Кафе "Огонёк"

Кафе «Огонёк»

Небо провисло чёрным брюхом над трассой, и из него не переставая сыпалась мелкая, ледяная морось. Асфальт блестел, превращаясь в бесконечную ленту мокрой смолы, уходящую в темноту и растворяющуюся там без следа.

Катя стояла у обочины уже час. Может, больше. Время потеряло смысл.

Машина заглохла намертво — старенький седан, который ещё утром казался надёжным, теперь превратился в бесполезную груду металла. Телефон показывал полный заряд, но упрямо выдавал: «Нет сети». Она пыталась поймать хоть одну палочку сигнала, задрав руку над головой, — бесполезно.

Тонкая куртка, легкомысленно наброшенная утром, теперь облепила тело ледяной тряпкой. Вода ручьями стекала по спине, пропитывая тонкую ткань рубашки, и каждая капля казалась уколом иглы, вонзающейся прямо в кость. Челюсти немели от судорожного стука зубов, а желудок сводило от пробирающего до самых костей холода. На правой щеке темнела полоска грязи, похожая на запёкшуюся слезу.

Каждая проносящаяся мимо машина обдавала её волной ледяных брызг, и она инстинктивно сжималась, отворачиваясь. Сначала она отчаянно голосовала — выбрасывала руку вверх, пыталась поймать взгляд водителя, но теперь просто смотрела вслед красным огням, что растворялись в дождливой темноте.

Никто не останавливался.

Именно в тот момент, когда надежда почти иссякла, вдалеке появились два тусклых жёлтых огонька. Они приближались медленно, словно нехотя, пробиваясь сквозь плотную стену дождя.

Из темноты, раздвигая завесу, выплыл массивный, угловатый силуэт старого тягача. Грязный, обшарпанный, с облупившейся краской на кабине и ржавчиной, расползающейся от колёсных арок бурыми пятнами. Фары светили тускло, будто у них не хватало сил пробить ночь. Когда он затормозил рядом с ней, пневматика выдохнула с надсадным, больным хрипом. Изнутри донёсся глухой щелчок и пассажирская дверь, подавшись, со стоном открылась.

Кабина была погружена во мрак. Разглядеть что-либо чётко было невозможно — лишь смутный, сливающийся с тенью, массивный силуэт за рулём. Водитель не окликнул её. Не махнул рукой. Даже не повернул головы. Просто сидел и ждал — и в этом безмолвном ожидании было что-то неловкое. Словно он привык, что люди садятся без лишних слов. Словно это было не впервой.

Катя инстинктивно отступила на шаг, но новый порыв ледяного ветра ударил в спину, выбив остатки тепла из тела. Она бросила последний отчаянный взгляд на враждебную, пустую дорогу — и сделала выбор.

Почти бегом она подскочила к кабине и цепляясь онемевшими пальцами за холодный металл поручня, неуверенно вскарабкалась внутрь. Потянула на себя тяжёлую ручку — дверь захлопнулась с глухим лязгом.

Грузовик, тяжело качнувшись, тронулся с места, увозя её в непроглядную тьму.

***

В кабине было на удивление чисто — ни мусора, ни окурков, ни пустых пакетиков из-под кофе, но воздух был тяжёлым, спёртым, каждый вдох давался с трудом. Пахло машинным маслом, въевшимся табачным дымом и чем-то ещё — сладковато-приторным, тяжёлым, отчего к горлу подкатывала тошнота. Может, просроченная еда в бардачке? Или… что-то гораздо более органическое, что медленно разлагалось в этой замкнутой утробе?

Единственным источником света служила тусклая зелёная подсветка приборной панели, превращающая лицо водителя в безмолвную маску из теней и резких контуров.

Теперь Катя могла его рассмотреть.

Крупный мужчина лет шестидесяти, может, больше. Его лицо изрезали глубокие борозды морщин, а тяжёлые, нависшие веки делали взгляд потухшим, почти безразличным. Глаза, почти бесцветные — смотрели на дорогу с нечеловеческой концентрацией. Казалось, он не моргает, лишь его зрачки чуть заметно скользили по влажному полотну асфальта. Огромные, мозолистые руки неподвижно покоились на руле.

