Как прекрасен этот мир

Пружины кровати под Галкой предательски заскрипели. Она c опаской покосилась на спящих соседок. Но те уже крепко спали и против скрипения пружин ничего не возражали. А поскрипеть Галке понадобилось, чтобы вытянуть из-под байкового одеяла руку и чуть подправить ночник и еще раз прочитать письмо из дома. Ночник светил слабо. Лампочка всего лишь на 20 свечей. Но на то и ночник. Предметы бы в темноте рассмотреть, а не письма читать.

Письмо Галка забрала с вахты вечером, когда пришла с работы в родное общежитие. Хотела сразу прочесть, но надо было сходить в душ, пока народ после работы не набежал. Потом готовка ужина, она была дежурной по комнате. За едой соседки отвлекли разговорами. А еще надо было погладить блузку на завтра и приготовить обед на работу. Эта еда, хотя и она, и ее соседки по комнате, Танька и Ирка, готовили каждый самостоятельно, разнообразием не отличалась. Варенная картошка в мундире, хлеб и сало, еще осенью привезенное из дома, порезанное ломтями.

Вот и получилось, что про письмо вспомнила только, когда легла в постель. Соседки против ночника не возражали. Но когда Галка начинала ворочаться, а пружины под ней скрипеть, то соседки начинали ворчать. Галка их понимала. Вставать приходилось рано, чтобы успеть добраться до трамвайного депо, где они все трое работали. Танька — в бухгалтерии, Ирка — в бригаде дорожных рабочих, и только одна Галка водила трамвай.

С пружинами Галка давно научилась обращаться. Лежи неподвижно, и они скрипеть не будут. И соответственно не будут ворчать соседки. И вот, что обидно, за соседней стенкой вовсю скрипит кровать, да и другие звуки слышны, но на них ни Танька, ни Ирка никак не реагируют. Но стоило Галке нарушить свою неподвижность и тем самым вызвать скрип пружин, как обе соседки, чуть ли не хором, рявкали:

— Галка, спи уже! Завтра вставать рано!

Но сейчас подруги уже крепко спали и можно было немного пошуметь. Девушка еще слегка пригнула к себе абажур ночника, чтобы лучше видеть написанное ее матерью.

«Милая моя доченька,» — писала мать. — «Пишет тебе твоя мать, Алевтина Егоровна Лихоманкина. Спешу тебе сообщить, что у нас все хорошо. У отца твоего, Прохора Ивановича вышла грыжа. Он ездил в Сухаревку и оформил инвалидность. Теперь, как обещал врач, ему будут платить пенсию. Это будет нам хорошим подспорьем. Но работать твой родитель продолжает. Наш председатель перевел его в конюхи. Обещал не нагружать тяжелой работой. А Прошка…»

Это слово было зачеркнуто. Галка вспомнила, что когда мать сердилась или наоборот чувствовала некую теплоту к мужу, то всегда называла его Прошкой. Рядом с зачеркнутым словом «Прошка» было написано по-другому, формально: «Прохор Иванович». Видимо ее мать при написании письма увлеклась и выбрала то имя, которое использовала бы в жизни, а потом исправилась. Но использование простого, коротко именования отца так пахнула на Галку чем-то родным, но таким далеким, что на глазах навернулись слезы. А еще эти киносъемки… Теперь хоть домой в отпуск не езди. Кто мог подумать, что все так получится? Галина вздохнула и продолжила чтение письма.

«Прохор Иванович так приспособился, что если грыжа выскакивает, то запихивает ее обратно. А если ногу потом бинтом перехватить, то и сено может вилами таскать нашей корове, и навоз за ней убирать.

