Как Иван любовь Царь-Девицы добывал

Что рассказать вам: сказку аль бывальщину? Ну, коли сказку просите, то слушайте, но с уговором: не любо — не слушай, а врать не мешай. Да и сказку я вам такую расскажу, что и врать не придётся; сами герои так всё запутали, что нарошно не придумаешь.

В тридевятом царстве, в царских палатах, в княжьих чертогах, в высоком терему жалилась Царь-Девица на судьбу-злодейку своим названным сестрицам:

- Ой, девушки-подруженьки, разбил сердце мне Иван, сын купеческий. Не я ль его женихом своим назвала, душу свою открыла да с собою позвала. А он... А он... — и залилась слезами горькими красавица, а слезинки и не слезинки вовсе: всё алмазы да жемчуга по ланитам девичьим скатываются.

- Как есть правда твоя, голубушка, дважды ты к нему на встречу приходила, и оба раза счастье он своё проспал, — утешают её верные подруженьки.

- Ой, девушки-подруженьки, верно, не любит меня Иван, сын купеческий. Не я ль его в свое царство звала, разыскать меня просила. А он... А он... — пуще прежнего убивается Царь-Девица. От её печали цветы в саду головки свои склонили.

- Как есть правда твоя, голубушка, уж сколько времени прошло-минуло, но нет вестей от молодца, — вторят ей наперсницы.

- Ой, девушки-подруженьки, видать, не нужна я ему, раз до сих пор не смог меня найти-разыскать. Да и я уж извелась вся, не могу тяжесть эту больше выносить; сердце болит у меня, тоска меня гложет, не по нраву мне така любовь, — призналась Царь-Девица. И вмиг тучи надвинулись, ветер зашумел, на её настроение отзываясь. — Кто из вас, сёстры мои наречённые, знает способ верный, чтобы от чёрной тоски избавиться, любовь нерадостную забыть?

Промолчали подруженьки, ведь такого ни разу не было, чтобы красная девица от любви-радости отказывалась. Приказала тогда Царь-Девица привести ей на пытание Бабку-голубую шапку. Много ли, мало ли времени прошло, да и привели на царский двор ту бабку. Низехонько она Царь-Девице поклонилась и спрашивает:

- О чём кручинишься, душа-девица, чем тоску свою просишь развеять? Сказку тебе рассказать о землях дальних, о чудесах невиданных, али показать тебе каки диковинки?

- А расскажи мне, бабушка, есть ли способ верный от печали-кручины избавиться, любовь нерадостную из сердца изъять?

- Есть, краса ненаглядная, как не быть, — согласилась бабка и шапочку голубую на голове поправила. — Да только поведаю я способ верный лишь тебе на ушко, чтобы никто более о том не проведал, свету белому не раскрыл.

Тотчас Царь-Девица прогнала всех подруженек, а сама слушает, что ей Бабка-голубая шапка на ушко сказывает. Как закончила старушка вещать, повелела Царь-Девица челядинке на двор пойти, свежее да белое яичко принести. Начала шептать над тем яичком бабка, да и вцепилась в белую ручку Царь-Девицы. И спряталось солнце за тучи, и повыползли тени из углов горницы. И поднялся ветер стылый, растрепал косу девичью, прогнал румянец с ланит красных, а бабка всё шепчет да шепчет. И вдруг в миг единый выглянуло солнышко, да стих ветер сильный, да и сгинула с тенями Бабка-голубая шапка. Метнулись тотчас к Царь-Девице её подруженьки; спрашивают-выведывают, как она живёт-поживает, что чувствует-испытывает. Улыбнулась девица, расхохоталась красная:

- Ой, девушки-подруженьки, как на сердце-то легко стало. Верно люди мудрые молвят: где любовь, там и напасть, стоит полюбить кого — нагорюешься. Свободна я теперь, словно птица в небо вольное из клетки вылетела. А Иван, сын купеческий, что ранее был мне милым другом, теперь стал постылым. Ни видеть его не хочу, ни слышать о нём.

Молвила волю свою Царь-Девица, услышали то звери лесные, птицы небесные и гады морские. Понесли ту весть по лесам-перелескам, полям да оврагам, во все стороны света, чтобы не потревожил Иван, сын купеческий, покой девичий.

Близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли, но долгим путём, тяжелою дорогою добрался, наконец, Иван, сын купеческий, через тридевять земель в тридевятое царство. Стал он у добрых людей выспрашивать, не слыхали ли они про красавицу Царь-Девицу, его невесту наречённую. Раскрыла ему одна старушка-нянюшка правду горькую, что не любит больше Царь-Девица жениха своего, ведь помогли ей из сердца любовь вырвать да далеко-далёко запрятать. А ипаче того, коли попадётся купеческий сын красавице на глаза, то разорвут его слуги верные на клочки малые. Залился тут слезами Иван, рвёт на голове кудри смоляные, да нянюшке на судьбу бесчастную жалится: рассказал-поведал, как подкупленный мачехой дядька обманом не пустил Ивана на корабль к Царь-девице, как бродил молодец по тридевятым землям в поисках царства тридевятого, да на силу и нашёл. Пожалела его нянюшка добрая, да упросила дочку свою, что у Царь-девицы жила, хитростью али лаской выведать, где любовь запрятали. Вскоре принесла дочка весть добрую: на той стороне океан-моря искать надо дуб, на котором сундук висит, в том сундуке заяц лежит, в зайце утка обитается, в утке яйцо находится, а в яйце и спрятана любовь Царь-девицы.

Иван, сын купеческий, поблагодарил сердечно няньку жалостливую, до земли ей поклонился, взял на дорогу хлеба и пошел искать место заветное.

Всё это присказка, не сказка; сказка будет впереди.

***

Дни идут за днями, часы за часами, долго ли, коротко ли да пришёл Иван к океан-морю широкому, а куда дальше направиться, где дуб искать и не знает. Обуяла его злость-обида: пошто, когда то надобно, нет рядом ни помощника верного, что дорогу правильную подскажет; ни коня богатырского, который быстрее вихря до места без промедления домчит; ни безделицы волшебной, тяготы пути-дорожки облегчающей. Бросил Иван наземь шапку, ножкой топнул, в русы кудри вцепился, видать задумался.

Тут, откуда не возьмись, появилась ветхая бабка: глазоньки белёсые, лапоточки лыковые, платочек вышитый, в руке клюка дубовая.

- О чём, соколик, тужишь? — спрашивает. — О чём слёзы роняешь? Али чем помочь могу, ты скажи-расскажи, мне пожалуйся.

- Ну какая из тебя, старуха, помощница, поди прочь, не до тебя сейчас.

Не успела бабка и шагу сделать, как опомнился Иван, смекнул, что может не зря калика перехожая ему повстречалась, да и окликнул бабушку:

- Ты прости меня, бабуся, почём зря я тебя разбранил, ни за что, ни про что обидел. Верно сказала ты, беда у меня: надо сыскать дуб, да не простой. На дубу том сундук висит, в сундуке заяц сидит, а в зайце утка, а в утке яйцо. Надобно мне яйцо то добыть, дело верное сделать. Если знаешь ты, где место это находится, то укажи путь-дорогу.

- Уж не Иваном ли кличут тебя, касатик? — руками всплеснула бабушка. — Да ты, верно, красавец: кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки богатырские.

- Иваном, бабуся, Иваном, — соглашается молодец. — Но откуда тебе имя моё знакомо? Али задумала ты дело недоброе, меня туточки дожидаясь? Неужто помешать мне вздумала?

- Не гневайся, касатик, верно ты догадался: тебя я дожидаюся. Велено мне помочь Ивану: указать тропинку верную. Да только не ждала я тебя так скорёхонько. Ну да слушай-запоминай: ступай на закат по берегу океан-моря синего, как раз придёшь к бел-камню могучему. В полночь тёмную стань у камня сего, да не гляди в одно место: гляди туды и интуды. Как серебром дороженька волшебная проявится, ступай по ней, приведет тебя она к дубу заветному. А в пути как раз и помощничков верных встретишь, мимо них не пройдёшь.

Поблагодарил Иван старушку ветхую, да только собрался попросить у неё пирожка печёного либо пряника узорного, как сгинула бабка, словно её и не бывало. Опечалился Иван, но делать-то и нечего. Пошел искать бел-камень; по дороге из ручья студёного попил, да ягодой-малиной закусил.

Идёт Иван по берегу океан-моря, смотрит, как красно солнышко за небоскат прячется, да слушает, как от голода у него в брюхе воет. Тут видит он: на берегу лежит кокора[1], на корневище гнездо, в гнезде — яйца. Обрадовался Иван:

- Вот и еда мне прямо в руки идёт.