Точнее, почти неподвижно.

Большой палец правой руки методично, с гипнотизирующим однообразием, полировал одно и то же место на старой, потрескавшейся оплётке.

Скрип… скрип… скрип…

Тихий. Монотонный. Въедливый.

Над приборной панелью, подвешенный на тонком, потёртом шнурке, мерно покачивался старый, ржавый ключ — как маятник, отсчитывающий секунды. А из динамиков, едва пробиваясь сквозь помехи и треск, доносилась тоскливая мелодия без слов. Она словно зацикливалась, повторялась снова и снова, не имея ни начала, ни конца.

Катя сглотнула, собираясь с духом. Голос прозвучал хрипло, неуверенно:

— Спасибо, что остановились… Вы единственный… Не могли бы довезти до города?

Водитель коротко, едва заметно кивнул, не отрывая взгляда от дороги.

Катя достала телефон. Экран вспыхнул, но надежда тут же угасла. «Нет сети».

Она сунула его обратно в карман и вжалась в сиденье, пытаясь унять дрожь. Пальцы медленно отогревались, покалывая. Тепло обволакивало, но тревога не уходила — она ползла откуда-то из глубины, липкая и беспричинная.

Катя смотрела в окно. Фары вырывали из темноты несколько метров асфальта — и больше ничего. Только дождь, барабанящий по крыше, и бесконечная дорога.

Сквозь пелену воды вынырнул синий дорожный указатель: «Приозёрск — 15 км». Облегчение кольнуло в груди. Пятнадцать километров. Совсем немного.

Скрип… скрип… скрип…

Палец водителя продолжал своё монотонное движение. Катя пытаясь отвлечься, но звук забрался в голову, начал скрестись где-то под черепом.

Время текло вязко. Она попыталась оценить, сколько они едут. Полчаса? Больше? Город должен был показаться уже давно. Огни. Заправка. Хоть что-то. Но за окном — только темнота, дождь и бесконечная лента асфальта.

Что-то сжалось в животе — тугой, холодный узел.

Катя снова посмотрела в окно, вглядываясь в темноту за стеклом. Дорога была пустой. Ни встречных фар. Ни поворотов. Ни знаков. Ничего. Словно мир за стеклом просто… кончился.

Дыхание сбилось. Она сглотнула — во рту пересохло, язык прилип к нёбу — и скосила глаза на водителя. Он сидел неподвижно, его лицо оставалось бесстрастным, а взгляд прикован к дороге с такой сосредоточенностью, словно он видел то, чего не видела она, то, что скрывалось за гранью обычного зрения.

А потом грузовик начал притормаживать.

Сердце пропустило удар — один, резкий — а потом рванулось вскачь, колотясь в рёбра так, что стало больно дышать.

Впереди, едва различимый сквозь пелену дождя, замаячил поворот. Узкая дорога, уходящая влево — в темноту, в никуда.

Нет. Нет.

Водитель включил поворотник. Размеренно. Спокойно. Грузовик начал сворачивать.

Паника ударила волной, горячей и липкой. Это не дорога к заправке. Это не путь в город. Это…

Взгляд метнулся по кабине в поисках чего угодно — оружия, слабого места, выхода —и застыл на замке. Нужно дождаться, когда он притормозит сильнее, выскочить и бежать…

В тот же миг, когда эта мысль промелькнула в голове, раздался тихий, отчётливый щелчок.

Катя увидела, как чёрный пластиковый штырёк замка утопился в обшивку двери. Заблокировано.

Её взгляд медленно, неверяще переполз на водителя. Его большой палец — тот самый, что полировал руль — теперь неподвижно лежал на кнопке центрального замка. Он не смотрел на неё, когда нажимал. Он просто знал. Даже не повернул головы. Но в этом движении чувствовалась отточенная, почти ритуальная привычка, в которой не было ни эмоций, ни сомнений. Он знал нужный момент с пугающей, жуткой точностью. Словно делал это сотни раз. И тогда она заметила: на его правой руке — старые, выбеленные шрамы. Ровные. Параллельные. Будто от чьих-то зубов. Или… ногтей.

И только теперь… он медленно, очень медленно повернул к ней голову.

