Капельмейстер

Наш город со своей персональной выставкой посетил небезызвестный отечественный художник Инокент. Не будь он одесситом с их особым чутьём успешной коммерции, то Кеша Кац так бы и остался дирижёром Дома офицеров Одессы, ломающим свои палочки о пюпитр с каждой неудачной партией одного из подопечных. Но однажды в город у моря привезли работы Нико Пиросмани - грузинского художника-самоучки и яркого представителя наивного искусства. Кеша зашёл на этот огонёк в составе группы культпохода по разнарядке профсоюза, и его осенило: лепить вареники может всякий, но не всякий может выдать это за произведение искусства!
Придумав себе родословную племенного жеребца и потомственного капельмейстера её величества императрицы Екатерины II, он начал создавать нить творческой уникальности, чтобы его образ художника был и нестандартным, и простым в реализации, потому что из опыта у него за плечами была лишь средняя школа с тройкой по рисованию без занесения в аттестат. А родившись на Ланжероне и точно зная, что не боги горшки обжигают, он чётко определился, что сочетание примитивизма с постмодернизмом - это именно то, что может вызвать непонимание с восхищением одновременно.
Во времена царствования Шимуншина Шаха Третьего… Шучу. В эпоху царствования той самой Екатерины в военные музыканты активно брали солдатских детей и детей-воров. Почему? Ну, наверно тем терять уже было нечего. Я не утверждаю, что Кеша был вором, но форцой в Одессе не заниматься было не просто неприлично, а преступно, ведь живя в портовом городе, где ходят просто-таки караваны верблюдов с шелками из заморских стран, не принимать участие в экономическом развитии страны, в которой джинсы стоили три зарплаты рабочего класса, означало преступную халатность и наследственную криворукость, за которую в Древней Спарте просто скину ли бы в пропасть, как инвалида детства. Кеша себя таковым не считал, а потому совмещал прекрасное в виде оркестра с ещё более прекрасным в виде распространения товаров широкого потребления среди офицеров и их вечно голодных жён. Многие из них были боновыми миллиардершами, но что ты купишь на боны в Одесском магазине. Вот на этот случай природа и придумала таких, как Кеша, посредников между советской интервалютой и дефицитом.
Иннокентий, а в паспорте он был именно ним, к обрисованной в общих чертах концепции своего художественного будущего прибавил имя, ведь Кешей Кац ни картину подписать, ни в приличном обществе представиться. Вот он и назвался Инокентом, вроде бы и "ино", то есть другой, не от мира сего, и "кент", стало быть близкий друг каждому. На картинах псевдоним был выведен замысловатой клинописью, подчёркивая нестандартность видения мира.

Писать отдельно в примитивизме или постмодернизме сложно. Уметь быть взрослым ребёнком или полусумасшедшим - это талант. Размазать же первое вторым на полотне, а потом ещё и компот, ему казалось вполне выполнимой задачей.
- Андрэ, - послышалось со стороны.
- Что ты будешь делать! Мы же только вошли. Он что, с биноклем везде ходит, - выдохнул я, услышав голос Петьки Брудера.
- Он за тобой откровенно скучает, - поддёрнула Солнышко.

- Сейчас не смешно, - разворачивая наши лыжи в сторону голоса, пробурчал я.

У большой картины, изображающей "Тайную Вечерю снеговиков", стояли Петька и модный художник. Модный он был и по статусу, и по обёртке: красные туфли, белые джинсы, красный ремень, белая куртка с красной футболкой до шеи. То есть, хрен промажешь, уж простите.

- Андрэ, я так рад! Какими судьбами? Я уж и забыл, какого ты цвета! - он пожал руку, - леди… Знакомьтесь: бог современной живописи, мастер кисти и огненной страсти холста - Инокент! А это мой друг и, здесь берёт зависть, избранник этой прекрасной представительницы наилучшей половины прекрасной половины человечества! Не меньше!

Я подал руку художнику, - Андрей, - Андрэ я только у этого бога современной сцены и мастера лицедейства - вашего товарища по цеху…
- Ах, как некрасиво посыпать цветами мужчину в присутствии дамы, жеманно засмущался Пьетри.
- Да, познакомьтесь - Солнышко, - представил я свою любимую.
Она слегка присела.

