Календарь

Три месяца назад умерла моя бабушка. Сегодня я хороню деда.

Жили они в деревне на краю света, с населением порядка пятидесяти человек. Отношения в семье у нас были не самые близкие. На похоронах было несколько соседей, дядя моего отца, который еле двигался после инсульта, его жена и я. Похороны прошли быстро, без службы. На поминках царила гробовая тишина, которую разбавляло только чавканье беззубых старух и периодическое чоканье рюмок со словами “ну, помянем”. Все, кто находились здесь, были только из приличия, кроме, возможно, двоюродного деда, но тот не был в состоянии что-либо сказать. Делиться детскими воспоминаниями в подобном кругу незнакомцев я не собирался, и уже меньше чем через два часа я остался один.

Наедине я наконец мог спокойно помянуть самого мудрого человека в моей жизни. Когда-то мне казалось, что он умеет все, он прочитал все книги в мире, он вручную сделал для меня настольный бильярд, умел играть на десятке музыкальных инструментов, мог починить все, что существовало до мобильных телефонов, без каких-либо усилий. Он всегда был чем-то занят, и это до сих пор поражает меня.

Все в его доме говорит о том, насколько широки были его интересы: огромные книжные шкафы, повсюду инструменты, приборы, журналы и невероятно странные таблички с физическими формулами, которые он наверняка и так помнил наизусть. У него была по крайней мере дюжина изданий Библии, хотя религиозным человеком я бы его не назвал, скорее он был агностиком, который поддерживал веру бабушки. Напротив входной двери, над проходом в прихожей висел огромный крест, а сбоку висел старый бумажный календарь. С самого детства эти календари пугали и завораживали меня: на них всегда были случайные цитаты и поговорки, например, сегодня —
“6 июля. Я зову Бога. Я хочу, чтобы Он ответил мне.”

Не понимаю, откуда в нем было столько жизни. Когда ему было всего пятнадцать, началась война и даже об этом времени он рассказывал не как об ужасе, который чудом пережил, а как о триумфе силы воли, о великом подвиге обычных людей. Если бы он не остался здесь один, его жизнь не оборвалась бы так, здесь, в пустой деревне, в его восемьдесят.

К моменту, когда я закончил предаваться воспоминаниям, солнце только зашло. До утра надо было как-то скоротать время. Сначала я убрал простыни со всех зеркал в доме — особенно странно это смотрелось над входной дверью; эта традиция с зеркалами и мертвыми меня всегда раздражала. Затем я убрался в доме и вскоре решил побродить в последний раз по округе. Всю деревню можно было обойти меньше чем за час. Как и в любой другой деревне, из примечательного на улице можно встретить только огромные кучи навоза и битое стекло, поэтому флюгер в виде петуха, который был наполовину в саже, сразу привлек мое внимание. На заросшем участке без ворот стояло несколько сараев, загонов и сгоревший дом, от которого остался только каркас, флюгер и огромные дверные петли на входе в него. В целом ничем не примечательный сгоревший дом: несколько бутылок на полу, немного мусора, засохший кал, и под грудой обгоревшего дерева лежало нечто, лишенное всякого цвета.

Это оказалась книга, которая будто бы уцелела только за счет того, что была обернута в несколько толстых слоев копоти и угля. Но ни страницы, ни обложка не пострадали. Открыв её примерно на середине, я увидел пустые страницы. Перед тем как полностью окраситься в чёрный, я решил оттереть книгу уже дома, предварительно завернув ее в валявшийся рядом пакет. Все мои мысли были поглощены этой находкой: дорогу до дома я прошёл в абсолютной тишине, сверчки, ветер и все окружение будто бы разом замолчало. Но идиллия резко прервалась, когда мужик вывалился из ворот под громкие вопли:
— Скотина, пьяная, иди на улице спи, как собака, может, подохнешь быстрее.

— Здравствуйте теть Свет. Вижу, у вас тут все как обычно.

— Привет, Володя, царствие небесное дедушке твоему. Да у нас-то что поменяется? Скоро все тут и помрем, да и слава тебе, Господи.

— А что за дом там сгоревший на краю, не видел его раньше?

— Да этошний придурок, городской интеллигент, Андрей Сергеевич, видите ли, только по отчеству говорил к нему обращаться, приехал к нам несколько лет назад. По слухам, надоела ему суета тамошняя, решил тут значит пожить в тишине. А я считаю дурак он, поэтому у него и ни жены, ни детей не было, а по ходу сюда он от долгов сбежал, какой еще идиот сюда приедет. Так еще и чуть не спалил нас всех месяц назад. Видать, и тут ему жить надоело, он свой дом поджег и свалил сразу, ни привета, ни ответа, а мы тут всей деревней его дом тушили, а трупа не нашли. Да видать коллекторы его нашли все-таки, он даже машину тут оставил, сделал вид, что сгорел.

— Понятно, ну, не хворайте.

— Да поскорее бы меня уже Господь к себе прибрал. Пока Володя.

Дома я оттер книгу от сажи: переплет был кожаный, очень мягкий на ощупь, на обложке были вырезанные зазубрины — четыре столбца по десять штук и еще четыре в следующем. Первая страница была вся в угле, трудно было что-то разобрать. На второй было много рисунков, как будто бы китайский язык, написанных тем же углем, но текст уже не был размазанным, все состояло из палочек, треугольников и подобного, но я такой язык не видел ни разу. Правый лист оставался пустым. На следующем развороте текста было ещё меньше. Перелистывая лист за листом, я видел, как его становилось всё меньше, пока не осталось лишь несколько символов, далее следовало несколько пустых страниц и повторение всего предыдущего.

