Каникулы пани Эсмеральды

саундтрек: "Адекватность" - https://colombosstudio.bandcamp.com/track/adequacy

3 января, 1991 года.

Я надела перед зеркалом белую шапочку. Аккуратно натянула её на лоб, потом сдвинула назад – мне не понравилось, что не видно волос. Потом опять нахлобучила вперёд.

Руки у меня слегка дрожали - прямо в такт колёсам. И этими дрожащими пальцами я принялась расправлять вязаный цветок над ухом.
Скоро... Уже сейчас, вот-вот...

Поезд ощутимо замедлял ход.
И чем медленнее двигался состав, тем сильнее во мне росло волнение. Оно поднималось из каждой клеточки и собиралось в одно большое облако. Облако плыло к солнечному сплетению – и там густело, мешая дышать.

В дверь нетерпеливо стукнули.
В последний раз я кинула взгляд на своё отражение. Девушка в синей куртке и белой шапочке - всё, как условлено по телефону. Весёлая белая шапочка. Задорная стёганая куртка на молнии. Пушистый длинный шарф вокруг модной стоечки.
Ничего другого маленькое зеркало вагонного туалета отразить было не в силах. Но я вполне нравилась сама себе в этом кусочке – с этими накрашенными ресницами, с этими блестящими глазами на разрумяненном лице. Всё было в порядке. Только в солнечном сплетении облако всё увеличивалось, словно там наполняли гелием воздушные шары.

Я вышла из туалета и отправилась за вещами. Шары, толкаясь в диафрагму, поплыли вместе со мной.
Вагон был похож на развороченный муравейник, как всегда бывает перед приходом поезда на конечную станцию. Из муравейника торчали многочисленные зады, руки, ноги, кругом запахивались и распахивались шарфы, пальто и куртки, затягивались молнии на чемоданах и сапогах.

Спотыкаясь о вещи в проходе, я протиснулась к своему месту. Там с двумя сумками – моей и своей - сидела моя соседка с нижней полки Рая и писала что-то в записной книжечке. За дорогу мы с ней успели подружиться и поделиться жизненными историями. И теперь она приглашала меня в гости.
- От, держи бумажку, - певуче, по-южному, заговорила она, протягивая мне листок. - Всё тут нарисовала, как проехать, как пройти... Мимо пляжу до конца, и от тут у колоночки свернёшь - и по тропочке всё вверх и вверх... до самого верху. И телефон рабочий. Заходи прямо так, не соромься, у нас просто. Если что, и спать тебя положим...
Она поднялась и засуетилась. Я тоже подхватила сумку. В окнах вагона замелькали приметы пригорода. Мои воздушные шары взмыли, поднимая меня в небеса. Уже сейчас!

И вот они - последние минуты в тамбуре. Прижимаясь носом к чужим спинам, унимая дыхание, я тихо улыбаюсь и предвкушаю встречу – а вот интересно, он тоже сейчас волнуется, интересно, может у него тоже воздушное облако, надо будет спросить...
- Ты меня сразу узнаешь, - сказал он по телефону, - я буду в синей куртке и с дурацким видом.
– И я тоже буду в синей куртке и тоже с дурацким видом – сказала я тогда.
– Ну, отлично, засмеялся он – два дурацких вида в синих куртках.
- Но один дурацкий вид будет в беленькой шапочке, - добавила я.

И вот сейчас, всего через несколько минут я увижу его весёлую загорелую, лохматую рожу, и побегу навстречу, смеясь, и, конечно, повисну у него на шее, как мечтала целых полгода - счастливая, совершенно счастливая....

Как же медленно, томительно медленно останавливается поезд, и сердце колотится уже не в груди, а в горле. И вдруг в последний момент, когда уже плавно раскрылись двери, и народ потёк на свободу из тесного тамбура – словно ножом полоснула мысль: а вдруг он не придёт?
А вдруг?
Вдруг его вообще нет на свете? Я всё придумала, сочинила?.. Это только мой летний сон? Сон длиной в полгода...

