Кабинет Рефракций.

"Энтомология учит: чтобы постичь сущность вида, надобно сперва умертвить экземпляр. Пинцет милосердия, капля цианида в морилке - и вот, трепетание крыльев застывает в вечной позе, доступной сканирующему глазу и классифицирующему уму. Жизнь, окоченев, обретает наконец ясность для науки. Не есть ли это парадигма всякого истинного познания? Смерть как прелюдия к пониманию?"

(Из тетрадей А. Ф.)

Пароход "Химера", изъеденный ржой и солевыми извержениями тропиков, испустил свой последний, хриплый вопль у причала Порт-Фиваиды. Воздух, встретивший меня на сходнях, был не воздух, а физическая субстанция: густая, белесая, пропитанная испарениями гниющей растительности, рыбьих потрохов, человеческого пота и какой-то приторной, удушающей сладости - вероятно, от орхидей, чьи похотливые чашечки виднелись в зелени на склонах. Он обволакивал, липнул к коже, проникал в ноздри, заставляя гортань судорожно сжиматься. "Атмосфера асфиксии" - диагностировал я про себя - "Идеальный инкубатор для тех видов, которые жаждут жизни вне строгих законов умеренных широт". В том числе, добавил я мысленно, и для вида "Homo scientificus imperialis", коего представлял собою.

Новая Фиваида предстала не городом, а гнойником на теле океана. Дома, выкрашенные некогда в лимонные и голубые тона, потемнели, облупились, проросли плесенью. Туземцы - смуглые, почти черные фигуры в лохмотьях - двигались с тою придавленной медлительностью, что свойственна насекомым под тяжелой каплей смолы. Их взгляды, скользнувшие по мне, белому человеку в тропическом костюме из плотного полотна, были лишены любопытства; лишь тупая покорность, за которой, я знал по опыту, могла быть ненависть. Колониальная администрация, в лице пузатого чиновника с лицом цвета вареной печени, встретила меня с тем подчеркнутым, скучающим радушием, что служит ширмой для глубокого безразличия. Багаж - ящики с книгами, стеклянные сосуды для коллекций, препаровальные инструменты, гербарии - был бесцеремонно сброшен на причал. Моя драгоценная походная библиотека, труды Линнея, Гумбольдта, Дарвина, покрылась липкой пленкой соленой пыли.

- Доктор Фальк? Для вас выделен бунгало у старой фактории. Мальчик покажет. Губернатор Ван Хорн примет вас завтра, после полудня. Климат... адаптируетесь. Чиновник осклабился, обнажив ряд золотых зубов. Его английский был отвратителен, пропитан местным креольским жаргоном и голландскими гортанностями.

Бунгало. Это громкое название для длинного, низкого строения из темного дерева, стоявшего на сваях над зловонной трясиной. Внутри царил полумрак, нарушаемый пыльными лучами, пробивавшимися сквозь жалюзи. Воздух стоял затхлый, тяжелый от запаха старой древесины, сырости и чего-то еще - слабого, но назойливого аромата тления, будто под половицами гнили плоды манго. Слуга - мальчишка лет одиннадцати, тощий, с огромными, испуганными глазами - молча принялся расставлять ящики. Его движения были резкими, птичьими.

Я начал обустраивать свой "sanctum sanctorum", Кабинет. Стол у окна - для микроскопа и записей. Стеллажи - для книг, коробок с булавками, морилок, баночек с формалином. На стене - карта острова, еще девственно-белая, жаждущая моих пометок. Главное сокровище - толстая, кожаная тетрадь в металлических застежках - "Дневник наблюдений. Объект: Энтомофауна и Антропология Новой Фиваиды. А. Фальк." Открыв ее, я ощутил знакомый трепет. Первая запись должна была запечатлеть первое впечатление. Перо, обмакнутое в чернила цвета запекшейся крови, коснулось бумаги:

"13 июня. Прибытие. Порт-Фиваида. Климат: выраженный тропический, с преобладанием влажности, близкой к точке насыщения. Атмосферное давление угнетающе. Флора демонстрирует буйство, граничащее с непристойностью: гигантские папоротники, лианы, душащие деревья-хозяев подобно боа-констрикторам, орхидеи с лепестками, напоминающими женские гениталии в состоянии патологического возбуждения (ср. "Dracula simia", но куда более откровенные). Энтомологический спектр предварительно: изобилие цикад, чьи трели сливаются в монотонный, сводящий с ума гул - звуковой эквивалент здешней духоты; муравьи-кочевники ("Dorylinae"), марширующие колоннами, сметающие все на пути; крупные, металлически блестящие жужелицы ("Carabidae"), хищные и стремительные. Антропологическая заметка: автохтонное население ("Homo aethiopicus thebaidensis"), демонстрирует выраженные признаки деградации под воздействием колониального голодания и климата. Физиономии апатичны, движения вялы. Язык (услышан обрывками) - гортанный, изобилующий щелкающими согласными, вероятно, реликт прото-банту или нечто совершенно изолированное. Интересен феномен "молчаливого взгляда" - отсутствие видимого сопротивления при внутренней отстраненности. Сравнимо с каталепсией у насекомых, подвергнутых действию определенных ядов. Требует изучения."

Я отложил перо. Формальный отчет был необходим для отчетов в метрополию, для поддержания фасада респектабельного ученого. Но истинная работа происходила в другом месте. Из потайного отделения сундука я извлек вторую тетрадь. Переплет из невыделанной кожи, без надписи. Страницы - плотная, желтоватая бумага. Здесь обитали мысли, не предназначенные для посторонних. Мысли, требовавшие иного языка - более изощренного, лишенного условностей. Я открыл ее. Запах кожи, чернил и чего-то еще - слабого, едва уловимого запаха собственного пота, смешанного с пылью дальних дорог.

"Фиваида. Административный гнойник на теле океана. Воздух - сироп из разложения и орхидейного нектара. Вонь порта - вонь самого человечества, вывернутого наизнанку под тропическим солнцем. Чиновник с золотыми клыками - идеальный цербер этого преддверия. Бунгало - склеп. Слуга-мальчонка - дрожащий таракан, готовый быть раздавленным. Но это - брама. Главное - предчувствие. Оно витает в этом удушливом мареве, как запах грозы. Тот Скарабей ("Scarabaeus speculum"), ради которого я претерпел сей ад путешествия - не просто жук. Он - Грааль. Символ. Говорят, его надкрылья - не цветные, а зеркальные. Они отражают не внешний мир, а душу смотрящего. Какая удивительная прелесть! Искать не просто насекомое, но и собственное отражение, искаженное в хитиновом зеркале. Аборигены боятся его. Называют "Оком Тьмы". Их страх - лучший компас. Где страх - там и тайна. Где тайна - там и объект для препарирования. Физического и ментального. Научный интерес - это алхимический огонь, преображающий даже мерзость в золото познания. Первые образцы местной фауны уже доставлены: несколько цикад, жужелица великолепная, "Carabus satanas" (местное название - "Сулу-Сулу"), и... образец антропологический.

"Образец антропологический" появился на пороге ближе к вечеру, когда солнце, кроваво-оранжевое, повисло над мангровыми зарослями, окрашивая болотные испарения в зловещие тона. Ее привел надсмотрщик с плантации - грубый тип с бичом на поясе и лицом, изъеденным оспой.

- Это та, что ты просил, док? Отец ее - тот старый колдун, что подстрекал к бунту в прошлом году. Выпороли, конечно. Он помер. Мать - где-то на копре. Девочка - сиротка. Бери, если нужна для твоей науки. Звать... да хрен ее знает как. Туземные имена - трескотня птичья.

Девочка. Лет двенадцати. Может, тринадцати. Точный возраст установить среди этих племен - задача неблагодарная. Тело тонкое, угловатое, как у недавно вылупившейся стрекозы. Кожа цвета темного меда, покрытая тонким слоем дорожной пыли. Волосы черные, коротко остриженные, вероятно, после вшей или в знак траура. Но глаза... Глаза были огромные, совершенно черные. В них не было ни страха надсмотрщика, ни покорности слуги-мальчишки. Была... пустота? Нет. Скорее, глубина. Темный колодец, в который сорвался и затерялся свет. Она стояла, опустив голову, но не сгорбившись. Руки, тонкие, с длинными пальцами, висели вдоль тела. На ней была лишь грубая рубаха из мешковины, до колен. Босые ноги, покрытые царапинами и грязью.

- Оставьте ее - сказал я надсмотрщику, стараясь, чтобы голос звучал сухо. - Она будет полезной для моих лингвистических изысканий. Сообщите губернатору, что объект получен.

Надсмотрщик фыркнул, что-то буркнул насчет "странных причуд ученых господ" и ушел, громко хлопнув дверью.