- Инокент, - захлопал Пьетри в ладоши, - ты видел, как она это делает!

- Как лебёдушка! Я восхищён! Мадемуазель, я покорён за одну секунду! Я готов Вас писать хоть сейчас.
- Ребят, - перебил я гвалт, - вы конечно можете кудахтать и до утра, но мы пришли посмотреть выставку. А рисовать к нам и так очередь, - не правда ли, милая?

- Ты так говоришь, дорогой, словно ко мне очередище! - подключилась Солнце, - немного, но есть - ты!..

- Вы тоже пишете? - раскрыл глаза Инокент.

- Нет, но очередь занял уже два раза!
- Вот! - замахал бокалом Петька, - и он такой всегда - потешный до слёз! Я его так люблю!
- Пьетри, не заговаривайся о любви, я с дамой!

- Ах, дама… Третьим будешь?

- Ты о чём? - недопонял я.

- У Инокента по поводу открытия выставки сегодня банкет. Ино, мы их приглашаем?

Художник перевёл взгляд, который скользил по моему, свободному от груза волос темечку, в сторону Солнышка, на меня, - да, безусловно. Я буду рад вашему визиту.

- Андрэ, - потянул в мою сторону ладонь Пьетри, - ты мне должен.

Я щёлкнул пальцем по его ладони, - за этим ко мне тоже очередь. А мы всё же походим по залу.

- Вам провести экскурсию? - привязался живописец.

- Нет, спасибо. Мы посмотрели буклетик на входе. Хотелось бы самостоятельного восприятия глубины Вашего видения неосознанной простоты тривиальности жизненного хаоса и умиротворения. Кажется так трактуется идея выставки?

- Именно!

- Мы самовосхитимся вдохновляясь, если можно…

- Да, конечно, - он дал визитку и сделал балетное пассе с отходом назад, - до вечера. В семь.
Мы оба совершили необходимые в культурном обществе манёвры в ответ на его перебирание ног, и пошли по залу.

- Ты видел, как она опять это делала! - снова услышали мы за спиной.

- Пьетри ты сразила французским острословием на премьере "Белоснежки и семи гномов", - отметил я, - а этого белого попугая ослепила простым поклоном. Он ещё не видел, как ты бегаешь по лугу за бабочками. Ты бы разбила ему сердце.

- Ты собираешься прийти на банкет? - заглянула Солнышко мне в лицо.

- Не знаю. Для этого нужно обойти зал и узнать твоё мнение.

В зале, а вернее в трёх залах, было довольно многолюдно. Не так, как в Макдональдсе, но всё же ценителей "нетривиальной простоты" хватало. Переходя от полотна к полотну, как мы, так и прочие, пытались угадать название произведения в том, что было на холсте. Или скажем так: пытались совместить название под картиной с видимым на картине. Это было непростой задачей для не детей и не полусумасшедших, потому что, к примеру, в "Кормлении ягнёнка из уст неродившейся колибри" при пристальном взгляде можно было найти "Крынку молока, упавшую в чёрную дыру с туманности Голова лошади". Но это при пристальном взгляде, а так: огроменное пятно на глобальном полотнище.

Глобальность в творчестве Инокента в принципе решала всё. Как хорошего человека должно быть много, так и талантливого творчества - очень много. Потому автор не жалел ни холстов, ни красок, ни багетов на рамки - всё обязано было быть массивным, чтобы шедевры были видны даже с соседних галактик. А потом, ну сколько ты возьмёшь денег за картину 20х30? На хлеб с маслом? Картина же два метра на три тянула сразу на хлебозавод с молочной фермой! И это без рамочки…

А вот это - "Даль, врезающаяся в обратную сторону сознания"… Маленькая точка, которую не сразу-то и заметишь с расстояния вытянутой руки на бело-голубом фоне, словно на плохо выкрашенной стене гувернантка неаккуратно прихлопнула муху дрозофилу.
Был такой анекдот в древности:

На уроке рисования учительница сказала детям нарисовать панику. Кто-то рисует крушение "Титаника", кто-то"Гибель Помпеи", а Вовочка нарисовал точку посредине листа и бездельничает.

