Как Никита Зотов купил первую квартиру

Я тогда ещё пах мореходкой. Мой диплом штурмана получен только-что, чернила на печатях не успели толком высохнуть.

В порту Вентспилса майский ветер гулял по причалам, а я, третий помощник капитана Зотов, втискивал в карман потрёпанной куртки трудовую и командировочное удостоверение — самые ценные на тот момент бумаги в моей жизни.

Старшие ребята всегда говорили:

— На одном окладе квартиру не купишь. Море — это не только швартовы, но и смекалка.

Смекалки у меня было, как мне казалось, в избытке, а вот опыта — с гулькин нос. Поэтому я сел в портовом кафе за столик со стаканом чайной заварки — крепкой, как мазут, — и начал по очереди «теребить» знакомых.

— На Кубу в первый раз идёшь? — хмыкнул моторист Гена, старый как ржавчина на кран-балке. — Смотри, чтоб не просвистел рейс впустую.

— А что брать? — я сделал вид, что совершенно случайно задаю вопрос.

— Всё уже взяли до тебя, — усмехнулся он. — Фейхоа, футболки, джинсы… Это всё твои романтические представления. Кубинцу что надо? Чтобы пахло, дымилось и чтобы можно было повесить на шею. Понял, штурман?

— Не очень.

— Одеколон, — вмешался старший механик, заглянув к нам по делу и заодно в разговор. — «Шипр». Берёшь много, дешёвый он у нас. Там за него душу продадут.

Слово «Шипр» прозвучало как название какого-то волшебного ключа. Я машинально повторил:

— «Шипр», значит…

Потом сделал круг по тем, кто уже «обходил» Гавану и Мариэль. Картина сложилась быстро. Одни рассказывали про очереди кубинок у трапа, другие — про маленьких посредников, которые забирают ящики прямо с борта. Все сходились в одном: лучше товара, чем советский одеколон, по соотношению цена/отдача, не найти.

Оставался вопрос: где прятать и как везти.

— В каюте забудь, — наставлял меня второй помощник, здоровенный литовец с руками, как шпили кранов. — Погранцы и таможня каюты любят. Особо молодых штурманов.

— А куда?

Он подошёл к дверям штурманской кладовки, толкнул их плечом и оглянулся.

— Тут, Никитос, у нас святое место. Карты, лоции, навигационные пособия. Никому лишнему тут делать нечего. Если аккуратно, можно забить нижнюю полку под «старьём». Знаешь, чем хороши «старые издания»? Никто их открывать не любит.

Я посмотрел на стеллаж с тяжёлыми папками, потрёпанными альманахами и рулонами карт. В голову заползла очень практичная мысль: одеколон можно уложить рядами, как книги.

Оставалось только раздобыть этот самый «Шипр» в нужном количестве.

* * *

Покупка оказалась отдельной эпопеей. Советская торговая сеть 1985 года — это не магазин, это квест с элементами боевика.

Сначала я прикинул арифметику. Зарплаты выпускника мореходки надолго не хватит, если скупать всё по рознице. Но тут на помощь пришла родная мама, которая «знает одну тётю, заведующую», и сосед, крутившийся на оптовой базе.

Вечером мы с ним уже стояли у серого подъезда обычного универсама. Только со двора. Для народа — центральный вход, стеклянные двери и очередь за докторской. Для своих — железная дверца с облезлой краской и табличкой «Посторонним вход воспрещён».

— Держи сумки, — сказал Колька, пристраивая сигарету за ухо. — Ничему не удивляйся. Если кто спросит — ты от завскладом по инвентаризации.

В подсобке пахло мокрым картоном и спиртом. Женщина в белом халате, похожая на школьную учительницу физики, глянула на нас поверх очков.

— Это ваш штурман? — спросила она Кольку.

— Наш, — подтвердил он. — В первый рейс идёт, пусть квартиру себе заработает, пока молоденький.

Она вздохнула, как будто подписывала мне приговор, и распахнула высокий металлический шкаф. На полках стояли зеленоватые бутылки с узнаваемой этикеткой: «Шипр». Десятки, сотни бутылок.

— По кассе не пробью, — сказала она. — Только за живые. Цена — как в рознице. Никаких «наваров», я не «фарцовщица».

