Капли дождя

Я в который раз схватилась за расческу. Перед этим успела причесаться дважды, но мне показалось, что волосы разлохматило, пока я шла с кухни в свою комнату.

Провела ладонью по в очередной раз расчёсанным волосам. Теперь они гладкие, а после шампуня с запахом лимона — мягкие. Пальцами разделила чёлку на две части. Не по самому центру, а ближе к левому уху. Может, стоило попросить у мамы гель для укладки? Да нет, наверное не получится.

Жаль, что я не могу оценить результата собственных стараний. Потому что я — не вижу.

Пальцами я разгладила толстовку на груди и сбалансировала по длине шнурочки воротника. Обернулась на шум позади себя, но поняла, что это просто щелчок часовой пружины, которая отмеряла мне минуты. А так в доме тихо. Ну, не совсем, конечно — своей жизнью дом живет в любое время. Воздух продолжает сквозить между балками, молодые короеды тихонько подгрызают деревянные перекрытия, кое-где усаживается фундамент. И все это сопровождается миллизвуками, постоянно. Будто у всего этого есть невидимая душа, которая может дать о себе знать только так. Но зато в любое время.

Я дошла до родительской спальни. Приоткрыла дверь и сразу повернула направо — туда, где стоит туалетный столик. Не забрала ли мама свою "LANVIN Mon Eclat"? Не должна — конференция деловая, и длится всего-то два дня. Нет, вот она: пузырек, схожий по форме с эллипсоидом.

Повертев его в руках, я пшикнула за ухо. Потом за другое. На меня тут же накинулся сладкий, и в то же время какой-то дымный запах. Слишком резкий, как мне показалось. Я поспешила открыть окно.

В уличном воздухе пахло вечером и влагой. Где-то недалеко шуршали листья живой изгороди, словно обсуждая друг с дружкой почти минувший день. Эхом донесся шум неисправного, слишком неприятно дребезжащего мотора. Я отпрянула от окна подальше. В этот момент и раздался дверной звонок…

Заторопилась, выскочив из родительской спальни, и дернулась в другую сторону: нужно было идти налево, спуститься по лестнице и через пять шагов упереться в дверную ручку. А я, забыв, что была не у себя, прошла уже полпути к гостевой ванне.

Звонок настойчиво повторился, но я не стала кричать, что уже иду.

Марк всегда, в течение всех трёх лет, что я его знаю, вел себя порывисто и нетерпеливо, словно всё время пытался обогнать ветер. Поэтому нередко натыкался на некстати расположенные углы и ронял то, что было у него в руках. И был безмолвно благодарен, когда я не замечала его избыточной скорости устремлений.

— Привет, — дыхнуло на меня запахом табака и ментола. Запах, надо сказать, весьма приятный. Но только именно в таком сочетании и обрамленный уличной прохладой. У меня на секунду поплыло в голове от навалившейся свежести.

— Заходи, — я пошире распахнула дверь и отступила назад. Марк, судя по звуку резиновых подошв, перешагнул порог.

Когда он приблизился, я ощутила легкое тепло чужого тела, отчего на долю секунды растерялась и забыла, что дверь можно и прикрыть.

— Еще кого-то ждешь? — хмыкнул Марк и, не дожидаясь ответа, принял у меня металлическую ручку. И даже щелкнул нехитрым замком.

Мне вдруг показалось, что сейчас ко мне потянутся его руки. Чужие, сильные руки, еще недавно держащие в пальцах сигарету, пропитавшиеся запахом дурмана.

— Хочешь посмотреть фильм? — поторопилась предложить я, стараясь как можно незаметнее отодвинуться в сторону. Давно знакомое пространство собственного дома вдруг стало по ощущениям мне мало. А в собственном теле — жарко.

— Э-э… — явно растерялся Марк. Впрочем, собрался он достаточно быстро: — Давай!

Но я все равно рассмеялась:

— Да расслабься! Слепые даже в кино ходят!

Это правда. На специальное — с тифлокомментариями. Но этого я уточнять не стала.

Слепота у меня не врожденная: до восьми лет я была обычным ребенком. А потом решила залезть на ту кучу машинных шин. Неудачное падение — и кто-то навсегда выключил для меня свет.

Поначалу это было очень неприятно и страшно — ты будто наполовину умираешь, и ждешь, когда вместе со зрением тебя покинут все остальные чувства: осязание, обоняние, слух, вкус… Но несмотря на твой страх и уверенное ожидание, ничего больше не происходит. Врачи делают какие-то обследования, и ты все равно слышишь их многозначительные паузы в общении с родителями. Вполне возможно, что в эти моменты они показывают что-то жестами, но и без жестов все предельно ясно. Мозг травмирован и его отмершая зона восстановлению не подлежит.