Учительница подходит к Вовочке:
- Вовочка, а ты почему не рисуешь?

- Я уже нарисовал.
- Что???

- Панику.

- Не поняла…

- Понимаете, моя старшая сестра каждый месяц в календаре ставит точку, а в прошлом месяце не поставила. Видели бы Вы, какая в доме началась паника!..

Примерно так работала вся схема Инокента - тайна, покрытая мраком с минимумом труда и максимумом пафоса. Короче, музей Гуггенхайма, но отечественного покроя.

- Как тебе, - заканчивая неполный второй круг спросил я у Солнышка её впечатление.

- Что значит, как? Мы же всё уже обсудили.

- Да, но хотелось бы поставить точку.

- Как на картине "Даль"?

- Нет, не такую жирную, но точечку.

- Зато я выгуляла свою новую блузку…

- Это многоточие, родная. А точка?

- Хорошо. Всё вместе, с помещениями и вахтёром - неплохо, много всего на всём. Вот, возьмём "Тайную вечерю".

- Да, давай. Это же центральная картина.

- Двенадцать клякс, на одну из которых писает собачка. Подозреваю, это Иуда Искариот. Христа не нашла, потому что он, скорее всего, всегда с нами. Снеговиков не нашла тоже, потому что они растаяли от грядущего горя, если следовать концепции всей картины. В общем, было о чём поговорить. Едва ли мы с тобой столько времени обсуждали бы "Джоконду". А ведь он желал рисовать мой портрет. Кляксой???

- Ок, убедила. Нужно идти на банкет.

- Чего это? - раскрыла она глаза.

- Как чего? Там будет весело - все будут осыпать ожерельями восхищений уже признанного таланта. Почему бы нам не поприсутствовать и не послушать понимающих людей? Может мы не всё ещё увидели в "тайных глубинах неосознанного стремления к упрощению видимого до примитивного".

- Думаешь, будет и такое?

- Обязано быть! Концепция!!!
Мы обошли галерею к двенадцати дня. Слоняться по парку ли городу до семи вечера было бы не разумно в преддверии шумного вечера. Не долго думая мы отправились ко мне домой чуть поправить пёрышки на крыльях и набраться сил с вдохновением для предстоящего выхода в люди.

- А ты уверен, что я и так выгляжу восхитительной?

- Я очень уверен. Бог дал мне глаза, и я видел, как сей живописец полирнул взглядом макушку моей головы туда и обратно, всматриваясь в тебя. А подвести бровки ты можешь и у меня дома, благо, твоя сумочка не захотела оставаться дома наедине с котом.

- Ой-ой!Твой-то не пушистее моего.

- В сумочке есть нечего, так что он на неё даже не взглянет, - успокоил я Солнце, подавая руку, выходя из трамвайчика, - он сохраняет нейтралитет ко всему, что не жуётся.

- Чего это он всматривался? - продолжила Солнышко.

- Не знаю, что он там нашёл, но ты же не думаешь, что он меня пригласил. Меня пригласил Петька Брудер, а Инокент пригласил тебя, потому что хочет алмаз на вечеринке, чтобы ты оставила шлейф на его небосводе, как комета.

- Кометы сгорают.

- За миллионы лет? Хотел бы я тоже так сгорать.

К семи мы были в галерее. Людей оказалось больше чем утром. Оно-то и понятно: просто посмотреть - это одно, а поесть, посмотреть, попить, посмотреть, поесть и ещё раз посмотреть, если влезет - это уже совсем другая программа с более яркими красками восприятия тайн искусства.

Инокент неторопливо ходил по залу, встречая приглашённых. Понятное дело, большинство из них я не знал. Интернета тогда не было, соцсетей тоже. И кто из пришедших вышел из какого админздания, я понятия не имел. На концертах и в театрах они по большей части сидели на первых рядах и я видел только их спины. Со спинами я не люблю общаться с детства, так что никакого взаимного интереса и пересечения жизненных путей. Кто-то, безусловно, был в числе приглашённых на разных вечеринках, где я бывал до знакомства с Солнышком, но это не были долгосрочные знакомства или знакомства с продолжением - мы просто веселились вместе по воле случая. В таких ситуациях при повторной встрече, как правило, жмёшь руку мужчине и приветливо склоняешь голову перед дамой.