Пришлось выгребать всё, что удалось собрать: свою получку, мамину заначку «на стенку» и немного взаймы. Зато через полчаса мы уже волокли к трамваю две набитые до отказа спортивные сумки и ещё картонную коробку.

Руки оттягивало так, будто я тащил якорь, но внутри поднималось странное чувство — смесь страха и восторга. Каждая бутылка пахла возможностью вырваться из под родительского крыла и купить своё жильё.

* * *

До порта я тащился, как тягун, прицепленный к составу. Трамвай подпрыгивал на стыках, люди косились на мои сумки, кто-то нюхал воздух — спиртовой запах пробивался наружу.

У ворот порта дежурный лениво кивнул, проверяя пропуск.

— Чего это ты такой гружёный, штурман? — спросил он, заглядывая в глаза, а не в сумку.

— Книги, — честно ответил я. — По навигации. Всё ж в рейс скоро, надо подтянуть некоторые вопросы.

Он хмыкнул, поставил печать на пропуске и махнул: «Проходи».

Первое маленькое чудо дня состоялось.

Судно ждалo меня у шестого причала, чёрный корпус с белой надстройкой выглядел, как панельная многоэтажка на волнах. На палубе за мной с ленивым интересом наблюдал боцман.

— Это что, библиотеку в рейс решил взять? — спросил он, когда я, пыхтя, взволок первую сумку по трапу.

— Типа того, — буркнул я. — Штурман должен много читать.

Он расхохотался и, к моему удивлению, помог затащить остальные сумки.

— Ладно, книжный червь, давай я с тобой до каюты дойду. А то надорвёшься — кто нам потом прокладку будет считать?

Когда мы дошли до моего кубрика, сердце колотилось так, что я слышал глухие удары в ушах. В голове крутилась только одна мысль: лишь бы не догадался.

Но боцман оказался человеком старой школы. Он не стал лезть глубоко. Поставил сумки у двери и сказал:

— Я верю, что это книжки. — И многозначительно подмигнул.

* * *

Оставшись один, я закрыл дверь, опустился на койку и несколько минут просто сидел, слушая привычные звуки судна — гул дизелей, стук по металлу, крики на палубе. «Шипр» терпеливо ждал своего часа в сумках, как десант в трюме.

План с штурманской кладовкой требовал решимости. Она находилась прямо рядом с навигационной рубкой — узкая дверь, за которой прятался целый мир бумаги. Карты Атлантики, лоции Балтики, альманахи, таблицы приливов… Считается, что туда ходят только по делу, и я как раз был тем человеком, который «ходит по делу».

Я дождался, когда старпом и капитан спустятся на совещание в кают-компанию, подхватил одну из сумок и направился наверх, придав лицу максимально деловой вид.

В штурманской было тихо. Лёгкий запах типографской краски и старой бумаги, лампа под потолком, стол с расстеленной картой предстоящего рейса. В углу — тот самый стеллаж «старых изданий».

Я проверил, что дверь закрыта на защёлку, присел к нижней полке и аккуратно вытащил пару толстых томов «Лоции Баренцева моря. Издание 1962 г.». За ними обнаружилась небольшая пустота — ровно настолько, чтобы туда влезли два ряда флаконов, если укладывать их горизонтально.

Работал быстро, флакон за флаконом ложились в темноту за стопкой книг, звеня стеклом друг о друга. Пот с лица стекал на пол, спина ныла. В голове крутились сухие капитанские фразы: «Навигационная безопасность превыше всего». Но я, сам себе отвечал: «Сначала жильё, потом безопасность».

Когда первая сумка опустела, я вернул книги на место. С виду — всё те же скучные тома советской гидрографии. Никаких следов.

За два захода я спрятал весь «Шипр» в разных секциях стеллажа: часть за старыми лоциями, часть за дублями карт районов, по которым мы уже давно не ходили. Немного — в коробке с «архивными журналами вахт», о которых, судя по пыли все забыли года три назад.

К моменту, когда капитан вернулся на мостик, я уже стоял за столом, делая вид, что внимательно изучаю сектора огней маяка при входе в Гавану.

— Ну что, третий, готов к первому океану? — спросил он.

— Так точно, товарищ капитан, — ответил я, и внутри меня аккуратной стопкой лежало несколько десятков стеклянных билетов в новую жизнь.

* * *

День выхода в рейс начался с того самого слова, которое не любит ни один моряк:

— Проверка!

