Из воспоминаний доктора Уотсона

Весной 1894 года, ещё не оправившись от страшной потери в своей жизни, я задумал написать эти воспоминания. Не знаю, решился бы я доверить бумаге все те странные и совершенно необъяснимые современной наукой события, которым я стал свидетелем, если бы пребывал в спокойном и рассудочном состоянии духа. Но когда теряешь близкого друга, а вскоре и любимую жену, то о спокойствии речи уже не идет. И пусть эти записки не увидит ни один из ныне живущих людей, мне становится спокойнее оттого, что когда-нибудь в далёком будущем люди узнают чуть больше правды о мире, в котором мы привыкли считать себя единоличными хозяевами.

С тяжёлым сердцем возвращаюсь я ко времени своего недолгого, но крайне насыщенного событиями пребывания в Индии. Именно там я впервые столкнулся с удивительным явлением, которое в дальнейшем превратилось в преследующую меня навязчивую идею.

Итак, в 1878 году я, избрав карьеру военного хирурга, отправился в Индию. Однако, сойдя с корабля в Бомбее, я узнал, что Пятый Нортумберлендский стрелковый полк, в котором мне предстояло служить, снялся с места и с боями продвигается в направлении Афганистана. Я вынужден был пуститься в опасное путешествие следом за полком по неизвестной мне стране в самый разгар военных действий. На этом пути от Бомбея до Кандагара, о котором мне тяжело вспоминать даже сейчас, и состоялась встреча, которая перевернула все мои представления об окружающем мире. Все началось во временном госпитале, одном из тех наспех организованных из подручных средств сооружений, которые возникали на пути следования английских войск. Долг врача не позволил мне оставаться безучастным свидетелем страданий раненых, и как я ни спешил, всё же задержался, чтобы помочь персоналу госпиталя. Рабочих рук не хватало, и моя помощь пришлась как нельзя кстати.

Госпиталь располагался на окраине бедной деревни – всего десяток хижин самого жалкого вида. Мы с коллегами фактически все время проводили в госпитале, а для сна и отдыха у нас была отдельная армейская палатка, стоявшая довольно близко к подступающему к деревне лесу.

В тот вечер одному из пациентов стало хуже, требовалась срочная операция. Мне предстояло ассистировать хирургу в совершенно непривычных для меня условиях. Хлороформа и эфира для наркоза у нас катастрофически не хватало, но операция предстояла тяжёлая, и для безопасности пациента мы решили не экономить препараты. В результате я надышался наркотическими парами, так что по окончанию операции у меня возникла настоятельная потребность в свежем воздухе.

Ночь была теплая, напоенная ароматами лесных цветов, и, несмотря на усталость, мне не хотелось идти спать в душную палатку. Я стоял на окраине деревни у ворот изгороди, бездумно глядя на тёмную стену леса, откуда доносились загадочные звуки и шорохи. В самой деревне всё было тихо, только почему-то жалобно скулили собаки. Обычно они свободно бродили между хижин, сейчас же куда-то спрятались.

«Возможно, — подумал я, — рядом бродит тигр или другое крупное животное?» Меня неоднократно предупреждали об опасности встречи с хищниками, которые, случалось, нападали на людей даже в деревнях. Местные жители предпочитали не покидать своих хижин после захода солнца. Поэтому когда мне послышался стон на краю леса, я немедленно выхватил свой револьвер, с которым по быстро приобретённой привычке, не расставался ни днём, ни ночью. Стон повторился, так могло стонать крупное хищное животное – с глухим ворчанием, но в то же время с почти человеческими всхлипами.

Заинтригованный более чем напуганный, я осторожно отодвинул в сторону большой терновый куст, которым по вечерам жители деревни загораживали ворота, и двинулся в ту сторону, откуда доносились звуки. На шесте у палатки висел фонарь, я прихватил его с собой, но его слабый свет не позволял видеть далее двух шагов. Поэтому я увидел источник звуков только когда приблизился к нему почти вплотную. В тени раскидистого кустарника лежал зверь, во всём походивший на волка. Но его размеры намного превосходили обычных индийских волков, шкуры которых я не раз видел за время пребывания в стране. Зверь был ранен — свет моего фонаря блеснул в луже тёмной крови. При моем приближении волк с трудом поднял крупную голову, его светящиеся желтым светом глаза встретились с моими. И в этот момент я испытал величайшее потрясение в своей жизни. Из пасти зверя довольно явственно вырвались человеческие слова. Они звучали довольно разборчиво, хотя и были затруднены тяжёлым дыханием и хрипами.