Тут увидал молодец, что мчится на него по берегу чудо невиданное: перья как у ворона чёрные, голова словно угли красная, сам то кричит кошкой рассерженной, то шипит гусем недовольным, то кудахчет курицей переполошенной. Вскинул лук тугой Иван, да не успел натянуть стрелу острую, как в миг единый добежала до него чудо-птица, на Ивана аки коршун накинулась, лук из рук выбила, тетиву на нём порвала, да принялась кругами-хороводами вокруг ходить. Вскричал тут Иван громким голосом:

- Ты постой-погоди, птица невиданная. Так и быть, живи себе на здоровье, не трону я ни тебя, ни гнезда твоего.

Не отвечает ему птица, лишь глядит грозно, лопочет сурьёзно, вокруг кокоры топчется — Ивана к гнезду не подпускает. А сам добрый молодец осторожненько в сторону отступает да приговаривает:

- Ты смотри-помни, я тебя не тронул, жизни не отнял, гнезда не разорил. Так и ты сослужи мне службу верную, когда в том у меня нужда возникнет.

Так Иван пятился и пятился от птицы грозной, когда почувствовал, что идти дальше некуда; обернулся да увидел бел-камень. Обрадовался молодец и давай смотреть туды да интуды; не прошло и мига, как увидал он дорожку серебряную, что протянулась по волнам вглубь океан-моря.

Идёт Иван по дороге серебряной, по волнам морским, как по земле-матушке. Идёт долго, уж ночь коротается, к утру подвигается, уж и дорожка еле серебром светится. Тут увидал Иван, что дорожка серебряная на остров ведет, на бережок перекидывается.

Ступил молодец на твердь земную. Смотрит-высматривает — по всем сторонам лишь берег пустынный, да далёко в стороне скала-гора возвышается, глазоём[2] закрывает. Направился Иван в ту сторону, и чем ближе подходит, тем яснее слышит — неведомый кто-то переговаривается. Тут вскричал добрый молодец:

- Ты не прячься, выходи мил человек. Коли ты стар — дядей назову тебя, буду слушать-уважать. Коли ты молодец удалой — приму за брата названного, будем вместе врагов рубить-побеждать.

Но не отвечает никто Ивану, обошёл он тогда вкруг горы-скалы, и открылась глазам его диковинная картина. В водах морских щука плавает, с волком, что на берегу сидит, речи странные ведёт:

- Вот так и получилось, волче, что рак энтот меня подманул: всю дружбу нашу притворялся, что свистеть не умеет, а как времечко пришло на волшебные службы рядиться, так всё наиначе обернулося. Стоило мне молвить безлепицу, дескать, не бывать тому, чтобы щука во солёных водах плавала, скорее рак на горе свистнет, так то и вышло. Взошёл энтот лихарь [3]на горочку круту, да как свистнет, сам Соловей так не свистывал. А за речи мои Бабка-Голубая шапка зацепилася, вот и вышло, что заместо рака я туточки и балакаюся[4]. А мне, промежду прочим, вода морская да солёная вредна. Ране чешуя моя, как злато горела, а теперича тусклая. Эхх, доля моя, долюшка. А тебя, мил друг, какими течениями сюдой на помощь Ивану занесло?

- А я-то сам попросившись. Надоело мне, кума, с лисой горе ложкой хлебати. Лиса себя сестрицей прозывамши, а поступавши не по-родственному. Ведь она та ещё курва: только и знает, что творить шкоду, а у меня то бока за её дела намнут, то я хвост по ейной милости обморожу.

- Исстрадался ты, друг сердешный. Вон и чешуя у тебя вся седая.

- Исстрадался, кумушка, твоя правда-то, - соглашается с щукой волк.

Тут не выдержал Иван, да как вскричит громким и сердитым голосом:

- Как не стыдно вам, звери подлые, безделицей маяться? Уж коли назначили вас мне в помощь на службы верную, так и служите, как мне надобно, живота своего не жалея. А не речи пустые разводите.

Встрепенулся серый волк, всплеснулась щука:

- Так неужто к нам сам Иван пожаловал! Так ты скажи, какую службу тебе сослужить, всё выполним честь по чести.

Повелел тут Иван указать, где на острове растет дуб заветный, да чтоб на ветвях сундук висел, а в сундуке заяц сидел, а в зайце утица обитала, а в утице — яичко волшебное находилось. Поскакал серый волк легонечко, да привел Ивана к дереву заветному. Замахнулся раз Иван — покачнулся сундук на цепях кованных, замахнулся второй — одна лишь цепочка и лопнула. В третий раз и замахнуться не может. Спрашивает-поспрашивает его волк серый:

- А пошто ты, Иван, такой мешкотный[5], али растерявши в пути-дороге силушку молодецкую?