На борт поднялись пограничники и таможня — зелёные фуражки, серые пальто, собака с видом дипломированного сыщика. По трапу поднимались люди в форме, на палубе образовалась нервная толчея.

Я стоял на мостике, держа под рукой журналы, — по документам мы были кристально чисты. Внутри, правда, кристальной чистотой и не пахло. Пахло одеколоном, но только мне.

— Штурман, — пограничник с капитанскими погонами поднялся к нам на мостик. — Где у вас навигационные помещения?

— Вот, — я распахнул дверь в штурманскую кладовку. Сердце ухнуло куда-то в область кингстонов.

Он прошёл внутрь, провёл взглядом по стеллажам, пару раз постучал пальцем по корешкам книг. Сухой звук бумаги. До стекла звук не добрался — я тщательно прокладывал бутылки картоном.

— Старьё у вас… — пробормотал он, вытащив наугад том лоции. — Почему не списано?

— Дубликаты и архив, товарищ капитан, — ответил я, стараясь не моргать. — На крайний случай, если новую карту зальёт или порвёт.

Погранец кивнул, вернул книгу на место — на полке они стояли настолько плотно, что даже если бы он попытался заглянуть за них, ему пришлось бы вынимать половину стеллажа. Этого, к счастью, не произошло.

Собака сунула морду в дверной проём, понюхала воздух… и потеряла интерес. Спиртовой дух «Шипра» был надёжно запечатан под картоном и стеклом.

Через час по палубе прошёл сигнал:

— Проверка окончена, замечаний нет! Границу открыть!

Когда судно мягко отвалило от причала и портовые краны поплыли в сторону, как огромные ходячие птицы, я впервые за день выдохнул.

* * *

Атлантика встретила нас тяжёлыми свинцовыми волнами и серым небом. Море делало своё обычное дело — качало наш дом туда-сюда, стирая с головы лишние мысли. Вахты, прокладки, швартовные операции… О «Шипре» я вспоминал только по ночам, когда шёл по пустому коридору мимо штурманской и ловил знакомый едва уловимый запах за дверью.

Сутки тянулись за сутками, пока в один из дней не прозвучало:

— Земля справа по борту!

С палубы открылся вид на берега Кубы — тёмные силуэты холмов, полоска зелени, белые пятна домиков. Воздух сразу стал другим. В нём чувствовалась гнилая сладость тропиков, запах перегретого асфальта, дизеля и дешёвого табака.

Вход в гавань Гаваны 1985 года выглядел так, словно время здесь давно забуксовало. На рейде торчали ржавые пузатые сухогрузы под разными флагами, между ними сновали небольшие буксиры, оставляя за собой радугу топливных пятен. Портовые краны, облезлые, с облупившейся краской, порой замерзали в одном положении, как будто кто-то выключил им ток десять лет назад.

Мы шли самым малым ходом, под присмотром лоцмана в вылинявшем жилете. На причалах маячили люди в цветных рубашках, кто-то махал руками, кто-то просто сидел на кипах мешков и курил.

— Вот она, социалистическая экзотика, — пробормотал второй помощник, опираясь на леер рядом со мной.

— И рынок сбыта, — добавил я мысленно, чувствуя, как внутри снова оживает хищное волнение.

* * *

После швартовки началась кубинская часть бюрократического цирка. На борт поднялась комиссия: одна женщина в строгом костюме, двое мужчин в белых рубашках навыпуск, пара солдат с автоматами через плечо. Документы проверяли тщательно, но без той въедливой подозрительности, что у наших пограничников. Больше внимания уделяли судовым запасам, журналам, санитарным нормам.

— Экипаж на берег будет выпускаться по согласованию, — сказала женщина с папкой, бросив взгляд на капитана. — Пока — только по спискам.

Списки меня мало интересовали. Меня интересовало другое: как вытащить из штурманской кладовки стеклянный «золотой запас» и превратить его в местную валюту.

Вечером, когда формальности были почти завершены и разрешили первой партии экипажа сход на берег, к трапу подтянулась пёстрая кубинская публика: грузчики, водители, какие-то полулегальные «торговые представители». Они разговаривали быстро, вполголоса, вставляя в речь знакомое слово «рубль».

Я стоял чуть в стороне, прислушиваясь.