— Помоги… мне…

Признаюсь, я был настолько ошарашен, что чуть не выронил и фонарь, и револьвер. Первой мыслью было, что я стал жертвой галлюцинации, надышавшись парами хлороформа. Но глаза зверя продолжали смотреть на меня в упор, что как я знал, невозможно, ведь ни одно животное не в состоянии долго смотреть в глаза человека. И снова стоном донеслись до меня слова:

— Помоги… я отплачу…

Если бы встреча произошла днём, я, вероятно, поступил бы иначе. Но вокруг была ночь, я словно оказался в волшебной сказке и действовал по её законам. Я убрал револьвер, поставил фонарь на землю и быстро осмотрел зверя. У него оказался распорот бок, рана была неглубокая и на вид не опасная, и я не мог понять причин столь обильного и непрекращающегося кровотечения. Волк явно ослабел от большой потери крови. Во время осмотра мои пальцы ощутили что-то твёрдое. Осторожно разведя в стороны края раны, я обнаружил нечто металлическое, но извлечь это без инструментов было невозможно.

— Стрела…

Слово донеслось до меня совсем тихо, как вздох, так что я даже не был уверен, услышал ли я его, или догадка сама пришла в мою голову.

Продолжая находиться в каком-то зачарованном состоянии, я схватил фонарь, почти бегом возвратился к палатке, захватил все необходимое из хранящихся там медицинских запасов и вернулся к своему необыкновенному пациенту. Волк больше не стонал, но его глаза неотрывно следили за всеми моими движениями. Боюсь, я причинил ему немалую боль, когда извлёк из раны наконечник. Зверь выгнулся дугой, его тело сотрясла крупная дрожь, и он потерял сознание. Перевязывая рану, я лихорадочно раздумывал, что мне делать с ним дальше. Переносить волка в госпиталь или в палатку я не решился, но вовремя вспомнил, что неподалеку имеется заброшенная хижина, которую, во время пребывания здесь полка, использовали под склад. Это было хоть какое-то укрытие. Торопливо закончив перевязку, я поднял волка на руки и, пошатываясь под его тяжестью, понёс к хижине. Псы в деревне уже не просто скулили, но выли в голос.

Направление я знал только приблизительно, но к счастью, над лесом поднялась полная луна и немного облегчила мой путь. В хижине пахло гнилью, дверь болталась на одной верёвочной петле, но крыша была цела, а на полу валялись рваные циновки, на которые я с облегчением опустил свою ношу. И тут силы полностью оставили меня, и я погрузился в блаженное беспамятство.

Разбудило меня солнце, проникавшее сквозь щели в стенах и крыше. Я открыл глаза и несколько минут бездумно смотрел на пляску пылинок в солнечных лучах. Потом разом мне вспомнились все события прошлой ночи, я рывком сел и огляделся. Хижина была пуста, но дверь, как я хорошо помнил, раньше болтавшаяся на одной веревке, сейчас была аккуратно прикрыта. Признаюсь, в тот момент я почувствовал себя обманутым ребёнком, у которого отняли сказку. Разумеется, все ночные приключения были не более чем сном, порождением крайней усталости и наркотических испарений. Я почти убедил себя в этом, когда, в последний раз окинув взглядом хижину, вдруг заметил на полу небольшие пятна крови.

Меня кинуло в жар, потом в холод. Выскочив из хижины, я бегом бросился к опушке леса. Найти то место не составило труда – моя сумка с медикаментами и фонарь все ещё стояли там. Я машинально взял их и, тут что-то блеснуло неподалёку в траве. Это оказался наконечник, тот самый, что я вытащил из раны волка. Осматривая свою находку, я машинально обтёр её платком и едва не вскрикнул от удивления. Впервые в жизни я видел наконечник стрелы из серебра!

