Камертон для бездны

Камертон для бездны

Ветер со свистом трепал рваную ткань моего балахона, сливаясь с монотонным шумом Выжигателя. Воздух, как всегда, пах озоном и смертью. Дождь, серая морось, застыл в воздухе, и казалось, что лёгкие пропитались едкой хмарью. Мы отбились. Цена — пуля в плече у Штыря и остекленевший взгляд новичка по кличке Сыч, который безучастно смотрел на то, что осталось от нашего врага. Ничего, оклемается. Так всегда бывает с теми, кого мы зовём отмычками.

— Смотри, — хрипло позвал меня Штырь, пиная ботинком бело-серую куртку лежащего ничком монолитовца. — Экипировка не ахти, но ствол... «Смерч» почти новенький. Везучий ты сукин сын, Марк.

Я уже протягивал руку к винтовке, когда взгляд упал на участок кожи на запястье убитого. Татуировка. Стилизованная летящая птица — такая же, как у меня на груди. Мы сделали их с Сергеем в день совершеннолетия. Сердце провалилось куда-то в пятки.

«Серёга...Сколько же лет прошло?»

— Отойди, — бросил я Штырю и, не дожидаясь ответа, перевернул тело.

Лицо мужчины было обезображено взрывной волной, но и мельком брошенного взгляда оказалось достаточно. Скулы, разрез глаз, шрам на брови от старой драки. Это был Сергей. Серёга. Друг детства. Тот, с кем мы лет десять назад гоняли на великах по задворкам Киева, пили дешёвое пиво на крышах и мечтали о новой жизни.

Жили тогда небогато. Девяностые с хриплым смехом в наглых глазах смотрели в души пацанов. Родители искали заработок, потому что денег вечно не хватало. Время было гнилое и опасное. Вот и мы с Серёгой, как многие тогда, были предоставлены сами себе. Часто искали подработку: разгружали вагоны, пока нас не выгнала местная братва, мыли машины на мойке. Однажды Серёге повезло — батя отправил его учиться в автошколу. Повезло, потому что потом он таксовал на стареньком «Москвиче». Отец купил «Девятку», и я радовался, что в семье друга жизнь налаживается. Так казалось со стороны, особенно когда моя мамка вкалывала на рынке, возила шмотки из Польши, а папаня бухал. Это бесило, потому что мать всё тянула на себе, пока на рынке не случился пожар. Товар сгорел, остались долги, и выросли проблемы с местной братвой. Думал, у Серёги хоть всё налаживается, но и там оказалось не всё гладко. Отец его, как выяснилось, занимался какими-то махинациями. Я не вдавался в подробности. Отца взяли и завели дело. И снова мы с другом сетовали на жизнь. Ездили на «Москвиче», «бомбили» вместе. Я прикрывал, потому что ночью было опасно одному. Развелось швали всякой, зато платили хорошо. Верили, что если родители не смогли чего-то добиться, у нас-то точно всё получится.

Поступил в Архитектурный, а Серёга... Тут случилось происшествие — он сбил человека. Случайно, впрочем, как и все несчастные случаи. Ему грозило тюремное заключение, пусть и условное. Не виноват он, тот алкаш сам на дорогу выскочил. Но смерть есть смерть, а значит — ответственность. Путь в институт для товарища был заказан. Мать последние деньги наскребла, поседела и почернела от переживаний. Муж в тюрьме, и сын навострил лыжи по той же дорожке. Однако следователь попался с понятиями. Бабки взял, но Серёгу отмазали. «Иди в армию, отслужишь, — говорил он, — а там и забудут эту историю. Тогда и новую жизнь начнёшь».

Наши пути ненадолго разошлись. Я окончил институт, и пришло время отправиться на службу. Тут я и вспомнил о друге, но связь с ним потерялась на два года. Увидел его лишь после дембеля, когда вернулся домой. Он всё тот же: весёлый, улыбчивый и сильный, только здоровее стал. Ходили по вечерам в качалку, а утром — я на завод, а Серёга таксовал.

Как-то решили отправиться по местам былых воспоминаний. Дома на окраине Киева давно стояли под сносом. В густых зарослях разросшегося лесопарка застыли заброшенные «двухэтажки» с облупившимися стенами. Та же крыша, то же небо над головой — синее, майское, и ласточки, стригущие воздух чёрными крылышками. Запах черёмухи и тишина. Пиво только дороже, да и мы уже взрослые.

— Тема есть, — начал Серёга. — В Чернобыль поеду.

— Что ты там забыл? — я аж вскочил. «Неужели друг снова попал в переплёт?» — Там же радиация, да и что за интерес — лезть в эту зону отчуждения?

— Ты ничего не знаешь, Марк. Да и не станут на каждом столбе писать, что Зона — это золотое дно для сталкера.

— Для кого?

— Я расскажу тебе обо всём. Давно хотел. Был у меня армейский кореш, который много чего знает об этом месте. По телевизору правду не расскажут.

— Да и где она, правда, Серый?

— Идём со мной? Вместе лучше.

Я не знал, что ответить тогда. Он понял по моему молчанию. Не обиделся, переключился на другую тему. Мне казалось, что это просто бравада, байки. Я не верил до конца. Артефакты, за которые платят долларами? Аномалии и мутанты — что за фантастика? Но друг не шутил, он говорил совершенно серьёзно.

Он ушёл первым и не вернулся. Всё списали на Выброс. Батя с катушек слетел, а мама заболела. Увезли её на «скорой». Мне хоть бы хны. Вспомнил наш разговор с Серёгой о Зоне и об артефактах. Захотел мамку вылечить.

А теперь друг детства лежал передо мной с пустой душой и дырой в груди от моей же пули. Я сплюнул под ноги, тихо выругался, и на душе стало гадко и больно.

Рука сама потянулась к его рюкзаку. Штырь что-то говорил про аномалии и скорый выброс, но его слова тонули в гуле в моих ушах. В кармане, застёгнутом на молнию, я нашёл старый блокнот друга в водонепроницаемой обложке. Тот самый, с картой аномалий, которую он сам и составил.

Я машинально листал страницы. Карты, заметки о мутантах... а потом пошёл ровный, напряжённый почерк. Датированные записи.

«...Шестой день. Голова раскалывается. Постоянный шёпот в затылке. Кажется, я иду на север...»

«...Нашёл двух других. Они не говорят. Просто идут. Я иду с ними. Шёпот стал тише, когда я с ними...»

«...Восьмое октября… Имя своё помню. Помню лицо матери. Но оно кажется чужим, картинкой из книги. Шёпот стал голосом. Он говорит, что мы избранные. Что мы должны охранять. Я больше не хочу пить это...»

«...Прошло две недели… Не помню, какое число… Они называют это Озарением. Страх ушёл. Боль ушла. Есть только Цель и Воля. Я видел сны. Скоро придут осквернители. Мы будем ждать. Мы очистим их огнём...»

Последняя запись была сделана неровным, дрожащим почерком, будто человек писал левой рукой или в конвульсиях:

«Марк...если найдёшь... не подходи... беги... они... ОНО... всё слышит... всё видит...»

Я опустил голову и посмотрел на лицо мертвеца. На пустые, застывшие глаза, уставившиеся в небо. Я убил его сегодня. Но Серёга умер ещё месяц назад, медленно и мучительно, пока чужой голос в голове стирал его личность, как мел с доски.

И тут я услышал вдали, сквозь шум дождя, мерные, тяжёлые шаги. Потом ещё и ещё. Люди. Они шли строем.