Бесцветные глаза впервые посмотрели прямо на неё. В них не было ни злости, ни похоти, ни безумия. Только холодная, вселенская усталость.

Катя беззвучно открыла рот. Крик застрял где-то в горле, как ком. Секунда. Две. А потом прорвался.

— Что вы делаете?! — голос сорвался на визг. — Откройте! Откройте дверь, немедленно!

Он молчал. Повернул голову, его бесцветные глаза спокойно вернулись к дороге.

— Я буду кричать! Вы слышите?! Остановите машину!

Ничего. Он вёл грузовик как будто её не существовало.

Катя молотила кулаком по стеклу, дёргала ручку. Снова. И снова. Металл не поддавался. Стекло было толстым, глухим. Её крики тонули в гуле мотора и барабанной дроби дождя, словно их поглощала сама тьма за окном. Мысли метались, словно птицы в закрытой комнате.

Истерика схлынула так же внезапно, как началась, оставив после себя пустоту и боль. Девушка затихла, вжимаясь в сиденье. Слёзы текут по щекам, но она больше не издаёт ни звука.

Её пальцы сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Нет. Кто-нибудь заметит. Машина на обочине. Её будут искать.

Она посмотрела на водителя. Тот сидел неподвижно. Руки на руле. Взгляд — в темноту за стеклом. Словно он был частью самого грузовика, его живым, неотделимым механизмом. Палец снова нашёл привычное место на руле.

Скрип… скрип… скрип…

Если она будет тихой. Если не будет злить его. Может, он просто… отпустит.

Но глубоко внутри, в том месте, куда она боялась заглянуть, тихий, ледяной голос уже шептал правду:

Ловушка захлопнулась. Теперь она была не пассажиром. Она была грузом.

***

Прошло ещё минут двадцать. Может больше. Время в этой кабине утратило всякий смысл. Катя сидела неподвижно, обхватив себя руками, и смотрела в окно пустым взглядом. Слёзы высохли. Кричать больше не было сил. Оставалось только ждать.

Дорога была бесконечной: чёрная лента асфальта, дождь, темнота, скрип, мелодия из динамиков.

А потом впереди, сквозь пелену дождя, замерцал слабый красноватый свет.

Катя вгляделась. Сначала это была просто точка, затем — буквы. Неоновая вывеска, часть которой мигала с перебоями: «ОГОНЁК». Придорожное кафе.

Надежда ударила в грудь, как кулаком.

— Пожалуйста, — голос хриплый. — Пожалуйста, остановите. Прошу вас.

И тут водитель молча включил поворотник. Грузовик плавно свернул на залитую дождём парковку и замер перед входом. Мотор заглох. Тишина. Потом — щелчок. Замки разблокированы.

Катя замерла, не веря. Просто не могла поверить. Её рука медленно потянулась к ручке. Дёрнула. Дверь поддалась. Она вывалилась наружу, едва не упав на мокрый асфальт, вскочила на ноги — и побежала. Не оглядываясь. К свету. К спасению.

Дверь кафе распахнулась. Над головой тоскливо звякнул колокольчик. Внутри было тепло. Почти уютно. Но что-то в этом уюте было… неправильным.

Внутри было душно и пахло застоявшимся кофе, дешёвыми сигаретами и освежителем воздуха. Неоновая лампа под потолком жужжала и моргала, заливая всё мертвенно-белым светом, вытравливающим все краски.

За дальним столиком, у замызганного окна, сидела молодая пара. Парень в засаленной куртке, девушка в застиранной футболке. Они держались за руки, но их лица были пустыми, отрешёнными — словно они были под кайфом или просто выгорели изнутри, превратившись в бездушные оболочки. Смотрели в одну точку, на невидимую стену. Не разговаривали. Даже не шевелились. На столе перед ними — две чашки кофе, давно остывшего, с жирной, радужной плёнкой на поверхности.

За стойкой стояла официантка — костлявая женщина лет пятидесяти, с выцветшими, словно выгоревшими на солнце волосами, стянутыми в тугой узел. Она улыбалась Кате — широко, приветливо, но глаза оставались холодными, отсутствующими, совершенно пустыми. Улыбка, которая ничего не значит. Профессиональная. Мёртвая.