— «Шипр» есть? — услышал я, как один невысокий кубинец с золотым зубом шепнул нашему боцману.

Боцман махнул в мою сторону:

— Вон третий штурман, молодой. С ним поговори.

Золотозубый поднял взгляд, оценивающе задержался на мне и чуть заметно кивнул. Всё стало просто: посредник нашёл меня сам.

Золотозубый кубинец представился просто:

— Рауль.

Рукопожатие у него было мягкое, как будто он торговал не чемоданами спирта, а пуховыми подушками.

— Ты… Никита? — он на удивление сносно выговорил моё имя. — Третий штурман? Одеколон… «Шипр»?

Он не спрашивал «есть ли», он констатировал факт. Я кивнул, чувствуя, как поднимается в горле сухой комок.

— Не здесь, — сказал Рауль. — Тут у вас много ушей. Вечером, после ужина, вон там, за складом номер три.

Он ткнул пальцем куда-то в джунгли ржавых кранов и складских ангаров.

* * *

Вечером Гавана зажгла свои жёлтые огни. В порту пахло мазутом, перегретой пылью и чем-то сладким, липким — то ли перезрелыми фруктами, то ли плохим ромом.

Я вытащил из тайника первую партию — десяток флаконов. Уложил их в плотную хозяйственную сумку, обмотал тряпьём, чтобы не бренчали. На душе было тревожно: если поймают, объяснить будет нечем. Но назад уже не хотелось. Слишком далеко я зашёл — и по океану, и по собственным фантазиям о квартире.

За складом номер три было темновато. Слабая лампа над дверью давала ровно столько света, чтобы отличить человека от стены. Рауль уже ждал, прислонившись к бетонному бортику. Рядом стояли ещё двое — плотные ребята в майках, с руками, как у наших докеров.

— Принёс? — спросил он.

Я молча поставил сумку на землю, расстегнул молнию. В тусклом свете зажелтели этикетки, знакомые до боли: зелёное стекло, аккуратная надпись «Шипр».

Рауль достал одну, понюхал, брызнул себе на запястье, растёр и удовлетворённо кивнул.

— Хорошо. Очень хорошо. Сколько всего?

— Много, — сказал я. — Ящик… два… — замялся. Открывать карты сразу не хотелось.

— Ты молодой, — улыбнулся он. — Не бойся. Здесь не Москва, тут по-другому. Скажи цифру.

Я вздохнул и честно выдал общее количество. Рауль присвистнул.

— Ты серьёзный человек, Никита. Мне нравятся серьёзные люди.

Он щёлкнул пальцами, и один из его помощников вытащил из спортивной сумки пачки банкнот, перетянутые резинками. Свет лампы отразился от портретов кубинских героев.

— Песо, — сказал Рауль. — Официально здесь ничем другим не платят. За каждую бутылку вот столько.

Он показал связку. Я быстро прикинул в голове. Сумма выходила такой, что у меня закружилась голова. Для советского штурмана, привыкшего к рублям и копейкам, это были просто немыслимые деньги, даже если они и местные.

— Мало? — прищурился Рауль.

— Нет… — я сглотнул. — Нормально.

Он ухмыльнулся: понял, что я ещё не умею торговаться.

— Тогда так. Ты приносишь мне всё, но сразу не таскай, раздели на три раза. Не хочу, чтобы твои начальники заметили. Я — не хочу проблем, ты — тоже. Понятно?

— Понятно.

* * *

Ночью я трижды ходил между судном и складом, как маятник. Каждый раз сердце замирало, когда мимо проходил какой-нибудь патруль или пьяный докер. Но никто не остановил. Куба, похоже, давно научилась закрывать глаза на правильные виды контрабанды.

К утру весь мой «Шипр» превратился в толстую, нелепо тяжёлую пачку кубинских песо, которая не помещалась в один карман. Я стоял в пустой каюте, высыпал деньги на простыню и какое-то время просто смотрел на них.

Это было даже не богатство — это была плотная, бумажная свобода. За неё можно было покупать ночи, выпивку, чужие улыбки, услуги и иллюзию того, что ты — хозяин своей судьбы.

Я, конечно, пошёл проверять это на практике.

* * *

Гавана ночью — это отдельный мир. Музыка лезет изо всех дверей, каждый второй дом — бар, каждый третий — полубар-полубордель, где граница между ромом и девчонками стирается где-то на уровне третьего стакана.

