Из жизни эмигрантов

Из жизни эмигрантов

Август 1993

Как-то рано утром позвонил знакомый кинорежиссёр Кипягин, уехавший в Америку несколько лет назад и сумевший каким-то волшебным образом устроиться в Голливуде.

— Серёга, привет. Хочешь сыграть в новом фильме одного известного американского режиссёра?

Тут он сделал эффектную паузу и назвал фамилию. Я удивлённо присвистнул.

— Конечно хочу, — отвечаю, не раздумывая, разыскивая при этом взглядом банку пива. — Кого надо играть? Могу Гамлета или короля Лира. Я всё-таки народный и всё такое.

— Нет, там фильм про войну, и все основные роли уже заняты голливудскими звёздами.

Он назвал имена, и я снова присвистнул от удивления.

— Мне, как третьему режиссёру, — продолжал Кипягин, — поручено провести кастинг на убитых немцев. И я как-то сразу вспомнил о тебе. Больно лицо у тебя подходящее для такой роли.

Я задумался. В последнее время назначенного американским правительством пособия не хватало даже на выпивку.

— Сколько платят?

— Двадцать баксов в час. Работать будем по системе Станиславского. Но лежать придётся в грязи, и по тебе в конце съёмок проедет танк.

Я согласился. Всё-таки потом можно будет сказать, что снимался у самого... Пополнить этим громким именем своё портфолио.

На съёмочной площадке оказалось, что Кипягин набрал труппу на роли немцев из бывших наших. Так сказать, дал возможность подработать. Все, как и я, уехали сразу после развала СССР. Пока часами лежали в грязи, под грохот артиллерийского огня и крики режиссёра, перезнакомились.

Чумаков Игорь приехал из Таганрога. Играл там в областном театре кукол. Перепелицин Жора — дирижёр из Воркуты. Гоша Рабинович — тенор из Вологодского театра оперы и балета. Но в основном в нашей группе были москвичи и ленинградцы. Всего человек двадцать. Всем дали немецкую форму, винтовки и каски. И памятку с немецкими ругательствами.

Нами во время работы занимался только Кипягин. Другого занятия на съёмках у него, похоже, не было.

Кипягин, снявший в СССР фильм «Будни милиции», постоянно размахивал руками, хватался за голову и кричал по-английски:

— Фак. Не верю!

Потом переходил на русский мат.

— Ну кто так умирает? Не надо сразу падать на землю. Сделайте несколько шагов. Вспомните Родину, берёзки. И только потом умирайте. Ещё дубль!

В перерывах давали бесплатную «Кока-колу». Её реклама висела везде на съёмочной площадке. Да, ещё и хот-доги. Мы тем самым экономили на обедах. Великий режиссёр с нами не общался. Было только слышно, как он иногда орал на Кипягина:

— Где ты набрал этих идиотов!

— Но за двадцать баксов даже латиносы откажутся падать в грязь. А вы сами требовали экономить везде, где только можно.

На третий день съёмок Чумаков принёс фляжку с виски. И жизнь начала налаживаться. Мы уже шли в атаку на американцев так, что Кипягин взвизгивал от восторга. Только говорил, что «ура» кричать не обязательно. Мы умирали и падали в грязь красиво. Очень красиво. Всё-таки почти все были народные и заслуженные. На это зрелище приходили посмотреть даже те самые американские звёзды. Кипягин показывал им на нас пальцем и говорил:

— А вон тот танцевал принца Зигфрида в Большом театре!

Звёзды не верили, но на всякий случай брали автографы и со всеми фотографировались.

И вот настало время съёмок танковой атаки. На нашу группу шли сразу три General Sherman. Гудели моторы, небо заволокло дымом от пиротехники. Мы лежали в окопе и курили перед смертью. Танки должны были проутюжить наш окоп и идти дальше на Берлин. К тому же это был последний день съёмок, и все рассчитывали уже завтра начинать отдавать долги, ну и выпить как следует.

И тут Жора из Воркуты, сделав из фляжки большой глоток виски, поднялся в полный рост и сказал негромко:

— Велика Россия, ребята, а отступать некуда. Позади Москва.

И мы пошли в атаку. Не слыша, как что-то сквозь грохот моторов и выстрелы кричит нам красный от напряжения Кипягин.

Мы шли молча. Потом Гоша Рабинович, единственный в группе в форме немецкого офицера, запел:

— Это есть наш последний и решительный бой!

Мы поддержали Гошу, хотя пели очень нестройно.

Эту атаку в Голливуде затем назовут атакой мертвецов. Танки, повернув в сторону, исчезли.

