Изоляция

Глава 1. Когда всё началось

Ночь была как любая другая. Кайл сидел в тёмной комнате съёмной квартиры на 12-м этаже панельной многоэтажки. Наушники плотно обхватывали уши, в динамиках гудел голос друзей:
— «Лево! Лево смотри! Там два! Я хилюсь!» — кричал кто-то.
— «Кидаю гранату!» — вторил другой.

Монитор заливал лицо Кайла холодным светом. Внутри игры кипел штурм, а за окном — обычный ночной город, с моросящим дождём и редкими огнями во дворе. Он не сразу обратил внимание на уведомления в телефоне. Сначала одно, потом другое. Заголовки новостей мелькали в ленте:

«Неизвестный вирус вызывает агрессивное поведение у людей»
«Первые случаи зафиксированы в нескольких районах города»
«Власти просят сохранять спокойствие»

— Опять хайп, — буркнул он, не отрываясь от игры.

Стол был завален банками из-под энергетика, остатками недоеденных бургеров и пицц, обертками от шоколадных батончиков. Зависимость от компьютерных игр и некачественного питания уничтожала его, но с этим справится он был не в силах. К утру он лёг спать, но не подозревал, что проснётся уже в другом мире.

Утром его разбудил вой сирен. За окном стояла странная тишина, прерываемая только редкими криками где-то далеко. Интернет работал, но страницы новостей открывались медленно, перегруженные трафиком.

На главной странице новостного блога:

«Город введён в режим чрезвычайной ситуации. Просьба гражданам оставаться в помещениях. Не покидать свои дома без крайней необходимости.»

Кайл выглянул в окно. У подъезда толпились люди — кто с сумками, кто с детьми, кто просто кричал и звонил кому-то по телефону. Машины стояли хаотично. Вдалеке слышались хлопки — не то петарды, не то выстрелы

— Прикольно, — подумал Кайл.

Сосед сверху грохотал чемоданами. Хлопали двери на лестничной клетке. Кто-то спешно уезжал. Кайл снова глянул в телефон. Десятки сообщений в чате группы института:
— «Ребят, кто где? Метро закрыли!»
— «У меня на районе военных видели…»
— «Говорят, кусаются…»
— «Пацаны, это не прикол, у нас соседа увезли, он на людей кидался!»

Он почувствовал, как сердце неприятно ёкнуло. За окном завывали сирены экстренных служб, сигналил машины.

К полудню официальные лица, бледные и напыщенные, твердили с экранов о «временных мерах», но картинки из соцсетей кричали о другом: улицы, залитые кровью, мародёрство в магазинах, обезумевшая толпа. Кайл сглотнул ком в горле и впервые задумался о запасах. Холодильник встретил его скудным ассортиментом — на пару дней, не больше. Кайл понял, что лучше не выходить. Интернет пока работал стабильно. Он снова зашел в чат к друзьям. Онлайн-друзья обсуждали не игру, а новости:
— «У нас свет уже вырубили…»
— «Соседка в аптеку пошла и не вернулась.»
— «Я баррикадируюсь в комнате.»

В их голосах звучал страх, который они пытались прятать за шутками. Сотни раз видели такое в фильмах и играх, но увидеть это, прочувствовать в жизни было страшно.

К вечеру над городом прошёл вертолёт. Низко, с прожекторами. Через несколько минут в доме напротив вспыхнул свет — и тут же погас.

Выглянув в окно Кайл, стал свидетелем сцены, опровергающей все научные опровержения. Внизу, у подъезда, двое мужчин пытались оттащить женщину, которая с воплями впивалась зубами в руку одного из них. Нереалистично, как в дешёвом фильме ужасов. От этого становилось только страшнее. Один из мужчин закричал. Второй отскочил, но было поздно. Женщина вцепилась в него зубами. Кайл отпрянул от окна. Это выдумка авторов, ученые опровергли возможность такого. Но картина за окном говорила о другом.

Ночью подъезд захлопнулся наглухо. Свет погас, связь оборвалась. Сидя в кромешной тьме и сжимая в потной ладони кухонный нож, Кайл слушал шаркающие шаги за дверью. Одиночество, бывшее когда-то его кредо, обернулось давящей, тотальной изоляцией.

И впервые в жизни тишина квартиры показалась ему не уютной, а пугающей и давящей. Ведь возможно мира больше не существует и остались они, одинокие люди, которые заперлись в своих квартирах.

Глава 2. День 2 — «Изоляция»

Утро было серым и липким, как влажная тряпка на лице. Кайл проснулся от тяжелой тишины: не работал лифт, не гудели трубы, не шуршали шины под окнами. Лишь редкое «у-у-у» ветра между панелями да невнятное бормотание где-то далеко — будто на большой кухне кто-то переговаривается, но слов не разобрать.

Первым делом Кайл, движимый инстинктом, набрал во все возможные ёмкости воду, пока она ещё текла из крана тонкой, хриплой струйкой. Он подставил кастрюлю, миски, пластиковые бутылки, что нашлись в шкафу. Потом — ванна. Закрыл пробку, открыл обе ручки и смотрел, как линия воды медленно поднимается, чтобы стать резервом, когда кран затихнет окончательно.

Пока вода набиралась, он пересчитал провизию. Инвентаризация запасов показала неутешительную картину: макароны, крупы, несколько банок тушёнки. Экономя каждый грамм, он расписал скудный рацион на бумажке. И сам удивился этой деловитости каракулей. Опыт, почерпнутый в играх на выживание, неожиданно оказался единственным полезным навыком.

Телефон улегся на подоконнике. Ленты новостей рухнули окончательно — сайты грузились наполовину, картинки зависали на серых квадратах. В чате института — пустота с редкими вспышками: «у кого есть связь?», «кто-нибудь видел патрули?», «помогите, пожалуйста, у нас ребёнок…» Сообщения появлялись пятнами, как снежные хлопья на выключенном экране. Он перечитывал их, хотя знал — ничем помочь не может.

К девяти утрам вода в кране захрипела и умерла. Ванна была полной, бутылки — тоже. Он подошёл к окну. Двор. Ржавая детская качель скрипела на ветру. Между машинами медленно перемещались тени — они не бегали, не кричали, просто шли, по-дурному целеустремлённые, как будто в голове у них осталась одна строчка кода: «Иди. Ищи. Живое».

На детской площадке лежал чёрный пуховик — пустой, с вывернутым рукавом, как кожа, снятая одним движением. Рядом — ботинок. В несколько метрах — тёмное, разлитое пятно, в котором ветер рисовал случайные формы.

Кайл закрывал глаза и открывал, словно проверяя: исчезнет ли картинка, если очень попросить. Не исчезала.

Он заварил гречку и съел совсем чуть-чуть — как в детстве, когда мама говорила: «Оставь на завтра». Сидел, глядя в тарелку, и вдруг подумал, что был бы рад маминым занудным советам сейчас, лишь бы услышать их живой голос.

Потом — снова к окну. Потому что страх всегда тянет к источнику. Стекло было прохладным. Старая дворовая дорога, к которой он привык — ту, где подростки гоняли мяч, бабки ругались на курильщиков, а дворник убирал снег.

Взгляд, бесцельно блуждающий по двору, выхватил движение в окне напротив. На балконе десятого этажа стояла девушка. Худощавая, с тёмным хвостом волос. Их взгляды встретились на мгновение, и это мимолётное соприкосновение взорвало вакуум одиночества.

Кайл поднял руку — обычный жест приветствия. Она не ответила. Закрыла штору.

— Ладно, — сказал он тихо, скорее самому себе.

К полудню связь исчезла полностью. Wi-Fi мигал зелёным глазком, интернет «вроде есть», но ни одна страница не открывалась. Город выхода в сеть больше не имел. Мир уменьшился до размеров квартиры, окна и двора.

Он задумал баррикады. Не столько чтобы защититься — кто полезет на двенадцатый? — сколько чтобы занять руки, прогнать мысли. Вынул из шкафа старые коробки, чемодан, пару табуреток. Сдвинул комод ближе к двери. Из кухни притащил тяжёлую микроволновку и поставил на узкую тумбочку, чтоб перекрыть внутренний замок — мало ли. На балконе прибил скрипучую доску, которую всё собирался заменить. Заклеил крест-накрест скотчем стекло — так в детстве делали перед громом, будто такие кресты способны удержать судьбу.

А потом вспомнил электрический чайник, который бурчит как трактор — он всегда его раздражал. И вдруг эта раздражительность показалась смешной. Хорошо бы снова раздражаться из-за чайника, а не из-за мёртвых окон новостей.

Под вечер небо потемнело, но не дождём — просто тучами. На город ложился фиолетовый сумрак. Двор словно прятался в нём, как ребёнок в большой куртке отца. И тут — напротив вспыхнул свет. Тот же балкон. Сердце Кайла ударило чаще, но он сделал вид, что просто подходит к подоконнику, как бы случайно. Шторы там были чуть раздвинуты. Она — теперь он видел отчётливо — стояла, прижимая к груди что-то вроде толстого альбома или книги. Смотрела вниз. Потом медленно подняла глаза.

