Как солдат Бабу Ягу в баньке парил

­­Жили-были муж с женою. Тихо жили, ладно. Всего у них было довольно, только деток всё никак не получалось родить. Долго ли, коротко ли, а забрили мужика в солдаты.

Что делать? Поплакала солдатка, поплакала, да и стала перебиваться потихоньку. Прошёл так годок, а следом и другой. Вдруг, в зимнюю пору, чу! Стук какой-то. Пошла солдатка отворять. Глядит, никак муж вернулся! Да только кривой, одного глаза недостаёт. Всплескивает жена руками, как, мол, вышло-то такое? Да уже ладно, что живой вернулся. А мужик только усмехнулся в бороду, всяко, мол, бывает на свете. Ну, приветила его жена, как полагается. Накормила, напоила, приласкала. Просыпается наутро, а мужа и след простыл. Как никого и не бывало. Шепчутся соседи: солдатка-то понесла! Видать, от чёрта самого, муженек-то в солдатах, поди, сгинул.

Так и не вернулся старый солдат домой. А солдаткасына родила. Здоровёхонек, богатырь! Не по возрасту умён был, какое дело ни дай, всё в руках спорится. Ещё и бороды не брил, а был такой мастер, что не всякий бородач помериться с ним сможет. Любила его мать пуще жизни самой.

Но вот возмужал сынок, в возраст вошел. Тут-то его самого в солдаты и забрили. Мать ревмя рыдала, воем выла, да кто слушать-то будет? Царево распоряженье не хвост собачий, дай, не дай, да дай! А что за война, куда идти, это, брат, не твоё собачье дело! Ружжо в зубы, и шагом арш!

– Ты, мать, не плачь, – наущал солдатский сын, – а лучше собери мне, что от отца-то осталось, мне в поход идти, а я гол, как сокол!

Причитает мать, да делать нечего, снаряжать сына надо. Что смогла, всё отдала, благословить осталось. Жили бедно, ни одной иконы в доме не нашлось для благословения. Так мать взяла платочек, стала вышивать. Что ни стежок, то палец уколет. А кровь на платок так и капает. Вышила мать знаки обережные, кровью своей окропила, да сыну сунула с наказом платок тот беречь да не стирывать. Поблагодарил молодой мать, поклонился в ножки. Тут и время на прощание вышло. Ушёл солдатский сын в армию служить.

Тяжела солдатская доля! Только нашему солдату горе не беда, море по колено. Идёт, куда велено, посвистывает. Платок материн у сердца носит. А за ним Смерть по пятам ходит. Куда он, туда и она. Одного за другим выкашивает Смертушка, а солдату нипочем: ему и пуля дура, да и штык туда же. Надоело Смерти за солдатом бегать да промахиваться. Уж и срок службы его к концу подходил, как явилась ему Смерть и говорит человечьим голосом:

– Ты, солдат, больно ловок! Как ни изловчусь тебя подловить, выворачиваешься. Давно уж за тобой хожу, сколько народу положила заместо тебя, страсть. Да сколько верёвочке ни виться, а всё одно конец будет. Бережёт тебя любовь материнская от зла да от горя, а я тебя в добрый час подстерегу. Как домой соберёшься, гляди, на третий день заберу.

Не успел солдат и слова поперёк вставить, как ушла Смерть дальше людей добрых косить. Плюнул солдат, перекрестился, да разве Смерть крестом-то напугаешь?

Вот настало время солдату со службы возвращаться. Думает, взаправду ль Смерть-то за ним придёт? Дали солдату хлеба буханку да кувшин с квасом, расчет какой-никакой и отпустили с миром. Идёт он день целый, а страх за душу так и берёт, как и заворачивает! Затянул солдат песню про ворона, да так пронзительно, что у самого слёзы навернулись. Ввечеру развёл огоньку, закурил трубку, думу тяжкую думает. Вдруг слышит, никак идёт кто. Насторожился солдат, сидит, нахохлившись, ждёт. Глядь, выходит к костру старик. Плащ у него синий, палка длинная, борода, всё, как полагается. Глаза только нет одного, да солдат повидал и не такого. Поздоровался солдат и говорит:

– Садись, отец, к костру, погрейся. Чай голодный?

Отвечает ему старик:

– Долгонько мне идти пришлось, не откажусь от харчей каких, коли не жаль.

– Да ты что, отец! Нешто я для старшого куска пожалею? Вот, бери, всё, что естьу меня: половина краюхи, да кувшин неполный. Угостись, не побрезгуй!

– Не к лицу мне брезговать, хотя и малым. Не всюду пригоден большой дар, можно и малым удовольствоваться вполне.

Поел старик, попил, да и спрашивает:

– Ты чего, солдат, смурной какой? Али обидел кто?

Солдат только рукой махнул:

– Да какие обиды, отец! Смерть сама меня на послезавтра забрать обещалась. Всю службу следом за мной хаживала, одно только материно благословение и спасало.

– Покажи-ка, что тебе такое мать дала?