Из старого, скрипящего музыкального автомата в углу лилась тягучая мелодия — тоже что-то унылое, зацикленное, с треском, словно заезженная пластинка.

Катя почти подошла к стойке, как…

Дверь за спиной звякнула. Он вошёл. Спокойно, неторопливо стряхнул капли дождя с плеч и направился к ближайшему столику. Сел. Молча указал взглядом на стул напротив — как будто приглашал её присоединиться.

Что-то внутри Кати взорвалось. Она бросилась к стойке, едва не опрокинув стул.

— Помогите мне! — голос сорвался на крик. — Этот человек… он похитил меня! Он держал меня взаперти в машине! Позвоните в полицию, прошу вас!

Официантка медленно повернула к ней голову. Улыбка не изменилась. Ни на миллиметр.

Она ничего не ответила. Вместо этого женщина неторопливо взяла со стойки гранёный стакан, налила из графина холодной воды и плавным, почти ритуальным жестом пододвинула стакан к Кате. На мгновение той показалось, что от стакана тянет чем-то странным, аптечным.

— Так будет легче, — произнесла официантка ровным, безжизненным голосом.

От этих слов кровь застыла в жилах. Холод пробежал по спине. Катя поняла. Эта женщина не поможет. Она — часть всего этого. Они заодно.

Девушка отшатнулась от стойки и ринулась к входной двери. Схватилась за ручку. Рванула. Заперто. Она дёрнула снова. Сильнее. Ещё сильнее. Ничего.

— Откройте! — заорала она, колотя кулаками в стекло. — Кто-нибудь! Помогите!

Её крики растворялись в тишине. На мгновение Катины глаза встретились с глазами девушки за столиком. Та медленно, едва заметно, покачала головой. Официантка, посмотрев на водителя, недовольно цокнула языком и продолжила протирать стаканы.

После этого водитель устало выдохнул и медленно поднялся из-за стола.

Он двинулся к ней. Тяжёлой, размеренной походкой. Его огромный силуэт заслонил свет. Каждый шаг отдавался глухим стуком сапог по деревянному полу.

Катя отпрянула от двери, прижавшись спиной к стене. Дыхание сбилось. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку.

Он приближался.

Она зажмурилась, ожидая, что он её схватит. Или ударит. Или…

Но он просто прошёл мимо. Даже не взглянув на неё.

Просто подошёл к двери, взялся за ручку и легко, без малейшего усилия, повернул её. Дверь со скрипом открылась, впуская внутрь сырой ночной воздух. Он вышел на улицу и замер у своего грузовика.

Он ждал.

Катя стояла у стены и смотрела на открытую дверь, на мокрый асфальт, на непроглядную ночную тьму за порогом. На дорогу к свободе, которая оказалась обманом.

И тут до неё дошло.

Дело было не в замках. Не в этом человеке. Всё это место было ловушкой. Кафе — не спасение, а лишь ещё одна комната в тюрьме. Помощи не было. И не будет. Потому что все вокруг — либо его сообщники, либо такие же пленники, сломленные, смирившиеся со своей участью. Бежать некуда.

Что-то внутри оборвалось. Словно перерезали последнюю тугую струну, которая держала её на ногах. Плечи опустились. Руки безвольно повисли.

Катя сделала один шаг к двери. Потом второй. Сломленная и опустошённая, она вышла из кафе и, не глядя на водителя, не поднимая глаз, вернулась в кабину грузовика.

Сама потянула тяжёлую ручку. Дверь захлопнулась.

Он забрался в грузовик, завёл мотор, тот вздрогнул, ожил и медленно тронулся, увозя их прочь от мигающей вывески «ОГОНЁК».

***

Тишина в кабине стала другой — тяжёлой, давящей, словно каменная плита, медленно опускающаяся на грудь. Девушка сидела, прижавшись виском к холодному стеклу, и смотрела в проплывающую мимо темноту. Дождь обтекал грузовик плотными волнами, и огни фар с трудом пробивались сквозь него, освещая лишь несколько метров асфальта. Больше ничего не существовало. Ни города, ни людей, ни времени. Только дорога. И они двое.