Он машинально улыбнулся. В ответ — никаких жестов. Но она не отошла.

Кайл рыскал взглядом по комнате. Что-то, что можно было бы поднять — белый лист, ткань, тряпку? Он схватил маркер и кусок старой скатерти. «ТЫ В ПОРЯДКЕ?» — вывел он дрожащей рукой.
Она исчезла и вернулась с блокнотом. «ДА. ОДНА».
Так начался их немой диалог, их «азбука Морзе» отчаяния и надежды. Её звали Лин.

Снизу раздался крик. Лин отдернула блокнот, он — скатерть. Они оба посмотрели вниз. У двери первого подъезда на землю повалился мужчина в короткой куртке. К нему бежали ещё двое — словно звери, хищники, без эмоций, лишь с одной целью — убивать. Один наклонился и вцепился зубами в его предплечье. Крик дернулся и оборвался.

Лин закрыла рот ладонью. Плечи дернулись. Он покачал головой — не смотри. Она кивнула, будто прочитала этот невысказанный жест.

Свет у неё погас. Его комната осталась подсвеченной лишь слабым экраном монитора. Кайл отступил от окна, сел на край стула и уткнулся лбом в ладони. Мысли бежали, как мыши по доскам — быстрые, бессмысленные, панические.

— Нужно быть нужным самому себе, — неожиданно произнёс он вслух. — И ей.

Ночь пришла вдвое тяжелее. В темноте всегда лучше слышишь. На лестничной клетке — шаги. Мягкие, шаркающие, безжалостные. Как будто кто-то нащупывал, где тонко. Несколько раз кто-то толкнул дверь, за которой он укрепил комод: «бух», «бух». Друг по играм, Рик, раньше смеялся с ребятами в голосовом чате: «Если зомби-апокалипсис — я первый умру: в очках, худой, астма, ноль выносливости». И теперь эти слова стояли в горле костью.

Он лёг на диван, но не спал. Тёмная квартира дышала. За стенкой, кажется, плакал ребёнок. Шёпот. Кто-то произнёс вслух «Отче наш…», потом слова сбились в кашу.

Часов в три ночи — угадывал по привычке, — он поднялся, пошел на кухню и сделал глоток воды. Она пахла эмалью ванны. Совсем немного — чтобы горло не стягивало. Вернулся к окну. Напротив — темно. Во дворе — двигаются тени. Как сломанный экран заставки: один и тот же узор.

Он прислонил ладонь к стеклу. Оно было холодным. И вдруг — почувствовал тупую, ясную мысль, как гвоздь: если он позволит себе только наблюдать — он сломается. Нужен план, даже искусственный. Чтобы ум держался за ступеньки.

Под аккомпанемент стонущих шагов за дверью, Кайл сел за стол. Страх нужно было обуздать, превратив в план. План «А» — оборона. План «Б» — отчаянная идея перебраться к Лин. План «С» — ждать спасения. Прописывая каждый шаг, он чувствовал, как паника отступает, уступая место холодной решимости.

Внизу страница добавил:

Наблюдение: когда рядом никого нет — зомби медленные, если видят цель — начинают бежать

Он лёг снова, завернувшись в плед. Сон пришёл, как кошка — осторожно, не сразу.

Утро второго дня встретило тяжелым и влажным воздухом. Тишина была такой же плотной, но внутри неё появилось что-то… другое. Ожидание. Снизу доносился тихий стук — «тук-тук», «скрррр», «тук» — будто кто-то в подвале неспешно разгребал мусор.

Какое-то странное упрямство вытолкнуло его на балкон. Рука поднялась сама. Он помахал в сторону напротив. Ответа не было. Шторы — ровные, непроницаемые. Он подумал, не постучать ли чем-то по перилам — как колокол. Но передумал. Шум — это внимание, а внимание — валюта, которую лучше не тратить. Он вернулся в комнату, сел к столу и открыл ноутбук. Бесполезно? Да. Но в оффлайне остались игры. Он на секунду подумал запустить — отвлечься. Но рука не повернулась. В одной вкладке лежали заметки по сессии. В другой — старые фото: друзья в баре, брат на даче, мама у плиты, он сам с кривой чёлкой. Вчерашний мир. Он закрыл все окна одним махом. Пустой рабочий стол показался честнее.

К полудню штора напротив дрогнула. Не свет — движение. Всплеск адреналина ударил Кайла в виски. Он рванулся к скатерти с заготовленным «ПРИВЕТОМ», но Лин уже вышла на балкон целиком. В джинсовке, наброшенной на тёмный свитер, с волосами, туго стянутыми в хвост. В её руках был лист: «ВСЁ ХОРОШО». Следующим она показала: «СПАСИБО ЗА ВЧЕРА».

Трижды стукнув костяшками по стеклу — зарождающийся ритуал, — он вывел: «ЕСЛИ ЧТО — СИГНАЛЬ». И, будто спотыкаясь, добавил: «Я РЯДОМ». Фраза показалась ему дурацкой и единственно верной.

В ответ она прижала к стеклу блокнот. На чистом листе зияло одинокое сердце. Он замер в недоумении, и она, смутившись, поспешно добавила: «НЕ В ТАКОМ СМЫСЛЕ», — и нарисовала смайлик. Кайл фыркнул, и хриплый, непривычный смех вырвался у него, застряв в сжатом кулаке.

Большой палец, поднятый вверх, на этот раз был уместен. Она кивнула, и её лицо вдруг посерьёзнело. Новый лист: «ДУМАЮ О ПЛАНЕ. КРЫША?»
Он вздрогнул. «ДА. НО ЗАКРЫТО. НУЖЕН ПЛАН Б, — почти машинально начертал он. — ВЕРЁВКА, ПРОСТЫНИ. МОЖНО СДЕЛАТЬ ПЕРЕПРАВУ?» Пальцы сами выводили слова, которые ещё вчера казались бредом.

Лин, вдумчиво читая, замерла. «ПОДУМАЕМ. ОПАСНО, — был её вердикт. — ЕСЛИ ЧТО — ТОЛЬКО ДНЁМ».
«СОГЛАСЕН, — он поддался её осторожности. — ЕСЛИ ПОЖАР — НА КРЫШУ».
«ОК».

Они отступили от окон почти синхронно, как два фехтовальщика после раунда, исчерпав слова, но не тревогу.

День растягивался, вязкий и бесформенный. Чтобы не сойти с ума, Кайл превратил квартиру в систему ритуалов: скудный паёк на кухне, утренний и вечерний дозор у двери, бессменная вахта у окна. Это была не паранойя, а дисциплина — последний бастион против страха.

Внизу, во дворе, тени сбивались в стаи у подъездов и мусорных баков, будто влекомые смутной памятью о жизни. Одни, наткнувшись на стену, замирали в немом столбняке. Другие бесцельно бродили, безвольно покачиваясь. Всё ещё люди — но опустошённые, словно сломанные механизмы.

Когда над крышами пронёсся вертолёт, гул его лопастей ударил по застывшему воздуху. Тени дружно подняли головы. Кайл, движимым слепым импульсом, схватил телефон и заморгал фонариком в стекло: три коротких, три долгих, три коротких. Бесполезный жест — дневной свет съедал крошечный лучик. Но пальцы сами выбивали это заклинание. Вертолёт скрылся, не ответив. Горло сдавила знакомая пустота.

Напротив, вспыхнуло сообщение: «ВИДЕЛ?»
«ДА. НЕ УВИДЕЛИ».
«НИЧЕГО. ЕЩЁ БУДЕТ».
Эти простые слова обожгли сильнее любой надежды. Они стали глотком воды в пустыне отчаяния.

Вечером, разогревая тушёнку с макаронами, он уловил странное волнение среди теней внизу — их влек за собой мясной запах. Иллюзия? Он захлопнул форточку. Половину порции отложил «на завтра» — и поймал себя на мысли, что ждёт утренней радости от этой скудной еды. Война с хаосом велась мелочами.

Лин появилась в сумерках. «ВСЁ ОК», — написал он. «ДА», — ответила она и, вместо слов, просто подняла руку. Ладонь, прижатая к стеклу, стоила больше всех планов.

Ночь опустилась, тяжёлая и густая. Сквозь радиошум из соседского поймались обрывки фраз: «…эвакуация…», «…держитесь…». Он впитывал их, как растение — влагу, но смысл утопал в статике.

Перед сном Кайл подошёл к окну и выстукал по стёклышку то самое послание — в никуда, в темноту, для себя. И ему показалось, что в ответ сквозь тьму напротив шевельнулась штора. Этого хватило, чтобы закрыть глаза.

Завтра принесёт новые голоса. И новую, ещё более высокую цену тишине.

