Кахрог. Перерезать пуповину.

Ветер в Червовом Торге тянулся из Гнилостных Топей, принося с собой сладкий запах разложения, влажной земли и чего-то ещё, металлического будто кровь на языке. Воздух был густ, и каждый вздох оседал внутри сырой тяжестью. Жители Торга давно были пропитаны этим воздухом.

Кахрог ступил на обветшалые мостки, служившие главной улицей. Покосившийся город, большей частью возвышался над трясиной, стоя на сваях из чёрного смолистого дерева, почерневшего от времени и влаги. Часть построек, будто бы тянулись вниз к болотам, их стены поросли сине-зеленой плесенью. Под ногами скрипели и прогибались доски, а в щелях вместе с проросшими растениями, стояла темная вода.

Но не архитектура определяет лицо Торга. Его лицом были жители. Их было много. "Отмеченные". Человек с чешуйчатым участком кожи на лице, блестевшим, как рыба грузил тюки в лодку. Женщина с четырьмя тусклыми глазами, видневшимися из-под большой повисшей шляпы, торговалась за пучок кореньев. Бледные мальчишки, будто не видевшие в своей жизни солнца, гоняли мячик по мосткам, давно забывшим о рабочих руках. Они не прятались. Не были сжигаемы на кострах. Здесь, обычное дело быть мутантом. На самой границе Порчи, в мутации не видели проклятья, она становилась товаром.

Кахрог видел, как у стойки возле кочующей алхимической лавки, мужчина демонстрировал кусок собственной, свежесодранной кожи, покрытой жесткими костяными пластинками. Алхимик щупал товар, кивал. Рядом, в мастерской дымилась печь, где кузнец в кожаном фартуке, с руками, покрытыми ожогами и струпьями, вплавлял в нагрудник перламутровые чешуйки. Город на костях спрашивается. Нет, скорее всего, этот город стоял на живых, медленно разбираемых на части телах.

Кахрог шел, молча, его лицо скрывал глубокий капюшон и обмотки из грубой ткани. За спиной в потрепанных ножнах, дремал его двуручный меч - длинный, прямой, без украшений и гравюр. Единственным проблеском чего-то иного были его руки. Из-под краёв поношенных перчаток на запястьях выползал причудливый шрам. Он разливался тусклым пепельным цветом, и его рисунок напоминал окаменевшую молнию, вмерзшую в грубую плоть. Иногда, в полной темноте, казалось, будто бы он слабо светился.

Он искал не товар, а путь. Путь к эпицентру. Дорогу к источнику этой гнили, распространившейся далеко по земле, и цветущей уродливой жизнью, что мы лицезреем на улочках Червового Торга. Для этого ему нужен был проводник.

Таверна "Пузырь" была такой же, как и весь город: низкой, тёмной, дышащей грибком и перегаром. Воздух внутри был ещё гуще, пропитанный запахом дешёвого крепкого алкоголя, жареной рыбы и похлебки. Стоящих запах пота рабочих тел. На Кахрога посмотрели десятки глаз - обычных, раскосых, с разными зрачками, больных и покрасневших. Затем они отвели взгляды. Чужаки здесь не редкость, многие стекались за большим разнообразием диковинок тел. Главное, чтобы их кошель звенел, а товар всегда найдется.

Кахрог занял место в углу, спиной к стене. Он заказал кружку их ходового пива, выложив медяки. Деньги взяли быстро, а вот пиво приносить они не особо торопились.

Нашли его сразу.

- Эй, тихушник, - раздался хриплый голос над ним. Перед столом стояла громадина в кожаном доспехе. На груди и плечах доспеха были искусно вшиты блестящие чешуйки, явно мутантского происхождения. Лицо головореза было покрыто шрамами, а один глаз мутно белел. - Хорошая ковырялка у тебя за спиной. Покажи-ка.

Кахрог не пошевелился.

- Оглох, что ли? - Верзила отодвинул край плаща, указывая на рукоять массивного тесака на поясе.

- Я говорю, показывай. Оценить. Мало ли украл у кого. У нас порядки такие.

В таверне затихли. Все ждали представления. Подобные проверки были обычным делом - способом отжать у чужака что-то ценное под благим предлогом.

Кахрог медленно поднял голову. Из-под капюшона виднелся лишь жесткий щетинистый подбородок и тонкие, сохлые губы. Он не проронил ни слова.

- Ладно, сам посмотрю, - вздыхая, проворчал головорез и шагнул вперед, протягивая руку к ножнам за спиной чужака.