Водитель сидел за рулём всё так же неподвижно, словно врос в кресло. Большой палец снова медленно, методично полировал одно и то же место на руле.

Скрип… скрип… скрип…

Этот монотонный, бесконечный звук въедался прямо в мозг. Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться от него, но скрип продолжал звучать — внутри черепа, под кожей, в костях.

Из динамиков лилась та же тягучая мелодия, а старый ржавый ключ покачивался над панелью, как маятник. Катя долго смотрела на него, не отрывая взгляда. Что он открывает? Куда они едут?

Вопросы всплывали и тонули, не находя ответов.

Внезапно начал опускаться туман. Он полз по обочинам, заволакивал дорогу, и грузовик замедлился. Почему они останавливаются? Здесь же ничего нет.

Сердце её ёкнуло. Она выпрямилась, вглядываясь в непроглядную темноту за окном. Ничего. Пустая дорога, туман, ни огней, ни машин, ни домов - глушь. Дождь прекратился, оставив после себя лишь мокрый асфальт и серость.

Тем временем грузовик замер посреди дороги. Мотор заглох, и тишина обрушилась, как лавина. Водитель несколько секунд сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Потом медленно повернул к ней голову. Его бесцветные, усталые глаза смотрели спокойно. В них не было угрозы. Только бесконечная печаль.

— Выходи, — сказал он тихо. Его голос был глухим, как шорох падающих листьев, как шепот могилы.

Дыхание сбилось.

— Что?.. Зачем?

Он не ответил. Просто открыл свою дверь и вышел. Тяжёлый лязг, скрип петель — и она осталась одна. Он обогнул грузовик и остановился с её стороны. Массивный силуэт в тумане стоял неподвижно и ждал. Просто ждал.

Руки Кати вцепились в край сиденья. Нет. Она не выйдет. Не здесь. Не в этой темноте, посреди пустой дороги. Это конец.

Водитель сделал шаг к двери и потянул ручку. Та со скрипом открылась, и холодный ночной воздух ударил в лицо, неся с собой запах мокрой земли и тонкую, едкую нотку чего-то жжёного. Он протянул к ней руку — большую, мозолистую.

— Пойдём, — сказал он. Его голос звучал как приговор, не подлежащий обжалованию.

Она попыталась отодвинуться, вжаться глубже в сиденье, но тело не слушалось, онемев от ужаса, превратившись в неподатливую куклу.

— Куда?.. — её голос дрожал. — Зачем мы здесь?

Он молчал. Рука по-прежнему была протянута.

— Я… я не хочу…

Её взгляд метнулся к противоположной двери. Может, выскочить оттуда? Побежать? Но куда? Кругом лишь туман, темнота и пустота.

Водитель терпеливо ждал. Его лицо оставалось бесстрастным. Он не злился. Не торопил. Как будто знал, что она всё равно пойдёт. Потому что выбора нет.

Её пальцы медленно разжались, отпуская край сиденья. Она сглотнула и, помедлив, словно делая шаг в пропасть, потянулась к его руке. Ладонь была тёплой и сухой. Ноги коснулись мокрого асфальта, и холод сразу пополз вверх. Она стояла, шатаясь, не в силах оторвать взгляда от его лица.

— Куда мы… Куда мы идём? — прошептала она.

Он кивнул в сторону обочины, туда, где дорога обрывалась в темноту.

— Пора, — сказал он.

Холодная, липкая волна страха поднялась из глубины. Она попыталась вырвать руку, но его пальцы сжались крепче. Не больно, но не давая вырваться, словно она была прикована.

— Пустите… — её голос сломался. — Пустите, пожалуйста…

Он не ответил. Просто шагнул вперёд, увлекая её за собой.

***

Они шли по обочине медленно, почти торжественно, словно участвуя в каком-то древнем, мрачном ритуале. Туман расступался перед ними и смыкался позади. Ноги её подкашивались, она спотыкалась, цепляясь за его руку.

— Не надо… — шептала она. — Прошу вас… не надо…

Но он шёл дальше. Неумолимо. Как сила природы.

Впереди земля начала уходить вниз. Кювет. Тёмный, бездонный, как открытая могила.

— Нет, нет! — её голос сорвался на крик. — Я не пойду туда! Слышишь?! Не пойду!

