Измена по расчету

"На грани безумия"

1

Еще не день, но уже не утро, солнце густым и ярким светом наполняло всю комнату сквозь большое прозрачное стекло, за окном кипела жизнь и монотонным шумом колес приближала полдень. Аркадий давно встал и, никому не мешая, упрямо смотрел в распахнутый мир, теплые лучи блеском отражались на его коже. Аркадий был плотного телосложения, ростом чуть выше среднего, с юности он не пропускал ни одной тренировки, но никогда не считал себя лучше или сильнее других. Хотя сверстники не раз указывали ему на это и отпускали нелестные шутки, толи от зависти, толи от страха. Скромность не позволяла ему придавать значение этому колкому вниманию, и он просто жил своей жизнью, своими фантазиями и мечтами. По характеру Аркадий был вспыльчивым, легко возбуждался, но при этом имел отличную выдержку, в моменты напряжения на его тренированном теле проступали рельефные вены, а все лицо наливалось пунцовой краской.

Аркадий не любил широкой известности, избегал фотографий и страниц в социальных сетях, но при всей аскетичности общественного поведения был чрезвычайно изобретателен в отношениях, бесстыден и неудержим в своем воображении. Он любил весь этот мир таким, какой он есть, ценил женственность, опрятность, чистоту и не совершал опрометчивых поступков, был расчетливым и прагматичным, знал наперед к чему может привести его природная тяга к неизведанному и опьяняющий азарт.

Они не были знакомы лично, но много друг о друге слышали. Я часто обсуждал с ним ее абсурдный и взбалмошный характер, ее ошеломительно игривую улыбку, коварный страстный взгляд, кокетливые бедра, изящную упругую спину и очаровательные щечки. Как только разговор заходил о ней даже вскользь между делом, Аркадий распрямлялся и краснел до пульсации вен, настойчиво и с жадностью просил их познакомить, наперебой предлагая сотни изящных схем достойных приключенческого детектива.

Она была настолько хороша, что не была одна. "Не одна, но одинока", - говорил Аркадий, он без умолку твердил о ней, мечтал о ней, хотел проникнуть в нее до мурашек, до сладостного восклицания, до дрожи в пальчиках, она превратилась для него в навязчивую идею, в несбыточную мечту. Как только он начинал шептать о ней, все вокруг переставало иметь смысл, кроме одной лишь заветной цели, но каждый раз он надрывался и опускал голову, потому что боялся, боялся разрушить чужое счастье, ведь нет ничего более ужасного, чем строить свой мир на руинах чужого счастья. Аркадий понимал это, но вновь и вновь возвышался над собой и с каждым разом был все тверже в своем намерении.

Я хотел ему помочь, я не мог больше смотреть на эти терзания, на то, как он истязал себя и ежился от спазмов и боли после перевозбуждения. На грани безумия, за гранью разумного, в плену невозможности и безответной страсти. "Обмани, - говорил Аркадий, - они любят ложь, сладкую, пьянящую ложь, которая даёт возможность свалить весь груз ответственности на лжеца"

"Она не будет страдать, она будет счастлива, - вторил Аркадий, - мы будем счастливы, пусть хоть на мгновение, но яркое, незабываемое мгновение!" - Аркадий, ты безумец, уйми свой пыл! Ты опасен, глупец, приди в себя. Где твой расчёт и хладнокровие? Аркадий не унимался.

Я поддался ему, пошел на поводу обреченного влечения, оказывал знаки внимания, был раскован и учтиво вежлив, и день ото дня все больше знакомил ее с фантазиями и мыслями Аркадия. Я в красках и поэтической манере передавал его слова, опутывал их прочной нитью ментальной связи. Глаза ее разгорались и сверкали, щечки наливались румянцем, он вцепился в ее грезы и будоражил по ночам, оставляя приятное послевкусие на весь день. Они были рядом, почти прижимались друг к другу, она даже коснулась его, но с опаской и смущением одернула руку. Она тоже понимала всю невозможность их союза, потому что также была расчетлива и честна. Ее взгляд не умел врать, что придавало ее совершенному образу еще большую пленительность и вызывало неподдельное уважение и трепет.

Взаимная жажда заполнила их до самого предела, крайне близкая дистанция казалась безграничной пропастью, а их тайные и безуспешные порывы превратились в рутину. Каждый боялся преступить грань общественного порицания и норм морали, да кто их только изобрел! Так не могло продолжаться бесконечно. Яркое и завораживающее вначале знакомство перешло в игру на понижение, в которой не было ни победителей, не проигравших. Кто-то должен был сделать первый решительный шаг.