Шёпот в затылке, который я всегда списывал на усталость, вдруг окреп и сложился в одно-единственное, железное слово:

«Осквернитель».

Я медленно поднял «Смерч» Сергея. Это улучшенная версия немецкой штурмовой винтовки Heckler&Koch G36. Палец лёг на холодный спусковой крючок. «Народная солянка», но выполнено умело. Штырь, кряхтя, прислонился к обгоревшей ферме, зажимая рану на плече. Его лицо, обычно оскаленное в саркастической ухмылке, стало серьёзным.

— Выхода нет, Марк. С тыла — Выжигатель, спереди — мракобесы. Держаться будем?

Я видел, как он левой рукой нащупывает последнюю гранату. Старый долговец, он никогда не сдаётся. Сыч же просто смотрел в пустоту, его разум был сломлен ещё до этой перестрелки — мы нашли его в Рыжем лесу, единственного выжившего после нападения полтергейста.

— Держаться, — буркнул я, прикладывая приклад к плечу. — За Серёгу. Сыч, жить хочешь?

Парень закивал, а в глазах появился лихорадочный блеск.

—С предохранителя сними, — указал я взглядом на зажатый в побелевших пальцах «калаш». — Не ссы, прорвёмся.

Бело-серые тени вышли из-за руин, их движения точные и механически выверенные. Призраки не кричали, не прятались. Они просто шли вперёд, поднимая оружие. Вспышки выстрелов озарили сумерки. Пули со свистом впивались в металл вокруг нас. Воздух пропитался запахом смерти. Она надвигалась на нас, используя самые потаённые уголки души, питаясь нашими воспоминаниями и страхом. Штырь отвечал короткими, точными очередями. Один из монолитовцев дёрнулся и упал. Остальные даже не замедлили шаг.

— Чёртовы зомби! — проревел Штырь, перезаряжая автомат. — Их слишком много!

Внезапно Сыч вскрикнул. Не от страха, а от чего-то другого. Он встал, выпрямился и указал дрожащей рукой куда-то в сторону зарослей.

— Он... Он идёт... — простонал он. — Хозяин тишины...

Из-за клубящегося тумана появилась ещё одна фигура — высокая, худая, в потрёпанном балахоне. Её голова была неестественно большой. Существо не шло, а парило над землёй. Воздух затрещал от статики. В виски ударила тупая, разрывающая боль. Контролёр.

— Кровь из носа! — закричал Штырь, паля в сторону твари впустую. — Марк, не смотри на него!

Но было уже поздно. Я почувствовал, как мои мышцы стали ватными. Голос монолита в голове превратился в оглушительный рёв, вытесняя все мысли. Я видел, как монолитовцы поднимают оружие, чтобы сделать последний выстрел. Видел, как Штырь, превозмогая боль, встаёт в полный рост, чтобы закрыть меня от пуль. Слышал его хрип:

—Беги, пацан! Отомсти за всех нас!

И тут — взрыв. Оглушительная волна отшвырнула меня назад. Штырь бросил гранату под ноги наступающим, ценою своей жизни выиграв нам секунды.

Я рухнул, ударился головой о камень. Мир поплыл. Сквозь нарастающий звон в ушах услышал новый звук — настойчивый, требовательный писк детектора. Лёжа на спине, на краю гравитационной аномалии, я слышал её песню. Она тихо пожирала камни рядом со мной.

И в этот миг я всё понял.

Вскочил, схватил за шиворот остолбеневшего Сыча и побежал. Не от монолитовцев, а параллельно их шеренге. Контролёр развернулся, его ментальная атака ударила нам в спину, заставив споткнуться. Кровь хлынула из носа. Но мы неслись, что есть сил.

— Марк! Сюда! — вдруг раздался чей-то голос. Из-за развалин выскочили трое сталкеров с нашивками «Свободы». Они открыли шквальный огонь по монолитовцам, отвлекая их.

Это была случайность? Или чудо? Неважно.

Я сделал последний рывок, таща за собой Сыча, и рухнул за грудой обломков рядом с бойцами. Обернулся.

Монолитовцы, ведомые волей Контролёра, прошли ещё несколько шагов вперёд. Прямо в зону действия невидимой грави-ловушки.

Их тела беззвучно сложились, кости хрустнули, как сухие ветки, бело-серая ткань впитала в себя алую краску крови. За секунду от отряда осталась кровавая каша.

Контролёр завис на месте, его голова медленно повернулась в нашу сторону. Пустой, бездонный взгляд сфокусировался на мне. В голове пронеслось:

«Ты...слышишь... ты... будешь... нашим...»

Затем тварь развернулась и бесшумно уплыла в туман, оставив нас в гробовой тишине, нарушаемой только писком счетчиков и тяжёлым дыханием.

Бой окончен.

Я сидел, прислонившись к стене, и смотрел на «Смерч», принадлежавший раньше Сергею. Руки дрожали, в горле ком. Я спас Сыча. Я выжил. Мы выжили благодаря Штырю, который отдал за это жизнь. «Штырь, мать твою! Ты казался мне вечным…» — хотелось завыть. Товарищ в Зоне — это как судьба. Её не выбирают, она сама находит тебя.

Свободовцы подошли ближе.

— Жив? Слышал, ты на монолитовцев нарвался. Выжили? — один из них хлопнул меня по плечу. — Везунчики, черти.

Я поднял на него глаза, полные не благодарности, а новой, леденящей решимости.

— Это не везение, — тихо, но чётко ответил. — Это начало войны. Я знаю, как их слышать. И я знаю, что они не просто зомби. Они в ловушке.

Встал, перекинул за спину винтовку моего мёртвого друга.

— Мне нужна команда. Надо пройти на ЧАЭС. Не за деньгами. Не за славой. Чтобы найти того, кто это делает с людьми. И остановить его.

***

Зона забрала у меня всё. Но она же дала мне оружие и цель. Имя этой цели — Монолит. И я не успокоюсь, пока не превращу его в пыль.

Круг разомкнётся. Я его разомкну. Или умру, как Штырь, как Серёга.

Мы шли молча. Сыч, как тень, крался позади, его глаза по-прежнему смотрели в пустоту, но теперь в них читалась животная бдительность — инстинкт выживания, обострённый до предела после столкновения с Контролёром. Танк, здоровенный детина в видавшем виды экзоскелете, шёл впереди. Своим массивным телом он прокладывал дорогу сквозь частокол скрюченных деревьев Рыжего леса. Свой позывной сталкер получил не просто так — был непробиваем, и физически, и морально.

— Эй, Марк, — его бас, похожий на скрежет камней, нарушил гнетущую тишину. — Ты уверен, что нам именно сюда надо? Воздух здесь пахнет не просто смертью. Он пахнет... старой смертью. Гнилой.

Я кивнул, сжимая в руке винтовку убитого друга.

— Аномалия «Водоворот». По слухам, она не просто убивает. Она выбрасывает в другое время. Если мы хотим понять, с чем имеем дело, нам нужно увидеть начало. Исток.

Танк хмыкнул:

— Истоки в Зоне обычно хорошо припрятаны. Под замком, кислотой и пси-излучением.

— Я слышу голос «Водоворота». После стычки с Монолитом началось что-то странное. Будто чувствую аномалии.

— Бывает, — недоверчиво хмыкнул Танк и покосился на Сыча.

— Кто знает, — пожал я плечами, слыша впереди гудение аномалии. «Конечно. Бывает. Только не у всех проходит».

— Ладно, веди, телепат.

