Из сердца Вьюги

В горах Вечной Весны, где туманы словно забытые сны вьются меж сосновых крон, под облаками, касающимися зеленевших пиков, величественно возвышалась гора Таньшань — древнее святилище, где земля говорила с Небом. У её подножия, окутанный благословением духов и закалённый веками, процветал орден Звёздной Пыли.

Орден, словно небесное созвездие, сиял над землёй — каждый его ученик был звёздочкой, горящей в бескрайнем море ци. Их дыхание толкало ветряные потоки, их шаги отзывались эхом на склонах гор. Близлежащий город, утопающий в пышных садах и дыме благовоний, давно прозвали Городом Тысячи Храмов. В нём рождались и умирали божества, и каждый новый храм был как лепесток в венце Звёздной Пыли.

Глава ордена — Ли Тяньхуэй, прозванный Стальным Тигром — был человеком, перед чьей волей склонялись даже небеса. Его дух был несокрушим, его ци — подобен буре, скрытой под льдом. Легенды шептали, что он трижды стоял у врат Вознесения, но каждый раз отворачивался, не в силах покинуть жену, детей и орден, что стали его плотью.

Жена его, госпожа Ли Мин, жила весной в теле женщины. Там, где она проходила, расцветали сливы и таял лёд. Она, озорная, вороватая красавица, некогда поймала самого Стального Тигра за хвост — точнее, обокрала его и щёлкнула по носу, пока он только собирался арестовать её. Так началась их легенда — похищение, битва на корабле с демонами, бегство через земли мрака и... любовь.

Когда она поняла, что всё это было ловушкой — сам Ли Тяньхуэй спланировал "пленение" с ярым желанием завоевать её сердце — она, заявила с огнем в зеленых глазах, ее намерение было серьезным: «Хочу от тебя троих сыновей! Не меньше!»

И двое сыновей уже бегали по ступеням ордена: старший, Ли Цзюнь — мудрый не по годам, с духом ветра; и младший, Ли Хэ — огненный, живой, этот мальчик хоть и был ленивым и размеренным, но его владение словом росло. Судьбе дано зверствовать в выборе, куда пустить мальчишьи умения — во зло или во благо — госпожа Ли Мин нянчила отпрысков как малых божеств богатстве, удачи и любви.

Но третий... третий сын не родился. Госпожа Ли Мин потеряла ребёнка, и целители — в том числе знаменитый Го Цзы — отняли у неё надежду на ещё одно дитя. Её сердце, некогда светлое и звонкое, стало тише озера подо льдом.

В тот скорбный день небо разверзлось, над Таньшанем выпал снег. Редкое, холодное чудо. Ли Мин возвращалась с сыновьями в орден, когда её взгляд упал на сугроб у края лесной тропы. Там, подобный зверьку, сжавшись в белых морозных комьях, спал ребёнок с золотыми волосами. Обледенелый, измождённый, но живой.

Она не смогла пройти мимо. Как это, бросить малыша в бурную метель? Сердце замерло, прежде чем тихо зазвенеть в боли и надежде — госпоже Ли Мин показалось, что небеса подарили ей эту павшую звёздочку взамен потухшей в её чреве. Подняв мальчика, она почувствовала, как он слабо вцепился в её накидку.

Это был знак.

Глава ордена вернулся в покои, когда она уже укрывала мальчика одеялами, а Го Цзы — вечно хмурый, в чёрном, с лицом похожим на сухой корень женьшеня, — бурчал себе под нос и поил мальчика отварами.

— Он… он не оттаивает, — пробормотал целитель. — Вода теплее, а плоть — всё такая же холодная. И пахнет зверем.

Го Цзы, чья душа давно заросла грибами и едкими травами, принюхивался к мальчику, морщась. Он был странным: говорил с мухоморами, и с гордостью носил нефритовый монокль со спиральным узором. Его боялись и почитали, как странного духа гор. Госпожа Ли мягко, неспешно отстранила его руку, и мрачный Го Цзы не дерзнул возразить, лишь хмыкнул:

— Он… требует наблюдений.

В мире духов нечто дрожало и смотрело сквозь тонкие грани реальности, рыча — не от злобы, а от боли потери. Дитя, найденное в снегу, было не простым сиротой, не дарованием госпоже Ли Мин, не утешением её утрате.

Он был печатью. Сломанной. Проклятием, сброшенным с Небес. И тот, кто однажды коснётся его духа, увидит не ребёнка, а зверя. Его душа изранена и голодна. А госпожа Ли гладила его по волосам, улыбаясь. Мальчик словно солнце, пробивающееся сквозь снег.

Малыш сделал впервые за долгое время вдох, легко втягивая в мелкое тельце согревающий аромат своего нового дома.