Глава 3. День 3 — «Голод и страх»

Электричество ушло не сразу — оно умирало. Сначала мигнул свет в коридоре, как старый глаз, затем в комнате экран ноутбука провалился в серый, а через секунду всё целиком сжалось в одну точку — и погасло. Тишина стала плотнее. Даже холодильник перестал ворчать своим привычным «ж-ж-ж», и этот крошечный звук, которого раньше не замечали, вдруг оказался частью мира, без него стало пусто.

Кайл замер у выключателя и щёлкнул раз, второй. Ничего. Он подошёл к окну: двор лежал без электрических росчерков, только тусклый, белёсый дневной свет расползался по бетону.

Он всё ещё держал себя в руках. План — это хребет. Он включил режим экономии заряда на телефоне. 34%. Фонарик — только по минуте. Газ работал — на секунду сердце оттаяло. Газ — это еда. Вода в кастрюлях и ванне — это жизнь. Электричество — это связь. А связи больше нет.

Тишину разорвал душераздирающий крик о помощи со двора. Кайл и Лин, словно виноватые, наблюдали из окон, как несколько фигур набросились на человека, выбежавшего из подъезда. Крик оборвался, сменившись тихим, чавкающим звуком. Они не могли ничего сделать. Это осознание жгло изнутри.

Холод пополз из углов. Без электричества тёплый микроклимат квартиры растаял. Кайл натянул две кофты, поверх — куртку. Проверил дверь. Внутренняя крепость приносила ощущение капитана на тонущем корабле: в иллюминаторы видно море, но вы сидите у штурвала — и значит, пока вы сидите, всё ещё не конец.

Он ловил любой звук. На лестничной клетке что-то скреблось. Раз, второй. Тихо. Потом — шорох, будто кто-то касался дверного коврика. Кайл поднёс ухо к дереву. Шорох исчез. Призрак звука остался на коже.

Надо было добыть радио. Или сделать. Или подняться на крышу и попытаться поймать хоть какой-то сигнал телефоном. «Чем выше — выше шанс». Шанс — слово, за которое цепляешься зубами.

Он вынул из шкафа рюкзак — давно забытый, ещё с выездов с друзьями. Проверил: аптечка (пластырь, бинт, две таблетки обезболивающего), перочинный нож, изолента, зажигалка, моток тонкой верёвки, полотенце, две бутылки воды — маленькие, по 0,5. В карман — фонарик, который ещё питался от батареек (на счастье — не от сети). В другом кармане — отвёртка и пара саморезов.

Он прижал к стеклу записку: «ПОЙДУ НА КРЫШУ. ПОПРОБУЮ СИГНАЛ». Лин возникла в окне мгновенно, будто ждала: «ОПАСНО».
«ЗНАЮ. НЕНАДОЛГО».
«ПРЕДУПРЕДИ, КОГДА ВЕРНЕШЬСЯ».
Эти простые слова кольнули в груди теплом. Кто-то ждёт. Значит — ты существуешь.
В ответ он пообещал: «ЕСЛИ ЧТО — СТУК „SOS“». Она в ответ медленно подняла большой палец. Внутри всё перевернулось, будто бумажный кораблик на волне, и на душе посветлело.

Лестничная клетка встретила его гробовой тишиной, пахнущей сыростью и тлением. Луч фонаря выхватывал из мрака пустые площадки. На пути к чердаку его нога наткнулась на что-то мягкое — сердце на мгновение остановилось. Всего лишь сбитый коврик, но в темноте он успел показаться бездыханным телом.

Люк на крышу был наглухо заперт. Ржавый замок не поддавался ни нажиму, ни отвёртке, беспомощно царапавшей металл. Внезапно снизу донёсся шорох — влажный, волочащийся звук, ползущий по ступеням. Кайл прилип к стене, выключив фонарь. Тень на стене шевельнулась — не человек, а его жалкая пародия, с вывернутой рукой и пустым взглядом. Чудовище постояло, издавая хриплое «х-х-х», и поплелось прочь. Кайл разжал пальцы, впившиеся в штукатурку. Больно — значит, ещё жив.

Вернувшись, он написал Лин: «КРЫША ЗАКРЫТА. НУЖЕН ИНСТРУМЕНТ». Она предложила рискнуть спуститься в подвал, но он твёрдо отказался: «ОПАСНО. ПОКА НЕТ». Взамен она пообещала смастерить антенну из провода. Хрупкая надежда, но лучше, чем ничего.

Голод подкрался неожиданно — не физический, а нервный, выворачивающий душу. Чтобы заглушить его, Кайл занялся абсурдным проектом: пытался поймать сеть, взобравшись на балконный парапет с верёвкой на поясе. На секунду экран телефона ожил, показав заветные буквы «LTE», — насмешливый мираж, тут же растаявший в эфире. Спускаясь с дрожащими коленями, он чувствовал лишь горькую досаду.

Вечернюю порцию риса с тушёнкой он съел почти безвкусно, прислушиваясь к звукам за стеной. Тихий шёпот, внезапный крик, грохот — и наступившая тишина, страшнее любых звуков. Он не двинулся с места. Там — чужая жизнь. Здесь — его крепость.

Бессильную ярость он направил в новую идею: «НЕ ПЕРЕПРАВА. ДОСТАВКА». Если нельзя передать себя, можно передать хоть что-то. Набросок плана превратился в чертёж с верёвками, узлами и траекторией полёта бутылки-контейнера. Это был не просто план. Это был способ сохранить рассудок.

Ночью сквозь радиошум прорвался обрывок передачи: «…крыши… белые полотнища… сигналы…». Словно отвечая на зов, Кайл развернул белую простыню и вывесил её за балкон — чистое знамя над царством тьмы. Лин в ответ выстукала в стекло «SOS». Их ритмы не совпали, но это уже не имело значения. Они говорили на одном языке — языке выживших.

Глава 4. День 4 — «Соседка напротив»

Утро началось с контакта. За стеклом окна появилась Лин. Без блокнота. Просто — она. Две секунды они смотрели друг на друга из разных миров, а потом стали людьми, которые придумали язык: он поднял руку ладонью вперёд; она ответила так же. Их «здравствуйте» прозвучало шорохом ткани.

Подготовка велась с ночи. Верёвка — сдвоенная. Самодельный карабин — согнутый пассатижами крюк от карниза. Ненадёжно, но держит. В пластиковой бутылке — полплитки шоколада, скрученная в фольгу анальгин, изолента и записка: «При слабости — сахар». Проверил вес — для первого опыта сгодится.

Прямой путь был невозможен — лишь одинокая берёза в глубине двора могла стать их союзником. Забросить верёвку через её верхние ветви, создав воздушный «ролик», — такова была его рискованная теория.

Он поднял скатерть с надписью «БЕРЕГИСЬ» — смешной и необходимый жест. Лин, уже в куртке и шарфе, ответила: «Я ГОТОВА».

— Поехали, — выдохнул он, обращаясь к небу.

Первый бросок оказался неудачным: бутылка, описав дугу, бессильно стукнулась о ветки и, звякнув о перила чужого балкона, замерла в воздухе. Сердце упало — шум мог привлечь их. Второй заход увенчался успехом: верёвка натянулась, и в ладонь упруго легла не только тяжесть груза, но и хрупкая надежда.

Осторожно стравливая верёвку, он направил бутылку по наклонному «мосту». Ветер пытался снести её в сторону, но Кайл, будто настраивая инструмент, мягко парировал рывки. Внизу две серые фигуры на мгновение задрали головы, но, не уловив угрозы, снова уткнулись в землю.

Когда бутылка достигла середины, Лин, догадавшись о его немом плане, вернулась с петлёй из шнурка. Вытянувшись через перила, она поймала горлышко. Пластик качнулся, шнур соскочил. Со второй попытки бутылка, словно пленный плод, оказалась в её руках.

Через минуту она показала записку: «ШОКОЛАД — НЕ ВЕРЮ».
Он рассмеялся беззвучно: «ТОЛЬКО ПОЛОВИНА. ДОЗИРУЙ».
«ТЫ — СПАСАТЕЛЬ. СПАСИБО».

В этот миг их язык жестов и записок перестал быть просто средством связи. Они соткали между собой нить доверия в мире, где всё рвалось.

Второй рейс с водой и рисом прошёл почти идеально. Лишь один из стражей внизу на мгновение замер, улавливая незримый след, но его внимание тут же рассеялось. Это подтверждало важное наблюдение: без явной цели их сознание было пусто и недолговечно.

— Хватит на сегодня, — сказал он вслух.

Сон не пришёл. В голове заноза — «крыша». Радио ночью не соврало: белые полотнища, крыши, сигналы. Он снова поднялся к железному люку, теперь уже с более твёрдым намерением. Вместо фонарика — маленькая свеча в баночке (масло подсолнечное, нитка, тёплая ложка — всё как в старых «выживалках»). Пламя дрожало, как колено. Он осмотрел замок: проржавевший цилиндр, щеколда. Против лома нет приёма — но лома у него не было. Зато была мысль: в квартире на одиннадцатом, в углу стояла швабра-надломанная с железной рукоятью. Если она там, то, можно… Можно попытаться.