– Да платок вышитый. Крепко наказывала не стирать, уж я его так и проносил.

Посмотрел старик на платок, похмыкал в бороду.

– Знающая, видно, мать у тебя, коли такой силой обладает.

– И то верно! Да только не видать мне её боле. Как она старость доживать-то будет, коли меня не станет? Кто поможет ей, никого ведь у нас нет на белом свете окромя друг друга.

Блеснул старик единственным глазом, усмехнулся, эдак, уголком губ, да и говорит:

– Не спеши помирать раньше смерти. Лучше живым быть, нежели мёртвым.

– Знамо дело! Какому дураку помереть охота? Только Смерть, небось, не проведёшь.

Поглядел старик хитро-хитро, бороду огладил.

– Ещё как проведёшь! Ты меня слушай внимательно, да запоминай хорошенько. С утра рано встань, рубаху наизнанку выверни. Вещей с собой не бери, всё, как есть, тут оставь, кроме платка материна. И иди по лесу прямо, никуда не сворачивай. Как дойдёшь до избы, сам знаешь, что говорить. А после прошепчи слова заветные: чертополох, омела, шкатулка. Увидишь в избе старуху, ты её не проси накормить, напоить, спать уложить, а проси кольцо, что каждое утро семь себе подобных рождает . Будет предлагать яства, не вкушай. Будет подарки давать, не бери. Будет в баньке предлагать попариться, скажи, что лучше тебя ни один банщик не парит. Станет старуха насмехаться, ты не обижайся, стой на своём. А как захочет она проверить, каков ты банщик, собери веник из ветвей дубовых, ветвей еловых, да ветвей осиновых. А внутрь маленькие росточки чертополоха и мяты спрячь. Увидишь в бане окно, ты его закрой неплотно, оставь щёлочку махонькую. Как станет тебе невмоготу жарко, ты платком пот оботри, да махни в сторону окна, тут же к тебе сила и вернётся. А как запаришь старуху совсем, станет она тебя просить выпустить её. Так ты два раза не соглашайся, а на третий проси кольцо волшебное. Как отдаст старуха тебе кольцо, на большой палец левой руки надень его и иди в лес не оглядываясь. Будет тебя старуха голосами разными звать, не отзывайся. Обернёшься – тут тебя Смерть и схватит. Так ты смотри же, не оборачивайся! А кольцо себе оставь, пригодится. Будешь жить в довольстве и радости. А теперь ложись спать, ничего не бойся.

Послушался солдат. Лёг спать. А наутро старик исчез, как не бывало вовсе. Повздыхал солдат о харчах да о деньгах, но всё, как сказано выполнил: бросил пожитки свои, рубаху наизнанку надел, платок за пазуху сунул. Ну и пошёл в лес. Идёт прямехонько, хоть деревце какое, хоть кусток, отодвинет ветви, и дальше шагает, не сворачивает. Долго ли, коротко ли, а дошёл до поляны. Глядь, на поляне той избушка стоит на курьих ножках. Стоит себе, не шелохнется. Почесал в затылке солдат, покумекал слегка, и говорит:

– Избушка, а избушка? Ну-ка повернись к лесу задом, ко мне передом!

Заскрипела избушка, заворчала. Тут солдат под шумок и прошептал три слова заветные: чертополох, омела, шкатулка.

Повернулась избушка к лесу задом. Поднялся солдат на крыльцо высокое, постучал. Дверь сама собою распахнулась. Зашел солдат в избу, а там Баба Яга-костяная нога, зубы на полке, а нос в потолок врос. Снял солдат шапку, поклонился до земли.

– Здравствуй, бабушка! – говорит.

– И тебе не хворать добрый молодец. Чего тебя сюда занесло: дело пытаешь, али от дела летаешь?

– Дело пытаю, бабушка. Ищу вот, кольцо волшебное, что каждое утро семь себе подобных рождает. Ходит молва, что у тебя оно. Вот я и пришёл.

– Есть у меня такое колечко, как не быть! Да только не отдаю я его, не продаю и в дар не дарю. Давай-ка я тебя лучше угощу с дороги!

Сказала так Баба Яга, достала из сундука скатерть самобранку. «Скатерть, развернись!» – скомандовала. Тут явились вина, мёды, калачи, баранки, перепела печёные, осетры жареные, бык на вертеле всякою снедью набитый. Бедный солдат смотрит, только слюнки глотает, помнит наказ старика.

– Хороша твоё угощение, бабушка, да не голоден я. Лучше колечко мне отдай своё волшебное.

– Э-э-э, нет, милок, не отдам колечко. Что другое бери, коли хошь.

Открыла Баба Яга свои сундуки, а там! Золото, серебро, камни драгоценные, ткани шелковые, наряды заморские, сабли, ружья, чего только нет! Еле-еле удержался солдат. Уперся, отдай кольцо, да и всё тут. Вывела тогда Баба Яга его из избы. Стала коней показывать. Все, как на подбор, могучие, богатырские! Дымом из ноздрей пышут, искры из-под копыт летят. Отказался солдат и от коней.