Я взялась рукой за холодный металл. Взволнованно вдохнула воздух южной зимы. Вот она, значит, какая - зима у моря... Немного сыро, немного прохладно. Просто осень. Такой октябрь, ноябрь... Или, может быть, весна?..
Держась за поручень, я обшаривая ищущими глазами перрон.

Я не увидела его!
Его не было!
И опять, словно молния, мелькнула картинка из Милкиных страшилок. «А вдруг он тебя не встретит? Что будешь делать?» ...
Я спустилась по ступенькам на сырой асфальт перрона. Никого похожего вокруг. Ни одной синей куртки. Мелькнули белые цветы у кого-то в руках. Кого-то встречали белыми розами. Не меня.
Я отошла в сторону, чтобы не мешать другим встречаться и радоваться. Подошла к скамейке. Толпа у вагона редела - в разные стороны отходили обнимающиеся и целующиеся парочки. Я была одна...

Что я там ответила Милке на её страшные предсказания? Пойду на вокзал звонить. Ну, допустим. А у меня теперь ещё и Рая есть. Кстати, куда я дела листок с её адресом, а вдруг понадобится... Я пристроила вещи на лавку и старательно начала расстёгивать, а потом застёгивать все молнии на сумке. Плохо осознавая, зачем я это делаю. Наверное, чтобы не смотреть с дурацким видом вокруг.
- Простите...
Я оглянулась. Мой взгляд уткнулся в белые цветы. Белые розы.
- Простите... вы не видели здесь девушку в белой шапочке?..

Какой-то незнакомый, улыбающийся парень. Девушку в белой шапочке? Я растерянно смотрела на него. Вообще-то, это был пароль. Неужели что-то случилось, и встречать его пришёл его друг? Или это не меня? Наверное, не меня... Ну, да, мало ли девушек в белых шапочках на свете. Я старательно повертела головой в синеющем сумраке. Ну, вообще-то, вот там девица в белой шапочке... и впереди тётенька в белой шапке, меховой...
- Я вижу, вы тоже ищите девушку в белой шапочке, – продолжал улыбаться парень. – Может, мы объединимся и будем вместе искать?
Странная какая-то улыбка. Странная, застывшая. Или это я застыла в тупом недоумении? Может, мне надо просто повернуться и уйти? Пройти по перрону, поискать князя. Но этот парень сказал про мою белую шапочку... А вдруг что-то случилось?.. Мои воздушные шары перестали взмывать и в страшном подозрении сгрудились в плотную кучку. Взгляд уткнулся в розы. Белые розы, белые розы, беззащитны шипы...
- Понимаете, – не отставал парень, - я ищу девушку в белой шапочке. Её зовут пани Эсмеральда.

Я вдруг оцепенела: что-то знакомое прорвалось в голосе, какие-то знакомые интонации. Я оторопело вгляделась. Совершенно незнакомое лицо. И улыбка медленно гасла на нём. И, наконец, погасла совсем.
- Ты правда меня не узнаешь? – спросил он тихо.
- А... вы кто, - спросила я ужасно неуверенно, чувствуя страшную неловкость.
Парень помолчал. Посмотрел по сторонам, потом снова – на меня.
- Как вам сказать... – сказал он, как-то очень знакомо переломив бровь, - вот сейчас я уже и не знаю. Может, какой-нибудь сокольничий князя Радзивилла... Хотя, сейчас мне всё больше кажется, что я лошадь этого сокольничьего, – он усмехнулся. - Или даже собака. Нет, просто собака. Побитая и бездомная. Пани, ты правда меня не узнаешь?

Я смотрела на него, помертвев. Я, правда, не узнавала его. Это был другой человек. Чем-то похожий, но совершенно другой. Другого роста, другой комплекции, с другой причёской. Даже цвет волос был другой, темнее...
Я закусила губу. Я что-то должна была сказать. Что?
Он вздохнул, усмехнулся, поерошил волосы - и кажется, это был первый отчётливо знакомый жест.
Я перевела дыхание.
- Я, наверное, зря подстригся, - сказал он застенчиво. – Летом я был лохматый...
- А... синяя куртка?.. - вымолвила я наконец что-то маловразумительное.
Он посмотрел на рукав своей куртки, потом на меня.
- А она разве не синяя? – спросил он нерешительно.
Я вздохнула. Глупо. Куртка, действительно была синей. Тёмно-тёмно синей.