Алька, твоя младшая сестра стоит рядом и ругается, что надо писать про другое. Это правильно, потому что в нашей деревне такого никогда еще не было. Ты же знаешь, что рядом с нашим домом стоит клуб. В прошлое воскресенье приезжала кинобудка, так как пришла очередь нашего колхоза. Привезли какой-то индийский фильм, а перед ним показывали киножурнал. Сама-то я не обратила бы внимания. Стыдно признаться, что задремала. Тепло в клубе, киношная техника сзади стрекочет, вот меня и потянуло в сон. Да и другие бы тоже не заметили. Семечки лузгали и индийский фильм ждали. Но председатель, Александр Палыч заметил. На то он и председатель, чтобы все видеть и замечать. Как вскочит со стула, как закричит:

— Колька, стопори свой агрегат! Крути обратно!

Все перепугались. Думали пожар, но оказалось, что Александр Палыч тебя в кино увидел.

Алька снова ругается. Говорит, что не в кино, а в киножурнале. Но я это исправлять не буду, а не то так до ночи буду писать.

В общем, запустил Колька-киномеханик свою технику по новой. В это раз все смотрели внимательно. Я тоже проснулась. Было интересно, что там наш председатель увидел.

Стыдно признаться, но я сначала тебя, доченька, не узнала. Ты такая красивая стала, нарядная, прическа новая…»

Прочитав эти строчки, Галка покраснела. Когда все это произошло, ей было очень обидно. Соседки по комнате тогда ее успокаивали:

— Не думай ты об этом, — говорили они. — Денег тебе заплатили? Заплатили. Купи чего-нибудь вкусненького или в парикмахерскую сходи. Пусть тебе прическу поправят.

Прическу действительно надо было поправить. Галка пообещала себе, что на выходных займется этим. Когда в депо сказали, что приедут киношники, будут снимать фильм про их депо и ее в трамвае, то она поступила радикально — отрезала косу и попыталась сделать себе короткую современную прическу. Получилось не очень. Если смотреть прямо в зеркало, то все казалось нормально, но соседки сказали, что с боков концы разные. Тогда Галка успокаивала себя, что снимать ее будут издалека и только с одного бока.

Девушка провела рукой по своим, теперь коротким волосам. Пружины под ней снова скрипнули, но Таньки и Ирке было все равно. Обе тихо посапывали. То, какая получилась прическа, Галке нравилось. Хотя косу было жалко. Словно распростилась со своим детством. Но зато теперь из зеркала на нее смотрела настоящая городская жительница, а с форменным беретом на голове и вообще, полная красота.

Готовясь к съемке, Галка вычистила щеткой синюю куртку и такого же цвета штаны, что были форменной одеждой вагоновожатых. Иногда на маршруте приходилось покидать водительскую кабину трамвая, там, где была большая разводка путей, и специальным стержнем-кочергой расчищать переходы рельс. Да и многое другое приходилось выполнять Галке по работе, что в юбке особо не поделаешь.

Но соседки по комнате на нее зашикали.

— Ты что! Ты же в кино будешь сниматься! — закричали они хором. — Снимай сейчас же свои штаны.

Танька достала свою синюю юбку.

— На! — сказал она. — Но только, чтобы после съемок сразу сняла!

Юбка была чуть выше Галкиных колен, и в ней будущая кинозвезда трамвайного депо смотрелась отлично.

— Ну почему про бухгалтерию кино не снимают? — вздохнула Танька, а потом и она, и Ирка с Галкой засмеялись.

В общем весь наряд: синий берет, синяя форменная куртка, синяя Танькина юбка и родные черные ботиночки — смотрелись хорошо. Соседки наряд одобрили.

Галка вздохнула и продолжила читать письмо.

«Киножурнал смотрели три раза, а потом еще три. Твоя подружка, Лидка Самохина кричала, что это не ты. Что ты не можешь быть такой красивой. Алька опять меня ругает, что не надо было этого писать, но я хочу все объяснить тебе, как было. А что Лидка ругалась, то ты на нее не обижайся. Вы с ней одногодки, только она-то коровам хвосты крутит, а ты в столице на трамвае разъезжаешь. Ее даже немного жалко.