Мы остались одни. В бунгало воцарилась тишина, нарушаемая лишь настойчивым жужжанием мухи, бившейся о стекло лампы, и моим собственным дыханием. Я подошел ближе. Она не отступила. Не подняла головы. Черные глаза, казалось, смотрели куда-то сквозь меня, в точку на гниющей стене.

- Как тебя зовут? - спросил я громко, по-английски.

Никакой реакции. Ни дрожи, ни вздрагивания.

- Ке наме ту? - попробовал я на ломаном суахили, зная, что это не ее язык, но надеясь на знакомый корень.

Ничего. Абсолютная тишина. Лишь легкое движение грудной клетки под мешковиной свидетельствовало, что это не статуя.

Я протянул руку, намереваясь коснуться ее плеча - акт научного контакта, не более. В тот момент, когда мои пальцы были в дюйме от ее кожи, она... не отпрянула. Она "исчезла". Нет, физически она осталась на месте. Но что-то внутри нее - некий внутренний светильник, и без того тусклый, - погас окончательно. Она словно отсутствовала. Осталась лишь оболочка. Это было не сопротивление, а полное самоустранение. Психическая каталепсия высшего порядка.

Волна раздражения смешалась с внезапным, острым любопытством. Вот он - феномен! "Молчаливый взгляд", упомянутый в официальном дневнике, но здесь - доведенный до абсолютного совершенства. Защитный механизм? Или признак глубокой, врожденной примитивности? Необходимо исследовать. Тщательно. Методично.

Я отвел руку.

- Хорошо, - сказал я, больше себе, чем ей. - Ты пока не имеешь имени. Будешь "Нирея". По-гречески - "Водная". Ибо глаза твои - темные воды, в которых тонет свет. Объект N. для изучения.

Я подошел к столу, открыл официальный "Дневник Наблюдений".

"Объект N. (Нирея). Девочка-подросток, возраст предпол. 12-13 лет. Племя: предпол. группа "Тувак" (исчезающая). Состояние: выраженная апатия, отсутствие вербальной реакции на англ. и суахили. Демонстрирует уникальный защитный рефлекс: мгновенное психогенное отчуждение при попытке физического контакта. Сравнимо с танатозом (мнимой смертью) у жуков и опоссумов, но на высшем, психическом уровне. Предположение: данный феномен - результат глубокой психотравмы (гибель родителей, порабощение) или специфическая этнопсихическая черта, связанная с анимистическими верованиями. Требует серии контролируемых стимулов для изучения границ феномена и возможностей его преодоления. Цель: установить коммуникативный контакт, изучить структуру родного языка, выявить особенности "примитивного" сознания под воздействием экстремального стресса. Методы: изоляция, контролируемая сенсорная депривация, последовательное применение позитивных и негативных стимулов (пища/лишение пищи, свет/тьма, звук/тишина, безопасность/угроза). Первый эксперимент назначен на завтра. Объект помещен в смежную каморку под наблюдение."

Я закрыл тетрадь. Открыл вторую, потайную. Чернила легли на бумагу густо, жадно.

"Нирея. Темные воды. В них - не отражение. В них - поглощение. Полное. Абсолютное. Она не просто замкнулась. Она "уничтожила" внутри то место, куда мог бы проникнуть взгляд или прикосновение. Какая экономия души! Какая совершенная защита! И какая... провокация. Ибо пустота - тоже форма. И ее можно заполнить. Не светом - он в ней гаснет. Но тьмой? Исследование? Да. Но какое? Изучение языка? Или изучение пределов этой пустоты? Как далеко можно зайти, прежде чем в глубине колодца что-то дрогнет? Прежде чем темная вода в этих глазах вскипит от ужаса или... чего иного? Скарабей ищет навоз. Ученый - истину. Но оба роются в тлении. Завтра. Начну с малого. С тишины. С темноты. Посмотрим, заговорит ли пустота. Запоет ли тьма. Или же придется... прощупать ее глубже. Физически. Чтобы найти дно этого бездонного колодца."

Снаружи, в кромешной тьме тропической ночи, завыл какой-то зверь - долгий, тоскливый вой, похожий на плач заблудившегося ребенка. Муха у лампы наконец затихла, упав на стол с едва слышным щелчком. Я задул лампу. В темноте бунгало стало дышать гнилью и предвкушением. Первый эксперимент начинался не завтра. Он начинался сейчас. В моем сознании. В сознании объекта N, запертого в смежной каморке. В пространстве между нами, где уже витал незримый пинцет познания, готовый коснуться хрупкой оболочки жизни.