Он спустился на этаж ниже. Дверь 11–34 — та самая. Постучал тихо — три коротких. Тишина. Сердце сжалось. Он прижался ухом. За дверью — ничего. Он тронул ручку. Заперто. В глазке — темно. Он шёпотом сказал: «Есть кто-нибудь?» — бессмысленно, но вдруг. Ему ответила тишина, в которой в такие дни слышишь шум крови. Параллельно в голове метровой лентой разворачивалась возможность: техэтаж. Там иногда оставляют всякий инструмент: краску, кисти, ведра, железяки. Если повезёт — что-то найдётся.

Он поднялся на четырнадцатый снова и оглядел площадку. Слева, где люк на крышу, стена немного «гуляла» — штукатурка отваливалась. Он провёл рукой — гипс сыпанулся. Значит, когда-то тут пробивали… Может, за металлическим кожухом — пустота. Он постучал пальцами. Звук глухой. Молоток бы… Или что-то тяжелое. Он снял с плеча рюкзак, достал перочинный нож и почувствовал себя идиотом: ножом в бетон — как пластиковой ложкой в лёд.

Внезапно тишину разрезал отчаянный топот. На площадку ворвался молодой человек с безумными глазами — не «один из них», а живой, с лицом, искажённым ужасом. Он, не замечая Кайла, рванул к двери на крышу, дёрнул — заперто — и ударил по замку плечом. Металл лязгнул. Мужчина обернулся, и Кайл увидел в этих глазах не только страх — надежду, как у того, кто бежит к свету.

— Тсс! — прошипел Кайл, не узнавая собственного голоса. — Тихо, они идут!

Снизу действительно поднимался скрежет — уже не плавный, а торопливый, как если б стая вдруг поймала запах «прямо тут». Мужчина выдохнул:
— Открой… помоги… — пальцы его тряслись, но он всё ещё был «живым».

Кайл бросился к люку, ухватил замок обеими руками и на мгновение поверил в чудо «силы воли». Железо, разумеется, не поддалось. Снизу — звон, как от ударившейся о железо кастрюли, а затем тот самый, узнанный им звук — шершавые ладони по двери, по стене, по перилам. Мужчина отпрянул, метнулся к лестнице наверх — там некуда — и застыл. В секунду их двоих обнял холодный воздух, дав понять, что решать нужно сейчас.

— В квартиру, — шепнул Кайл. — Быстро. Ко мне.

Он схватил мужчину за рукав и повёл вниз — на свой этаж. Втолкнул незнакомца и захлопнул дверь. А за ней — тень, шорох, быстрые шаги. И… дальше — тишина.

Мужчина сполз по стене и рухнул на пол, словно старый свёрнутый плащ. Он был молод — лет двадцать четыре. На шее — царапины, высохшие. На руке — порез, не укушенный. Он дышал часто, как после стометровки.
— Спасибо… — выговорил он и закрыл глаза ладонью.
— Тише, — прошептал Кайл. — Тише. Как тебя?
— Макс, — с задержкой, будто искал в голове. — Я с девятого… у нас… они… — Он сглотнул. — Я выбежал… наверх… думал… — Он не договорил.

Кайл подполз к двери и прислушался. Шорохи в подъезде уходили вниз. Он вдохнул носом и ощутил запах чужого пота — резкий, горячий. Живой. Он взглянул на Макса — тот уже смотрел на него, теперь чуть спокойнее.
— Воды? — спросил Кайл.
— Да… — Макс кивнул, и у него блеснули глаза благодарности, которая обычно непереносима.

Кайл налил в кружку из бутылки — немного. Макс пил маленькими глотками, будто вспоминал, как это.

Из окна дрогнул свет — не электричество, а отражение. Кайл встал, шагнул к подоконнику и увидел Лин — она стояла на своём балконе. Он поднял лист: «ВСЁ ХОРОШО. ГОСТЬ. ЖИВОЙ».
— Кто это? — спросил Макс, в голосе — осторожная надежда.
— Соседка из дома напротив, — сказал Кайл. — Лин. Мы… — он поискал слово, — мы держим связь.

Макс тихо улыбнулся — устало, благодарно.
С появлением Макса квартира преобразилась. Одиночество сменилось тяжёлым, но невысказанным братством. Они установили вахту, поделились скудными запасами.

Кайл кивнул в сторону окна:
— У нас есть план. «Доставка». И… «Сигналы». Простыня висит. Радио ночью говорило про «крыши» и «белые полотнища». Если открыть люк…
— Лом нужен, — сказал Макс. — Или труба. У нас была швабра с железной палкой. Я… — Он посмотрел вниз. — Не взял.
— Видел её. На одиннадцатом, — сказал Кайл. — Дверь закрыта.

Они замолчали. У каждого в голове простая, опасная мысль: спуститься, взять, вернуться.
— Не сейчас, — сказал Кайл. — Сейчас — тихо. Ночь — самое скверное время для храбрости.

Лин предложила спуститься в свой подъезд за трубой. Его «НЕТ» было таким же безоговорочным, как и её желание помочь.

Макс, наблюдая за этим молча, улыбнулся краешком губ.
— Вы как старая пара из окна в окно, — сказал он.
— Старая — нет, — отрезал Кайл. — Скорее, новая.

Они помолчали. Потом Макс спросил, глядя прямо:
— Тебе страшно?
Кайл вдохнул, почувствовал, как плита на груди опускается, и сказал:
— Да. Но это полезный страх. Он держит от глупостей.
— А меня иногда толкает на них, — признался Макс. — Чтобы хоть что-то почувствовать, кроме тишины.
— Тишина — это тоже чувство, — ответил Кайл. — Мы просто не привыкли.
— Философ, — Макс хмыкнул.
— Геймер, — поправил Кайл. — Это почти одно и то же.

Темень сгущалась, и вместе с нею — риск. Но тишина снаружи — глубокая, внятная — позволяла на секунды отвязаться от тревог. Они ели по очереди: у Макса — пустой желудок, у Кайл — «нормы». Половину банки тушёнки они оставили, будто договорились с будущим.

Лин появилась на балконе снова — как строгая отметка в расписании. Показала: «КАК ВЫ?»
Кайл написал: «ТИХО. СПАСИБО. ЗАВТРА — ЕЩЕ ОДИН РЕЙС».
Она: «Я МОГУ ОТПРАВИТЬ ТЕБЕ ТАК ЖЕ? У МЕНЯ ЕСТЬ ЛЕКАРСТВА».
«ЕСЛИ СМОЖЕШЬ — ДА. НО НЕ СЕЙЧАС. НЕ НОЧЬЮ», — написал он.
Она кивнула.

И именно в этот момент внизу, у первого подъезда, что-то с треском рухнуло — будто под чьим-то весом схлопнулась тонкая лавка. Тени встрепенулись, как птицы на ветке. Две фигуры оторвались от дверей и побежали в центр двора. Бутылка из первого рейса, которую Лин не успела снять полностью с перил, качнулась и ударилась по металлу — еле слышно. Но еле слышно здесь было достаточно.

— Внутрь, — сказал Кайл, скорее губами, чем голосом. Лин уже исчезала за шторой. Макс отпрянул от окна. Кайл погасил в комнате лампу. Они стояли в темноте, каждый у своей стены. Внизу шаги стали «направленными». Те, кто ещё недавно шатался как пьяный, сейчас бежал прямо — к источнику звуков, запахов, смыслов. Для них все это — одно.

Фигуры вышли в центр двора и застыли. Одна подняла голову, как лошадь, улавливающая что-то вдалеке. Вторая ткнулась в столб, водя по нему лицом — словно пыталась вспомнить, что такое «вверх». Минуты растянулись. И вдруг чёрная масса на земле — перевёрнутый мусорный ящик — поехала. Кто-то внутри него шевелился.

Кайл почувствовал, как кровь обледенела. Из-под ящика выбралась женщина — живая, в измятом кашне, с растрёпанными волосами. Она поползла. В сторону подъезда — не их, соседнего. Руками. По асфальту. Тени уставились на неё, как дети на яркую игрушку. Женщина подняла голову — во весь двор, во весь мир прозвучало «помогите». Чистое, человеческое. Лишнее для этого мира.

Кайл инстинктивно шагнул к балкону. Макс схватил его за локоть.
— Не смей, — прошептал он. — Даже если ты пойдёшь — не успеешь.
— Я знаю, — сказал Кайл, и каждый звук этого «знаю» гвоздём вошёл в сердце.