Мы вышли на опушку. Посреди выжженного поля, под странным, мерцающим фиолетовым куполом, кружилась она. Аномалия «Водоворот». Это было нечто среднее между гигантским миражем и гравитационной воронкой.

— Лихо ты обнаружил её, — сомнения Танка смахнуло, как рукой. Воздух вокруг дрожал, искрился, искажая очертания руин. Временами сквозь пелену проступали призрачные силуэты — то ли люди, то ли тени. — Выглядит гостеприимно, — саркастически бросил Танк, проверяя боекомплект. — План?

— План простой, — я сделал шаг вперёд. — Идём внутрь.

Сыч внезапно схватил меня за рукав. Его пальцы дрожали.

— Нет... Там тишина... которая громче любого выстрела. Она сожжёт...

— Она уже жжёт, парень, — Танк грубо отодвинул его. — Марк, если мы превратимся в пыль или, того хуже, в кусок жареного мяса, я тебе на том свете кости переломаю.

Я кивнул, усмехнувшись.

Мы шагнули на дрожащую землю у края аномалии. Мир взорвался. Это не было похоже на телепортацию. Это было похоже на то, что тебя вывернули наизнанку, прокипятили в безумии и выбросили с силой разорвавшейся бомбы. Цвета спутались в одну ослепляющую вспышку, звуки превратились в пронзительный визг. Я чувствовал, как мои кости скрипят, пытаясь разлепиться.

А потом — тишина. Оглушительная, абсолютная.

Я лежал на спине, глядя в чистое, голубое небо. Солнце светило по-настоящему. Воздух пах пылью и травой, а не озоном и смертью. Где-то вдали кричали птицы.

— Что за чёрт... — поднялся на локтях Танк. Он снял шлем, и его обветренное лицо выражало чистейшее недоумение. — Где... мы? Где руины станции?

Я вскочил, оглядываясь. Мы были на том же месте. Но мир вокруг был целый, не тронутый язвами Зоны. Чистые дороги, ухоженные поля, а вдали, сверкая стеклом и бетоном, стоял не разрушенный саркофаг, а действующий четвёртый энергоблок ЧАЭС. На его фоне алел советский флаг.

— Мы в прошлом, — прошептал я. — До катастрофы. До... всего.

Сыч сидел на земле, обхватив голову руками. Он не плакал. Он просто смотрел на зелёную траву под своими руками, как на величайшее чудо.

— Как тут классно, — вырвалось у молодого.

— Смотрите, — Танк указал пальцем.

Мы притаились за кустами. К зданию подъехал автобус. Из него вышла группа людей в белых халатах. Учёные. Они о чём-то оживлённо спорили. И один из них...

Один из них был молод, худощав, с горящими фанатичным блеском глазами за стёклами очков. Он что-то доказывал своему пожилому коллеге, яростно жестикулируя.

— Идём, — жестом показал я им следовать за мной.

Мы подкрались поближе, укрывшись за углом одного из вспомогательных зданий. Теперь могли слышать их разговор.

— ...но вы не понимаете, Виктор Иванович! — страстно говорил молодой учёный. Его голос был полон убеждённости и одержимости. — Теория О-Сознания — это не просто управление энергией! Это ключ к эволюции человека! Мы можем устранить всё деструктивное — страх, агрессию, эгоизм! Создать единый, гармоничный разум, работающий на благо всего вида! Идеальное общество!

Пожилой учёный качал головой, его лицо было серьёзным.

— Саша, то, что ты предлагаешь, — это не эволюция. Это насилие. Насилие над самой природой человека. Ты хочешь лишить людей их воли, их индивидуальности! Ты создашь не сверхчеловека, а раба! Игрушку в руках системы!

— Не раба! — почти крикнул молодой, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, который я видел у монолитовцев — слепой, всепоглощающий. — Освобождённого! Освобождённого от боли выбора, от мук одиночества, от страха смерти! Мы дадим им высшую цель! Высший смысл!

Он повернулся и с благоговением посмотрел на могучее здание станции.

— Здесь, в сердце будущей энергии, мы создадим новый мир. Мир абсолютного порядка и абсолютной веры. Они будут счастливы в своём служении. Я гарантирую это.

Пожилой учёный отвернулся с выражением глубочайшей печали и отвращения.

— Ты играешь в Бога, Саша. А боги, как известно, склонны к жертвоприношениям. И первыми жертвами станут те, кого ты якобы хочешь спасти.

Он ушёл, оставив Александра Бортникова, а это был, несомненно, он, одного.

Тот стоял, глядя в спину учителю со смесью обиды и презрения. А потом его взгляд стал твёрдым, как сталь. Он выпрямился и прошептал сам себе, но мы услышали каждое слово, каждую ядовитую каплю будущего безумия:

— Вы боитесь. Все вы боитесь величия. Вы цепляетесь за своё жалкое, индивидуальное «я», как за соломинку. Но я не боюсь. Я очищу этот мир от хаоса. Даже если для этого придётся сжечь в его пламени всё старое. Они поймут. Они все поймут и примут мою веру. Добровольно... или нет.

Он повернулся и пошёл обратно к зданию — будущий пророк своего безумного культа, ещё не знающий, что его храмом станет руина, а паствой — армия зомби.

Я услышал гул. Аномалия активировалась.

— Пора, — сказал товарищам, — а то застрянем здесь надолго.

— Тут лучше, — грустно ответил Сыч. — Интересно было бы походить по городу, посмотреть, как люди жили.

— Нельзя, парень, — я похлопал его по плечу. — Не имеем права вмешиваться. Да и видок у нас. Не к чему привлекать ненужное внимание.

— Проснулась, зараза, — мотнул головой в сторону «Водоворота» Танк. — Я тоже слышу шум.

— Идём.

Первым я двинулся к мерцающей воронке. До неё метров триста. Воздух снова задрожал. Краски мира поплыли, стали блекнуть. Фиолетовая пелена накрыла солнце.

— Возвращение! — закричал Танк, хватая меня за плечо.

Мы побежали быстрее, к тому месту, где появились. Я оглянулся. Фигура молодого Бортникова расплывалась, таяла, как мираж. Но его последний взгляд — полный фанатичной уверенности и непримиримости — навсегда врезался мне в память.

Нас с силой швырнуло вперёд. Снова вихрь света и боли. Снова ощущение, что тебя размазывают по времени.

Я упал на колени уже в знакомом мне мире. Переход обратно дался легче и менее болезненно. Шлаковое небо давило на темя, воздух снова горчил гарью и радиацией. Рядом рухнул Танк, тяжело дыша. Сыча вырвало.

Мы вернулись.

Я медленно поднялся. Посмотрел на руины ЧАЭС, на мёртвые земли. И видел не просто разрушения. Я видел результат. Результат идеи, рождённой не из злобы, а из... любви? Из желания спасти человечество от него самого? Из страха перед хаосом?

Танк поднялся, отряхиваясь. Его лицо сделалось мрачным.

— Так вот он какой, твой монстр. Не чудовище. Не инопланетянин. Просто... учёный. Сломленный своей собственной идеей фикс.

— Он не сломленный, — тихо сказал я. — Он уверен. Он до сих пор убеждён, что делает благо. И не порабощает людей. А... «спасает» их. Он даёт им ту самую высшую цель, о которой говорил.

Я посмотрел на «Смерч» в своих руках. Оружие, чтобы убивать жертв их спасителя.

Круг был не просто замкнут. Он был извращён до самой своей основы. Мы не просто боролись со злом. Мы боролись с идеей. С идеей, которая когда-то

родилась из светлого порыва и превратилась в самый чудовищный кошмар.