Конечно, всех нас сразу, не заплатив, уволили. Кипягина уволили первым. С запретом приближаться к Голливуду ближе, чем на сто километров. Мы тогда не стали сдавать немецкую форму, каски, винтовки. Скинулись и пошли строем пить американское пиво в ближайший бар. В баре подрались с китайцами из местной мафии и утро встретили вместе с ними в полицейском участке.

Больше на съёмки в Голливуд нас не приглашали. А фильм потом всё-таки вышел и получил «Оскара» за лучший сценарий. И когда я пошёл на него в кинотеатр, то увидел на экране лежащую в грязи нашу мёртвую труппу. Больше в фильм из наших съёмок ничего не вошло. А крупным планом показали Гошу Рабиновича в форме немецкого офицера. И мне стало так нас всех жалко, что я встал и ушёл, не досмотрев это кино до конца.

Но вскоре пришло приглашение играть в мюзикле «Кошки» на Бродвее. Жизнь начала постепенно налаживаться.

***

Январь 1988

С Кипягиным мы познакомились еще в Союзе. Звонок по телефону:

— Здравствуйте, Сергей Викторович. Вас беспокоит режиссер Кипягин.

Меня на тот момент беспокоило только то, что остаток своей довольно беспутной жизни я проведу, строя светлое будущее на отдельно выделенной для этого одной шестой суши. Но ради вежливости ответил:

— Слушаю.

Фамилия режиссера мне тогда ничего не говорила.

— Мне ваш контакт дал Перельман. Сказал, что вы именно тот, кого я ищу для съемок фильма «Будни милиции». Мы сейчас ищем консультанта.

Я задумался и сказал:

— Извините, тут какая-то ошибка. Никакого отношения к советской милиции я не имею.

— Но Перельман утверждал, что вы три раза были в вытрезвителе, — услышал я в трубку.

— Не три, а всего один, — поправил я режиссера. — И то по чистой случайности.

— В принципе, этого достаточно, — сказал Кипягин. — Вы знаете будни милиции, так сказать, изнутри. А мне как раз это и нужно. Приходите завтра к девяти утра на «Мосфильм». Пятый павильон. Пропуск я закажу. Выпьем коньячку и все обсудим. Только не забудьте паспорт.

В трубке послышались короткие гудки, а я окончательно проснулся и закурил.

В пятом павильоне рабочие строили декорации какой-то квартиры. Как я потом узнал — бандитского притона. На рабочих орал маленький лысый человек. По начальственному тону я понял, что это и был Кипягин.

Увидев меня, он замолчал и широко улыбнулся голливудской улыбкой. Мы прошли в его кабинет. Коньячка, на который я рассчитывал, он не предложил. Вероятно, думал, что я его принесу. Дал почитать сценарий. Я быстро пробежал глазами и честно сказал:

— Полное г...о.

— Согласен, — неожиданно поддержал меня Кипягин. — Но сценарий утвержден и выделена смета. Которую нам предстоит освоить.

Слово «нам» мне как-то сразу не понравилось. Но я промолчал.

— Вы можете, я уверен, внести свежую струю в эту бредятину. Сто пятьдесят в месяц вас устроит?

Меня устроило. Я взял сценарий и за три дня наполнил его жизнью. Кипягин хохотал как ребенок, оттягивая американские подтяжки и хлопая ими по плечам.

Особенно его повеселил эпизод с кражей старинного пианино из квартиры известного писателя.

— Несут пианино по лестнице, а снизу: «Стоять! Руки вверх!». Очень смешно. Но, может, им украсть что-нибудь поменьше? Например, скрипку.

— Нет, — отвечал я. — Тут как раз все дело в размере. Уверяю, зритель будет смеяться.

— Вот этого-то я и боюсь, — сказал Кипягин. — Смеяться над нашей милицией позволено только режиссерам с мировым именем. А их у нас - Бондарчук и всё.

Я тогда надел кепку и ушел. Но Кипягин, надо отдать ему должное, заплатил тогда как за три месяца работы. Что позволило попасть в вытрезвитель второй раз в жизни.

Фильм тогда вышел и прошел довольно незаметно вторым экраном. В титрах было и мое имя — как помощника режиссера. Так началась моя карьера в советском кинематографе. Впрочем, на этом фильме она и закончилась. Союз рухнул, а я уехал в Америку.

***

Октябрь 1993

Бродвей был уже близок. Но тут снова позвонил Кипягин. Минут пятнадцать он жаловался на американское налоговое законодательство, на банк, отказавший в кредите. Потом внезапно спросил:

— Серёга, ты хочешь стать простым американским миллионером?