Подобная структура повторилась несколько раз, затем символы изменились, теперь они напоминали части тела, животных и в целом были более осмысленные. Структура текста при этом не менялась, страницы справа всегда были пустые.

Некоторые языки повторяли один и тот же шаблон в несколько страниц лишь один раз, некоторые больше. За языком с птицами следовал язык, в котором я узнал греческий, подобные символы мы писали на геометрии. Далее латынь, арабский, какой-то азиатский язык, немецкий. Ни слова из написанного я не понимал, но с невероятной осторожностью листал книгу и тщательно разглядывал каждую страницу. Я испытывал искреннее детское любопытство и никак не мог остановиться.

В очередной раз, переворачивая страницу, мое сердце замерло: на этот раз я увидел знакомое слово.

“Привет”

Инстинктивно я почувствовал такой удар ужаса, что у меня тут же заболела голова, но я не мог остановиться и перевернул страницу.

“Как тебя зовут?”

Я начал судорожно листать страницу за страницей

“Приятно познакомиться”

“Что бы ты хотел знать?”

“Тебе это не понадобится”

И на следующей странице находилось всего одно слово

“Сегодня”

Я совершенно не понимал, что читаю: тревога сжала все внутренности.

Немного придя в себя, я выпил и нашел в себе силы перевернуть страницу.

Она была пустой, как и несколько десятков за ней. С каждой пустой страницей моя тревога уменьшалась, а дыхание становилось все более ровным. В какой-то момент мне стало казаться, что это был конец книги, пока, к моему ужасу, я не увидел то самое слово.

“Привет”

Но на следующей странице было пусто, как и на следующих пяти. Я вернулся к тому самому слову и несмотря на то, что мое сознание кричало не делать этого, я написал

“Привет”

Будто бы зная, что именно нужно делать, моя рука сразу потянулась листать страницу и на этот раз там было написано

“Как тебя зовут?”

Я ответил

“Владимир”

Когда я увидел написанное на следующей странице, мое сердце начало биться с такой силой, что все мои конечности свело от невероятной боли. Мозг пытался найти рациональное объяснение этому.

На странице было написано

“Приятно познакомиться, Владимир”

Зачем я это делаю? Почему мной овладел такой животный интерес? Я спросил

“Как тебя зовут?”

Ответ меня только сильнее разжег мое любопытство.

“Что бы ты хотел знать?”

Больше всего на свете в ту секунду меня интересовало только одно

“Кто ты?”

Будто бы тысячи игл вонзились мне прямо в лобную долю, мне казалось, что у меня трескается рассудок.

“Тебе это не понадобится”

Не знаю, что я хотел услышать в тот момент, но я спросил:

“Почему?”

“Сегодня”

В это мгновение в доме возникла абсолютная тишина, словно в вакууме — это именно такая тишина, от которой теряешь равновесие.

Часы перестали тикать, пол — скрипеть; я даже не слышал собственного сердцебиения, я слышал только одно — дыхание.

Дыхание за входной дверью.

Все замерло.

Я начал медленно шагать к двери.

Шаг за шагом дыхание становилось все чаще и тяжелее.

Взявшись за дверную ручку, я уже был готов ее повернуть, но в это мгновение я увидел собственное отражение.

Мое лицо было лишено какого-либо цвета, капли пота скапливались на губах и усах, уши дрожали, а лоб будто втянулся внутрь.

Я отскочил от двери.

Дыхание пропало.

Тишина пропала.

Я снова слышал своё сердцебиение — глухие удары были такими сильными, что казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут.

Вдруг стук моего сердца прервал стук в дверь. Он становился все сильнее и сильнее, я побежал к книге и начал листать ее назад, слова уже были написаны огромными буквами вдоль страниц.

“СЕГОДНЯ”

“СЕГОДНЯ”

“СЕГОДНЯ”

Лист за листом стук становился все сильнее, земля подо мной начала трястись; я ловил воздух ртом и судорожно перелистывал назад, пока не добрался до пустой страницы. Я захлопнул книгу — и, наконец, все затихло.

Я упал на колени перед крестом, висевшим в прихожей, скрестил руки и начал молиться.

Я не знал ни одной молитвы.

Следующие несколько часов, которые казались мне неделями, я без устали повторял:

“Я зову Бога. Я хочу, чтобы Он ответил мне.”

“Я зову Бога. Я хочу, чтобы Он ответил мне.”

Открыл глаза я лишь с первыми лучами солнца. Схватившись за дверную ручку, пытался повернуть её почти час — руки отказывались двигаться. Когда наконец дверь поддалась, за ней оказалось пусто. Облегчение смешалось с неописуемой тяжестью, и я свалился на землю. Меня вывернуло. Лишь пролежав какое-то время в луже собственной блевоты, я нашёл в себе силы встать.

Поднявшись, я заметил на внешней стороне двери обугленный отпечаток лица, будто в древесину вдавили чужую горелую плоть.

Первым делом я закатал книгу в бетонный блок и провёл следующий месяц, не сводя с него глаз.

“6 августа. Теперь у меня нет ни счастья, ни несчастья. Всё проходит.“

Блок я скинул в реку, в самое глубокое, известное мне место.

Я искренне надеюсь, что эта богом забытая река, близ затерянной в глуши деревни, никогда не высохнет.