И теперь я знал. Чтобы остановить Монолит, нужно не просто уничтожить его создателя. Нужно доказать ему, что он неправ. Доказать, что его рай — это ад. А это было куда сложнее, чем просто стрелять.

— Что будем делать, Марк? — спросил Танк, снова надевая шлем с характерным щелчком.

Я перевёл «флажок» на винтовке вниз. Провёл пальцем по стволу «Смерча». Серёга словно шёл рядом, он здесь, со мной.

— Идём дальше. Теперь я знаю, что ему сказать, когда мы встретимся.

***

Мы вернулись к опорнику свободовцев, где нас встретил Скат — крупный бурят с плоским лицом и отточенным взглядом глаз-щелей. Сталкер, собравший рядом верных и достойных бойцов, с абсолютной верой в победу над тьмой Зоны. Он не порабощал во благо, он давал надежду выжить, заработать на артах и научиться быть профи. Мы рассказали ему о том, что случилось несколько дней назад, но о своей особенности я говорить не стал. Танк и Сыч тоже не афишировали мои таланты. Пока незачем.

— Назревает что-то, — устало проговорил Скат. — «Водоворот» — штука нестабильная и опасная. Как вы оттуда выбрались, услышали… Или… Или после Выброса кто-то стал псиоником? — Он глянул на Сыча. — Кто? Ты?

В голосе Ската не было вызова или недовольства, просто любопытство.

— Не хотел говорить, — вступил я в разговор. — После атаки Монолита объявился Контролёр. Не знаю, в чём причина, но теперь я слышу… Пока не пойму как, но голоса монолитовцев и контролёра. Хотя они не сумели управлять моим разумом.

Скат хмурился, закурил.

— Ладно. Может, эта способность поможет… выжить.

Решили установить наблюдение за перемещением монолитовцев. В последнее время они вели себя подозрительно активно. Бортников, которого теперь все знали как Создателя, стал чаще появляться в зоне видимости. Выходил на площадку, наблюдал за своей паствой. Пришить его не составляло труда. Но почему-то никто не рискнул. Неизвестно, кто стоял за ним и как поведёт себя его армия зомби.

— Когда Монолит атакует, ваша задача — пробраться на станцию, — говорил Скат. — Установите заряды рядом с Обелиском. Разнесём к чертям собачьим. Как начнётся бой, ты поймёшь. — Он глянул на меня с надеждой. — Почувствуешь что — действуй.

— Так точно, Скат, — кивнул я, и мы пожали друг другу руки.

— Удачи, парни.

Создатель будто бы готовился к войне. Его армия, прятавшаяся в катакомбах станции, выползла на поверхность. Свободовцы первыми вступили в бой, а через полчаса к нам присоединились сталкеры из «Долга». Я не понимал, какую цель преследовал Создатель. Уничтожить тех, кто не пошёл за ним? То и дело в голове слышались голоса. Я быстрее, чем товарищи, определял приближение новой группы монолитовцев. Чувствовал их. Организовав оборону, Скат грамотно расставил бойцов. Зомби шли до последнего, будто не чувствуя боли от ран. Выжигатель стал для одной группы противника братской могилой. Запах горелого мяса и химии. От дыма и потока голосов в горле першило, а в глазах мелькали чёрные мушки. Мы теснили тварей и приближались к четвёртому энергоблоку.

Проникли внутрь. Закидали подступы к проходу дымовыми шашками и, как тени, ринулись в чёрную пасть прохода в преисподнюю. Это филиал Ада? Нет. Ад — это когда есть надежда, пусть и призрачная. То, что творилось в зале с Монолитом, было хуже. Это был механический, бездушный конвейер смерти. Воздух гудел низкочастотным пси-гулом, от которого кровь стыла в жилах и зубы начинали ныть. Светилось не только само сооружение — странный, нерукотворный обелиск, — но и стены, испещрённые мерцающими прожилками, будто кровеносная система какого-то гигантского существа.

Бело-серые фигуры шли на нас не волнами. Они текли, как вода, заполняя каждый проход, каждую лазейку. Без криков, без звуков, кроме мерного стука подошв по бетону и сухого щелчка затворов.

— Танк! Заряд! Кончай валандаться! — мой голос сорвался на хрип. Я всадил пулю в ближайшего монолитовца. Он отлетел, ударился о стену и медленно сполз, но двое его товарищей просто шагнули через тело, даже не взглянув на него. — Установка. Отключай…

— Вижу, мать вашу! — рявкнул Танк. Его массивная фигура, шатаясь, выплыла из сумрака. Морда в подтёках крови и сажи казалась островком ярости в этом потоке безразличной плоти. — Но там, к нему не подступиться! Сплошной огонь!

Сыч, прижавшись к груде ящиков, стрелял короткими, экономными очередями. Его тщедушное тело сотрясалось от отдачи, но взгляд был решительным. «Повзрослел пацан».

— Они... они не целятся в голову... — вдруг пробормотал он, не отрываясь от прицела. — Они... подавляют. Как в тире. По площадям.

Так оно и было. Пули свистели вокруг, не стремясь убить сразу, а прижимая нас к укрытию. Они выжидали. Истощали наши силы.

— Им нужно время, — прошептал я, с ужасом глядя на пульсирующий Монолит. — Они что-то задумали.

— А нам, выходит, время дороже, — Танк с силой швырнул в проход дымовую шашку. Серый едкий дым заполнил пространство. — Сыч, дай мне прикрытие! Марк, отвлекай!

Я высунулся из-за укрытия и открыл беспорядочную стрельбу, стараясь привлечь внимание. Сыч, будто пробудившись ото сна, встал во весь рост и дал длинную очередь, заставив нескольких монолитовцев залечь. Этой секунды хватило. Танк, рыча, как раненый медведь, рванул вперёд, к самому основанию Монолита. Он тащил на спине увесистый ранец, набитый тротиловыми шашками.

Я видел, как он судорожно возится с проводами, как хозяева станции, наконец, заметив его, разворачиваются в его сторону. Всё замедлилось.

— Танк! Быстрее! — закричал я в бешенстве.

Он обернулся. Его лицо под шлемом было искажено не болью, а оскалом чистой, яростной решимости.

— Бегите, сукины дети! В укрытие! Нас...

Его слова утонули в оглушительном грохоте. Но это был не просто взрыв. Это был звук рвущейся реальности. Белая вспышка не ослепила, а поглотила свет. Я почувствовал, как меня не отбрасывает ударной волной, а засасывает внутрь, в сам эпицентр. Бетон под ногами поплыл, превратился в зыбкую рябь. Послышался не крик Танка, а его короткий, обречённый вопль, растянутый во времени, словно плёнка на магнитофоне, которую зажевали ролики.

Потом — полёт. Не падение, а бесконечное вращение в калейдоскопе образов. Я видел лица монолитовцев, и на миг маски фанатизма спадали, обнажая животный ужас. Видел, как Сыча, словно щепку, уносит в сторону в вихре искривлённого пространства. А потом — удар. Тихий. Глухой.

Тишина.

Я очнулся, лёжа на чём-то холодном и влажном. В нос ударил запах старой плесени, пыли и... чего-то знакомого. Краски? Жилья? Я открыл глаза. Я был в длинном бетонном коридоре с обшарпанными стенами. Но на них висели плакаты, призывы к соцсоревнованию. Лампочки под потолком горели ровным, не мигающим светом. Это было общежитие. Но не заброшенное. Обитаемое.