Тени двинулись. Быстро и неизбежно. Женщина исчезла под ними — звука почти не было, как будто их пальцы были ватой. Тишина раскололась только раз — короткий, нечеловеческий всхлип — и снова стала прежней. Холодной. Ровной. Ужасно справедливой.

Тишина, наступившая после, была страшнее любых звуков. Лин написала: «ПРОСТИ». Он ответил: «ЭТО НЕ МЫ. ЭТО МИР. МЫ ЕЩЁ ЖИВЫ».

Она кивнула. В её кивке было всё.

Ночь опустилась густой, без звёзд. В такие ночи кажется, что небо — бетон, а ты — в огромной перевёрнутой коробке. Они пустили «вахту» заново: Макс — первый час, Кайл — следующий. В свои минуты бодрствования Кайл считал вдохи и выдохи, чтобы не думать. В свои минуты сна — проваливался не в сновидения, а в выключение.

Перед самым рассветом — он ещё не знал, что рассвет — на стекле напротив вспыхнул слабенький огонёк — свеча. Лин вывела: «Я ЕСТЬ».
Он показал: «И Я». И внизу — маленькое сердце. Без объяснений.

Утро четвёртого дня принесёт им обаятельную дерзость: попытку обратной «доставки» от Лин — маленькую аптечку с зелёнкой и бинтами. Принесёт и ошибку — звук чуть громче, чем они рассчитывали. И угрозу — шаги, что остановятся под его дверью. А вместе с этим — и решение, которое приблизит План Б к реальности: вдвоём — на крышу.

Глава 5. День 5 — «План спасения»

Утро пятого дня встретило Кайла не светом, а запахами и звуками: сырой бетон отдавал сыростью затхлого погреба, а с верхних этажей, по лестничной клетке, спускался лёгкий металлический звон — словно где-то наверху, на крыше, раскачивалась незапертая дверь, отсчитывая секунды их заточения. Он уже учился различать «фон» их новой жизни, как музыкант разбирает партитуру: вот привычный скрип стареющих балок, а вот — чужой, выстукивающий незнакомый ритм, опасный звук.

Макс, бледный и не спавший, дежурил у двери, вцепившись в кружку с водой так, будто пальцы его сжимали рукоять револьвера. Его взгляд, устремлённый в глазок, был остекленевшим и неподвижным.

На их балконе, будто призрак, висела белая простыня — немой крик о помощи, обращённый в пустоту. А напротив, на балконе Лин, Кайл заметил новую деталь: на ржавой перекладине была закреплена скрученная проволока, а к ней подвязаны два тонких медных провода, с которых была содрана изоляция. Импровизированная антенна. Она трепетала на ветру, словно живая, будто чутко прислушиваясь к небу, пытаясь поймать в эфирном хаосе обрывки чужого разума.

Он показал ей заранее заготовленный лист, где было выведено единственное слово: «РАДИО?»
Лин, не поднимаясь с корточек, ответила: «ПОКА ШУМ. НО ЛУЧШЕ, ЧЕМ НИЧЕГО». Её лицо оставалось маской усталости, но в глазах теплилась искра — слабая, но упрямая.

К полудню, собравшись с духом, они решились на «обратный рейс» — опасный путь по верёвке за обещанной платой. Лин появилась на балконе с маленьким, туго перетянутым верёвкой тканевым мешочком, потертым до дыр. Он казался невесомым, и всё равно у Кайла свело пальцы, когда он, преодолевая сопротивление верёвки, тянул его к себе. В этой легкости была обманчивая хрупкость надежды.

Внутри оказалась аптечка. Маленькая, пластмассовая, с полустёртой надписью «Домашняя», будто хранившая память о другой, мирной жизни. Вскрыв защелку, они обнаружили скудный, но бесценный клад: пузырёк изумрудной зелёнки, несколько стерильных бинтов, пачка активированного угля, две блистерные упаковки таблеток от температуры и один шприц-тюбик с антибиотиком, похожий на крошечную сигару.
— Лекарства… — прошептал Макс, заглянув внутрь, и в его голосе прорвалась давно сдерживаемая дрожь. — У нас… ничего не осталось.

Кайл, не находя слов, которые всё равно унесёт ветер, написал на листе: «СПАСИБО» и поднял его обеими руками, как священное знамя. Лин улыбнулась — не губами, а одними глазами, так улыбаются люди, у которых не осталось сил даже на простые слова.

Вечером, с наступлением сумерек, они решили проверить одиннадцатый этаж. Целью была та самая железная швабра с разборной ручкой-трубой. Кайл вооружился отверткой и кухонным ножом с широким лезвием — в его руках эти бытовые предметы вдруг обрели вес и значение холодного оружия. Макс взял единственный фонарик. План был до примитивности прост: призраком спуститься вниз, вскрыть дверь, забрать швабру и так же бесшумно раствориться в темноте.

На площадке пахло пылью, смертью и старым линолеумом, отдававшим гнилью. Свет давно умер, и тьма была густой, почти осязаемой. Кайл вставил отвертку в щель между дверью и косяком, пытаясь поддеть и отжать стальной язычок замка. Металл скрипнул, издав одинокий, жалобный звук, и дверь дрогнула. Макс, затаив дыхание, сжимал в руке фонарь, но не включал его, боясь выдать себя лучом, который в тишине покажется взрывом. Через минуту упорных усилий щеколда сдалась с глухим щелчком, и створка, медленно поползла внутрь.

Внутри квартиры витал запах холода, пустоты и засохшего чая — горьковатый аромат внезапно оборвавшейся жизни. Никого. Швабра стояла у стены в прихожей, точно ждала их, — тяжелая, неуклюжая, железная, с отвинчивающейся рукоятью. Кайл бережно, стараясь не стучать, отсоединил трубу и так же тихо, как входил, прикрыл за собой дверь, оставляя за ней ещё один уголок прошлого.
— Всё, — выдохнул Макс, и в этом слове был и облегчение, и новая порция страха. — Уходим.

И в этот миг на лестнице что-то тихо чиркнуло. Сухой, скребущий звук, будто по шершавой поверхности перил провели затупленным ножом или длинным ногтем. Они вросли в пол, превратившись в слух. Шагов не было. Только этот одинокий, повторяющийся «шкряб». Снизу. Методичный, как тиканье сломанных часов.

Кайл резким движением руки показал «тихо» и пополз наверх, прижимаясь к стене. Макс последовал за ним. Шаг. Пауза. Ещё шаг. Дверь в их квартиру закрылась бесшумно, на хорошо смазанных петлях, но внутри, в ушах, у обоих гремели барабаны, отбивающие бешеный ритм сердца.

Первую попытку штурма крыши они предприняли следующим днём. Теперь в их руках была труба — та самая, тяжелая, с резьбой на конце, превращенная в рычаг. Кайл всадил её в петлю навесного замка и, уперевшись ногами в ступени, начал давить всем весом. Замок заскрипел, металл застонал, медленно и неохотно поддаваясь. Макс, стиснув зубы, подставил под трубу плечо, и в унисон они дёрнули с коротким, сдавленным рывком. Раздался сухой, костяной треск — щеколда не выдержала. Замок не открылся, но между крышкой люка и рамой зияла темная, манящая щель — шириной в три сантиметра, пропахшая свободой.
— Ещё немного, — выдохнул Макс, и его слова повисли в воздухе, смешавшись с запахом его пота.

Они повторили. Труба, мокрая от ладоней, соскользнула, едва не сорвавшись в черную прорву лестничного пролета. Кайл успел поймать её на лету, и его сердце на мгновение остановилось. Ещё одна попытка — и замок треснул громко и окончательно, будто кому-то сломали зуб. Люк с глухим стоном приоткрылся. Оттуда, сверху, ударил в лицо запах холодного, не тронутого затхлостью воздуха, запах ветра и пустоты. Там, за щелью, было небо. Бездонное и равнодушное. Свобода и риск шли рука об руку.
— Завтра. Светлым днём, — отчеканил Кайл, оттирая пот со лба. — Не ночью. Поднимемся. Простыню надо будет закрепить лучше. Нам нужен самый яркий сигнал.

Ночью радио, их хрупкий слуховой нерв, соединяющий с миром, снова подал голос. Сквозь шипение, треск и вой, сквозь эфирные бури пробивались искажённые, роботизированные слова:
«…внимание… граждане… сигнал белыми полотнищами… крыши домов… воздушная эвакуация…»
Кайл и Макс встретились взглядами, и в темноте их глаза блестели, как у волков, почуявших добычу.
— Мы успеем, — сказал Макс, и это была не просьба, а констатация факта, заклинание.
— Если ветка не сломается, если крыша не захлопнется, если они не услышат… — монотонно, как автомат, перечислил Кайл, выстукивая ритм всех своих страхов.
— Хватит, — резко перебил его Макс. — У нас есть план. Точный и ясный.

Кайл медленно перевел взгляд на белую простыню, колышущуюся в ночном воздухе. В призрачном свете луны она казалась не куском ткани, а знаменем их отчаянной надежды.
— Да, — тихо согласился он, заставляя себя поверить. — У нас есть план.