Марк, мне показалось, как-то слишком медленно шагнул в коридор и пошёл за мной так близко, что я почувствовала шеей его тяжелое, будто после скорой ходьбы, дыхание.

Он старается шагать со мной в ногу и одновременно куда-то будто торопится, боится отстать. Или потерять меня из вида, хотя последнее ему совсем не грозит.

Обычно я не люблю, когда другие приближаются ко мне слишком близко — этим они словно считают себя лучше меня. Ведь я всё равно не увижу, а значит и не пойму. И тут можно взять за меня шефство, чтобы смотреться хорошим в собственных глазах.

Но Марк не такой.

Ещё в школе, когда меня посадили с ним за парту, я успела нацепить на себя улыбку и приготовилась объяснять, что со мной всё нормально, что не надо мне ничего подсказывать и хватать меня за руку и вести тоже не надо. Так просто всегда все делали, и я была благодарна людям за помощь. Но уже и хотелось, чтобы они перестали видеть во мне калеку. Хотелось кого-то, кто будет считать меня себе равным.

Марк тогда никак не прокомментировал моё присутствие и вообще словом за весь урок не обмолвился. Если бы не его ёрзание на стуле и неторопливое сглатывание, я бы вообще подумала, что сижу одна. Не знаю, почему, но на том уроке математики, когда из приоткрытого окна тоже пахло дождём, мне очень хотелось не только услышать, но и увидеть человека рядом со мной.

Когда прозвенел звонок, меня тут же обступили одноклассники, проявляя участие и искренний интерес. Но моего соседа среди них не было… В тот день я так и не поняла, почему после школы мне было так грустно. Мама, забирая меня на своём кабриолете, сразу подумала, что меня кто-то обидел и рвалась идти разбираться. Мне едва удалось убедить её, что никто меня не трогал. А про себя подумать: в том-то и дело, что нет…

Как позже выяснилось, Марк вообще не был душой компании, и в классе его не любили. Не буллили, но и членом группы он не считался. И, кажется, совершенно от этого не страдал.

У Марка был низкий, с оттенком бархатного голос, и очень скоро я обнаружила, что от его редкого звучания у меня поднимаются волосы на затылке.

Очень скоро родители стали замечать, что я стала слишком долго сидеть в ванной. А я, кажется, впервые после кризиса, когда меня покинуло зрение, стала страдать. Оттого, что не знаю, как я выгляжу.

По смутным воспоминаниям у меня светлые волосы и серо-голубые, наверное даже серые, глаза. Нос как у мамы — маленький и немного вздёрнутый. А губы полноватые, как у папы. Но это было в мои восемь… Сейчас же мой вид — полнейшая для меня загадка.

Когда я сидела за школьной партой, у меня всегда горел левый бок. Потому что им я чувствовала близость Марка даже через толстовку. А ещё мне всё время становилось жарко. Я стала неуклюжей — кажется, нарочно. Или просто так получилось, но мои ручки то и дело перекатывались и падали со стола. Их, кажется, бросался поднимать весь класс. Но только не Марк.

И, когда я уже отчаялась и почти смирилась, то совершенно случайно задела локтем не только чужую половину парты, но и самого Марка.

Меня прошибло электричество напополам со счастьем, хоть я была мысленно готова, что мой сосед сейчас отодвинется, и только его крупное, судя по ощущениям тело, останется в моих воспоминаниях. Но, совершенно против моих ожиданий, Марк не отодвинулся. А, кажется, будто даже придвинулся ближе. В тот момент я боялась спугнуть своё счастье.

В другой раз я никак не могла найти свою линейку. Что странно, потому что жизнь вынудила меня чётко запоминать и не путать, куда я кладу свои вещи. Но линейки на месте не было, и меня уже стала покрывать лёгкая паника, когда ладонь шарила пальцами по пластиковой поверхности парты, а учитель диктовал.

В следующий миг я стала самым счастливым человеком на свете.

Крупная, мосластая рука накрыла мою сверху. Потом подхватила пальцами и потянула влево. Там развернула так, чтобы моя ладонь оказалась раскрытой и сверху. Замирая, я почувствовала, как на мои пальцы ложится знакомая пластмасса. И, не веря своим ушам, услышала короткий смешок.

Это посмеивался Марк. Но в его дыхании не было ни капли настоящей насмешки. И оно вдруг показалось мне неимоверно близко.

