой, натолканной маленькими птицами, местным эквивалентом щеглов, подходит ко мне, предлагая выпустить одну из бедолаг на волю. Я смутно припоминаю, что это – старая вьетнамская традиция, "на счастье", однако мне подумалось, что подобное проявление доброй людской воли не может быть использовано предприимчивой бабушкой за деньги. Стандартное "тендала" у пагоды здесь, в Цитадели, сменяется на "вандала", но мое счастье ценится больше, чем в шестнадцать тысяч донгов, или один доллар...

Мы входим в роскошный дворец Тай Хоа, тронную палату императоров Нгуен, украшенную лесом мощных ядовито-красных колонн. Каждую пару колонн соединяет перемычка, расписанная золотом. Проход между колоннами ведет к императорскому трону. Количество золота и невероятно сложная роспись поражают; впрочем, на это и рассчитывали создатели Тай Хоа.

Я отстаю от группы, задержавшись у коллекции сосудов для старинной вьетнамской игры лао дьен – каждый игрок в двух командах должен попасть каучуковым мячом размером с пинг-понговый шарик в узкое горлышко искусно расписанной вазы с расстояния метров в пять. Штука в том, что сначала мяч должен отскочить от пола, а бросать его нужно не рукой, но специальным держаком.

Голос гида удаляется. Кроваво-красный цвет колонн – единственное, что глаз выделяет в полумраке. Их семьдесят девять. Восьмидесятая лежит горизонтально, на опорах. Ее нижний, утолщенный конец раскрошен. Молва гласит, что за несколько дней до церемониального отречения императора Бао Дай термиты подточили бальсовую колонну, и та рухнула, что явилось знамением для Бао Дай – дни его правления Аннамом сочтены.

Вообще, история Вьетнама в сороковые годы запутана и наполнена невразумительными терминами типа "Сфера Со-процветания Большой Восточной Азии", в которую оккупировавшие страну японцы силой втащили Бао Дай и его Аннам в сорок пятом... только для того, чтобы несколько месяцев спустя Хо Ши Мин спровоцировал его на отречение от престола. Сам Хо Ши Мин был посажен в тюрьму китайцами, которые затем стали финансировать – совместно с американцами, кстати – борьбу Вьет Мина против японцев и затем против французов...

Патока расплавленного жаркого воздуха, пронизанного благовониями из нескольких курительниц в углах зала, забивает легкие. Обреченность и бессилие последней империи слоями плавают под потолком, и мне стоит большого усилия не поддаться настроению. Я оборачиваюсь к спасительному прямоугольнику света входной двери, к огромному, квадратов в сто, алому флагу Вьет Мина с желтой звездой посередине, державно колышущемуся на слабом ветру - единственной ниточкой в логику настоящего.

Выхожу на свежий (если его можно так назвать) воздух. Немного забавляют два огромных, в три куба, не меньше, бронзовых чана с витиеватой чеканкой на боках. Они по-прежнему стоят перед приемными покоями, один – у павильона для гражданских мандаринов, другой – у военно-мандаринского павильона. Наверное, в них очистительно-символично купали вельмож до того, как они представали пред светлыя очи императора. Разноцветные драконы на коньках обветшалых крыш кивают нам рогатыми головами в мареве жары. Театр и библиотека в Пурпурном Городе Цитадели были сильно повреждены во время "Тет-инициативы", кровавой и яростной страницы в истории американской войны, как и многие другие исторические памятники Хюэ.