Честно говоря, на эту тему никогда не заморачивался. Деньги были нужны, чтобы прожить на них этот день. И я ответил Кипягину вежливым мычанием в трубку. Тот неожиданно обрадовался:

— Вот. Так я и думал. Сейчас изложу свой бизнес-план.

Оказалось, что всё то время, пока мы не виделись, Кипягин работал с китайцами. С теми самыми, с которыми мы подрались в баре. Благодаря своему рождению в советском посольстве в Пекине Кипягин неплохо знал китайский язык. И организовал отправку жителей Поднебесной на нашу историческую родину. За каждого отправленного и прописанного в его квартире китайца Кипягин получал по тысяче долларов. Всего за год таких будущих москвичей набралось около пятисот. Правда, часть денег уходила начальнику домоуправления и его любовнице-паспортистке.

И вот, не далее как вчера, Кипягин, по его версии случайно, услышал разговор шефа их мафии и его заместителя, из которого следовало, что через неделю будет отправка крупной суммы наличных денег в Китай. Кипягин знал точное время и место передачи денег курьеру. И предложил мне...

— Ты что, предлагаешь мне, заслуженному артисту Чувашской АССР, участвовать в вооружённом налёте на китайскую мафию?

— Да! — радостно прокричал в трубку Кипягин. И назвал примерную сумму, которую необходимо было отнять у курьера.

Я сейчас не могу точно объяснить, почему тогда согласился. Забыв даже о Бродвее. Наверное, просто надоело ходить каждый день по благотворительным столовкам.

— Только нужно три-четыре абсолютно надёжных человека, — сказал Кипягин и повесил трубку. А я принялся искать наших с того фильма. Ведь кто может быть более надёжным, чем тот, кто лежал с тобой в одном окопе? Пусть даже и на киносъёмках.

В нашей культурологической банде вскоре, кроме уже знакомых вам Гоши, Жоры и Игоря, оказался гримёр с «Мосфильма» Женя Развозжаев. Он-то и предложил провести нападение в гриме.

— Мать родная нас не узнает, — пообещал Женя.

Вся подготовка шла в гараже у Кипягина. На свою виллу он не приглашал. Мне кажется, потому что боялся — натопчем. Ну мы и не сильно хотели. Купили игрушечные автоматы. Идти на настоящее вооружённое нападение никто не хотел. К тому же Кипягин пообещал, что курьер за чужие деньги умирать не будет. И всё пройдёт тики-чики. Долго спорили, на каком языке нам общаться — на русском или ломаном английском. И тогда Жора из Воркуты предложил... впрочем, об этом позже.

Нападение было организовано точь-в-точь как в фильме «Крёстный отец». Скрежет тормозов. Выбегающие из автомобиля громилы. Курьер безропотно отдал чемоданчик и рухнул на землю. Всё про всё длилось от силы несколько минут. И вот мы в гараже у Кипягина, и уже готовы делить деньги. Ломаем фомкой замок чемоданчика, и...

На следующий день все газеты города написали о найденном на вокзале после анонимного звонка чемодане с десятью килограммами наркотиков. А пойманный полицией курьер твердил о чернокожих громилах, разговаривающих между собой на каком-то непонятном африканском наречии. Курьер запомнил только одно слово — «Билять». Хотя я точно знаю, что никто из наших его употребить не мог. Ведь мы все или почти все были, если не народные, то заслуженные. И говорили между собой, между прочим, на латыни.

***

Февраль 1993

Самый верный способ для эмигранта не ностальгировать по родине — это быстрое обогащение в стране прибытия.

Бывший кинорежиссёр Кипягин пришёл ко мне в два часа ночи с бутылкой виски «Джонни Уокер» и с порога заявил:

— Серёга, я знаю, как нам снова стать богатыми.

Слово «снова» я пропустил мимо ушей. Оно касалось только Кипягина.

— Сейчас время больших возможностей, — продолжал он. — Наши толпой едут в Америку. Скоро этот поток иссякнет. Но сейчас самое время на этом заработать. У меня есть план.

Я к тому моменту ещё не знал про все планы Кипягина в эмиграции. Поэтому разлил виски по стаканам и приготовился слушать. Тема денег была тогда уже весьма животрепещущей.

Кипягин выпил, крякнул и продолжил:

— Мы с тобой будем помогать соотечественникам провозить в Америку бриллианты!

Я тяжело вздохнул, но Кипягин сделал вид, что не заметил.