– Дай я тебя хоть в баньке выпарю, – чуть не взмолилась Баба Яга, – дух твой за версту чую.

– Дух-то он, конечно, силён, – согласился солдат, – да только лучше банщика, чем я сам, на всём белом свете не сыщешь. Лучше уж я сам в баньке-то попарюсь.

– Ой, не смеши, солдатик, какой из тебя банщик? Сам как тростинка, того гляди ветром сдует! Куда тебе, малохольному, банщиком!

– А ты, бабушка, проверь, коли не веришь, – отвечал солдат.

Любопытно стало Бабе Яге. Согласилась.

– Стало быть, – сказал солдат, – ты пока баньку истопи, а я пойду веничек подготовлю. На том и порешили. Ушел солдат в лес. Наломал веток дубовых, к ним ещё еловых да сверху осиновых. Нашел росточки тоненькие, чертополох и мяту, как наказано было. Внутрь их вплёл так, что и приглядись не заметишь.

Вернулся солдат с веником.

–Ты, бабушка, пока приготовься, а я пойду, проверю, как натоплено, хорошо ли.

Вошел в баню и к окошку сразу. Приоткрыл его самую малость так, что даже ветерка не услышишь. Позвал Бабу Ягу и говорит:

– Холодновата банька-то у тебя, но ничего, я и так управлюсь.

Начал парить Бабу Ягу. Туда-сюда веником, так и охаживает, парку поддаёт. И такой жар поднялся, что стало солдату невмоготу, аж перед глазами всё заплясало, пот ручьём льется. Достал он материн платок украдкой, вытер пот со лба, да махнул в сторону окна из последних сил. Тут его как холодной водой окатило. В мыслях всё прояснилось, силушки прибавилось, воздух словно на Севере: гулкий, хрустящий. Принялся солдат с пущим пылом веником махать. Жар вокруг, пар, Баба Яга уж и ойкает, и вертится, а солдат всё знай себе охаживает со всех сторон. Час ли, прошёл, два ли, а может, и дни целые трудился — не ведал. Не вытерпела, наконец, Яга, стала солдата просить:

– Ой, сынок, ой уморил, ой, хватит!

– Да куда там, бабушка, я ещё даже не начал.

Терпела Яга, терпела, не вытерпела, снова стала просить:

– Пусти, солдатик, подышать, совсем запарилась я!

– Ты бабушка, не спеши, самый смак сейчас будет.

И как хлестанет веником, у Яги аж искры из глаз посыпались. Стала она плакать да причитать. Остановился солдат и говорит:

– Ладно уж, коли ты в банном деле ничего не понимаешь, так тому и быть. Только вот отдай кольцо волшебное, сразу и выпущу.

– Отдам, отдам, солдатик, всё отдам, только пусти! Ой, уморил, ой не могу!

Выползла Баба Яга из баньки еле живая. Порылась в сундуках своих, вынула кольцо волшебное, сунула солдату. Поблагодарил тот Ягу, поклонился ей снова на прощание, да и пошёл себе, не оглядываясь. Шёл он шёл, вдруг слышит, зовёт кто. Жалобно так, помогите, мол, люди добрые. Дрогнуло сердце у солдата, но крепко помнил он стариков наказ, не обернулся. Идёт дальше. Тут сзади плач раздаётся. Как дитя малое заливается, душу так и рвёт. Стиснул зубы солдат, всё вперёд шагает. Потом стали его боевые товарищи звать. Окликают его, кто выпить предлагает, кто трубочку выкурить, кто в картишки перекинуться. Наворачиваются слёзы на глаза солдату, померли-то все товарищи его. Утёрся кулаком, не обернулся. Но хуже всего, когда услышал он голос матери. Нежный такой, ласковый. Сперло дыхание у солдата в груди. Ещё чуть-чуть и обернулся бы, да только платок обережный вдруг как в железо раскалённое оборотился, жжёт на груди, отвлекает. Приложил солдат руку к сердцу, поблагодарил мать от души. Все голоса и затихли.

Вернулся солдат домой. Увидела его мать-старушка, ни жива, ни мертва от счастья. Целует, обнимает сына, да только накормить нечем, дома шаром покати. Успокоил солдат мать. Достаёт из-за спины мешок, а в нём золотых колец видимо-невидимо. Награждение, говорит, на службе вышло. Стал с тех пор солдат жить-поживать, да добра наживать. И дом сладил новый, и жёнку себе нашёл, и детишек народили, всё как полагается.

Только тянуло солдата всегда на Север. Сам не знает, чего ему там надобно, а душа так и просит. Вырастил он детей, каждому кусок в наследство оставил и ушел снова странствовать. Кольцо волшебное с собою унёс.

Поговаривают, будто и до сих пор ходит солдат по земле, и Смерть его не трогает. И что приходит к его костерку старик в синем плаще. Целые ночи сидят они, разговаривают, старик солдата тайнам учит заветным, путь указывает, да поручения даёт. А что за поручения такие и что за тайны, того мне, друзья, неведомо.