Шаги. Инстинктивно откатился к стене, нащупывая оружие. «Смерч» был на месте.

Из-за угла вышел сталкер. Балахон, потёртая «Сайга» за спиной. Он светил фонарём прямо перед собой, и луч выхватил моё лицо из темноты.

— Марк? Чёрт возьми... Марк, это ты?

Сердце у меня упало куда-то в ботинки. Этот голос. Я слышал его в кошмарах каждую ночь.

— Серёга? — я с трудом поднялся, опираясь на стену. Голова кружилась. — Это... невозможно. Я же... мы... Ты же умер… я видел, как ты...

— Куда ты пропал? — он подошёл ближе, и в свете фонаря я увидел его лицо. Настоящее. Живое. Ни капли того остекленевшего безумия. — Я тебя три дня ищу! Все точки сбора прочесал! Ты как сюда попал?

— Я... не знаю. Взрыв... — я говорил спутанно, не в силах соврать ему в глаза.

— Взрыв? — он нахмурился. — Какой взрыв? Мы же только зашли в Зону, к чёрту на рога! Договорились на окраине Леса встретиться, помнишь? А я шёл к точке, и меня как будто током ударило. Очнулся тут. В этом подвале. Выхода нет, Марк. Все двери ведут обратно в этот же коридор. Это ловушка. Какая-то временная петля. Я уже с ума сойти готов.

Ледяное понимание сковало меня. Взрыв не просто создал аномалию. Он выдрал из потока времени клочок души Сергея — ту самую, что боролась до конца, — и зашвырнул его сюда. В прошлое. За несколько дней до его гибели. Он был здесь пленником, не зная, что его будущее уже наступило и оказалось кошмаром.

— Нам нужно отсюда выбираться, — сказал я, и голос мой прозвучал чужим отзвуком.

— Легко сказать, — Сергей горько усмехнулся. — Но я кое-кого нашёл. Тут, в дальнем крыле, один чудак обосновался. Учёный. Говорит, что изучает эту дыру. Может, он знает выход.

«Учёный? — спрашивал я себя. — Что это за место такое?»

Мы пробирались по лабиринту коридоров. Сергей уверенно шёл впереди, сворачивая в нужные ответвления. Он был таким, каким я его помнил — собранным, находчивым. Таким, с кем не страшно отправиться в самый ад. От этой мысли стало невыносимо горько.

Мы остановились у прохода в каменный мешок. Двери нет. В комнате, заваленной самодельными приборами, схемами и исписанными формулами листами бумаги, сидел человек. На нём халат с дырами от химикатов. Сальные волосы были зачёсаны за уши. Это был он. Тот самый молодой гений. Александр Бортников. Я вспомнил, он выглядел так же, каким я его увидел в прошлом у ЧАЭС. Но пламя в его глазах погасло, остались лишь пепел усталости и глубокая трещина страха.

— Новые пленники? — он поднял на нас взгляд, полный безнадёжности. — Напрасные надежды. Я здесь... я потерял счёт времени. Это не петля. Это карман. Отделённый от основного времени. Оторванный кусок.

— Мы видели ваши работы, — сказал я тихо. — Теорию О-Сознания. Вы хотели создать новый мир.

Учёный сгорбился, будто я ударил его.

— Не говорите об этом, — прошептал он. — Это... детские фантазии безумца. Я здесь, в этой изоляции, понял... я пытался натянуть струны мироздания, не зная даже нот. Монолит... это не гармония. Это какофония, воплощённая в реальность. Скрипка, из которой вырвали все струны, кроме одной, и та звучит одной жуткой нотой.

— Вы можете нас вернуть? — спросил Сергей, с надеждой глядя на него. — Закрыть эту дыру?

Бортников долго смотрел на свои схемы, водил пальцем по сложным расчётам.

— Теоретически... да. Можно создать контр-импульс. Сложить пространство обратно. Но для этого нужен источник энергии. Мощный, точечный всплеск. Почти как... — он посмотрел на ранец у меня за спиной, на торчащие оттуда провода. — ... как то, что привело вас сюда.

— Взрыв? — уточнил я.

— Взрыв, — кивнул он. — Но управляемый. Сконцентрированный. И... кому-то нужно будет остаться. Чтобы направить его. В момент активации... эта реальность схлопнется. Как мыльный пузырь.

Он глянул на нас. И в его взгляде я увидел не страх, а облегчение. Шанс на искупление.

— Я останусь. Это моя ошибка. Моя ответственность. Вы должны вернуться. Остановите это. Не дайте им... не дайте мне... закончить начатое.

Спорить было уже бессмысленно. Время истекало. Учёный повёл нас к центру аномалии — в огромный зал, где воздух дрожал, как над раскалённым асфальтом, а в центре висел тёмный, мерцающий шар, в котором пульсировали звёзды.

Я скинул рюкзак со взрывчаткой. Он подключил свои приборы к нашему заряду, его руки дрожали, но движения были точными.

— Когда я подам сигнал, у вас будет несколько секунд. Бегите в тот проход, — он указал на один из коридоров, который сейчас оставался тёмным. — И не оглядывайтесь.

Мы кивнули. Сергей сжал мою руку на прощание.

— Марк... если встретишь там... того меня... скажи ему... что я не виню. Никого.

— Серёга... — я хотел сказать что-то, но слова застряли в горле.

— Беги! — крикнул Бортников.

Мы рванули в указанный проход. За спиной раздался нарастающий, пронзительный визг, будто рвали сталь. Я обернулся. Сергей стоял спиной к нам, глядя на учёного. Тот, с распростёртыми руками, шагнул навстречу пульсирующему шару.

Ослепительная вспышка. Не белая, а чёрная. Она поглотила звук, свет, всё. Меня швырнуло вперёд с силой артобстрела.

***

Я очнулся от резкого толчка. Лежал на знакомом шлакобетоне, среди знакомых руин. Рядом, тяжело дыша, поднимался Танк, отряхивая с себя осколки. В метре от нас сидел Сыч, он кашлял, и его тщедушные плечи тряслись.

— Твою мать... — прохрипел Танк. — Что это было? Я думал, кости на атомы разложит. Куда ты делся, Марк?

— А вы? — спросил я.

— Не помню. Всё как в тумане, — ответил Танк. Я глянул на Сыча.

— Провалился словно в ватный кокон, — тихо сказал парень, — думал… это конец.

Мы оказались снаружи станции. Словно что-то вынесло нас наружу, за стены ЧАЭС. Но тишина, что воцарилась вокруг, — это не тишина после боя. Она была гнетущей, настороженной. Воздух стал гуще, он будто застыл в лёгких вязкой слизью.

— Я был там, — сдавлено проговорил я.

— Где? — спросил Танк.

— В другом времени. Создатель погиб. Подробности потом.

Танк нахмурился и тяжело вздохнул. Мы выглянули из-за укрытия.

Монолит стоял. Но всё было иначе. Руины вокруг него теперь расчищены. Его сторонники, облачённые в одинаковую, новую броню с мрачными, глянцевыми нашивками, не стояли на месте. Они двигались чёткими, отлаженными группами, сканируя местность. Их движения были лишены даже той намётанной механичности, что была раньше. Это была идеальная, бездушная эффективность.

— Ничего не понимаю... — пробормотал я. — Мы же всё к хренам взорвали!

И тогда мы увидели его. На импровизированном командном пункте, развёрнутом на бронетранспортёре, стоял высокий, сутулый мужчина в очках. Поверх бронежилета он носил потрёпанный лабораторный халат. Его лицо, испещрённое морщинами, было строгим и выражало не фанатизм, а глубочайшую, всепоглощающую усталость. Это был не тот Бортников, а его наставник — Виктор Иванович. Тот, кто когда-то предупреждал своего ученика.