— На советской границе уже прекрасно знают о попытках провести бриллианты в каблуках, поэтому просвечивают любую обувь. Даже шлёпанцы. Народ в панике. А вот я провозил бриллианты в собаке!

— В какой ещё собаке? — удивился я.

— В охотничьей. В сеттере Джеке. Он на пограничном контроле проглотил пакетик. А в Америке тот вышел естественным путём где-то через сутки.

Заставить сеттера проглотить пакет с бриллиантами! Я выпил.

— И что ты от меня хочешь?

— Ты, кажется, хотел перевезти сюда своего сенбернара Кайзера?

Я сразу всё понял.

— Хотел. Но не делая из Кайзера контрабандиста.

— Погоди, — сказал Кипягин. — Не горячись. У меня на примете крупный цеховик из Узбекистана. Готов отдать тридцать процентов за перевозку.

Кипягин назвал сумму, и я присвистнул. Этих денег вполне хватило бы на безбедную жизнь в течение нескольких лет на Манхэттене.

— Но тут нужна большая собака. Очень большая. И мы с тобой богаты, Серёга!

Я согласился. Несколько месяцев мы оформляли необходимые для перевозки собаки документы. Цеховик успешно прошёл таможню, пограничный контроль. Кайзера погрузили в большую клетку и отправили в багажное отделение.

Когда его отдали мне, Кайзер прыгал от восторга и покрывал меня слюнями с родины.

Кипягин стоял рядом.

— Поехали, поехали быстрее ко мне на виллу. И будем ждать волшебного появления бриллиантов.

Но ни через день, ни через неделю бриллианты так и не появились. Зато мне пришёл внушительный счёт от авиакомпании за уборку в клетке за собакой. Видимо, Кайзер не смог сдержать волнение от прощания с родиной.

Про выяснения отношений Кипягина и цеховика я промолчу. Это была уже совсем другая история.

***

Июль-декабрь 1992

- Ехать в Америку без начального капитала ни в коем случае нельзя, - учил меня Кипягин, узнав о желании эмигрировать. - Иначе будешь там мыть посуду или, если повезет, работать вышибалой в баре.

Кипягин с уважением посмотрел на мою почти двухметровую фигуру. И продолжил:

- Как ты думаешь, что в Америке такого нет, чего у нас много?

- Лозунгов, - сказал я.

- Нет, из материального.

Я задумался, но вспомнил только про жигулевское пиво.

- Эх ты, - Кипягин поднял указательный палец вверх. - В Америке совершенно нет валенок. Даже на Аляске. А у нас их полно. Все армейские склады забиты. Готовились эту самую Аляску захватить. Но все рухнуло раньше. Купим по-дешевке, отправим и сразу разбогатеем.

- А если не будут брать, - робко предположил я.

- Все продумано, - ответил Кипягин. - У меня уже есть контракт. А ты будешь нашим представителем. Раз уж все равно туда едешь. Я, кстати, тоже подумываю слинять. И тоже туда.

Я взял в руки контракт и сразу обратил внимание, что покупателем выступает...

- Ты серьезно заключил контракт на поставку русских валенок в Соединенные Штаты Америки с вождем племени Навахо мистером Ястребиным когтем?

- Да, а что тут такого. У них там дикие льготы по налогам. К тому же в контракте валенки называются зимними мокасинами. Вождь, правда, долго смеялся. Но подписал. Сейчас грузится контейнер в порту Питера. Тебе пять процентов с продаж. Нет, пять много. Три. Согласен?

Я тогда совсем ничего не понимал в бизнесе. И согласился. И на следующий день улетел.

Контейнер с валенками должен был приплыть в Америку через пару месяцев. Я признаться, занятый обустройством в новой стране, даже забыл о нем. Но вскоре мне позвонили из офиса вождя племени Навахо. и вежливо поинтересовались где обещанные мистером Кипягиным зимние мокасины. Которые были полностью оплачены мистером Ястребиным когтем, и тот теперь с нетерпением ждет выполнения контракта. Иначе мне, как указанному в приложении к контракту торговому представителю, будут предъявлены штрафные санкции вплоть до снятия скальпа.

Всю следующую неделю я как проклятый сидел на телефоне и пытался переправить застрявший по ошибке Кипягина во Флориде контейнер с валенками в порт Сан-Франциско. Терять скальп, не вкусив до конца воздух свободы мне не хотелось.