Она дёрнулась назад, но его рука держала железной хваткой. Он остановился на краю и посмотрел на неё. В его бесцветных глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие.

— Пора, — повторил он тихо и шагнул вниз.

Сопротивляться она больше не могла. Силы оставили её. Трава была мокрой и скользкой. С каждым шагом темнота становилась плотнее, туман — гуще, холод — сильнее.

Откуда-то снизу начал доноситься звук. Монотонный. Неприятный. Он становился громче с каждым шагом.

И вдруг впереди, из тьмы, проступили очертания. Силуэт. Что-то большое, искорёженное.

Катя замерла.

Водитель отпустил её руку и молча шагнул в сторону, освобождая обзор.

***

Машина лежала на боку, вдавленная в мокрую землю. Передняя часть смята гармошкой, капот разорван, стекло рассыпано осколками по траве. Дверь водителя была вырвана и валялась в стороне, как сломанное крыло.

Её машина.

Катя стояла, не в силах пошевелиться. Дыхание застряло где-то в горле.

Нет. Это не может быть её машина. Она же… она же только что ехала в ней. Сегодня. Утром. Или вчера?

Рядом с искорёженным металлом стояли двое мужчин в синей форме. Молчаливые. Они работали спокойно, буднично — закрепляли ремни, поднимали носилки. Это была просто их работа. Очередная смерть. Очередное тело под белой простынёй.

Катя сделала шаг вперёд. Потом ещё один. Ноги не слушались, двигались сами по себе.

Тот звук — монотонный, неприятный — стал совсем громким, резал слух и нервы. Поднимая носилки, один из санитаров поправил край простыни, но порыв ледяного ветра снова дёрнул ткань, откинув её.

И она увидела.

Лицо. Бледное, неподвижное. Волосы — тёмные, спутанные, слипшиеся от дождя и крови — прилипли ко лбу и вискам. Губы приоткрыты, а на правой щеке — тонкая полоска засохшей грязи.

Как слеза.

Время остановилось.

Звук — гул голосов санитаров, шорох одежды, шуршание травы — всё оборвалось, как перерезанная струна. Мир сжался до одной этой точки — до мёртвого лица на носилках.

До её лица.

Кровь отхлынула от головы. В ушах зазвенело — высокий, пронзительный писк, будто кто-то включил сирену внутри черепа. Колени подкосились, и она инстинктивно схватилась за воздух, пытаясь удержать равновесие, но пальцы сжали пустоту. Нет. Нет, нет, нет, это невозможно, это…

И тогда нахлынуло.

Дождь барабанит по крыше. Стеклоочистители скрипят, не справляясь. Дорога размыта. Фары. Слева. Яркие, ослепляющие. Она выворачивает руль. Резко. Слишком резко. Машину заносит. Руль вырывается из рук. Крик. Обочина. Кювет. Переворот. Удар. Хруст металла. Звон стекла. Боль, пронзающая всё тело. И темнота. Тишина.

Она задохнулась, возвращаясь в момент. Стояла перед носилками, перед своим телом, и не могла оторвать взгляда. Мёртвое лицо смотрело в небо пустыми глазами. Санитары подняли носилки, двинулись прочь и исчезли в тумане, унося её тело.

Она осталась одна перед искорёженной машиной. Перед правдой. Перед этим противным, пробирающим до костей, звуком. Скрипом. Теперь было понятно, что его издаёт. Что так настырно пыталось достучаться до неё всё это время. Какая-то трубка, торчащая из-под капота, равномерно раскачивалась, цепляя металл кузова.

Скрип… скрип… скрип…

Всё тело дрожало. Она мертва. Она умерла здесь. В машине. В кювете. Сегодня утром. Или вчера? Или…

Подняв голову, она увидела водителя. Он стоял рядом, массивный силуэт в тумане, и смотрел на неё спокойно. Без осуждения. Без жалости. Лишь с тем же древним, печальным пониманием, которое читается на лицах тех, кто видел слишком много.

Она открыла рот, но голос не шёл. Наконец выдавила одними губами:

— Кто… кто ты?

Он помолчал, а потом ответил тихо, так, что его голос почти растворился в тумане:

— Перевозчик.