Время прощаться с Цитаделью. Избежав последние атаки "вандала"-торговок (чудодейственная мазь из печени змеи, веера-шляпки и пр.), мы втискиваемся в заскорузлые коконы сидений вьетно-автобуса, в котором совсем нет места для среднестатистических европейских и американских коленок. Мы едем теперь в мавзолей-усыпальницу императора Ту Дук. Вьетамские императоры династии Нгуен соревновались между собой в качестве и богатстве подготовки перехода в лучший мир – примерно в том же ключе, как и египетские фараоны – поэтому их мавзолеи представляют из себя настоящие города-сады размером в несколько гектаров, с великолепными комплексами искусственных рек, озер, гор (ну, холмов...), храмов, дворцов и, естественно, усыпальниц, в которых, помимо виновников торжества, покоились их любимые родственники, жены, конкубины, советники и слуги. Император Ту Дук любил свой мавзолей куда больше, чем дворец в Цитадели Хюэ и проводил там все свободное время. (Он так же любил и качественно поесть: история гласит, что на каждую трапезу он требовал 50 блюд, приготовленных 50-ю поварами и поданных 50-ю же слугами...)

..."Перейди мост, и ты преодолеешь горечь потерь... переплыви реку, и ты расстанешься с тягостью разлуки... окунись в тихие воды озера, и ты смоешь печаль расставаний" – примерно так переводятся стихи, сочиненные императором Ту Дук. Они высечены в камне рядом с его саркофагом. Мы на некоторое время замираем перед простым и строгим каменным гробом без витиеватых насечек, лепных украшений и многоцветья фресок. Проведя последние годы своего правления в безутешной тоске по рано умершим любимой жене и старшему брату, он пожелал, чтобы его усыпальница осталась самым малоприметным местом во всем комплексе. По другой легенде, саркофаг в мавзолее пуст, а Ту Дук захоронен где-то в другом месте, хотя и в пределах города-усыпальницы. По доброй узурпаторской традиции, все двести слуг, которые хоронили императора, были обезглавлены, дабы сохранить в тайне истинное местоположение напичканной золотом и драгоценностями могилы.

Нарочито бесцельное петляние по лабиринтам дорожек, каналов и проходов в спящем царстве (другое определение здесь будет нелогичным) продолжалось около часа. За это время небо покрылось апокалиптического вида тучами, и в отблеске их свинца почерневшие древние стены и поросшие мхом рельефные черепичные крыши города-мавзолея вызывали суеверную дрожь.

Притихшие, мы медленно брели назад к воротам царства, и в этот момент мое внимание привлек незамеченный поначалу тупик, ведущий к полусгнившим воротам в размытой дождями стене. Табличка у ворот гласила: "Усыпальница незначительных жен императора". Ага, так и было написано: "незначительных"... На самих воротах ржавая, криво прибитая табличка предупреждала на английском и вьетнамском: "Опасно! Входить на свой риск!". Поколебавшись, я свернул шею своему чувству риска и вошел. За воротами меня встретил портик с пересохшим прудом, вокруг которого толпились корявые до изумления ивы. Периметр портика представлял из себя нечто наподобие клойстера в европейских монастырях: под навесом из все той же мохово-зеленой черепицы я насчитал с пару десятков саркофагов на подкосившихся барочно-искривленного вида полуметровых ножках. Крышки некоторых из них были сдвинуты - мне тут же представилось, что в полнолуния "незначительные жены" покидают свои саркофаги и кружатся в танце у высохшего водоема в тщетной попытке привлечь внимание пренебрегшего ими мужа и повысить свой статус ну хотя бы до среднезначительных...

Раскат грома сломал звенящую тишину в дворике. Неприятный запах (сера?..) и ощущение собственной малозначимости ("букашистость", термин, придуманный мной для подобных встреч с историей) угнетали. Тяжелый, обволакивающий тлен веков прижимал к земле мои ставшие ватными ноги. Я попытался откашляться, но горло не слушалось меня... "Эй! Ты куда пропал?" – встревоженный голос Эл вернул меня к настоящему. Она пришла за мной... и правильно сделала. Кто знает, сколько заблудившихся туристов остались здесь навсегда, "войдя на свой риск"?!

Гнетущее очарование усыпальницы "незначительных жен" постепенно развеялось, но всю дорогу назад в порт в мою дрему вкрадчиво вплетались строки о реке и горечи, и замшелые ворота со скрипом выпускали сонмы незначительных жен в истлевших одеждах...