Линейка снова была у меня. Но чужая рука с толстой, шершавой резинкой рукава всё равно не спешила меня выпускать. И я была готова на всё, лишь бы это прикосновение продлилось ещё хоть пару секунд.

Раздался звонок, и я осознала, что началась перемена и пора идти на обед. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг извернула ладонь и сама вцепилась в чужое запястье.

— Доведи меня… в столовую… — выпалила я и почувствовала, как внутри меня что-то ухается в пропасть.

Стало очень жарко.

— Ну… пошли, — я буквально кончиками ушей почувствовала, как Марк улыбается. А вот ощущениям от руки, когда её полностью берут в свою, поверить было сложно и практически невозможно.

Сегодня Марк пришёл ко мне не впервые. Он ещё в школе временами приходил ко мне в гости, а я ходила к нему. Но сегодня мы впервые оставались только вдвоём. Удивительно, но пригласить его домой было как-то легко и само собой разумелось.

Сделав семь шагов в гостиной, я оказалась у дивана.

— Садись, пожалуйста, — я гостеприимно махнула рукой в нужную сторону.

— А ты? — хоть голос Марка старался звучать отрешённо, мне без проблем удалось уловить в нём скрытое волнение.

— Я пойду принесу колы.

— Не надо! — пальцы Марка коротко сомкнулись на моём локте, но тут же выпустили. У меня через толстовку прошлись мурашки.

Я уже знала, что в младшей школе его доставали, оттого его характер и стал замкнутым. Во взрослой же жизни его можно было скорее назвать самодостаточным и волевым. Таким, к которому будут опасаться лишний раз подходить. Наверное, поэтому у него сейчас и нет девушки.

Судя по скрипу дивана, Марк, не спеша, присел на него. Я едва не прыснула — Марк не из тех, кто старается хоть что-то делать не спеша. В этот момент меня смутно закололо сожаление.

Мне хотелось его увидеть.

Не мир. И не себя.

Марка.

Уходить на кухню тоже расхотелось. Нащупав диванную подушку, я присела около неё, отчего-то очень опасаясь задеть коленом Марка.

Мы были одни, и сейчас это начало очень смущать.

Кое-как я нажала на клавишу воспроизведения DVD-плеера — диск уже заблаговременно сидел внутри, и теперь начал, разогреваясь, жужжать. И из колонок пошёл звук начальных титров.

Я переползла обратно на диван и всей попой уселась на его ровную поверхность. Чувствовала я себя немного странно — будто бы находилась где-то ещё, а не у себя дома. И мысли постоянно соскальзывали с того, что вещали с экрана.

Я слышала своё дыхание — мне казалось оно очень шумным. Дыхание Марка было куда тише. Он будто бы выдыхал больше воздуха, чем вдыхал.

— Смотри-смотри — чуть не шендорахнулся! — вдруг оживился Марк, и перед моим внутренним взором предстала картина, как он заинтересованно тычет пальцем в экран.

— Ой… — он осёкся. — Прости…

В его голосе звякнул жар смущения, и мне нестерпимо захотелось узнать, покраснели ли его щёки.

Обычно я нормально себя контролирую. Так что не могу объяснить, почему сейчас моя рука наугад потянулась туда, где я предполагала лицо Марка.

Поняла я это только когда пальцы нащупали твёрдое — скулу — и сразу отдёрнула ладонь. Наверное, в этот момент я сама стала под цвет рака. И очень-очень сильно постаралась сделать вид, будто бы ничего не было.

Сразу же хватая предательской левой рукой штанину и для верности накрывая её правой, я заговорила:

— Может, будешь рассказывать мне, что происходит на экране? Ну… если хочешь?

Вышло у меня настоящей скороговоркой, и я до боли сжала пальцы в ожидании ответа. Наверное, не стоило такое предлагать — может, Марку совсем не хочется что-то там мне рассказывать, и вообще…

Но он вдруг, будто бы с ждал того, начинает старательно перечислять всё, что происходит на экране. Включая цвета светофора, и даже, сбиваясь, пытался транслировать ещё и речь, которую я и так могла слышать.

Улыбнувшись, я не спешила его прерывать, просто слушала. И под тонами его голоса понимала ещё меньше из сюжета фильма, хотя наверняка его раньше «смотрела». Марк умел говорить по-особенному — я всегда это знала. Но раньше старалась не замечать.

Звуковые волны, достигая моих ушей, заставляли ощущаться их кончики, а иногда где-то в затылке начинало легко щекотать. Обычно я отпускала это ощущение, но сегодня — не хотелось. Хотелось слушать каждую ноту и запоминать её.