Петька был другим - он даже здесь, на банкете заезжего художника, совершил рукопожатий в два раза больше, чем виновник торжества, здороваясь с некоторыми дважды. Хотя, чего удивляться, художник приехал и уехал, а Петьке здесь жить и творить свои театральные шедевры вроде "Тайной вечери снеговиков" в стиле его "Белоснежки и семи гномов".
- Посмотри, - провела она украдкой рукой по залу, - все одеты, как на бал, а я в простенькой одежонке.
- Во-первых, не в простенькой, а в элегантной, а во-вторых, ты выделяешься в лучшую сторону среди всех, потому что мы не на бале, а на творческом вечере художника, говорят, признанного. И потом, я понимаю, что мою красоту ничем не испортишь, но ты в платье и на каблуках рядом со мной без каблуков…

- Надень и ты! - перебила она меня.

- Каблуки или платье?

- Вместе. Красоту же не испортить!

- О! - разводя руки в стороны двинулся к нам Инокент, не позволив досконально обсудить тонкости моей неиспочиваемой (прям, не выговоришь) красоты.

Виновник торжества проследовал, провожаемый разворотом взглядов присутствующих, в нашу сторону.

- А ты переживала, шепнул я Солнышку, - уж явно, не меня так счастлив видеть, змей…

- Спрячь меня, - дёрнула она за руку.

- Поздно бежать, нужно отстреливаться. Здравствуйте, маэстро! Вас же можно так называть?

- О, да, естественно, - он протянул руку, мы обменялись рукопожатиями. Солнышко слегка присела.
- Товарищи, господа!
В те времена обращение "господа" только возвращалось в обиход после многолетнего искоренения из употребления потомственными ленинцами, а потому не всем приятное на слух. Оттого на банкете плечом к плечу стояли как товарищи, так и господа. Причём, зачастую под руку прохаживались господин с товарищем женского пола либо госпожа с товарищем мужского пола, в зависимости от личного умения быстро перейти с социалистической морали на капиталистическую, ибо у пролетариев гендерные различия были весьма неоднозначными в понимании.
- Товарищи, господа! Нас посетило Солнышко! И это не образное выражение, а вполне осязаемый факт! - он взял её за руку и повёл вперёд, выставляя руки перед собой.

В воздухе запахло войной, как в 41-м. Я понимаю, что и люди все братья, и престиж города, но этот павлин откровенно страдал на избыток перьев в хвостовой части тела. У меня можно что-то взять, но в этот короткий список из пары пунктов входит: прикурить и нет! На выбор между военным противостоянием и изощрённым ответом было секунды три.

- Сударь, Вы обронили! - крикнул я в Инокента, успевшего сделать шагов с пять.

- Что? - он обернулся.

- Не что, а меня. Этот бриллиант пришёл в мир людей уже в драгоценной оправе, благословлённой небом в виде меня, - подкорректировал я его непонимание, приближаясь вольной походкой и протягивая руку в его свободную, - извольте-с!
- Ох, простите! Я ничуть не хотел…

- Конечно-с, а я хотел. Пройдёмте, - я обернул живописца, продолжая движение.

Я смотрел на него вверх, улыбаясь и просматривая затылок через глазные яблоки:

- Так что там про Солнце?

- Ах, да, господа! - отведя взгляд, продолжил он говорить гостям, успевшим подтянуться к эпицентру событий, - эта девушка и этот молодой, хоть и не очень, человек, придя утром на выставку…

Он откровенно нарывался. Зачем ему было портить своё здоровье задолго до старости, оставляя его в незнакомом городе, мне было непонятно, но он несомненно настроился. Я в те далёкие времена запускался с полоборота и педалью тормоза не пользовался вообще, это уже с возрастом пришло благоразумие и привело за руку сдержанность, а тогда я с ними не был знаком вообще, хотя и слышал, что где-то такое есть.