— Он? А он что?

— Ты чего? — переспросил Сыч. — Это же Создатель.

— Нет. Он бы давно уже умер… — я сам не верил. Как? Учитель Бортникова оказался здесь?!

Мы подобрались ближе, я рассматривал бледное лицо нового Создателя.

Рядом с ним на столе лежал раскрытый полевой терминал. На экране светились знакомые схемы и формулы. Теория О-Сознания. Но на полях виднелись пометки. Жёсткие, исправляющие, оптимизирующие.

Он поднял голову. Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул по руинам и остановился на нас. Он не кричал, не отдавал приказа. Он просто смотрел. Как на погрешность в уравнении. Как на неизбежную переменную, которую теперь предстоит вычислить и устранить.

— Он всё нашёл, — прошептал я, сжимая приклад винтовки так, что костяшки побелели. — Он изучил записи. Увидел, к чему привёл фанатизм его ученика.

— И что? — хрипло спросил Танк, скидывая с предохранителя свой пулемёт. — Сделал выводы?

— Сделал, — я не отводил взгляда от Виктора Ивановича. — Он понял, что его ученик был неправ не в цели, а в методе. Слишком много веры. Слишком много хаоса. Виктор Иванович — не пророк. Он — инженер. Он увидел в О-Сознании не религию, а чертёж. Несовершенный, но гениальный. И он его... доработал.

Монолит больше не был сектой. Он стал системой. Абсолютно рациональной, беспристрастной и беспощадной. И её новый архитектор смотрел на нас не как на еретиков. Он смотрел на нас как на угрозу стабильности своего эксперимента.

Мы не уничтожили Монолит. Мы дали ему нового, куда более опасного лидера. Война только началась. Но теперь наш враг не верил. Он знал. И это было страшнее.

***

Дорога обратно была молчаливой. Мы шли, почти не обмениваясь словами, пригибаясь к земле при каждом шорохе. Воздух Зоны был прежним, но теперь он казался отравленным не только радиацией, но и холодным, бездушным расчетом. Каждая тень на руинах выглядела как замаскированный патруль Монолита.

Когда мы, наконец, вышли к старой железнодорожной насыпи, за которой должен быть наш лагерь «Долга», я на мгновение застыл, думая, что ошибся координатами.

— Твою мать... — просипел Танк, останавливаясь рядом. — Это... наша крепость?

Вместо знакомых ржавых вагончиков и деревянных бараков, притулившихся к развалинам, перед нами высились настоящие укрепления. Бетонные стены с колючей проволокой наверху, вкопанные в землю бронеплиты, вышки с пулемётными гнёздами. Над воротами, сваренными из стальных балок, красовалась новая, свежеокрашенная эмблема «Долга» — стальной щит с молнией. У ворот — полноценный КПП с бронетехникой, а не как раньше — шлагбаум и пара сталкеров на вышке.

— Похоже, пока нас не было, тут не скучали, — мрачно заметил я.

— Время изменилось, — прошептал Сыч. — Бортников погиб в странной временной петле, и его место занял тот человек — его наставник, с которым он тогда жарко спорил.

— Выходит, мы изменили время?

— Выходит так, — ответил за меня Танк. Сыч качал головой, и в его глазах так и осталось застывшее непонимание произошедшего.

Нас окликнули, проверили документы и пропустили внутрь. Лагерь кипел деятельностью, но это была не суета сталкеров, а чёткая, военная организация. Бойцы в отутюженной форме разбирали оружие, инженеры руководили работами по укреплению периметра. Воздух пах соляркой, сварочным дымом и дисциплиной.

Нас проводили в командный бункер — низкое бетонное сооружение, уходящее в землю. Внутри было тесно от карт, раций и серверных стоек. За столом, уставленным мониторами, сидел Дрон. Его лицо, всегда казавшееся высеченным из гранита, теперь было испещрено новой сетью морщин у глаз, но взгляд горел тем же стальным огнём.

— Марк. Танк. Сыч, — он кивнул нам, его голос был хриплым от бессонных ночей.

— Докладываюсь. Задание провалено. Монолит не уничтожен. Он... изменился.

— Мы знаем, — Дрон откинулся на спинку кресла. — Спутниковые снимки, данные разведки... Вы не провалили задание, сталкеры. Вы принесли нам ценнейшую информацию. Вы показали нам его новое лицо.

Он ткнул пальцем в карту Зоны, где район ЧАЭС был помечен густым кластером красных значков.

— Война, которую мы ведём, не началась вчера. Она длится годами. Только раньше это была борьба с фанатиками. Теперь... теперь мы столкнулись с системой. С искусственным интеллектом, если хотите, воплощённым в плоти. Создатель не просто возглавил Монолит. Он оптимизировал его. Их атаки теперь не просто яростны. Они тактически безупречны. Они предугадывают наши ходы.

— Что будем делать? — спросил Танк, его могучее тело, казалось, съёжилось от тяжести новости. — Лобовой штурм теперь — самоубийство.

— Лобовой штурм? — Дрон горько усмехнулся. — Нет. Мы нашли других союзников. Тех, кто всегда предупреждал об этой угрозе.

Он переключил изображение на одном из мониторов. На экране появилась схематичная карта болот.

— «Чистое небо». Учёные. Они всё это время изучали природу Зоны, а не просто боролись с последствиями. Они всегда говорили, что Монолит — это не просто группировка. Это болезнь. Вирус разума. И против вируса нужно особое оружие.

— Пси-оружие? — уточнил я, вспоминая леденящий душу взгляд Контролёра.

— Именно, — Дрон серьёзно посмотрел на нас. — Они не стали набирать армию. Они работают в лабораториях. Создают генератор, способный не просто подавить волю Монолита, а... перезаписать её. Сломать самую суть О-Сознания. Вырвать корень.

Дрон вызвал по коммуникатору помощника. Я кивнул вошедшему Иванычу.

— Скажи Пирогову, что мои люди вернулись, — велел ему глава укрепления. Тот кивнул и направился к выходу. — Пусть сейчас зайдёт. Времени на раскачку нет.

Прошло не больше пятнадцати минут. За это время я рассказал Дрону о том, что случилось с нами за последние дни. Он курил и качал головой, а мы стояли грязные в саже и крови, ощущая себя стойкими оловянными солдатиками на столе генерала.

В бункер вошёл человек в защитном костюме с нашивкой «Чистого неба» — не сталкер, а умник. Его лицо бледное и уставшее, но глаза горели одержимостью исследователя. Он глянул на нас с нескрываемым удивлением и уселся на стул рядом с Дроном.

— Теория Виктора Ивановича основана на резонансе, — заговорил он без предисловий, как будто продолжая вслух свои мысли. — Он создал устойчивую пси-матрицу. Но у любой системы есть фундаментальная частота. Найти её... и поднести к ней камертон с противоположной фазой. Матрица разрушится, как стекло от высокочастотного звука.

— И это сработает? — спросил я.

— Теоретически, — учёный пожал плечами. — Но для этого излучатель нужно доставить в самый эпицентр. К подножию Монолита. Пока Создатель жив и контролирует систему, любая наша атака будет прогнозируема и отбиваема. Это должен быть точечный удар. Как хирургическая операция.

Дрон снова посмотрел на нас. Его взгляд был тяжёлым.