Мальчик был бледен, словно высечен из зимнего льда. Его кожа прозрачно-белая, не иначе сокровенный иней горных вершин, а волосы — золото пшеничных солнцем полей. Он не откликался ни на ласковые слова, ни на зов тёплых рук. В его глазах пылал холод безмолвный, чуждый, первобытный. Язык чужд, непонятен, а взоры настороженные, полные дикого страха. Он сторонился всех, кроме той, чьи руки вернули ему тепло жизни — госпожи Ли.

— Он будто из другой земли, — шептали слуги, тайком перекрещивая пальцы в знак защиты. — Его дыхание, как мороз по стеклу... Смотри, он снова заморозил чашу с водой!..

Но госпожа не слушала. В её сердце он уже стал третьим сыном. И как бы ни был он странен, как бы ни молчал и не сторонился остальных, она каждое утро умывала его, кормила, укладывала и пела ему древние песни, как кровному ребёнку.

Господин Ли долго молчал, наблюдая, как мальчик медленно оттаивает в лучах доброты его благочестивой супруги. Он не был слеп: видел, как ребёнок вздрагивает при каждом звуке, как сжимает кулачки, если к нему приближается кто-либо, кроме госпожи Ли Мин. Он видел, как душа мальчика, скованная чем-то чуждым и ледяным, колышется словно в буре, не принадлежа миру людей. И в один из вечеров, когда мороз уже покрыл оконные узоры снежными драконами, глава ордена заявил:

— Раз ты родился в холоде и не ведаешь слов наших, я нарекаю тебя Дун Яном, Восточная Льдина. Пусть это имя согреет тебя, как солнце греет ледяной пик, пока он не рассветёт рекой.

Сам Дун Ян не понял ни слова, а смотрел, храня молчание. Взгляд мальчика привычно пуст, в нём отражались далекие, чужие горы — не те, что окружали орден Звездной Пыли. Он не знал, что значат иероглифы, несущие его имя, не знал, кто такой «глава» и что значит «семья». Все вокруг казались ему чудовищами — шепчущими, скрытными, опасными. Все, кроме одной женщины, что улыбалась ему рассветным солнцем и гладила его по голове. Как Мама.....когда-то..

И если бы кто-то мог заглянуть глубже — в саму суть Дун Яна, в самую глубь души — он бы увидел, что под тонкой детской кожей бурлит буря. Настоящая, хищная, древняя. Дух, некогда заточённый в сердце ледяной горы, теперь жил в теле ребенка, связанный магией, чьё плетение уже терялось в веках.

Кто решился сотворить такое неизвестно. Зачем — так же остаётся загадкой. Но с той ночи, как Дун Ян оказался под крышей ордена Звездной Пыли, холод стал постоянным спутником их пути. Звезды, которые раньше светили чисто и ясно, начали мерцать, словно предчувствуя, что новая глава уже началась, написанная не чернилами, а инеем и морозным ветром.

Мальчишка напоминал госпоже Ли озлобленного, брошенного котёнка. Того самого, что, промокший и озябший, свернулся клубком под крыльцом, шипит на каждого, кто приблизится, но дрожит не от ярости, а от одиночества. Он кутался в одеяло-щит, и глаз не спускал с дверей — как будто в любой миг ожидал, что его снова вырвут из тепла.

Стоило госпоже Ли Мин тихо опуститься рядом, положить ладонь на его золотистую голову, как этот комок обороны рассыпался. Его ледяные как горное небо глаза вдруг затоплялись слезами. Он быстро, стыдясь, смахивал их рукавом, упрямо отворачивался и морщил нос, делая вид, что ничего не произошло. Госпожа Ли лишь мягко обнимала его, прижимая к себе, и иногда, не удержавшись, щипала за щёку и звонко смеялась, считая его очень милым:

— Ах, Грозный котенок…

На удивление всех, у мальчишки был зверский аппетит. Он ел жадно и много, особенно ему понравилась говядина с наваристым бульоном. Доев взрослую порцию, он протягивал миску и говорил на своем языке: «ещё!»

Госпожа Ли с улыбкой брала его миску и накладывала ему добавку.

— Как в такую кроху столько еды вмещается, а? Нужно будет запастись мясом.

Когда ему дали палочки, он не стал стесняться — просто начал протыкать ими еду, как воины копьями мясо в степях. Госпожа Ли, смеясь, показала ему, как пользоваться палочками. Он криво косился, но учился быстро, и скоро уже мог ловко ими щелкать, как настоящий ученик ордена.

Одежда мальчика была странной: изношенная, когда-то белая рубаха, с вышитым красным узором. Вышивка крестом — редчайшая техника, которую госпожа Ли прежде не встречала. С благоговением, втайне от мужа, она постирала рубаху и спрятала в лаковом сундуке, оставив как реликвию из другого мира.

Он оказался почти ровесником её старшего сына, Ли Цзюня, но не говорил. Не потому, что не хотел — просто не понимал, из его уст исходили слова, что складывались в обрывки старых легенд и древних речей. Он смотрел на мир круглыми, настороженными глазами, и в нём ещё не было понимания: ни кто он, ни где он, ни что с ним произошло.