На этой встрече мы были, как и обычно, втроем. Я переживал за них, был невольным соучастником и инициатором этих событий и не меньше каждого хотел их взаимного счастья. Мы долго и эмоционально беседовали, но все были сдержаны. Фатальная точка нависла над шпионским романом, в котором никто так и не раскрыл своих карт. Аркадий стоял молча. Ветер трепал бирюзовую юбку, волосы развевались в такт решительной походки, ее гордые хрупкие плечи скрылись за поворотом. Я заправил Аркадия под ремень, чтобы не смущать прохожих, и все пошли своей дорогой.

2

Сюзанна была скромной и миниатюрной, избегала посторонних глаз и непрошенных гостей, всегда держалась достойно. Но даже под строгими нарядами она не могла скрыть своей изящной привлекательности, ее манящий сладковатый аромат был столь притягателен, что доводил окружающих до безумия, лишал хладнокровия даже черствых безнадежных скептиков. Любой, кто оказывался рядом, хотел прикоснуться к ней, целовать её, ласкать ее нежную тонкую кожу. Аркадию этого было мало, он хотел владеть ей безраздельно, проникнуть в её теплый и уютный мир так глубоко, как никто другой, хотел узнать все ее тайны и секреты, сделать их тусклыми и невзрачными, а потом насытить ее воспоминания новой страстью. Аркадий устал соблюдать легенду и ограничивать себя в мечтах, Сюзанна была его целью, ключом в новый неизведанный мир, смелый и решительный, удивительный и непредсказуемо приятный...

Такой далекий и недосягаемый, туманный и незримый, ведь он прогнал ее, врал себе, что отпустил, что так будет лучше для всех, что это всего лишь сиюминутное помешательство, бессмысленное и разрушительное.

Он поник, бессмысленным в итоге для него стало все вокруг, мир перестал существовать, полупрозрачные призраки в серых балахонах окружали его угрюмой толпой

"Мы все идем своим чередом", - шептали они, - "Всё своим чередом". Этот словестный шорох сводил с ума, поглощал все яркие краски, заглушал и музыку и мысли, и ничто не могло заставить их замолчать.

Лишь иногда он приходил в себя и наливался жизнью, лишь, когда видел ее улыбку и взгляд, наполненный надеждой и томной грустью.

Я убеждал его в своей правоте, в том, что жизнь продолжается, ведь так устроен мир людей. "И он не вертится на одном тебе", - твердил я ему, - "Аркадий, она была счастлива и без тебя! Зачем ты лезешь в чужой мир? Зачем терзаешь ее, зачем заставляешь выбирать, потерять все то, что они строили вместе столько лет? Так нельзя! Даже если очень хочется!"

Он молчал, не обращал внимания больше ни на кого, не делился со мной своими мыслями и планами, шутками и безумными идеями, он отрекся от меня, винил меня во всем, опустил голову и даже перестал встречать рассвет.

- Зачем тебе все это? Свет что ли клином на ней сошёлся? Посмотри вокруг: Анжелика, Мария, Антуанетта, София, Августа, Федерика... Сочные, смачные, спелые, красные, белые... Тухнешь, вздыхаешь, что делать не знаешь... Почисти голову, начни с зубов)

- Себастиан, прекрати! Ты ненормальный!

- А ты нормальный?

- Из-за тебя все проблемы, ты вечно вытворяешь такое, за что потом стыдно людям в глаза смотреть!

- Стыдно смотреть в глаза улыбающимся людям? Ты лукавишь, вам всем это нравится, да если бы не я, и вспомнить бы было нечего, сидели бы в своей душной коморке и крутили по кругу одни и те же слайды! "Ах, как нам было хорошо, тогда, давно, сейчас то не так, сейчас все плохо, сейчас не для нас, мы лишние в этом мире, бла-бла-бла..." Аркадий, посмотри в кого ты превратился – унылый мизантроп, ловец мух, истребитель комаров, они все дохнут от твоей вялой кислой мины! Где он прежний Аркадий, прямой и твердый, способный перевернуть мир и раскрутить его так, чтоб звезды мельтешили перед глазами?

- Да пошел ты...

Себастиан был его лучшим другом, никогда не унывающим, дерзким и отвязным. Для него не существовало ни авторитетов, ни примеров для подражания, он взахлеб смеялся над нелепыми шутками, понятными порой лишь ему самому, презирал серьезность и педантизм, тоже считал, что именно с крайне серьезной физиономией и совершаются все самые бесчеловечные и жестокие поступки.

Но даже Себастиан был бессилен, каждый яркий слайд ушедших мгновений грел Аркадия томным блаженством, он прокручивал их день за днем, снова и снова. Ни страсть, ни адреналин, не интрига привлекали его в этих радужных картинках, он видел в них лишь тепло, чувствовал ту самую толику счастья и взаимности. Он не был больше одержим, не чувствовал безрассудного возбуждения, а лишь упивался вновь и вновь той самой ей и раз за разом восхищался прошлым, забывая о себе.