— Вы трое — единственные, кто видел новую угрозу вблизи и выжил. Вы знаете, с чем имеете дело. «Чистое небо» предоставит оружие. «Долг» обеспечит прикрытие и диверсии, чтобы отвлечь основные силы. Но кто-то должен пройти этот последний путь. Кто-то, кого система, возможно, ещё не до конца просчитала.

— А что Скат? — спросил Танк.

— Он поддержит, — ответил Дрон. — Как всегда. Выбора нет.

Тишина в бункере стала звенящей. За бетонными стенами слышался гул генераторов и приглушённые команды. Мы вернулись из ада не для того, чтобы найти покой. Мы вернулись, чтобы получить новое, ещё более страшное задание.

Я глянул на Танка. Он молча кивнул, его челюсть сжата. Взглянул на Сыча. В его глазах, всегда полных страха, теперь читалась неожиданная решимость. Он видел изнанку этого кошмара. И был готов его закончить.

— Мы идём, — кивнул я, и мой голос прозвучал чужим, но твёрдым. — Мы закончим то, что начали.

— Сейчас отдых, — сказал Дрон. — А то на вас смотреть больно.

— Да мы… — начал Танк, но замолчал под пристальным взглядом лидера.

***

Вечером следующего дня мы вышли из бункера в сумерки затягивающейся ночи. Лагерь «Долга» был островком порядка в хаосе Зоны. Но за его стенами нас ждал враг, который был больше, чем просто люди. Он — идея. И чтобы убить идею, нужна была другая идея. Или пуля. А лучше и то, и другое.

Воздух у ЧАЭС был не просто густым — он стал живым, враждебным существом. Каждый вдох обжигал лёгкие, каждый шаг давался с усилием, будто сама земля не хотела отпускать нас дальше. Мы шли не строем, а цепью призраков — я, Танк и Сыч. Грохот отвлекающей атаки «Долга» и «Свободы» доносился до нас приглушённо, словно из-за толстого стекла. Здесь же, в эпицентре, царила та самая зловещая тишина, что бывает перед самым страшным выбросом. Монолит не бросался в яростную контратаку. Он выжидал, и это ожидание было хуже любого боя. Он исследовал нас, как хирург изучает анатомический атлас перед операцией.

— Он нас видит, — прошептал Сыч, и его шёпот прозвучал как раскат грома в этой тишине. Пальцы парня, сжимавшие автомат, стали белыми от напряжения. — Он... не просто видит. Он вычисляет. Каждый наш нерв, каждый шаг. Вся система. Она холодная, Марк. Совсем бездушная.

Танк молча кивнул, его могучее тело, обычно излучавшее уверенность, сейчас сжалось до предела пружиной. В его руках был не пулемёт, а массивный, тускло поблёскивающий цилиндр «Камертона». Генератор, на который учёные «Чистого неба» возлагали последние надежды. Он был невероятно тяжёлым — не только физически, но и морально. Вес ответственности давил на плечи сильнее металла.

Мы вышли на открытую площадь перед Саркофагом. И увидели его. Виктор Иванович — Создатель. Он стоял у самого подножия пульсирующего обелиска Монолита, абсолютно один, без какой-либо охраны. Его лабораторный халат был ослепительно белым, неестественно чистым пятном в этом царстве ржавчины, копоти и разрушения. Он казался не частью этого мира, а его бездушным архитектором.

— Я ожидал вашего появления. — Голос ровный, лишённый каких-либо эмоций, как голос диктора, зачитывающего сводку погоды. — Статистическая вероятность варьировалась от 95,8 до 97,3 процента. Вы — аномалия. Погрешность в моих расчётах. А погрешность, какой бы малой она ни была, подлежит устранению.

— Мы пришли не для войны, — крикнул я, делая шаг вперёд. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. — Мы пришли, чтобы освободить их!

Учёный медленно, с видом разочарованного преподавателя, покачал головой.

— Освободить? От чего, позвольте спросить? От цели? От высшего смысла? От бремени страданий, страхов и эгоистичных желаний? Они обрели то, что ваше разрозненное человечество тщетно ищет на протяжении всей своей истории — единство. Абсолютную гармонию. Я не их тюремщик, Марк. Я... их проводник к совершенству.

— Ты их ПАЛАЧ! — мой голос сорвался, в нём звучала вся накопленная боль, всё отчаяние. — Ты стёр их личности! Ты украл у них имена, воспоминания, саму жизнь!

— Я устранил лишь слабость, — парировал он с леденящим душу спокойствием. — Страх, сомнения, эгоизм, боль... это биологический мусор, тормозящий эволюцию. Взгляните на них!

Он широким, почти театральным жестом указал на замершие в безупречном карауле бело-серые фигуры. Их лица — словно маски, глаза — пустые окна в никуда.

— Они достигли идеала. А вы... вы продолжаете цепляться за свою хрупкую индивидуальность, как дикарь хватается за блестящую безделушку. Это инфантилизм.

Внезапно, без какого-либо приказа, из шеренги монолитовцев сделал шаг вперёд один. Его движения были такими же механическими. Он поднял винтовку. Это был высокий парень со шрамом на скуле. Я видел его лицо на потрёпанной фотографии в дневнике Сергея. Его напарник. Тот, с кем он пошёл на север, в свою последнюю вылазку.

— Наблюдайте, — безразлично констатировал Виктор Иванович. — Система защищается. Саморегулируется. Элегантно и эффективно.

— Марк... — Танк протянул мне «Камертон». Его лицо, обычно оскаленное в боевой ярости, сейчас было искажено гримасой тяжелейшего выбора. — Решай. Я обеспечу тебе время.

Он сделал мощный рывок вперёд. Но вместо того, чтобы стрелять в вышедшего из строя монолитовца, всадил длинную очередь в пустоту, слева от него, поднимая фонтанчики пыли и щебня. Это был не акт агрессии, а отчаянная попытка создать помеху, отвлечь внимание системы. Жертвенный манёвр.

Я с трудом оторвал взгляд от Танка и запустил «Камертон». Прибор издал нарастающий низкочастотный гул, на его поверхности зажглись зелёные лампочки. Он был настроен на ту самую «частоту искупления» — математически выверенную формулу, которая должна была разорвать пси-матрицу.

И в этот миг мир вскипел.

Но не огнём и сталью. Звуком, которого нет. Это был чистый пси-удар чудовищной силы. Он прошёл сквозь плоть и кости, не причинив им вреда, но вывернув наизнанку самое сознание. Я закричал от немой, всепоглощающей боли, но не услышал собственного голоса — его заглушил рёв безумия, бушующего в моей голове.

Монолит ответил мгновенно. Багровая, клокочущая волна энергии вырвалась из обелиска. Она направилась не на нас, а внутрь, на укрепление контроля, на подавление нашего «камертона». Это была битва не на жизнь, а на сущность.

Прибор в моих руках затрещал, стеклянная панель покрылась паутиной трещин. Мы проигрывали. Холодный, расчётливый разум Создателя подавлял нашу хрупкую «надежду» чистой, неумолимой мощью.

— Слишком... слабо... — простонал Сыч, падая на колени. Из его носа и ушей тонкими струйками текла алая кровь. — Он... он гасит нас... как свечу...

Я видел, как Танк, отстреливаясь, медленно отступал под натиском десятков оживших монолитовцев. Их наваливалось всё больше. Неужели всё кончено? Мы были всего лишь погрешностью, которую безупречная система вот-вот должна устранить.