Надо отдать должное – он первый вышел из столбняка. Вздохнул и опять улыбнулся. Немного грустно улыбнулся.
- Это тебе, - сказал он – протягивая мне цветы. – И я предлагаю поменяться. Я тебе розы, а ты мне – сумку. И давай уйдём с этой чёртовой платформы. Пошли. Там ждёт авто.
- Авто? – автоматически повторила я, медленно переступив совершенно одеревенелыми ногами.
- Ну да. Я мотор взял. Чтобы не толкаться в автобусах. Доедем на набережной – и там выйдем. Я думал... провести тебя по... по твоим знакомым местам. Я подумал, тебе будет интересно пройти по тем же местам, где ты была летом.
Я видела, что он преднамеренно не говорит «мы». Он везде сказал «ты». Задушил в себе это «мы».

Я машинально взяла букет, машинально прижала к груди. Он подхватил мою сумку, взял за руку. И обжёг холодом. Холодная была рука. Просто ледяная. И он, наверное, это почувствовал – выпустил мою кисть и взял под локоть. Я вспомнила его ледяные руки и повернулась к нему с надеждой.
- Князь... – сказала я, мучительно ища знакомые черты, – это ты?
- Вроде, да, - усмехнулся он и улыбнулся чужой улыбкой. - Во всяком случае, с утра был. А сейчас уже сомневаюсь. Глядя на тебя.

Я покачала головой, закрыла глаза. Мне показалось, что меня сейчас пошатнёт от напряжения. Что же это такое со мной, почему?..
Почему? Я же совсем всё по-другому представляла, я думала, что увижу его издалека и побегу навстречу, обниму за шею, подожму ноги, уткнусь в его весёлую, загорелую, дурацкую голубоглазую физиономию... И вот...