На следующий день им предстояло подняться вдвоём. Лин должна была остаться на посту связи, наблюдая с балкона и подавая условные сигналы. Им предстояло сделать шаг в сторону спасения, который до сих пор существовал лишь в виде чертежа в их головах и дрожащих надписей на бумаге.

А внизу, в колодце двора, у подножия их бетонной крепости, у мусорных баков, начали копошиться новые тени. Их было больше, чем раньше. Они двигались медленно, неспешно, словно поднимающаяся со дна темная вода, и их молчание было красноречивее любых угроз.

Глава 6. День 6 — «Выживание вдвоём»

Утро было белёным известью: небо, низкое и дымчатое, напоминало намокший холст, а двор внизу — выстывшую пустую кастрюлю, дно которой ещё хранило смутное тепло прошедшей ночи. Кайл и Макс стояли у приоткрытого люка на крышу — щель в три пальца, тонкая щербатая полоска света, теперь была их дверью в воздух. Из нее тянуло сырым холодом подземки и горьковатой свободой.

— Готов? — спросил Макс, и его голос прозвучал не как вопрос, а как последняя черта, проведенная перед прыжком.
— Готов, — ответил Кайл, ощущая, как в горле пересыхает от простого слова. — Начнём по плану.

План был простой ровно настолько, чтобы его можно было исполнить, и страшный ровно настолько, чтобы о нем не думать, а делать:
1. Подняться на крышу днём;
2. Закрепить белую простыню выше, как флаг;
3. Разведать периметр — есть ли проход вдоль парапета к торцевой секции дома, тому самому «углу», за которым начинался корпус, повернутый к дому Лин;
4. Найти точку, откуда можно будет передать ей верёвку на её крышу — не над двором, а над узким «сервисным» проездом, где разрыв между секциями был значительно меньше.

Если повезёт — получится «траверс»: две параллельные верёвки, верхняя — для рук, нижняя — страховочная под пояс. Если не повезёт — останутся «сигналы» и ожидание вертолётов, которое уже начало напоминать ожидание дождя в пустыне.

Крыша встретила их бетонной пустыней, запахом битума, и едким железной крошки. Парапет — невысокий, местами осыпавшийся, напоминал размытую временем крепостную стену. Белую простыню они закрепили на металлическом штыре вентиляции — Макс завязал «восьмёрки» с автоматической, почти музыкальной точностью, будто делал это всю жизнь. Простыня вздулась на ветру, как грудная клетка, когда сглатываешь ком страха.

— Смотри, — сказал Макс и кивнул на север.

Их дом имел П-образную форму, и вдоль парапета действительно уходила узкая тропа, похожая на карниз для птиц, с переходом на торец. Дальше, за углом, начиналась секция, чьё длинное ребро выходило боком в узкий проезд. По ту сторону — другой торец, принадлежавший дому Лин. Между торцами — не улица, а небольшой технологический просвет: метра четыре, не больше. Для человека — без моста — пропасть. Для верёвки — шанс, натянутая струна между двумя мирами.

Кайл прижался плечом к шершавому бетону парапета, выглянул. Внизу, в проезде, — клокочущая тишина: потрескавшийся битум, два чугунных стояка, ржавые, как старые раны, и наваленные строительные поддоны, похожие на сложенные скелеты. Ни одного «их» — они держались ближе к «населённым» подворотням. Здесь пахло голым домом — камнем, пылью и вечностью без людей.

— Если кинуть, — бросил Макс взгляд в пространство, — Лин сможет закрепить на своём парапете.
— И мы перетянем верхнюю, — подхватил Кайл, мысленно уже прокладывая маршрут. — Сделаем «перильную» и «поясную». Я пройду первым, проверю, потом — она.

Макс смерил его взглядом, сканируя не лицо, а тело, его готовность к напряжению.
— Ты не лазал никогда, да?
— Ходил в скалодром… один раз, — честно признался Кайл, снова ощутив под пальцами ту искусственную шероховатость пластиковых зацепок.
— Отлично, — усмехнулся Макс, и в усмешке не было насмешки, лишь сухая констатация. — Значит, правила помнишь: три точки опоры, не спешить, верёвку не трогать попусту, узлы — проверять, дыхание — ровное. И ещё одно: вниз не смотри.
— Вниз не смотреть — понял, — сказал Кайл, хотя прекрасно знал, что глаза, предатели, сами упадут в эту пустоту, как шарик с лестницы, и ему придется силой воли возвращать их обратно, на линию горизонта.

Они вернулись в квартиру, забрали верёвки, остатки проволоки, две длинные простыни для «поясной» стропы и самодельный «карабино-крюк»: Кайл с вечера усилил хлипкую «кошку» проволокой. Получилось смешно и жалко, но острия хоть как-то цеплялись за зазубрины металла, обещая ненадежную надежду.

Лин уже стояла на своём балконе, неподвижная, как часовой, всматриваясь в их крышу. Кайл поднял заветный лист: «ИДЁМ НА КРЫШУ. ГОТОВЬСЯ К БРОСКУ ВЕРЁВКИ».
Она ответила: «Я ПОДНИМУСЬ ТОЖЕ».
— Держись, — сказал он себе, как чужому, голосу, который мог дрогнуть.

Они прошли вдоль парапета до торца. Колени Кайла моментами становились ватными — не от высоты (он не позволял себе смотреть вниз), а от резкого, физического понимания: ошибись — и нечем будет исправить. Ветер подрагивал белую простыню позади — будто подбадривал, помахивая белым платком.

На торце Макс присел на корточки, пальцами проверил, нет ли трещин в бетоне. Парапет держал, старый и молчаливый. Кайл привязал к «кошке» мешок с верхним концом верёвки, поднял над головой, как копьё, и несколько раз вдохнул глубоко, чувствуя, как плечи наливаются свинцовой тяжестью. «Как в игре: дуга, траектория, поправка на ветер», — сказал мозг, которому запаниковавшие руки вернули механическую уверенность.

Бросок. «Кошка» описала невесомую дугу, ударила в бетонный парапет напротив и с противным, скрежещущим визгом соскочила. Ниже по бетону посыпались крошки, словно парапет ободрал кожу. Внизу, в проезде, звук — но не настолько громкий, чтоб позвать «их». Сердце Кайла ударило кулаком изнутри по ребрам, отдаваясь в висках.
— Ещё, — сказал Макс спокойно, его голос был якорем. — Чуть выше, с поправкой.

Второй бросок лёг лучше: один зуб «кошки» нашёл тонкую щель между плитами, зацепился — на секунду, будто передумал, колеблясь между мирами, — и остался. Кайл потянул — осторожно, как будто проверял зуб у ребёнка. Держит.
— Не дёргай, — прошептал Макс, будто боялся спугнуть хрупкое равновесие. — Надо закрепить, пока не передумал.

Они «увязали» свой конец верёвки на трубе вентиляции узлом, завели второй виток вокруг «якоря» и проверили натяжение. Верёвка проходила над проездом, тугая струна, уходя к парапету дома Лин. По их крыше — чисто. По той — неизвестно. Лин должна была подняться к торцу, на котором зацепилась «кошка».

Кайл высунулся едва-едва, махнул рукой. На противоположном торце показалась Лин — в шапке, в куртке, серьёзная, сосредоточенная. Он не видел её так близко никогда — только в окне, как картинку в телевизоре. Сейчас их глаза были на одном уровне. У него пересохло во рту, словно он пробежал марафон.

Он показал жестом: «закрепи на трубе». Она кивнула, потянула верёвку к себе, нашла коричневую железную трубу, обвела витком, завязала и перепроверила узел, как в учебнике. На секунду улыбнулась, сдержанно, без пафоса — просто «живём».
— Верхняя есть, — сказал Макс, и в его голосе впервые прорвалось облегчение. — Теперь «поясная».

Нижнюю верёвку они прокинули таким же образом — второй «кошкой». Здесь повезло: зуб застрял в выступе, как в пасти, глубоко и надёжно. Кайл сделал несколько контрольных узлов для страховки, петля за петлей. Верхнюю натянули сильнее, нижнюю — чуть ниже уровня пояса. Получился путь шириной в ладонь, длиной — четыре метра. Над пустотой, что вдруг стала осязаемой, как холодная вода под ногами.
— Я первый, — сказал Кайл, не признаваясь в том, что это не храбрость, а долг, иначе он не сможет смотреть на себя завтра.
— Я держу, — ответил Макс и стал «белеем» на верхнюю, чтобы гасить колебания, превратившись в часть конструкции.

Кайл закрепил вокруг талии широкую ленту из простыни — «самодельную обвязку», петли пропустил между ног, завязал на животе тугой, давящий узел. Примотал к обвязке «поясную». Ткань впивалась в тело, напоминая о границе между жизнью и падением.