Но Лидку быстро заткнули. Александр Палыч, перед тем как кино стали третий раз крутить, сказал всем внимательно слушать. Все и стали слушать. Председатель у нас строгий, ему никто возразить не смеет. Слушали и услышали. В кино диктор сказал, что мол легко справляется со сложной работой водителя трамвая Галина Лихоманкина, комсорг трамвайного депо номер четыре. Каждый день она выходит на маршрут вовремя и доставляет наших граждан на работу и с работы, чем вносит свой вклад в построение общего светлого будущего.

Это Алька меня заставила так написать. Я-то ничего не запомнила, что там бубнили. Только смотрела на тебя, какая ты, доченька, стала красивая, и даже всплакнула. Но ты не подумай ничего плохого, это от радости.

Как все услышали, что сказал диктор, то все споры, ты или не ты, прекратились. После этого смотрели этот киножурнал еще три раза, а потом чуть не случился скандал и драка.

Лидка Самохина после третьего просмотра, когда включили свет, заявила, что завтра собирается ехать в Сухаревку, а потом в область, где у нас дальние поезда останавливаются, а оттуда прямо в столицу. И еще нагло потребовала у Александра Палыча выписать ей паспорт.

— Шишь тебе, а не паспорт, — сказал председатель. — Если все в город рванут, то кто в деревне работать будет?

Он думал, что все засмеются, но почему-то никто не смеялся.

И вот тут чуть не случилась драка. Санька, тот что за тобой бегал в школе, вдруг схватил председателя за грудки и как закричит:

— Ты меня своей бумажкой не удержишь! Сяду на трактор и без твоей бумажки уеду!

И тут, наверное, Александр Палыч испугался. Санька хоть и молодой, и дурак, но механизатор справный и нашему колхозу без него никак.

— Езжай, езжай, — сказал председатель. — Приедешь к занятому месту. Ты, что думаешь, она прямо там тебя ждет. У нее давно, такой красивой, городской хахаль имеется.

Саньке, как видно, такие слова не понравились, но председателя он отпустил, плюнул, ирод, прямо на пол в клубе и ушел, хлопнув дверью. А председатель приказал закрывать собрание.

— Все! — крикнул он Кольке-киношнику. — Сворачивай свою шарманку, пока клуб не спалили. Расходимся.

Ну, все и разошлись.

А ты, доченька, на Саньку не смотри. Если у тебя, кто на примете в городе есть, не теряйся. Пусть ты деревенская, но вон, какая красавица стала.»

Галка опустила руки с письмом на одеяло и посмотрела в темноту. За стеной успокоились, их кровать уже не скрипела.

«Что же делать?» — подумала она.

***

В день съемок мастер, Федор Игнатич приказал ей выгнать трамвай на объездные пути, что располагались вокруг депо. Да не старый трамвай, а новый, тот что прислали из далекой Чехословакии. Новенькие машины пока стояли неподвижно в депо. Их собирались отправить на маршруты к Первомаю. Но обучение на них Галка и другие водители трамваев прошли.

Девушка, ничего не подозревая, вывела трамвай на объездные пути. Там уже стояли киношники. Мужчины и женщины. Высились большущие лампы с громадными белыми абажурами, а какой-то мужчина в берете, почти таком же, как у нее, водил по сторонам кинокамерой на треноге.

Галка остановила трамвай. В него зашел сам директор депо, Станислав Сергеевич.

— Ну-ка, освободи место, Галина, — сказал он.

Девушка подчинилась.

На ее водительское место села настоящая красавица: высокая, кожа лица белая-белая, чудная прическа, в ушах зеленые сережки, носик маленький и большие-большие глаза. На ней было светлое платье, облегающее ее стройную фигуру.

— Покажи актрисе, что тут и как, — сказал директор, но его, совершено не стесняясь, прервал другой мужчина. Он был в очках, кожаной куртке и новомодных джинсах.

— Ничего не надо показывать, — сказал он. — Виолетточка, положи руки — вот сюда и просто смотри вперед.

— А можно я улыбнусь? — спросила красавица.