3

Гриша листал новостную ленту с присущей ему важностью, возмущался в полшепота и закатывал глаза, педант и прагматик, он видел связи и причины, там, где никто их не замечал, планировал наперед и строил расчетливые схемы. Гриша разбирался в ходовой автомобиля, интересовался футболом и единоборствами, следил за трендами и последними новинками. Он любил поговорить обо всем этом, внимательный и молчаливый слушатель – его несбыточная мечта. Разговоры о важном – его конек и увлечение, любой авторитетный аналитик мерк на его фоне, под гнетом неопровержимых аргументов и ее превосходительства Науки.

- Гриня – ты душнила, каких свет не видел! Дай тебе волю, будешь часами людям в уши наваливать, лишь бы важность свою показать. Мы в футбол последний раз в школе играли, и это был далеко не триумф, если ты помнишь. «БМВ, Мерседес – надежность и комфорт», Григорий, очнись, где мы и где БВМ? Ты знаешь все о хороших чужих машинах, о крипте, блокчейне, рынках, что там у президентов в голове, костюм купил на вырост. Что-то я в костюме этом тебя ни разу не видел на совете директоров, лучше бы плойку новую взяли, хоть время с кайфом проведешь.

- А ты, Себастиан, инфантил. Сюзанне нравится БМВ, они все хотят статус и достаток, или ты ее шутками кормить всю жизнь будешь? Этот весь ваш фарс, эта тайная страсть и эти терзания к результату никогда не приведут. Расчет, достаток и стабильность – вот что ей нужно, это всем нужно. Это обычный правильный мир с давно изученными законами, в нем нет места чудесам, любое чудо в этом мире – это фокус и расчет. А вы на это не способны!

- Гриша, я тебе ноздри сейчас отгрызу, или тебе припомнить, как мы в акции вложились?

- А может, лучше вспомнишь, как руку вывихнули? Конечно, «Один раз живем!», «Вообще не слабо!»…

- Да успокойтесь вы оба, она не такая.

- А какая, Аркадий? Может, спросишь уже, наконец? «Привет» может, хоть напишешь, хоть пару строк?

- Ну да, Себастиан, твои пару строк в два часа ночи – это то, что нужно, это то, что все так ждут и жаждут, селфи еще Аркашино пришли.

- Пришлешь, конечно, еще полгода назад прислал бы, когда он в форме был, а сейчас на этого ершика без слез не взглянешь. Все равно ты мои сообщения удаляешь. Листай свою душную ленту дальше, я спать. А вы просвещайтесь, сколько весит астероид, почем булочки в Чите, как ставка рефинансирования влияет на погоду в Гондурасе…

4

Артур рисовал…

Мягкими пастельными карандашами он выводил контуры ее тела, уверенной и твердой рукой повторял линию от бедер до лопаток, ласкал изящными штрихами ее спину, каждую толику шелка ее кожи, наполняя комнату сиянием ее силуэта в солнечных бликах восходящего солнца. Упругим движением пальцев растушевывал тени ее ягодиц, сжимая ладонью холст в порыве своего воображения.

- Локоны, возьми ее локоны, сожми их, намотай их на кулак! Я хочу слышать ее дыхание, Артур, хочу видеть ее губы, хочу чувствовать ее аромат.

- Я знаю Себастиан, я творю, я хочу ее не меньше твоего, я ценю ее как никого другого, она совершенна, она безумно хороша, ножки, ступни, пяточки, пальчики, бесподобно.

- Запястья, возьми ее запястья Артур, пусть она чувствует огонь наших ладоней, сплети ее линию жизни с моей, я хочу владеть ей безраздельно!

- Всему свое время Григорий, не спеши, дай мне насладиться.

Аркадий упирался в жесткий матрас, налившись яркой краской до невообразимости, он пульсировал и рвался наружу, одержимый одним лишь желанием – выплеснуть все, что так долго держал, все, что так долго хотел сказать, все то, чем так хотел поделиться.

Я открыл глаза в холодном поту, пронзая стену животным взглядом.

- Диктуй, Артур, я буду записывать, сегодня я скажу ей все, я напишу ей, я буду сидеть напротив и читать ее реакцию, никто ничего не заметит, мы сделаем это так, что она не сможет устоять, мы подтолкнем ее, мы разожжем ее огонь также ярко, как он сжигает меня.

Артур диктовал, Григорий вносил правки, а Себастиан молча потирал руки:

Не унимаемым горю желанием -

В тебя проникнуть, от подсознания

До каждой клеточки, без рамок пошлости,

Хочу вкусить тебя до невозможности;

Хочу ласкать тебя до дрожи в пальчиках,

Хочу мужчиной быть и милым мальчиком,

Хочу обнять тебя, схватив за волосы,

И овладеть тобой до стона в голосе,

Ладонью крепкою, ладонью ласковой

Налить округлости пунцовой краскою,

Не отнимая взгляд, шептать о чем нельзя,

По телу пылкому внутри тебя скользя.