Как я встретила его - Согревантия

Я шла за капустой.

Ну как шла - тащилась, бродила, философствовала сама с собой сквозь этот шумный рынок, где каждый вроде бы продавал овощи, а на деле толкал куски судьбы.

Слева какая-то тётка продавала укроп - зелёными комками, похожими на забытые воспоминания. Справа стояли ящики с яблоками, и все они, честное слово, смотрели одинаковыми глазами - как будто знали обо мне что-то, чего я сама не знала.

На мне была моя счастливая куртка-авоська. Да, звучит странно, но именно так: и куртка, и авоська. Никто, кроме меня, толком этого не понимал. В её карманах перекатывалась селедка, морковка, банка тоски - обычная стеклянная, закатанная - и плавленый сырок «Мечта».

Я таскала этот сырок всегда. Во-первых, он дешёвый и не портится, во-вторых - напоминал, что у любой мечты есть срок годности. Хочешь верь, хочешь нет. Иногда ведь проще намазать эту мечту на чёрствый хлеб и съесть, чем ждать, пока сверху упадёт чудо.

Я знала заранее: сегодня кто-то обязательно наступит мне в душу. Не нарочно, не со зла, а просто потому, что подкладка у моей души слишком тонкая.

И вот - наступил.

У автомата с газировкой стоял мужчина.

Сам автомат был старый, облезлый, красный, будто из детства. Краска облупилась, как уставшая надежда. Казалось, он всё ещё помнил те времена, когда люди верили в светлое будущее и лимонад без сахара.

Мужчина стоял там прямо и будто никуда не спешил. В его неподвижности было что-то почти церемониальное.

Лицо у него… как у чайника, в котором кипит что-то важное и вот-вот убежит. Брови свисали, как два предчувствия. На висках - следы усталости, но они делали его не старым, а серьёзным. Серьёзнее, чем все эти улыбчивые люди вокруг.

В руке он держал пятак. И серьёзность. Будто собирался купить у автомата не газировку, а ещё один шанс.

- Это сельдь - ляпнула я, вытащив ее из кармана. Просто чтобы что-то сказать, а то тишина давила.

Он кивнул. В этом кивке было всё: и согласие, и равнодушие, и будто «да, пусть будет сельдь».

- А вы кто? - спросила я. Ну а что ещё спросить?

- Я - Согревантий, - сказал он. Как будто этим словом объяснил всё, что объяснять не нужно.

И знаете - решило.

Я даже не стала объяснять, зачем таскаю с собой сельдь, варёную морковь и ещё одну, запасную. Никто бы всё равно не понял. Да и философию мою дырявую он тоже не стал проверять на прочность.

Согревантий не отшатнулся, когда я задела его плечо. Не ухмыльнулся, когда я назвала окна «глазами домов». Не спросил, зачем мне капуста, если я её всё равно не люблю.

Он просто стоял. И этим был рядом.

А потом достал из кармана пуговицу. Маленькую, серую, с чужого пальто, наверное.

Протянул так просто, будто воздух подарил.

Я взяла. И поняла: это она. Последняя. Та, что застёгивает зиму на сердце. И ещё больше: что он сам - и есть эта пуговица. Та самая, которой не хватало, чтобы застегнуть мою зиму и мою душу. Чтобы всё не расползалось по швам.

Мы ещё стояли какое-то время. Люди шли, ругались, торговались за картошку. Рядом заорал ребёнок, продавщица опрокинула молоко, собака тявкнула и спряталась под лоток. А мы будто были в другом мире. В пузыре, где есть только лёгкая тишина и тяжёлая простота.

Я думала: иногда встреча - это не слова и не обещания. Даже не взгляды. Это момент, когда чужая пуговица подходит к твоему пальто. И ещё - к тебе самой. К твоим швам, прорехам, тем местам, где душа вот-вот расползётся. Пуговица, которая держит тебя, чтобы не рассыпалась. И вдруг холод превращается в тепло.

Мы стояли, и мне казалось: время споткнулось, как старик о ступеньку. Он смотрел не на меня, а сквозь меня - туда, где было теплее. Я двинулась чуть в сторону, а он сделал то, что до сих пор кажется чудом: протянул руку и просто взял мою.

Не сжать, не удержать, не потянуть. Просто взять. Как нитка, которая проходит сквозь пуговицу и ткань пальто, чтобы всё держалось. В его ладони не было силы, не было требования - только уверенность, что мне больше не нужно бояться расползтись.

И мы пошли. Не торопясь, не договариваясь. Мимо прилавков с рыбой и копчёностями, мимо разговоров, шуршащих, как газета на ветру.

Я слышала каждый шаг - и чувствовала: это уже не двое идут. А что-то новое, целое. Шаги принадлежали нам вместе. Будто сама земля решила прошить нас в одно полотно. И я поняла: пуговица была не случайной. Она застегнула не только моё пальто, не только зиму, но и меня. Со всеми прорехами, сомнениями и холодом.

Я шла и чувствовала: я не распадаюсь больше. Края мои сошлись, и нитка прошла через нас обоих. Это была не дорога с яблоками и капустой, не рынок и не снег. Это были мы - единое, застегнутое на ту самую пуговицу, сильнее холода и тишины.

И в этой простоте было больше, чем в любых обещаниях. Новый ритм, новая ткань бытия. Каждое наше движение звучало громче слов и теплее лета.

Я шла с застёгнутой зимой в душе, с тяжестью, которая не давила, а держала, будто камень, что стал опорой. И - главное - с ним.

С ним, с кем мы шагали не как двое случайных прохожих, а как одно существо, собранное из моих разрывов и его тишины, из моего холода и его тепла. Он держал мою руку так, будто этой рукой пришивал меня к миру, к самому бытию.

Не вещи и не людей так держат - так держат возможность быть собранной, цельной и живой.