Было раннее утро, и люди в деревне ещё только просыпались. Я пребывал в полной растерянности и не знал, что мне делать. В тот момент самым важным для меня было выяснить, жив ли мой необыкновенный пациент и если жив, то, как он себя чувствует? Следов крови за порогом хижины, где мы провели ночь, я не обнаружил. Это внушало надежду, что зверь настолько оправился, что смог уйти сам. Но что это за существо? Серебряный наконечник вызвал в моей памяти страшные сказки, которые мне приходилось слышать в детстве. В этих сказках волков-оборотней убивали непременно серебряным оружием.

Расспрашивать местных жителей было невозможно, я не знал их языка. И все же я решился показать наконечник старосте деревни. Его реакция меня поразила. Лицо старика, смуглое, почти чёрное, вдруг резко посерело, а выразительные глаза расширились от страха. Он что-то быстро заговорил, активно жестикулируя, показывая на лес и почему-то на небо. Потом старик умоляюще протянул ко мне руки, выразительно показывая то на наконечник, то на себя. Он явно просил отдать ему эту вещь. Я решительно покачал головой и, чтобы смягчить отказ, протянул старику несколько мелких монет. Монеты он взял, но к обеду того же дня к госпиталю явились все взрослые мужчины деревни. Один из врачей, хорошо говорящий на местном наречии, вышел к ним и вернулся явно смущенный. Подойдя ко мне, он тихо произнёс:

— Они говорят, что вы должны покинуть деревню. Я не совсем понял, в чём дело, но вы умудрились настроить местных против себя.

Коллеги поглядывали на меня с любопытством, но что я мог им ответить? Я лишь пожал плечами и сказал, что и так слишком задержался и мне действительно пора нагонять свой полк.

За все остальное время пребывания в Индии, а затем в Афганистане я постоянно вспоминал о своем удивительном приключении и не раз во время ночных стоянок выбирался из палатки, смутно надеясь на новую встречу. Я даже испытывал обиду на своего пациента, исчезнувшего столь внезапно. Как только выдавалась свободное время, я старался выучить как можно больше индийских слов, надеясь расспросить кого-нибудь о назначении стрел с серебряными наконечниками. Но случая, к моему величайшему огорчению, так и не представилось. Война — не лучшее время для исследований удивительных явлений жизни. Однако будущее показало, что я все же напрасно плохо думал о своём пациенте. Мы встретились вновь, хотя и при весьма неприятных для меня обстоятельствах.

Будучи тяжело раненным в сражении при Майванде, я был отправлен вместе с другими страдальцами в главный госпиталь в Пешавер. Но не успел толком оправиться от раны, как свалился с брюшным тифом. В то время от этой болезни умирало больше народа, чем от ран. Мое состояние врачи оценивали как почти безнадёжное, да я и сам понимал, как мало шансов у меня выжить. Три месяца я провалялся в палате, и состояние мое всё ухудшалось, большую часть времени сознание даже не возвращалось ко мне.

Однажды ночью я очнулся и удивился необыкновенной лёгкости своего тела. Я не чувствовал ни малейшей боли, только во рту ощущался странный терпкий привкус. В палате было темно и тихо, слышалось лишь тяжелое дыхание других больных. Я обнаружил, что почему-то не лежу пластом на кровати, а полусижу, заботливо обложенный подушками и у моих губ кто-то держит стакан с пахучей жидкостью.

— Пейте, доктор Уотсон, — произнёс чей-то приятный голос на довольно чистом английском языке, хотя и с легким акцентом. – Вам нужно это выпить.

Я покорно глотнул и чуть не поперхнулся от резкого вкуса.

— Пейте! – голос прозвучал настолько повелительно, что я мгновенно проглотил все содержимое стакана, едва при этом не задохнувшись.

— Теперь всё будет хорошо, — голос зазвучал с мягкой вкрадчивостью. Он словно обволакивал меня, убаюкивая.

Чья-то тонкая рука легла на лоб, прикосновение было приятным и успокаивающим. Но что-то внутри меня решительно воспротивилось, и я с неизвестно откуда взявшейся силой схватил руку моего странного лекаря и решительно тряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Кто вы? И что я выпил?

Мне был виден лишь нечёткий силуэт человека, сидящего на краю моей кровати. Он не отнял руки, наоборот, положил вторую ладонь поверх моей.

— Вам не нужно волноваться, доктор Уотсон, — в его голосе послышалась искренняя озабоченность. – Вы теперь поправитесь, но волноваться вам вредно. Сейчас нужно поспать. Сон – лучшее лекарство.