В этот момент Кахрог двинулся. Не вставая, он ловко отклонился, и его правая рука, легла на нагрудник головореза.

- Ах, ты, сукин... - начал, было, громила и замер.

Предвкушение зрителей, нарушил тихий, сухой треск, похожий на ломающийся леденец. От центра ладони Кахрога по блестящим чешуйкам побежала волна. Они не темнели постепенно, они мгновенно чернели и рассыпались в мелкую, угольную пыль. Кожаный лат под ними, только что гибкий и прочный, внезапно сморщился, стал сухим и ломким, как древний пергамент. Треск усиливался, распространяясь по всей нагрудной пластине. Через секунды она представляла собой хрупкую, крошащуюся корку.

Головорез отшатнулся с криком ужаса, выходящим из немоты. Он старался быстрее сорвать с себя то, что было доспехом, и все увидели, что под ним творилось с его кожей. На месте где легла рука, плоть покрылась стекловидными, желтыми волдырями, будто ее мгновенно ошпарили и высушили. Боль, судя по его лицу была жгучей.

- Проклятый! - завопил кто-то с дальнего стола. - Мор-носитель! Гони его!

Шум нарастал. Кахрог медленно поднялся. Его движение заставило ближайших отпрянуть подальше к стойке и стенам. В его молчании, в этом спокойном, невозмутимом лице было нечто куда более жуткое, чем в ярости любого существа. Он не был разносчиком заразы. Он был ее врачевателем. Концом.

Он пытался спокойно дойти до выхода, но в середине пути его вытолкали. Нет, не грубо, а с суеверным страхом, тыкая в спину, чем попало, лишь бы не прикасаться к чуждой для них силе. Кахрог снова оказался на зыбких мостках, под влажным ветром, а его сухие губы так и не прикоснулись к пиву. Дверь "Пузыря" захлопнулась за ним, и щель под ней тут же заткнули тряпьем.

Он стоял, глядя на свои руки. Снял правую перчатку. Шрам легонько мерцал, затем угас. Он снова натянул перчатку.

- Они боятся не того, - раздался голос сбоку. Тихий, с легким шипящим призвуком.

Кахрог повернул голову. На перилах боковой лестницы, свернувшись почти в кольцо, сидела девушка. Или то, что когда-то было девушкой. Половина её лица - скула, щека, уголок губ - были покрыты мелкой, изумрудно-зеленой чешуйкой. Глаза были желтыми, с узкими вертикальными зрачками, как у змеи. Из-под поношенной куртки выбивался длинный, цепкий хвост, которым она балансировала на скользких деревянных перилах.

- Они боятся того, что убьет их быстро, продолжила она, не моргая, смотря на него. - Но не боятся Топи, которая убивает медленно и верно, превращая в это. - Она кивнула на свои чешуйки.

Кахрог молчал.

- Ты ищешь путь к самому Сердцу это гнили, - она не спрашивала, констатировала факт. - К тому что бьётся в самой глубине. Я укажу тебе путь, смогу провести... Я - Скрип.

- Почему? - впервые произнес Кахрог. Его голос был низким, глухим.

Скрип сползла с перил и встала перед ним. Она была невысокой, но в её позе чувствовалась пружинистая сила твари с болот.

- Не ради наживы, - прошипела она. - Деньги здесь все равно увянут. Я проведу тебя через всё, что знаю. А ты... ты убьешь то, что меня породило. Ту, что отложила во мне семя превращения, оставив это... - Она провела когтистыми пальцами по своей чешуйчатой щеке. - Убьешь "Мать". Понимаешь?

Кахрог смотрел в её змеиные глаза, полные не детской обиды, а раздирающей изнутри ненависти всего сущего к своим создателям, когда перед творением встаёт вопрос: "Почему?". В её предложении была возможность.

Он медленно кивнул.

- Хорошо, - сказала Скрип, и ее тонкий раздвоенный язык на мгновение мелькнул в воздухе, словно пробуя его запах. - Тогда уходим и поскорее. Пока "Очистители" не пронюхали про тебя. А они точно пронюхают. Ты для них не просто диковинка. Ты интереснее, чем все мы вместе взятые.

Она развернулась и тихо заскользила по мосткам в сторону чёрной стены болотной чащи. Кахрог бросил последний взгляд на захлопнутую дверь таверны, на город, торгующий своими собственными частями, и пошел за ней. В туман, в гнилость, навстречу бьющемуся Сердцу Порчи.

Его путь начался.