- Придя утром на выставку, открыли мне глаза на мир, в котором, я полагал, видел всё самое прекрасное. Но вы посмотрите, какая прелесть!.. Ай, мне больно!!! - он попытался отобрать у меня свою руку, но тщетно, - клешня, зажатая в тиски, хрустела, как чипсина на зубах гиппопотама, - что Вы делаете???

- Ох, как неловко вышло! - распереживался я ему в глаза, не ослабляя физическую привязанность, - это Ваша рабочая?

- Нет, я правша! Отпустите её!

- Как жаль… Хорошая мысль. А Вы отпустите её…
Мы не кричали, но эмоционально разговаривали: я улыбаясь, он волнуясь. Приглашённые не перебивали друзей, а со стороны мы именно так и выглядели, ожидая продолжения речи, оборванной на высокой ноте. Солнышко стояла рядом, растерянно смотря на меня.

- Я не хотел, - продолжал Инокент.

- Конечно же хотел, я это слышу второй раз за полминуты - переходя на правую сторону и забирая свою девушку, пояснял я, - Вашу руку, сударь! А потом вы расскажете нам о великой поэзии живописи.

- Вы мне её тоже испортите, дикарь?

- Живопись? Да-а.

- Нет, руку.

- Ах, руку!.. Заберите, - я отпустил художника, беря под руку любимую, - продолжайте речь.

Мы вложились в минуту приятного разговора так, что никто особо и не заметил конфликта. Живописец аккуратно провёл взглядом по зрителям, разминая руку.

- Ты привёл меня к идиоту! - шепнула на ухо Солнце.

- Я привёл тебя к художнику. Кто ж знал, что он идиот.

- Ты! Ты всегда всё знаешь. Он практически меня раздел перед людьми!

- Каюсь, недоработал. Сейчас я с ним продолжу беседу.

Она одёрнула руку, - ты что, в кабаке?

Инокент двинулся вперёд по залу, косясь на меня, - эта сюита танца красок и душевного пения, выплеснутая на полотна…

Пришедшие потянулись за ним, оборачиваясь на Солнце.

- О, Андрэ, - послышалось сзади.

- Бруа, куда ты нас пригласил? - переключился я на приближающегося Петьку.

- На творческий вечер. И не я, а он. Как вам? Я задержался в соседнем зале с… Неважно. Задержался.

- Твой новый друг фееричен, как и его полотна. Нечто, похожее на трансформацию экзистенциальных идентичностей.
- Что?
- Ничто! А можно было и встречать нас вместе, раз уж звали на пару???
- Андрэ, ты приглашён практически на светский раут!
- Петька!
- Пьетри.
- Пьетри, не растирай по полу.., - я снова начинал заводиться.

Солнце тут же дёрнула меня за руку.

- Слушай, - не понимая, чего я закипаю, но на всякий случай уводя тему в иное русло, сказал Бруа, - у меня тут возникла такая идея глядя на всё это вокруг развешенное. Ты же тоже творческая личность. Смотри…

Он начал водить руками и в ярких эмоциях рассказывать свои первые наброски на новую пьесу, родившуюся под впечатлением увиденного. У меня чуть отлегло от души и желание бодаться сошло на нет. Солнышко улыбаясь смотрела на Петьку, видя заранее его новый шедевр, похлеще прежнего аншлага с красными трусами и бедовым дворником.
Вечер был слегка подпорчен, действительно хотелось в кабак, но с Инокентом. Там и атмосфера соответствующая, и есть где разгуляться, но Солнышко была очень милой и мотивационно привлекательной, чтобы разогнать мои тучи, сгустившиеся над головой. Уже за углом галереи мы перешли на позитив, обсуждая прошедший день. Весьма важно выговорить волнующий момент и суметь взглянуть на него не столь радикально, как виделось в начале.

Но!!!
- А ты не предполагаешь, что Пьетри Бруа решил таким образом отдать тебе должок за дворника на премьере "Белоснежки"? - вдруг спросила Солнышко.

- Ты путаешь режиссёра провинциального театра с двойным агентом Кимом Филби! Откуда бы он узнал? Серёга - могила, зачем ему портить трудовую биографию - сразу ответил я, но задумался, - хотя, кто знает, кто знает… Нужно подумать. Петя, Петя, петушок…