Наконец, все благополучно разрешилось. Валенки прибыли к заказчику, а я был приглашен в резиденцию вождя в Оклахома-сити. Там мы с мистером Ястребиным когтем пили вино Питахвайя, изготовленное из кактуса сагуаро, курили трубку мира и вели переговоры о поставке в Америку партии русских балалаек.

***

Январь-март 1994

После нападения на китайцев прошло месяца три. Кипягин сдулся и куда-то исчез из виду. А мы, немного придя в себя, решили провести мозговой штурм и придумать бизнес-идею, которая поможет нам стать в новой стране теми, какими мы были в старой. Известными и, по крайней мере, не бедными.

Кому тогда первому пришла в голову мысль организовать ансамбль песни и пляски Советской армии, сейчас сказать уже трудно. Но идея сразу понравилась. Всё советское тогда, в начале 90-х, было в моде. Дирижёр в нашей команде был, тенор был. Остальные были согласны научиться и петь, и танцевать.

Начали репетировать. Первым номером освоили "Танец с саблями" Хачатуряна. Потом матросский танец "Яблочко". Потихоньку нарабатывали репертуар и собирали артистов. Если своих не хватало, то брали местных. Независимо от цвета кожи и того, служил в американской армии или нет.

С родины выписали военную форму. Тогда за смешные цены её всем желающим продавали прапорщики и мичманы на всём пространстве бывшего СССР.

Первые выступления проходили на улицах. Начинали с "Калинки-малинки". Потом "На солнечной поляночке". А уж когда Гоша Рабинович начинал петь "Прощайте скалистые горы", многие бывшие наши плакали навзрыд и кидали в фуражку так необходимые нам доллары.

Вот только представьте. Где-то недалеко от Бродвея звучит:

— А волны и стонут, и плачут. И бьются о борт корабля.

Растаял в далёком тумане Рыбачий — родимая наша земля.

Пронимало до мозга костей.

Как-то приехало CNN и сделало репортаж о нас. Заодно сделав снова знаменитыми и известными. Стали приглашать в небольшие концертные залы, и довольно скоро мы добрались до Карнеги-холла.

Но тут на горизонте снова появился Кипягин.

Звонит, как обычно, рано утром.

— Привет, Серёга. Слышал, слышал, что выбился в люди. Сам выбился, а вот друга забыл.

Под другом Кипягин искренне рисовал себя.

— Только больше никаких приключений, — сразу предупредил я. — Кина и войны с китайцами больше не будет. Мы мирные люди.

— Мирные люди военную форму не носят, — парировал Кипягин. — Но у меня есть для тебя сугубо деловое предложение. Тур вашего ансамбля по Юго-Восточной Азии. Будете на разогреве у Майкла Джексона. Я сейчас как раз сплю с его продюсером.

— Продюсершей, — уточнил я.

— Неважно, — недовольным тоном ответил Кипягин. — Важно то, что это совсем другие деньги. Миллионная аудитория. И это вам не Вологодский театр оперы и балета. Кстати, откат мне всего десять процентов. Где ты ещё найдёшь такие условия!

"Солнышко, иди приготовь мне яичницу с беконом", — услышал я в трубке. И мрачно спросил:

— Это там сейчас продюсер у тебя?

— Нет, горничная, — соврал Кипягин. — Принимай лучше контракт по факсу. У тебя какой факс?

— Чёрный, — сказал я и бросил трубку.

Но Кипягин оказался настойчивым и стал действовать через нашего главного тенора Гошу Рабиновича, которому как раз приспичило купить небольшое ранчо в Техасе. Гоша выдвинул ультиматум: или я подписываю контракт, и ансамбль делает чес на Юго-Западе, либо он...

Я подписал.

Кипягин кинулся печатать афиши. Когда я их увидел, то ахнул. Оказывается, никакого Майкла Джексона и в помине не было. А был его двойник. Но этого мало. Наш ансамбль теперь назывался "Ансамбль песни и пляски Советской Армии имени Достоевского".

— Почему имени Достоевского? — допытывался я у Кипягина.

— Потому что в том регионе о нём все знают, — хладнокровно отвечал Кипягин. — Кто из нас родился в Пекине. Я или ты?

На такой аргумент было трудно возразить. И мы, собрав инструменты и волю в кулак, полетели в Таиланд.

Потом, чтобы купить обратные билеты, проклиная Кипягина, целый месяц выступали на пляже. Из-за жары — в одних плавках. На головах — фуражки или буденовки. Танец с саблями на песке удавался не очень. Как и танец "Яблочко". Но публика аплодировала и кидала монетки в протянутую мной буденовку.

Вот и вся история. А что было дальше, я вам потом как-нибудь расскажу.