Мы с парой матросов сначала просто шлялись по набережной Малекон, считая старые американские машины, которые кубинцы умудрялись держать на ходу десятилетиями. Потом зашли в первый попавшийся бар. Потом в следующий.

Ром лился как вода. Точнее наоборот — вода казалась чем-то ненужным в этом городе. Кубинки с глазами, всегда чуть влажными от дыма и усталости, улыбались профессионально, но не без интереса: советский штурман с деньгами в кармане — неплохой гость.

Я долго пытался держать в голове «советские нормы»: помнил про моральный кодекс строителя коммунизма, про идеалы, про то, что где-то далеко есть мама и папа. Но уже после второго бара эти нормы превратились в размазанные строчки на стене.

Где-то между музыкой, смехом, липкими поцелуями и тяжёлым запахом дешёвых духов я понял простую вещь: деньги уходят так же легко, как наливается ром. И если дать себе волю, то к утру от всей пачки останутся жалкие крохи.

Я остановился.

На какой-то момент просто вышел на улицу, прислонился к тёплой стене и глубоко вдохнул ночной воздух, в котором смешались океан, бензин и кардамон.

В голове неожиданно отчётливо всплыла цель: квартира. Не «ещё одна ночь», не очередной бар, а ключи от собственного жилья, которые можно положить в карман и больше не бояться, что тебя застукают папа или мама.

Я вернулся в бар, забрал у бармена сдачу, аккуратно отсчитал твердый остаток — тот самый «ядро капитала», как я про себя его назвал, — и спрятал глубже, к телу.

На остальное решил купить не воспоминания, а товар.

Через того же Рауля, ближе к концу стоянки, я вышел на магазинчик, в который простых кубинцев не особо пускали. Там под стеклом в ряд лежали аккуратные коробки с надписью «Davidoff» — кубинские сигары, о которых я до сих пор только слышал.

Цена была такой, что обычный рабочий на Кубе мог бы за неё жить месяц. Но у меня ещё оставались песо.

Я купил несколько коробок. Когда продавец упаковывал их в нейтральные пакеты, внутри у меня снова дрогнуло предчувствие: вот это — точно ещё не конец истории.

* * *

Переход до американского порта в балласте, прошёл под шум зерновых прогнозов и радиопереговоров. Судно шло под загрузку зерном, и все разговоры крутились вокруг тоннажа, сроков, швартовных операций. Только у меня в каюте, под бельём в тумбочке, лежали аккуратные коробки сигар — мой личный фонд перспективных инвестиций.

Порт был из тех, про которые в мореходке говорили с уважением: огромный зерновой терминал где-то на побережье США. Для красного словца я потом сам себе назвал его «Нью-Орлеан», хотя точное название уже стерлось в памяти — больше остались запахи: кукуруза, масло, дизель и жареное мясо с уличных тележек.

Американский порт отличался от советского так же, как цветной телевизор от чёрно-белого. Всё было яркое, но на удивление неживое: жилеты оранжевые, каски жёлтые, грузовики блестящие. Люди бегали с рациями, гремели контейнеры, электронные табло мигали цифрами.

Я позволил себе одну слабость: в первый день стоянки вышел на палубу с сигарой «Davidoff» во рту. Хотелось хоть раз в жизни почувствовать себя киногероем, а не вечным «молодым специалистом».

Сигара тлела ровно, дым был густой, мягкий, с какими-то медовыми нотами. Я стоял, облокотившись на леер, и смотрел, как по причалу ползут ленивые конвейеры, засыпая зерно в трюм.

— Hey, man!

Голос прозвучал снизу. Я посмотрел вниз. У трапа стоял мужчина лет сорока в рабочей куртке, но с чистыми руками и кожаной папкой под мышкой. Ворот рубашки расстёгнут, на шее — бейджик с логотипом порта.

— Where did you get this cigar? — он показал пальцем на мой «Davidoff». — This is good one. Cuban?

Я машинально кивнул, а потом, сообразив, что махать кубинской сигарой в американском порту — это, возможно, не самая законная идея, слегка напрягся.

— Friend… gift… — выдал я свой лучший ломаный англо-советский диалект.

Американец усмехнулся, поднялся по трапу и, приблизившись, втянул носом запах.

— Definitely Cuban, — сказал он. — You have more?