- А ну цыц, волче, не по чину на меня базлаешь[6]. Ты бы лучше накормил меня досыта, так и прибавится силушка в руках моих.

- Да я бы со всею своею радостью помог тебе, Иван, да только не способен я на енто, — взгоревал волк. — Вот был бы я коровушкой-бурёнушкой, так ты бы ко мне в одно ухо влезши, в другое вылезши, да так и наевшимси. А скатёрка-самобранка мне не по чину, но коли ты меня отпустивши, так я могу по острову-то порыскати, зверя-дичину поискати.

- Замолкни, чем языком молоть попусту, лучше помоги мне сундук с цепей снять.

Подошёл тут серый волк к дубу высокому, раз-другой лягнул его лапами, цепи тут же оборвались, а сундук на землю опрокинулся. Как упал сундук, в тот же миг развалился, и выскочил из него заяц быстроногий и побежал прочь, что есть духу. Разъярился опять Иван:

- Ты что сидишь, пёс плешивый, кто зайца ловить будет?

- Так что зря лапы стаптывать? Дальше острова ему не убежати, глубже земли не хоронитися.

- Да что же за помощничек мне попался, только и знает, как от дела лытать[7].

- Иван, зря ты на меня напраслину думаешь. Я же, когда перво-наперво по острову по делам своим бежавмши, всего одну-то ямку и находивши. Косой, как устанет, туда по побёгнет, — оправдывается волк. Но как увидел, что изогнулись гневом ивановы брови, как сомкнулась в кулак длань молодецкая, так сразу и повинился. — Не гневайся, Иван, сей же час я ентого зайца тебе принесу.

Бросился волк со всех лап по следу заячьему, побегал-повынюхивал, нашёл косого да к Ивану и приволок. Иван взял зайца, да и разорвал его, откуда только силы на это взялись. Потому как выпорхнула из зайца утка, да не успел ухватить её Иван. Высоко-высоконьхо взвилась утица.

- Стреляй, Иван, ведь улетает уточка, — кричит-надрывается волк.

- Нет у меня лука, в битве с чудовищем великим пал друг мой верный, — отвечает ему Иван.

Скрылась из глаз утица, в точку малую в небе превратилась. Опечалился Иван, русу голову повесил, знать не знает, как теперь птицу добыть. Принялся волка пытать, кого из помощников ещё можно на подмогу призвать. Да не знает того волк, ничем подсобить не может. Тут вскочил-подскочил добрый молодец:

- Есть, есть у меня должник верный. На берегу океан-моря, у бел-камня лежит кокора, на ней чудо-птица обитается. Не поднял я на её руки, не разорил гнезда, за то обещалась птица службу верную мне сослужить.

Выбежал Иван на берег острова, закричал покриком богатырским, позвал чудо-птицу. Да только уж ночка тёмная наступила, уж Иван от криков охрип — но не откликнулась чудо-птица на зов, да и не принесла заветной утицы. Делать нечего, пришлось Ивану несолоно хлебавши обратно возвращаться.

Пошёл он с волком по дорожке серебряной на берег океан-моря, вышел по ней к бел-камню, добрёл до кокоры и глазам своим не верит: сидит на бережку утица да и спит. Прыгнул тут на утку волк, разорвал на части и принёс Ивану яйцо. Молодец обрадел, взял яйцо да и решил его обмыть в океан-море. Но только яичко из рук его в воду и выскользнуло. Воспечалился Иван: как достать яичко из вод глубоких. Рядом сидит волк, на луну воет, в печали Ивана поддерживает. Чудо-птица на кокоре шипит да бормочет, крыльями хлопочет. Вдруг океан-море встрепенулось, волны закачались да на берег нахлынули — то вынырнула щука, а во рту у неё яичко.

Забрал то яичко Иван, спрятал в калиту и обращается к помощникам своим:

- Сослужили вы службу мне верную, доволен я вам остался. Коли будете в царстве отца моего — милости прошу во дворец. Почет вам окажут, лаской и добротой уважат. В том вам слово моё порукой — Ивана, царского сына, — развернул плечи величаво и добавил слова гордые. — Ну, бойся меня теперь, Кощей, добыл я смерть твою, недолго тебе жить осталось.

Молвил это, да и отправился в путь-дорогу. А волк со щукой друг на друга смотрят, словно болваны каменные замерли, даже не дышат. Серый первым отмер, да и спрашивает:

- Вот это недомолва[8]... Какая смерть кощеева? А мы разве не Ивана, купеческого сына ждали? А в яйце разве не любовь Царь-Девицы запрятана?

