Из коры

Давным-давно, в тридесятом царстве, в заморском островном государстве жил да был народ японский, Фукусимы* не знавший. И ходил-бродил промеж народа того, век свой короткий мая, самурай один младой, в кимоно с драконами расписными. И был он столь невезуч в жизни личной, что не завидовал его красоте и одеждам богатым ни муж многомудрый, ни жена покорная, ни отрок, похотью одолеваемый.

Какое бы кимоно не надел, какой бы пояс не повязал, какую бы катану не взял – всё едино! Ни одна девица на выданье при виде самурая стыдливо рукавом не прикрывалась, румянец нежный скрывая и взгляд свой долу опуская. Ни одна гейша-затейница не возжелала с горемыкой чайную церемонию провести аль на сямисэне** ему песнь о любви Хризантемы и Неба исполнить. И ни одна признанная красавица даже в страшном сне не жаждала увидеть, как коленопреклонённый несчастный читает ей хокку***, восхваляющие горячие источники и прекрасную купальщицу.

В общем, куда ни кинь – всюду клин! То чёткое «НЕТ!» в ответ, то отец-кузнец, то официальный муж-молодец, а то и вовсе холодное молчание, доводящее до отчаяния. Так и томился бы угорёк самурайский без своей пещерки влажной****, если бы не удумал воин младой по свету белу пойти в поисках той единственной, что отдаст ему не только руку, но и сердце, что будет с ним в болезни и здравии… Ну и так далее по тексту.

Удумал – и сделал. Встал как-то раз утром, раным-ранёхонько, умылся белым-белёхонько, надел одежды чистые, новые, обул гэта***** крепкие, да и отправился в путь-дорожку дальнюю.

Шёл он лесами тёмными, реками быстрыми, полями широкими, морями-океянами глубокими. Пляжами песчаными, залежами оловянными. Городами большими да селениями малыми, людьми чужими, странными да правителями небывалыми… Шёл день, два… семь… десять… На третий месяц скучно самураю стало одному странствовать, взял он коры баобабовой да и выстругал себе из неё деву красы неземной. Глаза – омуты огромные, ноги – длинные-предлинные, талия – осиная, волосы – в причёске немыслимой, а вместо одежд до полу – юбчонка коротенька в складочку да рубаха с воротом, что сзади квадратом болтается******.

Выстругал, значит, красавицу древесную, оглядел ее придирчиво, глаз левый щуря… Хороша ж мать! Ни дать, ни взять - мисс Вселенная! И главное, ведь молчит всё время. А молчание, как известно, золото, металл драгоценный.

Так вот и пошёл дальше со спутницею своею верной. Исходил, истоптал весь шар земной, да только той единственной, суженой-ряженой, самой судьбой приваженной, так и не нашел.

А и как тут найти-то, коль в Индии девки дюже резвые да вертлявые, утанцуют до смерти. В Китайской стороне – уж больно желты, словно гепатитом больные. На Руси-матушке – все на одно лицо. В Немтчине бабы толстые да пышные, враз не подымешь, а ежели и подымешь, так пуп тут же и надорвешь. В Африке почти все девки, аки ночь безлунная, в тёмной комнате лишь по улыбке определяемы. А на континенте заокиянском и вовсе феминистки сплошные. Короче, ни одной нормальной.

И пришлось возвращаться самураю домой холостым. Правда, путешествия его даром не пропали. Насмотревшись на гарем султана брунейского, выстрогал самурай себе еще девиц красы неземной. И было у него семь Пятниц на неделе. В понедельник его ублажала любимая из вишни, во вторник – из кипариса стройного. По средам его хокку слушала чудно пахнущая – можжевеловая, а по четвергам самурай баловал себя близняшками из березы рязанской. В пятницу самурай принимал целительные ванны с красоткой из эбенового древа, а в субботу медитировал в саду камней, вопрошая девицу из ясеня, где его ж его ненаглядная катана вострая. Ну а воскресенье он проводил с женою старшей, той самой, что из коры баобабовой.

Смотрели на него другие самураи, смотрели, пальцами у висков крутили, да чуть погодя поняли, что идея-то хорошая. И стали обращаться к древесному гаремщику с просьбою вырезать и им таких же дев для утех земных. И ведь вырезал шельма! И толстых, и тонких, и покрасивее, и пострашнее. И с грудями маленькими, почти невидимыми, и с пятым размером. И с ягодицами сочными, и вовсе без оных. Всё по индивидуальному заказу для родных клиентов.

Так вот и появились первые секс-куклы. Потом их, правда, заменили более мягкие, надувные да латексные, но факт остается фактом: пальма первенства в этом щекотливом вопросе принадлежит именно японцам. Но оно и понятно. Всё ж лучше бабу искусственную тискать, чем от одиночества дикого да презрения людского руки на себя накладывать.

______________________

* Стояла в те времена Фукусима, аль нет, Бобру сие не ведомо. Но достоверно известно, что никакой аварии в те годы не было.

** Сямисэн – в принципе, то же, что и наша балалайка. Те же три струны. Только гриф подлиннее. Да и песни на нём исполняются более жалостные да медленные. Короче, в присядку точно не пойдешь и «Камаринского» не спляшешь.

*** Хокку – они же хайку. Японский стих, без рифмы и часто без смысла. Нет, смысл в них есть, но чтобы постичь всю суть, красоту и гармонию хокку, надо родиться японцем. А нам, русским да татарам, до этого еще пить и пить.

**** Очень часто в японской поэзии, и в хокку тоже, встречается такая метафора, обозначающая акт половой. Угорь – начало мужеское, пещерка – соответственно, женское. А уж что они делают вместе – додумывайте сами.

***** Гэта – японская деревянная обувь. В общем, представьте себе деревянные шлепанцы, к которым прибиты два поперечных бруска. Представили? Вот это и есть гэта. Носят их преимущественно в грязь и слякоть. Вот такие вот японские «резиновые» сапоги.

******Намёк на сейлор-фуку, то есть матроски, то есть японскую школьную форму. А в общем и целом, намёк на анимешных девиц.