В полной прострации я уселась в машину, боясь дотронуться как-нибудь случайно до него. Я боялась, что он опять улыбнётся мне той улыбкой, которой я так испугалась. Боялась, что он меня обнимет, положит руку на плечо. Начнёт обнимать. Или даже целовать.
Но он и не собирался интимничать. Просто закинул мою сумку в багажник, удобно сел рядом, улыбнулся мне, махнул шофёру, мы тронулись, я неожиданно резко перевела дыхание, почти судорожно.
Он ободряюще посмотрел на меня.
- Хорошо доехала?
- Я... да, хорошо...
Мне стало жарко в шапке, я стянула её и положила на колени поверх цветов. Потом переложила наоборот – шапку на колени, цветы сверху. Сумочку пристроила сбоку. Потом принялась запихивать шапку в сумочку. Я знала за собой эту дурацкую особенность - в трудную минуту возиться с вещами, чтобы унять волнение. Надо сделать усилие и перестать мельтешить руками – что за детский сад, в конце концов...
Я взяла в руки розы, поднесла к лицу. Еле слышный пробивался от них аромат – сквозь бензин, сквозь густые синие сумерки, сквозь зимний лёд и снегопады, и метели, в которых я прожила в ожидании этого часа...
Это зима встала между нами. Это она всё замела и заморозила. Потому что больше нет объяснения тому, что сейчас в моём сердце...
Я осторожно взглянула в тёмное окно. И ничего не увидела. Ничегошеньки знакомого и родного. Чужой город, и я в чёрном стекле: замершее лицо и белые розы возле лица... Кто выдумал вас растить зимой, о, белые розы? И в мир уводить жестоких вьюг, холодных ветров...
- Если ты устала, можно отложить прогулку по местам боевой славы, - услышала я и вздрогнула. Повернулась от окна к нему - и обожглась о его чисто выбритое лицо.
Знакомое и незнакомое. Больше незнакомое.
Больше похож на Милкиного Костика, на наших московских студентов, чем на того, кого я помнила. Аккуратно причёсанный, учтивый молодой человек. Хорошо одетый: ладно сидящая, модная куртка полураспахнута, виден светлый свитер с красивым узором... И что самое неприятное – вдруг что-то сейчас напомнило мне Вадима...
Хорошо, что не в рубашке с галстуком пришёл, этого я бы уже не вынесла.
Я отвела глаза.
И пахнет от него хорошей туалетной водой. А раньше пахло морем, горячим песком... И улыбка эта вежливая не его. А как он хохотал летом - во всё горло, блестя белыми зубами... И не был он учтивым и вежливым, был он дурашливым, весёлым, нахальным. И робким... и нежным... и опять нахальным...
- Если ты устала, - повторил он мягко, – мы поедем домой. А погуляем завтра. А сейчас ты отдохнёшь с дороги.
Я оцепенела. Домой? Конечно, для него это называется «домой». Дома хорошо и уютно. А я? А мне? Будет всё чужое - стены, запахи... Как я там буду с ним, почти чужим? Нет, пережить-то можно. Именно - пережить. Но я-то ждала другого - ликования, головокружения, счастья...
Я тяжело вздохнула.
- У меня дома ёлочка стоит, - сказал князь, заговорщицки понизив голос. – Ты такой никогда не видела. Специально для тебя нарядил. Долго думал, что ты захочешь увидеть на ёлке, а потом вспомнил, как ты рассказывала про свой детский Новый год. Так что... тебя ждёт сюрприз.
Я дежурно улыбнулась. Ёлочка, это хорошо. Но она далека, словно на краю земли. И сама я, как на краю земли.
Я собралась с силами, подняла на него несчастные глаза. Он сосредоточенно смотрел вниз и покусывал губы. Тоже не знал, что делать. Надо как-то вылезать из этой дыры. А Милка что бы сделала? Она бы точно не молчала, трещала бы без умолку, рассказывала бы, как встретила Новый год...
- Как ты встретил Новый год? – спросила я, и мне самой стало противно от своего голоса, насквозь фальшивого.
- Хорошо. Чуть не проспал, - усмехнулся князь. – Это был третий день свадьбы. Или четвёртый. Или ещё какой-то. Народ сбился со счёту.
Он шутит. Пытается шутить. Мне не смешно. Но я вежливо улыбаюсь и киваю.
- А ты?
- А я?.. – я подбираюсь и делаю нечеловеческие усилия, чтобы быть оживлённой. – Я встретила с родителями, потому что... хотелось с ними побыть напоследок...
Господи, ну и тон. Как у школьницы, отвечающей урок. Я принуждённо улыбнулась.
- Мы проводили старый год, встретили новый, послушали куранты, и я сразу побежала к Милке - у неё была вся наша компания, у нас была премьера песни...
- Премьера песни? – заинтересованно переспросил он.
- Да, в нашем кругу бывают такие события, - кивнула я, цепляясь, как за спасение, за свою привычную жизнь. - Наша подруга Нэля, бывшая одноклассница, пишет песни. Ещё со школы. Знаешь, она в старших классах сочинила гимн школы. Мы пели его на выпускном... И потом его пели следующие выпускники, уже после нас, и до сих пор поют...
Да, вот так надо. Трещать без умолку. Не останавливаясь. Смотреть внутрь себя, в свои воспоминания. Тогда можно не видеть ни аккуратной причёски, ни незнакомого свитера. Ни этой застывшей улыбки.
- Нэля – дирижёр, работает в нашей музыкальной школе. А её парень сочиняет музыку, - продолжала я почти с натуральным оживлением. - В общем, случилась новая песня у них, и мы приурочили её выход к Новому году. Когда я прибежала с шампанским и мандаринами, все уже сидели на полу при свечах и ждали меня. Нэлька рассказала историю песни, как она сочиняла текст, что у неё получалось, что не получалось и как ей мешал кот...
Я улыбнулась, вспоминая нашу шарагу, смех, вопли, Нэльку в длинном фольклорном сарафане, с кучей медных колец на руках и в ушах... Милку в своём противорадиационном комбинезоне, который тут же все окрестили скафандром... Мне стало легко, я даже осмелилась взглянуть на князя, - он внимательно слушал.
- А Димка рассказывал, как сочинялась музыка, - продолжала я совсем уже уверенно, - как они спорили из-за каждой ноты, и ругались, и друг с другом не разговаривали по три дня – в общем, весело... А потом они спели. А мы подпевали... А потом мы придумывали название. А вариантов было только два – «Адекватность» и «Неадекватность»*. И вот мы спорили-спорили, хохотали-хохотали... У каждого была своя версия названия. И каждый должен был свою версию защитить, и поэтому у каждого была своя речь - и одновременно это был тост, ужасно смешно всё было... В общем, мы пели эту песню весь новый год – знаешь, её просто невозможно не петь - и дома под гитару, и на улице пели потом, когда пошли гулять... орали всем хором в десять человек: «Где же ты, моя адекватность?! Где же ты?! Где ты?!» А народу на улицах было полно, все из домов повысыпали под городскую ёлку, и нам кричали отовсюду «Я здесь! Здесь!» В общем, кругом была сплошная неадекватность...
Голос мой потеплел, пока я рассказывала, я увлеклась – и словно впала опять в совсем недавнее своё прошлое, где мне было хорошо, тепло и уютно, в эту комнату, где я сидела с друзьями, такими родными и близкими, и была окрылённой предвкушением встречи... Разве я думала, что всё получится вот так...
- Интересно... – сказал князь – Я столько всего ещё о тебе не знаю. Хорошая песня? – спросил он заинтересованно.
- Песня...
Я задумалась.
Тому князю, которого я знала, я конечно, рассказала бы не так. Я рассказала бы, что эта песня была про меня. Как я это сразу поняла - с первой ноты, с первого слова...
Нет, Нэлька, конечно, сочиняла о себе. И это было очевидно. Во-первых, маленький оркестр – это её оркестр, который она создала, во-вторых, конечно, там явные намёки на взаимоотношения, и, скорее всего, они из-за этого и ругались с Димкой.
Но песня была и про меня. Про меня, какой я стала после того, как вернулась с моря... После того, как встретила его...