Он сделал первый шаг в пустоту. Мир сузился. О дыхании приказывал себе вслух, шепотом: «вдох — шаг — выдох — шаг». Снизу ветер плыл вверх, как из шахты метро, неся запах пыли и одиночества. В глазах изредка вспыхивали белые точки — как от вспышки фотоаппарата, выхватывая из тьмы обрывки реальности. Он не смотрел вниз. Он смотрел на узел у Лин — маленькую, твёрдую цель в конце этого канатного моста.

— Нет спешки, — слышал он голос Макса, ровный и плотный, как доска. — Ты уже там, просто телу нужно догнать.

На середине верёвка дрогнула — не у него, у Лин: она инстинктивно отступила полшага, видимо, чтобы лучше «принять» его вес. Этого хватило, чтобы Кайл потерял вертикаль. Левая нога поехала, он грузно прижал обвязку к нижней верёвке. Он повис в «сидячем» положении, оглох на секунду от грохота собственного сердца в ушах, а затем, грубо, без изящества, подтянулся к верхней верёвке, нашёл утраченный баланс и продолжил, чувствуя, как мышцы горят огнем.

Ещё два шага — и его пальцы, белые от напряжения, коснулись шершавого бетонного парапета напротив. Лин подалась вперёд, помогла обвязке лечь на край. Он перевалился на крышу и лёг спиной на холодный бетон, глядя в серое, безразличное небо, чувствуя, как дрожь уходит из тела, уступая место пустоте и странному покою.
— Привет, — сказала она тихо, и это было больше, чем приветствие.
— Привет, — ответил он, и в этом «привет» была вся накопленная благодарность, выдохнутый страх, и что-то неуловимое, что можно было бы перепутать с радостью, будь на это силы.
— Теперь я, — добавила Лин и кивнула на верёвку, её лицо было спокойным и решительным.
— Давай. Я держу, — Кайл вскочил, проверил узлы на её стороне и занял позицию, как секунду назад Макс. Он вдруг понял, что доверяет ей больше, чем себе: её движения были точны и выверены, как у человека, который знает цену ошибки и грамотно, уважительно боится.

Она шла мягко, без рывков, будто не по воздуху, а по натянутой струне судьбы. В середине ветер подхватил полы её куртки, распахнул, и корпус чуть повёл в сторону пустоты. Кайл зафиксировал верхнюю, дал натяжение нижней, — они с Максом сработали, как один механизм, связанные невидимой нитью доверия. Лин, не теряя ритма, сделала шаг, ещё, ещё — и была на их парапете.

Они втроём вернулись на их крышу. Белая простыня полоскалась на ветру, как морская пена на гребне волны. Внизу, в проезде, ничего не изменилось. Внизу, во дворе — тоже. А на крыше их мир стал вдвое больше и вдвое тише, наполненный не воздухом, а тишиной, в которой теперь было трое.

— В квартиру, — сказал Кайл. — Быстро, пока руки еще помнят, как слушаться.

Спускались аккуратно, как по тонкому льду. Лин он провёл первой: парапеты — лестничные пролёты, пахнущие затхлостью и страхом, — дверь — комод — микроволновка. Квартира вздохнула другими стенами: тонкий, неуместный здесь запах женского шампуня смешался с запахом пыли и холодной еды, заполняя пространство.
— У вас тут… крепость, — сказала Лин, огляделась и улыбнулась: —.
— Мы старались, — сказал Кайл. — Добро пожаловать.

Лин поставила на стол маленький тканевый мешочек, выцветший от времени.
— Я взяла бинты, ещё немного таблеток и… — она помолчала, — и четыре чайных пакетика. Делить по одному на двоих.

Они сварили чай — «по-военному»: кружка кипятка на троих, пакетик — на минуту, чтобы растянуть счастье. Пили молча, ощущая, как горячая жидкость разливается по телу, смывая остатки адреналина. Потом заговорили — коротко, по делу, потому что язык вернулся к своему основному назначению: служить выживанию, а не болтовне.

— У меня в подъезде на техэтаже есть коротковолновая «балалайка», — сказала Лин. — Возможно, работает. Но идти туда сейчас… — Она посмотрела на Кайла, и в её взгляде была трезвая оценка риска. — Глупо.
— Согласен, — сказал Кайл. — У нас есть крыша и флаг. По радио — «белые полотнища, крыши, дневной сигнал». Значит, завтра — снова на крышу. Днём — большие буквы «SOS» из простыней и бумаги. Ночью — фонари — по очереди, экономно.
— И ещё, — добавил Макс. — Если будет эвакуация — не факт, что сядут здесь. Возможно — трос, лестница, вынос на борту. Нужна площадка.
— Площадка — крыша, — сказал Кайл. — Значит, укрепляем выход: убираем лишнее, готовим верёвки и «ручные знаки». И… — он посмотрел на Лин, — ты остаёшься у нас.
— Согласна, — кивнула Лин. — Еще раз так ползти я не хочу.

День они посвятили мелочам, которые складываются в жизнь: разделили запасы, расписали норму на троих. Лин с хирургической аккуратностью порезала бинты на ровные отрезы, сложила аптечку. Макс перебрал инструменты, сделал из швабры два «полушестка» — на случай, если придётся отбиваться от непрошеных гостей. Кайл написал крупными, почти детскими буквами на чистой простыне: SOS — для крыши, послание в никуда.

В сумерках они втроём поднялись наверх и разложили простыню на битуме, придавив углы кирпичами, словно хоронили под ними свою старую, беспомощную жизнь. Белые буквы на серой крыше выглядели как голос, кричащий в беззвучном вакууме. Ветер пытался их стереть, они — прижимали, и это занятие стало чем-то вроде молчаливой молитвы, ритуалом веры.

— Видишь? — сказала Лин и кивнула на небо. — Там, кажется, слух.

Кайл не понял, что она имела в виду, но кивнул. В этом новом мире метафоры иногда бывали практичнее и надежнее голых фактов.

Ночью случилось непредвиденное. Переход, которым только что, днем они воспользовались, сейчас с лязгом и шумом падал вниз, задевая все на своем пути. Звук был не выстрелом — а скорее, скрежещущим вздохом, и всё же, внизу, во дворе, зашевелился тёмный, бесформенный круг. Две фигуры вышли из-под навеса и двинулись под проезд, их движения были резкими и грубыми.

Макс бесшумно погасил в квартире свет, погрузив их в мгновенную, слепую тьму. Кайл и Лин замерли. Шаги под проездом стали «прямыми», целенаправленными. Один «нечеловек» ткнулся в стену, будто чует тепло, исходящее от них. Второй поднял голову и водил носом, как собака, улавливая невидимый след. Они зависли там, на границе, обнюхивая воздух, наполненный страхом. Вверху трое людей дышали так, словно учились этому заново — тихо, растянуто, почти не вдыхая.

Пять минут. Десять. В конце концов, «они» потеряли интерес — ушли обратно во двор, к привычным дверям, унося с собой ледяной след паники. Макс выдохнул, и его выдох прозвучал как обвал:
— Минус проход.
— Ага, — выдохнула Лин.
— Завтра, — сказал Кайл, — мы поднимемся на крышу. Сделаем площадку, укрепим флаг, проверим периметр. И будем ждать.
— Ждать — это тоже действие, — кивнула Лин. — Если правильно ждать.
— По часам: я первый, потом ты, Кайл, потом Лин, — Макс зевнул впервые за долгое время по-настоящему, всем телом, отпуская напряжение.
— Нет, — сказал Кайл. — Лин — между нами. Так безопаснее.

Лин усмехнулась и ничего не сказала, лишь опустила глаза. В данных обстоятельствах молчание было лучшим и единственно верным ответом.

Перед сном они сидели у окна и смотрели на темноту, которая была не отсутствием света, а живой, плотной субстанцией. Лин тихо сказала, глядя в эту тьму:
— Знаешь, что странно? Вчера я думала, что, если меня спасут, я забуду этот дом за день. А теперь думаю: буду вспоминать, как мы тянули верёвку над пустотой, и это будет памятью о том, что можно не бояться, когда рядом чьи-то руки на канате.

Кайл кивнул, чувствуя, как в груди, на месте выжженного страхом пустыря, медленно расширяется что-то совсем не страшное, что-то похожее на мир.

— Я буду вспоминать, как ты писала. И как этого было достаточно для желания выжить.

Они не поцеловались, не обнялись. Но мир вокруг стал плотнее, чем был утром. И тише. И теплее на несколько градусов, ровно настолько, чтобы в этом можно было жить.

Утро седьмого дня принесёт рёв, к которому их уши не были готовы — низкий, разрывающий ткань тишины звук, от которого бетон дрожит мелкой дрожью. Ветер, который пахнет керосином и чужеродной силой, и тень, которая двигается по крыше, как живое, всепоглощающее облако. И вместе с этим — выбор: кого поднимать первым, как не потерять друг друга на борту, в гуле спасительного хаоса.