И тут я увидел его. Не призрака из прошлого, не галлюцинацию. Это был он — мой друг Серёга. Он стоял в третьей шеренге, его рука сжимала приклад автомата. Глаза, как и у всех, были пусты. Но в самой их глубине, на самом дне, словно одинокая звезда в бездонной чёрной пустоте, мерцала крошечная, едва заметная точка. Точка невысказанной боли. Точка того самого «Марк... беги...», которое он успел написать в блокноте.

В тот миг я всё понял. И перестал думать, действуя на чистом инстинкте, на отчаянии и вере. Судорожно повернул регулятор «Камертона». Не на частоту разрушения матрицы, вычисленную учёными. А на ту, что я поймал когда-то во временной аномалии «Водоворот», на ту, что навсегда была вписана в мою память. На частоту его голоса. На частоту его последнего предупреждения.

— СЕРГЕЙ! — закричал я, вкладывая в этот крик всю свою волю, всю боль, всю память о наших днях на крышах, о наших мечтах, о его последней записи. — Я СЛЫШУ ТЕБЯ! Я ПРИШЁЛ!

Эффект оказался молниеносным и ужасающе прекрасным.

Сергей замер, будто получив удар в сердце. Вся безупречная шеренга монолитовцев дёрнулась в судорожном спазме, как от удара гигантского электрического разряда. Пустые глаза вдруг наполнились диким, животным, человеческим ужасом. Они начали кричать. Не единым голосом системы, а их собственными, настоящими голосами, которые не слышали годами. Это был леденящий душу хор потерянных душ, вырвавшихся на свободу из самого ада. Крики боли, отчаяния, осознания кошмара, в котором они находились.

Система Создателя затрещала по швам. Безупречный расчёт дал сбой перед лицом чистой, не вычисляемой человечности. Учёный отшатнулся, и впервые на его лице, всегда хранившем маску полного контроля, появилось неподдельное, почти детское потрясение.

— Нет... Этого... не может быть... Это... хаос! Первозданный хаос!

«Камертон», получив эту обратную связь, эту брешь в системе, взорвался последним, ослепительным импульсом. Волна чистой, белой, не разрушающей, а очищающей энергии, пошла от меня к самому сердцу Монолита.

Обелиск погас. Его багровое, пульсирующее свечение сменилось короткой, яркой, почти священной вспышкой, а затем — наступила тьма. Он стал просто огромным, тёмным, безжизненным камнем.

Воцарилась тишина. Но теперь это была не тишина ожидания, а тишина после бури.

На площади лежали тела. Их не изуродовал взрыв. Они стали просто... пустыми оболочками. Дома, из которых наконец-то ушли призраки. Но на лице каждого застыло не выражение фанатизма, а гримаса последнего, вырвавшегося на свободу чувства — безумного ужаса, бесконечного облегчения, пронзительной боли. Они были свободны. Ценой всего.

Виктор Иванович исчез, растворился в рушащейся системе, которую считал своим величайшим творением.

Я стоял, едва держась на ногах, опираясь на дымящийся остов «Камертона», и смотрел на тело Сергея. Его глаза были открыты. На его лице больше не было ни боли, ни пустоты. Только безмятежный, бесконечно далёкий покой. Наконец-то покой.

Танк, весь в крови и пыли, тяжело дыша, подошёл и молча положил свою могучую, дрожащую руку мне на плечо. В этом жесте сплелись вся наша общая усталость и скорбь. Сыч стоял рядом, вытирая рукавом кровь с лица. Он смотрел на освобождённых, и в его взгляде исчез прежний страх и неуверенность. Была лишь бездонная, всепонимающая печаль.

Мы не победили. Мы не убили Монолит. Мы совершили обряд. Отпустили грешные души.

Зона вокруг нас не стала добрее или безопаснее. Она просто... затаилась. Выдохнула. Один великий, страшный и тягучий сон закончился. Но мы стояли в её самом сердце, и каждый из нас знал — другие кошмары, большие и малые, лишь ждали своего часа в тени руин.

Я медленно подошёл к телу, которое всё это время считал Сергеем. Ноги подкашивались, в ушах стоял оглушительный звон после работы «Камертона». В горле комом застряли слова прощания, которые я готовил все эти недели. Опустился на колени, моя рука потянулась, чтобы коснуться его плеча, закрыть ему глаза — последний долг друга.

— Прощай, брат, — начал я, голос срывался на шёпот. — Я... я смог. Круг разомкнут. Ты свобод...

Мои пальцы коснулись ткани балахона. И вдруг... что-то пошло не так. Осознание пришло не мгновенно, а ползло, как ледяной паук по спине. Не тот запах. Смесь пота, пыли и чего-то чужого, незнакомого. Не тот запах, что был у лучшего друга детства.

Я вгляделся в лицо. Да, черты были смазаны усталостью, небритостью, общим истощением. Но... скулы были уже. А губы — толще. Я потянулся к его левому запястью, туда, где должна была быть наша общая татуировка — стилизованная летящая птица. Оттянул манжет. Кожа чистая. Ничего.

Сердце упало в бездну. Я отшатнулся, как от удара током.

— Нет... — вырвалось у меня. — Нет.

Я лихорадочно осмотрел его руки, воротник, искал хоть что-то знакомое. Это был не он. Совсем не он. Просто ещё один сталкер, один из тысяч, чью личность стёр Монолит. Чью судьбу я так отчаянно пытался исправить, пытаясь искупить свою вину за смерть настоящего Сергея.

Танк, видя мою панику, тяжело подошёл ближе.

— Марк? Что такое?

— Это не он, — прошептал я, и голос мой был пустым, как взгляд монолитовца. — Это... не Серёга.

Танк молча перевернул тело, проверил нашивки, заглянул в лицо. Он понимающе сжал губы.

— Чёрт... Зона. Она всегда так шутит. Подсовывает тебе то, что ты хочешь увидеть, а потом отнимает последнее.

Я сидел на холодном бетоне и смотрел на незнакомца, которому только что сказал «прощай». Вся боль, всё напряжение, вся праведная ярость, что вела меня до этого момента, разом ушли, оставив после себя чудовищную, зияющую пустоту. Я освободил чужие души. И, возможно, спас Зону от чудовищной угрозы. Но не спас его. Я даже не нашёл его тела, чтобы похоронить с миром. Где он? Остался лежать там, на холме, где Выжигатель? Был утилизирован системой Монолита как бракованная единица?

Сыч тихо подошёл и положил свою худую руку мне на плечо.

— Он свободен, Марк, — сказал он с неожиданной мудростью. — Неважно, где его тело. Ты разорвал круг. Для всех. И для него.

Для всех. И для него. Ты дал ему то, что обещал.

Я поднял голову и посмотрел на мёртвый Обелиск, на тела освобождённых пленников. Сыч прав. Эта победа не о том, чтобы найти одного человека. Она о том, чтобы дать шанс всем. Даже если это был шанс просто достойно умереть.

Медленно встал. Груз никуда не делся. Но теперь это был не груз вины за друга, а груз ответственности за тех, кто выжил. За Танка. За Сыча. За всех, кто шёл за нами.

— Пошли, — сказал я, и в моём голосе появилась новая, стальная нота. — Наша работа здесь закончена.

Мы повернулись и пошли прочь. Не оглядывался на тело незнакомца. Я нёс с собой память о настоящем Сергее — не о жертве Зоны, а о друге, с которым мы гоняли на велосипедах. И эта память была сильнее любого призрака.

Зона снова солгала. Но на этот раз она не сломала нас. Она просто показала, что даже в самой великой победе есть место для тихой, личной утраты. И что идти вперёд нужно, не смотря на потери.