Вот она, та самая фраза, ради которой, кажется, и стоило тащить коробки через океан.

Я помолчал для приличия, посмотрел в сторону, словно прикидывая, стоит ли ему доверять.

— Maybe… little, — осторожно ответил я. — Not many.

Он сразу перестал улыбаться, серьёзно глядя мне в глаза.

— I can buy. Good price. No problem. Cash.

Слово cash я понимал без переводчика. И оно мне нравилось.

* * *

Мы договорились встретиться вечером, когда сменится наряд на причале, а капитан будет занят бумагами. Я провёл американца в свою каюту, захлопнул дверь и вытащил из тумбочки три аккуратные коробки.

Он открыл одну, достал сигару, посмотрел на кольцо, на штамп, на ровность скрутки. Взгляд у него стал куда более уважительным.

— Original, — сказал он. — Very good.

— How much? — спросил я, чувствуя, как ладони начинают потеть.

Он задумался, явно прикидывая не только цену, но и риск. Потом поднял три пальца.

— I take all boxes. Ten… thousand… dollars.

Я даже не сразу понял. В голове цифра «десять тысяч» никак не хотела складываться с «долларами», с которыми я знаком был только по слухам.

— Ten… what? — переспросил я.

— Ten thousand. Ten… — он написал пальцем невидимые нули в воздухе. — 10 000. Cash.

Внутри всё оборвалось. По тогдашнему чёрному курсу в Союзе за такие деньги можно было купить не только квартиру, а целую жизнь, причём в хорошем районе.

— Little more? — вырвалось у меня неожиданно. Видимо, где-то внутри проснулся новый, ещё незнакомый мне человек — торгующийся Никита.

Американец посмотрел на меня внимательно, потом рассмеялся.

— You Russians, — сказал он. — Always want more. No. Ten. It is very good price. Take it or keep your cigars.

Я подумал ровно три секунды.

— Окей, — сказал я. — Deal.

* * *

Он достал из внутреннего кармана толстый конверт и положил на стол. Я машинально перебрал пачки: сотенные, новенькие, хрустящие. Доллары пахли по-другому, не так, как наши рубли или кубинские песо. Пахли… возможностями.

Я переложил коробки с «Davidoff» к нему в сумку. Он поднялся, пожал мне руку:

— Be careful, Russian. Money is heavy.

— I know, — сказал я. И впервые в жизни действительно это почувствовал.

Когда дверь за ним закрылась, я сел на койку и долго просто смотрел на конверт. Он лежал там, как маленький ядерный заряд, способный разнести в клочья любые мои прежние представления о жизни.

Где-то далеко СССР продолжал жить по своим правилам. Но у меня в руках теперь были деньги другого мира.

* * *

До Роттердама мы шли уже другими людьми. По крайней мере, я — точно. Мир делился теперь на тех, у кого есть доллары, и тех, кто только слышал о них по радио «Свобода».

Роттердам встретил нас, как и положено одному из главных портов Европы: лесом кранов, бесконечными доками, цепочками контейнеров и идеально ровными дорогами. Воздух был влажный, но чистый, по-западному прилизанный.

— Тут машин как селёдок в бочке, — говорил наш второй помощник, который уже бывал здесь. — Главное — найти правильную бочку.

«Правильной бочкой» оказался посредник по имени Ян. Голландец лет пятидесяти, с пузом и улыбкой, которая давно научилась считать деньги быстрее калькулятора.

— Russian sailors, — приветливо развёл он руками, когда я зашёл в его маленький офис рядом с автоплощадкой. На стене висел календарь с обнажённой блондинкой и логотипом какой-то нефтяной фирмы. — You want cars?

— Yes, — сказал я. — Three.

Он поднял брови.

— Three? Good. I like you.

* * *

Автоплощадка была похожа на сон любого советского мужика. Ряды машин тянулись до самого забора: «Фольксвагены», «Опели», «Форды», «Мерседесы». Разных цветов, годов, с небольшими вмятинами, но в целом живые.

Ян водил меня между рядами, как экскурсовод по музею.

— This one, Volkswagen Passat, — он хлопнул ладонью по синему универсалу. — Very popular in your country.

— Opel Rekord, — пальцы легли на серебристый седан. — Strong, reliable.