Глава 7. День 7 — «Спасение»

Рёв пришёл не с неба, а изнутри стен, будто само здание, годами вбиравшее в себя тишину и страх, не выдержало и издало предсмертный стон. Дом дрогнул, каждый его кирпич, каждая балка содрогнулась в едином порыве, как будто у него были лёгкие, и он сделал резкий, спазматический вдох, готовый разорваться от натуги.

Кайл вскочил первым, подброшенный этим внезапным конвульсивным движением пола. За окном, в проёме, затянутом грязным стеклом, плыла не знакомая серость безмолвия, а чёткая, безжалостная тень, скользящая по крыше напротив. Рёв, нарастая, превращался в оглушительный гул, похожий на приближение шторма, но в его металлическом биении, в рваном ритме угадывалось иное — мерный, бездушный стук техники, лопастей вертолётов, вскрывающих расплывчатое небо.

— Они идут, — проговорил Макс, и его голос, всегда такой твёрдый, дрогнул впервые, выдав ту самую трещину, что зрела в каждом из них все эти долгие дни.

Лин, словно гонимая этим предательским звуком, выбежала на балкон. Холодный воздух ударил в лицо. Над крышами, призрачная и громадная, висела тень вертолёта — чёрная, как прожжённое дымоходом пятно на старой фотоплёнке. И будто откликаясь на её появление, в блеклой вышине возникли ещё два таких же стальных хищника, их силуэты кренились в потоках собственного ветра. Вихрь, поднятый лопастями, крошил с крыш вековую пыль и гнал по асфальтовым дворам бумажный и полиэтиленовый мусор, закручивая его в призрачные, уродливые метели.

Молча, понимая друг друга без слов, они поднялись на крышу втроём. Воздух здесь был густым и подвижным. Белая простыня их сигнала, пришпиленная к трубе, хлопала на ветру с отчаянной силой, словно парус корабля, застигнутого бурей в свой последний переход. На потрескавшемся битуме зияли гигантские буквы SOS, выведенные обугленными досками, — и они дрожали, расплывались в глазах от каждого порыва, будто живое существо.

Кайл, превозмогая дрожь в пальцах, вытащил самодельный фонарь — жалкую конструкцию из консервной банки и дохлых батареек. Огонёк, робкий и желтоватый, едва боролся с наступающими сумерками, но он был видим, был точкой жизни в этом царстве смерти. Макс, широко расставив ноги для устойчивости, махал руками, как сигнальщик с тонущего судна, его тень причудливо и резко скакала по парапету. Лин же стояла неподвижно у самого края, впиваясь взглядом в небо — глаза её щурились от напора ветра, а распущенные волосы хлестали по щекам, словно чёрные плети.

Один из вертолётов, рыча, резко снизился, завис над их домом, став гигантским маятником, отбивающим последние секунды надежды. Из его чрева донёсся голос через громкоговоритель — глухой, искажённый, лишённый всякой человеческой теплоты, будто его изрыгала сама машина:
— ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТАХ. ПОДГОТОВЬТЕСЬ К ЭВАКУАЦИИ.

Следом на крышу, точно змея, сбросили стальной трос с болтающейся на конце подвесной корзиной. Металл с сухим лязгом ударился о бетон, и этот резкий, одинокий звон, рождённый в небесах, разлетелся эхом по всему двору, проникая в каждую щель.

И будто этот звук стал каплей крови, упавшей в воду, кишащую пираньями, — внизу проснулся ад. Из тёмных провалов подъездов, из зевов подворотен, из-за теней мусорных баков начали выбегать, сползать, выползать фигуры. Сначала — десятки, копошащиеся тени. Потом — сотни. Они шли на звук, на вибрацию, на неуловимый для живых запах надежды, что для них был лишь запахом плоти. Они текли по асфальту, как густая, чёрная лава.

Кайл почувствовал, как страх, до этого витавший в воздухе, внезапно сгустился, приобрёл вес и плотность, стал осязаем и тяжек, как плита бетона, давящая на плечи.
— Быстро, — выдохнул он, и его крик был снесён ветром. — План — как обсуждали.

Макс, не колеблясь, шагнул первым. Его сильные руки, привыкшие к работе, уверенно обхватили трос, тело втянулось в качающуюся корзину. Лишь по мелкой дрожи в сжатых пальцах можно было угадать, какую бурю он сдерживал внутри. Корзина рывком поднялась вверх, в хаотичный поток ветра и оглушительный грохот лопастей. Вертолёт накренился, приняв вес, но Макс, уже почти достигнув люка, поднял вниз большой палец — короткий, рубленый сигнал: «в порядке».

Внизу, во дворе, тёмная масса зашевелилась с удвоенной, зловещей скоростью. Мертвецы, словно муравьи, почуявшие разрушение своего муравейника, начали сбиваться у основания дома в плотную, пульсирующую массу. Первые из них уже били о стены подъезда, и глухой стук их тел был похож на дробь дождя по кровле, другие, запрокинув головы, шарили по асфальту вытянутыми руками, улавливая не звук, а саму вибрацию спасения.

— Ты следующая, — сказал Кайл, поворачиваясь к Лин, его голос был обрывком стальной проволоки в горле.

— Нет, ты, — её ответ прозвучал с ледяным, неестественным спокойствием. — Я легче. Если корзина сорвётся… или если они… — она кивнула в сторону нарастающего гула в подъезде, — …у меня шансов больше. Физика.

— Лин, сейчас не время для споров! — в его глазах вспыхнула ярость отчаяния.

Она шагнула к нему, и её пальцы вцепились в рукав его куртки. Она посмотрела ему в глаза — впервые за долгие недели без стеклянной преграды, без отражений и расстояний. В её взгляде не было страха, только решимость, выкованная в горниле их общего кошмара. Она хотела сказать что-то, найти слова, которые могли бы всё изменить, но их не существовало. Лишь короткий, почти невесомый кивок. И стремительное, жаркое объятие, в котором сплелись всё, что они не успели сказать друг другу.

Лин ловко, как акробат, ухватилась за холодный трос, её тело легко заняло место в корзине. Она подняла руку, и ветер тотчас принялся яростно трепать её волосы, развевая их тёмным знаменем одиночества. Корзина дрогнула и поплыла вверх. Она не обернулась вниз, не бросила прощального взгляда на крышу, ставшую причалом между жизнью и смертью, — только смотрела вверх, в зияющий люк вертолёта, будто там, в этом металлическом брюхе, было заключено всё, что осталось от прежнего мира, от завтрашнего утра.

Кайл остался стоять один на огромной, продуваемой крыше. Ветер, теперь уже ничем не сдерживаемый, бил ему в лицо, неся с собой кисловатый запах пыли, разложения и далёкого дыма. Ревущее, клокочущее море мертвецов уже достигало парапета. Он оглянулся на выход — чёрный пролёт лестничной клетки, и из его темноты, словно из преисподней, уже показывались первые серые руки, которые жадно, с судорожной силой хватались за выступы, чтобы вытащить на свет свои вечно голодные тела.

Первой на свет показалась некогда молодая девушка, а теперь монстр, ведомый яростью и голодом. Кайл впервые увидел их, яростных, безжалостных мертвецов. Словно в компьютерной игре. Он стоял и наблюдал, как один за одним на крыше появляются фигуры. Оглушительный выстрел.

Эпилог

Мы до сих пор не можем осознать ту скорость, с которой рухнул старый мир. Заражение не расползалось по карте — оно взорвалось. Не было ни нулевого пациента, ни эпицентра, который можно было бы указать на карте. Оно вспыхнуло везде и сразу, как будто небо разверзлось и пролило на землю невидимый яд. За считанные дни города превратились в ловушки, а цивилизация — в воспоминание.

Правительство было не просто не готово. Оно было слепо и глухо. Их протоколы, их планы действий при чрезвычайных ситуациях рассыпались в прах, едва столкнувшись с леденящей душу реальностью. Нехватка медикаментов, паника, паралич командных цепочек — всё это привело к тому, что очень многие погибли. Не от когтей или зубов, а от беспомощности системы, призванной их защитить.

Но жизнь, вопреки всему, оказалась цепкой. Многие смогли выжить. Не благодаря, а вопреки. Они забаррикадировали себя в квартирах, прятались в подвалах, находили силы идти дальше, когда за спиной оставалось всё.

Военные продолжают спасать людей из городов-призраков, выковыривая последних выживших из каменных гробниц небоскрёбов. Их вертолеты — единственная весть из мира живых для тех, кто затаился в руинах. И на окраинах, в долинах, защищённых горами, всё больше строятся лагеря для выживших. Это не города, не возрождение. Это ульи, где люди, словно потрёпанные бурей пчёлы, учатся заново дышать, доверять и строить. Не новое общество. Просто завтра. Пока что этого достаточно.