Слово повисло в воздухе.

Катя закрыла лицо руками. Слёзы жгли. Но они были не от боли. От понимания.

— Я… я не… боже…

Всё тело тряслось — не от холода, от осознания, которое рвало изнутри, переворачивало всё, что она знала о себе, о мире.

Водитель стоял рядом. Неподвижно. Ждал.

Прошла минута. Может, вечность. Катя вытерла лицо дрожащей рукой, сделала вдох — глубокий, последний.

— Я... вспомнила, — прошептала она.

И в этот момент почувствовала тяжесть в правой ладони. Она медленно разжала пальцы. На ладони лежала монета. Старая, потемневшая, но тёплая — будто её только что держал живой человек. Катя смотрела на неё, не понимая. Откуда?

— Ты приняла, — сказал он. — Пора идти дальше.

Она посмотрела на него сквозь слёзы. Идти? Куда? Но понимала одно — пути назад нет.

Он помог ей подняться. И вот они стоят рядом — перевозчик и душа.

Водитель повернулся и пошёл к грузовику. Она пошла следом, послушно, и туман сомкнулся за ними, поглощая обоих.

***

Снова движение. Только теперь всё было по-другому.

Катя сидела неподвижно и смотрела в окно на проносящуюся мимо темноту. Туман ушёл, вновь начался дождь. Он барабанил по стеклу монотонным, убаюкивающим ритмом.

Она больше не плакала. Не пыталась говорить. Не дёргала ручку двери. Она просто… ждала. Внутри была пустота. Не страх. Не паника. Просто тихая, всепоглощающая пустота, похожая на безмолвие после долгого крика.

Вопросов больше не было.

Впереди, сквозь пелену дождя, снова загорелась красная вывеска — «ОГОНЁК». Буквы мигали медленно, словно дышали. Катя смотрела на них без удивления. Без облегчения. Она уже поняла — кафе лишь декорация. Оболочка. Чтобы было понятней.

Грузовик остановился на той же парковке. Мотор заглох. Тишина. Мужчина молча вышел из кабины. Она проследовала за ним ко входу, словно тень, привязанная к нему невидимыми нитями.

Над дверью вновь тоскливо, надрывно звякнул колокольчик.

Внутри — почти то же самое. За стойкой стоит официантка, её лицо по-прежнему застыло в той же мёртвой улыбке, но теперь Катя видит в ней не угрозу — просто усталость. Бесконечную, вечную, великую усталость. Из старого музыкального автомата в углу всё так же глухо играет тягучая мелодия без слов. И на стойке, ровно там, где она его оставила, стоит гранёный стакан, полный ледяной воды.

Но вот люди за столиками были другие.

Пары, что сидела у окна, больше нет. Вместо неё — пожилой мужчина в промокшей рабочей куртке. Он неподвижно смотрит в пустую чашку, словно ждёт, что она снова наполнится. За соседним столиком — женщина в больничном халате, её волосы растрепаны, руки дрожат, сжимая край стола. Губы шевелятся беззвучно.

Катя почувствовала, как внутри что-то сжимается. Она медленно подошла к стойке, посмотрела на стакан.

— Что это? — шепчет.

Голос официантки тих, почти грустен:

— Вода забвения. Она поможет отпустить.

Катя взяла стакан в руки. Он был холодным. Почти обжигающим. Теперь она понимала. Это не отрава. Не ловушка. Это последний выбор — принять или остаться.

Она оглянулась на людей за столиками. На мужчину, застывшего над пустой чашкой. На женщину, беззвучно шепчущую в пустоту.

— Кто они?

Официантка медленно повернула голову. Улыбки больше не было. В глазах — что-то похожее на печаль.

— Те, кто ещё не готов. Кто не принял.

— Не принял… что?

Официантка смотрела на неё долго.

— То, что их больше нет. Они ждут. Некоторые — годами. — Она кивнула на мужчину у окна. — Он всё ещё думает, что его жена придёт за ним.

Катя посмотрела на него — на его пустой взгляд, на застывшие руки. Холод пробежал по спине.

— А я?..

— Ты приняла. — Официантка кивнула на её правую руку, в которой та до сих пор сжимала монету. — Поэтому можешь идти дальше.

