Как Баян Порвали

Баян порвали под вечер на деревенской свадьбе, когда народ потихоньку пошёл в разнос — ещё не совсем, но уже было понятно, что утром никто ничего помнить не будет.

Его притащили ещё засветло, поставили на табурет в углу и протёрли ладонью — больше для вида, чем по делу. Баян был старый, тяжёлый, и табурет под ним сразу начал подозрительно покачиваться. Тот, кто его держал, заметил: меха идут туго, а звук иногда будто спотыкается, но подумал — да ладно, он всегда так, и начал.

Сначала пели как обычно — без особого усердия. Одну частушку, вторую. Кто-то сбивался, кто-то забывал слова и начинал смеяться раньше времени, чтобы никто не понял, что он забыл. Потом кто-то с края стола крикнул:

— Давай ещё!

И это «ещё» прозвучало так, что стало ясно — теперь уже надолго.

Баян начали тянуть — то к себе, то обратно. Кто-то навалился плечом, потому что «так громче». Кто-то хлопнул по крышке, чтобы «пошло». «Эх!» орали мимо ритма — просто потому, что орать хотелось. Руки вспотели, клавиши стали скользкими, меха — мокрыми. Баян пару раз издал звук, похожий на вздох, и это сочли особенно смешным.

— Да нормально он, — сказал кто-то.
— Да чё ему будет, — поддержал другой.
— Играй давай, — решили окончательно, чтобы не обсуждать.

Частушки полезли одна на другую. Слова начали путаться. Кто-то пел одно, кто-то — совсем другое, но всем казалось, что попадают. Смеялись уже громче, чем пели.

И на одной из них — на самом, так сказать, пике — всё и случилось.

На том месте, где все и так знали, что дальше, где слово уже начинали хором.

На этом самом «..лять».

Весь стол вдохнул вместе, когда дальше думать уже не хотелось. Но баян не дотянул. Меха порвались — без хлопка, просто разошлись, как будто решили: всё, хватит.

Звук оборвался, «..лять» повисло в воздухе недосказанным. Кто-то по инерции открыл рот, будто собирался договорить, но посмотрел по сторонам и передумал. Кто-то коротко хихикнул. Потом все посмотрели на баян. Потом — друг на друга.

— Ну… — сказал кто-то.
— Бывает, — сказал другой.
— Да и ладно, — решили.

Баян обвис и стал вдруг очень тяжёлым и очень бесполезным. Табурет под ним окончательно перекосился. Тот, кто его держал, сразу понял: дальше уже никак. Инструмент утащили в угол, накрыли первой попавшейся курткой и сказали привычное:

— Утром посмотрим.

Куртка была чужая, пахла дымом и чем-то сладким. Свадьба пошла дальше, будто ничего особенного не произошло, только частушки как-то сами собой закончились.

Ночью баян, правда, пытался доиграть.

Из угла то и дело доносился короткий звук — как будто баян пробовал ещё раз, потом ещё, всё с того же места.

Получалось начало, потом пауза, потом опять начало. Слово никак не выходило целиком. Будто баян знал, что именно хотел сказать, но каждый раз смущался и останавливался раньше.

Кто-то перевернулся на кровати и подумал: показалось. Кто-то встал попить воды, постоял, прислушался и решил, что лучше не вмешиваться.

Один раз даже сказали:

— Ты слышал?
— Да ну, спи.

К утру баян затих сам — видно, устал.

Утром его вынесли. Куртку забрали. Угол остался.

Свадьбу потом вспоминали как весёлую. Жили дальше. В доме снова собирались, пили, разговаривали. Иногда начинали петь — и вдруг обрывались на полуслове, переглядывались и начинали смеяться, потому что вспоминали.

Потому что все помнили:

баян тогда очень старался,
но так и не смог договорить.