— Покажи, — сказал мужчина в очках.

Актриса улыбнулась. Галке очень хотелось подумать что-нибудь плохое про эту Виолетту, но у той получилась такая чудесная улыбка, что девушка ею залюбовалась.

— Слишком сильно, — не одобрил улыбку очкарик. — Сбавь градус.

Красавица поморгала глазами, несколько раз скривила губы, а потом улыбнулась снова.

«Чудо,» — подумала Галка.

Если раньше улыбку актрисы можно было сравнить с солнцем, то теперь остался только один лучик. Но от этого она хуже не стала.

«Какая же она хорошая!» — подумала Галка.

— Отлично, — сказал мужчина в очках, который, наверное, был режиссером. — Так у будем снимать.

— Посторонним покинуть площадку! — режиссер выразительно посмотрел на директора депо и Галку.

«Неизвестно еще, кто здесь посторонний!» — хотела сказать Галка, но увидела, как директор безропотно пошел на выход из трамвая. Пришлось и ей последовать за ним.

Все съемки Галка простояла, как во сне. Удивительно, что новый трамвай так и остался неподвижным. Зато мимо него по смешным маленьким рельсам ездила кинокамера вместе с оператором.

«Неужели во все это поверят?» — думала Галка, а еще. — «Как же так получилось? Зачем же я отрезала косу? Зачем юбку Танькину нацепила?»

Когда съемки закончились, к ней подошла актриса, та, что заняла ее место в трамвае.

— Не обижайся, — сказала она.

Актриса курила сигарету и уже не казалось такой красавицей.

— У каждого своя работа, — сказала «уже не красавица». — Ты делаешь свою, я — свою.

Галка кивнула. На эти слова ей возразить было нечего.

— Вот возьми, — актриса протянула ей две какие-то открытки. — Это пригласительные билеты. В «Художественный». Там премьера послезавтра будет.

Галка посмотрела на билеты. Премьера? И в чем она туда пойдет? Опять юбку и Таньки просить?

— Спасибо. Не надо, — сказала она.

— Ну как знаешь, — не стала уговаривать актриса и пошла к своим киношникам.

А девушка зашла в раздевалку и сменила юбку на форменные штаны. Переживания переживаниями, а чужую вещь портить не стоило.

Потом она выехала на маршрут. Как там сказала эта актриса? У тебя своя работа, а у меня своя. Так и проработала Галка всю свою смену. И почти успокоилась.

В конце рабочего дня, в депо она столкнулась с директором.

— Станислав Сергеевич, почему так получилось? — неожиданно для себя спросила Галка директора.

Тот хотел просто отмахнуться, но потом видимо передумал.

— Галина, — начал он. — Этот фильм про наше депо. Не про тебя, а про депо, понимаешь. И мы все хотим, и я думаю, что и ты этого хочешь, чтобы все выглядело красиво. Это кино будут крутить по всему Союзу. Надо чтобы все было на отлично. Не на хорошо, Галина, а на отлично. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула девушка. — Если депо… то, конечно… Понимаю.

— А за деньги не переживай, — обрадовал ее директор. — За съемки получишь все сполна. Все, бывай. Мне некогда.

Директор убежал. Тогда Галина не обратила внимания на слова Станислава Сергеевича про весь Союз. А вон оно как вышло! И в ее далекой деревне посмотрели фильм про столичное трамвайное депо номер четыре.

«Что же делать?» — думала Галина.

«Что, что? Надо стать такой же, как та актриса!» — решила она. — «Пойду учиться. В театральное меня, конечно, не возьмут, но в МИИТ[1] — могут. Директор депо говорил, что для работников депо там есть льготы».

«Приеду в отпуск в деревню инженером,» — уже засыпая, думала Галка. — «Тогда про это кино никто и не вспомнит».

Галина спала, а не выключенный ночник продолжал освещать ее лицо. Оно было спокойным, а на губах была улыбка.

[1] — Московский институт инженеров транспорта (старое название).

Конец