— Mercedes W123, diesel, — он почти с уважением погладил тёмно-зелёный капот. — Russian people… how you say… going crazy about this.

Я прислушивался не только к нему, но и к своему внутреннему калькулятору. Я прекрасно знал, сколько готовы платить в Клайпеде за подержанный «мерседес» или даже за простой «пассат», если он без дыр.

— I take three, — сказал я, наконец. — This Passat, this Opel… and Mercedes.

Ян довольно потерялся в улыбке. Мы вернулись в офис, где началась скучная часть — бумажки, договоры, какая-то страховка, экспортные формальности. Я платил наличными, ощущая, как мой конверт с десятью тысячами уменьшается, но не исчезает. В итоге, с учётом скидок «для хорошего русского друга», за три машины ушла примерно половина суммы. Остальное — на взятки, провоз, «решение вопросов» дома.

* * *

Погрузка машин на судно превратилась в целое представление для половины экипажа.

Боцман ругался, стараясь не поцарапать свежекупленный «мерседес» стропами. Моторист Гена фотографировался рядом с «пассатом», как будто уже ездил на нём по Советскому Союзу. Даже капитан вышел на палубу, посмотрел на всё это и только покачал головой:

— Ну, третий, если утопим твою автоколлекцию, ты будешь собственными руками выплачивать судну новый корпус.

Судовой кран медленно поднял очередную машину, перенёс её через борт и аккуратно опустил на заранее подготовленные деревянные подкладки в трюм. Когда люки закрылись, я неожиданно почувствовал облегчение: пока они там, под сталью, никакая советская таможня к ним не доберётся.

* * *

Возвращение в Клайпеду стало триумфом ещё до того, как мы вошли в порт. Весь экипаж уже знал, что третий помощник везёт три иномарки — и слухи бежали впереди нас.

В порту, конечно, пришлось «пообщаться» с нужными людьми. Сначала — с таможней, где пару конвертов ушли в нужные руки, чтобы машины прошли как «личное имущество экипажа для длительной эксплуатации». Потом — с портовой администрацией, чтобы не возникло лишних вопросов насчёт «необычного груза».

Но в итоге, через пару дней, все три машины стояли на небольшой площадке у гаражей в Клайпеде. Одна за другой, блестящие после мойки, с временными номерами.

Покупатели нашлись сами. Кто-то из знакомых привёл директора рыбколхоза, кто-то — начальника цеха местного завода. Люди приходили, трогали обивку, заглядывали под капот, переглядывались.

— Сколько? — спрашивали они.

Я называл цену — по тем временам запредельную. Кто-то уходил, кто-то возвращался с другом, кто-то сразу доставал толстый конверт. Машины уходили быстро. Да, я чуть сбрасывал по торгу, но в сумме, если пересчитать по тогдашнему курсу, выходило около сорока тысяч долларов.

Я считал не рублями. Я считал квадратными метрами.

* * *

Квартира нашлась почти сразу. Кооперативный дом в приличном районе, не хрущёвка, а нормальная, с большой кухней, лоджией и видом на море, если встать на табуретку и посмотреть между домами.

Председатель кооператива сначала долго объяснял, какие существуют очереди, списки, «однакомнатные уже все распределены». Потом я положил на стол аккуратный конверт.

Он посмотрел на него, потом на меня, потом снова на конверт. Посопел.

— Ну… — сказал он, меняя тон на более дружелюбный. — Может, и найдём вариант. Есть тут одна двушка, от нее отказались. Если вы внесёте паевой взнос сразу…

Я достал второй конверт.

Через месяц у меня на руках были ключи. Обычные советские железные ключи с глухим звоном. Но когда я вставил их в замок и вошёл в пустую комнату с жёлтыми обоями и запахом свежей краски, мне показалось, что я всё ещё стою на палубе, а под ногами качка.

Я прошёл до окна, открыл его. В лицо дохнуло морем и городом. В голове крутанулась простая мысль:

Всего один рейс. Один удачный рейс. И одна большая наглость. И вот ты уже не прописан у родителей, а стоишь в собственной квартире.

Где-то в глубине души шевельнулась тревога — за то, как всё это было сделано: контрабанда, «серые схемы», конверты. Но сверху это накрылось другим чувством: я вырвался.

Я приложил ладонь к холодной стене и тихо сказал сам себе:

— Ну что, Никита Зотов. Добро пожаловать домой.