Катя вновь посмотрела на людей. Она могла бы стать одной из них — сидеть здесь годами, десятилетиями, смотреть в пустую чашку и ждать, не отпуская, не принимая.

Застрять между.

Она медленно отвернулась, подняла стакан к губам и сделала глоток.

Вода потекла по горлу ледяным ручьём — и вместе с ней утекло что-то ещё. Воспоминания. Лица. Имена. Голоса. Боль расставания. Страх смерти. Всё, что держало её здесь. Всё, что не пускало дальше. Страх растворился. Гнев исчез. Боль растаяла.

Она выпила до дна и поставила стакан на стойку.

Официантка молча указала взглядом на небольшую жестяную банку у края стойки. На выцветшей этикетке едва читалось: «Пожертвования».

Катя посмотрела на водителя, он молча кивнул. Тогда она поднесла руку, и монета упала в банку с глухим звоном.

В тот же миг музыка оборвалась. Тишина стала абсолютной — не гнетущей, не пугающей. Просто полной.

Девушка медленно обернулась.

В углу, где только что стоял музыкальный автомат, теперь проступала дверь — низкая, деревянная, потемневшая от времени. Без ручки. Только замочная скважина.

Водитель достал из кармана ржавый ключ — тот самый, что качался над приборной панелью. Его шаги глухо отдавались в тишине. Он подошёл к двери, вставил ключ и повернул.

Замок щёлкнул.

Дверь бесшумно распахнулась.

За ней — свет. Глубокий, кобальтово-синий, живой. Он не слепил. Он обнимал.

Катя сделала шаг — и замерла, глядя на водителя. Впервые — не со страхом, не с отчаянием. Просто смотрела.

— Что там? — прошептала она.

Он посмотрел на дверь.

— У каждого своё.

Она понимающе кивнула и сделала шаг к двери. Кобальтовый свет обнял её — и она почувствовала, как с неё спадает последняя тяжесть. Тело становится невесомым. Контуры тают.

Это не боль. Не страх. Это — возвращение домой.

Она сделала последний шаг и растворилась в свете.

Дверь осталась открытой, свет медленно потускнел, а потом — погас.

Водитель стоял неподвижно, глядя на пустой проём. Потом медленно вытащил ключ. Дверь бесшумно закрылась и растворилась.

Словно её никогда не было.

***

Дождь всё шёл, не собираясь прекращаться. Мелкий. Холодный. Бесконечный.

Водитель сел за руль, достал из кармана старый ржавый ключ и повесил его на потёртый шнурок над приборной панелью. Ключ качнулся. Тихо. Размеренно.

Мотор завёлся с первого раза, фары прорезали темноту и грузовик выехал на шоссе.

Дорога была пустой. Только дождь, асфальт и ночь, простирающаяся до самого горизонта, в бесконечность. Водитель ехал молча. Руки на руле. Взгляд устремлён вперёд.

Километр. Два. Десять.

А потом — впереди, у обочины — мелькнул силуэт, размытый под дождём. Человек. Движения нервные, отчаянные.

Водитель нажал на тормоз и грузовик остановился с тихим шипением пневматики. Дворники размеренно елозили по стеклу, отсчитывая мгновения. Фигура подбежала к кабине, словно к спасению, к последней надежде.

Водитель наклонился. Открыл дверь.

В кабину забрался мужчина, промокший насквозь. Глаза красные. Руки дрожат. Он с облегчением выдохнул, захлопывая дверь.

— Спасибо... — голос хриплый, измученный. — Спасибо, что остановились. Машина встала, телефон сдох... Голова ещё раскалывается, будто обо что-то приложился.

Водитель молча смотрел на дорогу.

— Не могли бы довезти до ближайшей заправки?

Водитель коротко кивнул и тронулся с места.

Мужчина смотрел в окно, потирая замёрзшие руки. За стеклом — только дождь и тьма.

— Странная ночь, — пробормотал он. — Какая-то… неправильная.

Грузовик растворился в темноте, унося свою новую ношу. Дождь барабанил по крыше, дворники отсчитывали свой бесконечный ритм, и над приборной панелью, как маятник вечности, мерно качался старый ржавый ключ.