— Я все равно не усну, пока не получу ответа!

В темноте послышался смешок.

— Ну, хорошо. Мое имя Лал Хан, мы с вами уже встречались, но тогда я был в ином обличье. Вы меня вылечили, теперь я вернулся, чтобы отплатить добром за добро. Я очень виноват перед вами, мне следовало прийти гораздо раньше, но я постыдным образом потерял ваш след. Война плохо пахнет, слишком много людей, страха, крови…

— Так вы… — я едва не закричал, но Лал Хан вовремя зажал мне рот.

— Тише, прошу вас.

Я торопливо покивал головой, и он убрал руку от моих губ.

— Так вы – тот самый волк? – прошептал я, тщетно пытаясь разглядеть его в темноте.

— Я не волк, — он тихонько засмеялся. – Я – изменяющийся. Оборотень, как называют нас люди.

— А таких, как вы, много? – мой вопрос прозвучал с удивившей меня самого радостной надеждой.

Лал Хан опять тихонько засмеялся.

— Вы удивительный человек, доктор Уотсон. Не каждому из нас выпадает счастье встретить такого, как вы. Мне жаль, что придется расстаться.

— Не уходите, — я умоляюще протянул к нему руку, и он снова сжал её в своих ладонях. – Мне так много хочется узнать о вас.

— Мне жаль, — повторил Лал Хан. – Но у меня есть предчувствие, что вы в своей жизни ещё встретите кого-то из нас. И я заранее радуюсь вашей дружбе, – он немного помолчал. – Когда-то мы владели этим миром, доктор Уотсон, мы были богами. А сейчас мы просто пытаемся выжить. Теперь Земля принадлежит людям, и вы не оставили за нами права на существование.

Последняя фраза прозвучала неожиданно жёстко, я хотел запротестовать, но Лал Хан опередил меня:

— Вы – исключение, доктор Уотсон. А вот жители той деревни разорвали бы меня на части, если бы получили такую возможность. Но я утомил вас, — он мягко и настойчиво уложил меня на подушки. – Отдыхайте, теперь вы быстро пойдёте на поправку. Это снадобье действует безотказно.

— Но если вы умеете лечить, то почему же в тот раз вам потребовалась моя помощь? – видя, что Лал Хан уже встает, я этим вопросом попытался задержать его.

— Это была серебряная стрела, доктор Уотсон, — спокойно ответил он. – Только серебро способно нанести оборотню смертельную рану. Этот металл парализует нас, не дает крови сворачиваться. Мы пытаемся… — он вдруг резко оборвал фразу. – Впрочем, это слишком долгий разговор, а вам нужно спать.

— Но я так и не увидел вас человеком, — огорченно прошептал я.

Лал Хан хмыкнул.

— А я не человек. Впрочем, извольте.

Послышалось чирканье спички и в те несколько мгновений, пока она горела, я, жадно подавшись вперед, всматривался в лицо моего удивительного знакомца. У него были правильные и необыкновенно красивые черты лица, полные чувственные губы, большие глаза под насмешливо изогнутыми бровями. Кожа лица гораздо светлее, чем обычно встречается у индусов. Вот и всё, что я успел разглядеть.

– Отныне вы друг моего народа. И в знак нашей дружбы возьмите вот это, — Лал Хан вложил вложил мне в ладонь маленький кусочек металла на обрывке цепочки. – Носите знак таким образом, чтобы его было видно. Тогда любой из нас, где бы вы ни повстречались, узнает в вас друга. Прощайте.

И он исчез, бесшумно растворившись в темноте, а я почти сразу заснул спокойным долгим сном. На следующий день весь персонал госпиталя сбежался посмотреть на чудо моего внезапного выздоровления. Я действительно чувствовал себя вполне исцелённым, только сильно ослабленным, и врачи решили, что меня необходимо срочно отправить в Англию. Так закончилась моя краткая карьера военного хирурга. Подарок Лал Хана — похожий на монету бронзовый кружок с непонятым мне изображением и надписью — я прицепил к цепочке часов, и первое время жадно ловил все любопытные взгляды, надеясь на новую встречу с изменяющимся. Но пророчество Лал Хана не торопилось сбываться.