Я раскрасила все стены в своём маленьком фургоне...

Это же я... Это мой мир сжался до размеров маленького фургона, до размеров той избушки, того пляжного домика, где мы обняли друг друга... И я мысленно туда всё время возвращалась, я там жила каждый день, и была там хозяйкой, и раскрашивала в нём стены по своему усмотрению, чтобы вместе с нами в нём жило счастье...

Я раскрасила все стены
В своём маленьком фургоне...
Я хотела перемены...

- Споёшь мне её?
Споёшь... Да я только и делала, что пела её всё время с того момента, как услышала. Все эти три дня нового года я её пела-напевала, чувствуя, что меня поднимает с земли моя неадекватность...

Ты ушёл, а я осталась
В разукрашенных объятьях,
Я купила себе платье,
Я менялась...

Это же про меня было... Это же я осталась одна, это же я менялась так, что не узнавала сама себя, это я покупала всякие глупости для путешествия...
И когда я вместе со всеми болталась по новогодней ночи, а потом, дома, когда ложилась спать под утро, а потом, в автобусе до вокзала, и в электричке до Москвы, и потом в поезде, всю долгую дорогу - целых два дня и две ночи - всё это время в ушах у меня звучало:
Я раскрасила все стены в моём маленьком фургоне я хотела перемены...

Я засыпала под стук колёс, я просыпалась под стук колёс, и вместе со мной засыпало и просыпалось:

Может глупо и приятно
Безрассудно и свободно
Быть такой неадекватной...
Под лопатками щекотно...

И под лопатками было щекотно, и мои воздушные шары поднимались, и поднимали меня, и раскачивали над землёй...
Да, я всё это рассказала бы тому князю... А этому?.. А этому не могу. И даже не знаю, смогу ли...
Ну, и где же ты, моя адекватность? Где же ты? Где ты?
Нет её...

----------------------------------------

* в тексте использована песня "Адекватность" на стихи Эльвиры Шамиловой
Послушать песню в исполнении группы "Colombos Studio" можно здесь

--------------------------
Лицо образа - Сара Ремер