Ничего не ответила щука, лишь хвостом плеснула и исчезла в океан-море. Не ответила ему и чудо-птица, хотя и ворчала себе что-то тихонько.

***

Полноте вам думу думать да голову ломать, что же на самом деле приключилось. А даже если вы уже догадались — всё равно послушайте, что я дальше буду баять.

Не прямым путём, а кривой дороженькой пришёл Иван-царевич во дворец Кощея Бессмертного. Свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком:

- Эй, Кощей Бессмертный, сейчас же выходи ко мне на смерть верную — я погибель твою добыл.

Вышел к нему Кощей, а Иван добычей похваляется: яйцо заветное показывает.

- Не губи меня, царевич, — принялся Кощей Ивана уговаривать, — станем дружно жить, весь мир нам покорится.

Не обольщается его словами Иван, всё чаще с руки на руку яйцо перекладывает, ждёт, когда Бессмертного коробить начнёт. Минуту перекладывает, вторую — ничего Кощею не делается.

Смекнул что-то Кощей, силой отнял заветное яйцо у царевича, покрутил-порвертал, всмотрелся в него пристально. Да как расхохочется:

- Ах ты, лихарь косорукий, не по чину тебе со мной тягаться, не по силам смертью мне угрожать, — насмехается над царевичем Кощей да и сжимает белое яичко в руке своей, только скорлупа брызгнула да болтушка вытекла. — Видишь, ничего мне не сделалось, а всё потому, что не добыл ты моей погибели.

Опечалился Иван-царевич, упал испуганно на колени перед Кощеем Бессмертным, пощады просит. Охолонулся Кощей, посмотрел на царевича грозно, да и отпустил его на все четыре стороны. Ну что с этакого дурака взять, даром, что царевичем уродился. А в далёком тридевятом царстве в тот же миг Царь-Девица за сердце схватилась да и сомлела бедная.

***

Много ли, мало ли времени прошло, но прибывает ко двору кощееву тридцать карет золотых, ступицы у колес серебряные, ручки каменьями самоцветными изукрашены. В тех каретах приехала Царь-Девица с тридцатью своими названными сестрицами. Как увидала Царь-девица Кощея, так на грудь ему бросается, слезами заливается:

- Не гони меня, добрый молодец, дай слово вымолвить. В твоей воле погубить меня али счастливою сделать. Люб ты мне, сердешный друг. Истосковалась по тебе, тебя даже не зная и не ведая. Хорошо, что сердце своё я послушала, оно помогло найти к тебе путь-дороженьку. Так возьми же меня в жёены законные, ведь не могу я без тебя ни дышать, ни гулять, ни спать.

Обрадовался Кощей Бессмертный, ведь сбылась его мечта заветная — полюбила его девица-красавица, сердце своё ему добровольно отдала. Да и приковала его красота девичья: невиданная, грозная. Понял Кощей, что во всём свете другой такой не сыскать; станет она ему подругой верной, женой ласковой. Не стал Кощей себе ни в чём промедлений творить: в тот же день честным пирком сыграл свадебку. На той свадьбе и я был: мёд-пиво пил, усы рушником расшитым утирал, пояс распускал. И кричал жениху да невесте славицу.

Вот вам и вся сказка, а мне бубликов связка.

***

Как на океан-море тучи хмурятся, ветер шумит, да море колыхается. То Бабка—голубая шапка гневается, ветхую старуху черными словами угощает:

- Совсем ты, старая, глазами обнищала, да умом оскудела. Сказано было: придет молодец, кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, звать Иваном, купеческим сыном. А ты что учудила, кому дорогу в место заветное указала? И где ворона, почему на кокоре зверь-невиданный обитается?

Кричит Бабка—голубая шапка, ругается; плачет ветхая старушка, за случившуюся оказию оправдывается; сидит на камушке Иван, сын купеческий, чудо-птицу хлебушком кормит, да приговаривает:

- Видать, не судьба мне Царь-Девицу в жены взять, уж в который раз всё противу меня поворачивается. Ну да ничего: не узнав горя, не узнаешь и радости. Главное, что сам я жив-здоров, а остальное приложится.

Курлычет птица согласно, да угощение кушает, а над океан-морем солнышко встает, новый день всему честному миру возвещает.

[1] Кокора — Дерево, вывороченное с корнем; коряга.

[2] Глазоём — горизонт

[3] Лихарь — лиходей, разбойник

[4] Балакаться — плескаться в воде

[5] Мешкотный — медлительный

[6] Базлать — громко кричать

[7] От дела лытать — бездельничать

[8] Недомолва — упущение на словах