Марк резко замолчал, и я вздрогнула, инстинктивно разворачиваясь к нему ухом. И услышала только короткое, напряжённое дыхание.

— В чём дело?.. — сразу встревожилась я, и мои пальцы стиснули диванный подлокотник. — Что-то не так?

Марк резко выдохнул, и в ожидании его ответа у меня кровь отлила от лица.

Вдруг я почувствовала движение. Мой диван упорно скрипел от него пружинами и обивкой. А в уши зачем-то набились искусственные звуки из телевизора.

Я буквально всем телом почувствовала, что Марк — совсем рядом со мной. Близко. И на этом ощущении на меня вдруг навалился холод спокойствия. Наверное, рецепторы напряжения просто «перегрелись» и перестали работать.

Я сказала:

— Можно, я дотронусь до твоего лица?

Я раньше уже так делала — когда наше знакомство переросло в дружеское. И больше с тех пор — нет.

Я услышала, как Марк кивнул. И потом озвучил своё действие:

— Да…

Тепло его дыхания я ощутила на кончике носа. И, стараясь не обращать внимания на мурашки, протянула руку. Мои пальцы одновременно с ладонью упёрлись в чужой подбородок и нос. Указательный лёг на самый мясистый кончик. Я поскорее постаралась облегчить прикосновение, и всё же пальцы с излишней жадностью скользили по лицу Марка.

Я изучала его, будто бы в первый раз. И не уловила, когда стала просто гладить его кончиками пальцев, прикасаясь к области скул, бровей, лба. Кожей я чувствовала, как Марк моргает, но не закрывает глаз. От этого становилось приятно-щекотно.

Я погружаюсь на его лицо полной ладонью и ощущаю мягкость и одновременно жёсткость его черт. Сгибом пальца чувствую его дыхание. И от этого, кажется, моё собственное дыхание пропадает.

Я слышу его движение, и через секунду с замирающим сердцем ощущаю, как его рука накрывает моё запястье, и пальцы очень медленно ползут выше. Я ослабляю прикосновение — на случай, если Марку оно вдруг надоело. И он тут же полностью перехватывает мою руку в свою.

Ощущаю, как её обхватывают браслетом, и моё сердце тут же ухает вниз — настолько резко, что вдох сам собой получается через приоткрытый рот. А вторая рука Марка тем временем накрывает мою ладонь тоже, и выходит, что обе его руки держат мою.

Мои пальцы инстинктивно касаются его плотного сухожилия. И прежде, чем я успеваю это понять, мои губы так резко накрывает прикосновение, что на меня нападает ступор. И я не сразу понимаю, что Марк меня целует.

Меня будто выкидывает на новую орбиту. А внутри что-то (или всё) меняется.

Я размыкаю губы и, как могу, подчиняюсь движениям Марка, пытаюсь их повторить или дополнить.

Когда наш поцелуй размыкается, моё сердце трепещет, как у кролика, и становится очень жарко — я бездумно тащу в сторону воротник толстовки. И слышу, как Марк громко сглатывает.

Я не успеваю оглянуться, как его руки резко хватают меня вокруг головы. И следующий поцелуй получается уже глубже, настойчивее и… волнительнее.

Мой язык перехватывает его, и наше касание становится похоже на объятие. А потом между нами действительно получается объятие — Марк так резко обхватывает всю меня руками, что в первую секунду становится невозможно тесно и дышать. Чтобы хоть немного вернуть себе контроль, я обнимаю Марка за шею.

Не знаю, сколько мы так сидим, но каждое мгновение бьёт по нервам счастьем. И я, кажется, готова на всё, лишь бы это длилось дольше.

Движения Марка становятся мягче. Он оглаживает мою спину, переходя на плечи, и его пальцы коротко соскальзывают под воротник.

Не помню, кто из нас первым отстраняется. Только знаю, что мне очень не хватает тепла Марка. И я, прежде чем понимаю, сама тянусь к нему.

Я прижимаюсь щекой к его шее. Зажмуриваюсь. И ощущаю, как наши сердца стучат очень громко и будто бы в унисон.

У меня внутри будто что-то ломается — какая-то стена — когда я встаю на пол. Так резко, что у меня начинает кружиться голова, к счастью — всего секунду. Не знаю, что мною движет, но я протягиваю раскрытую руку туда, где сидит Марк. И с замиранием внутри жду, когда на ней ощутится его прикосновение.

Мне нет нужды считать шаги — ноги уже давно автоматически доходят до лестницы наверх. Странно, что в этот раз я неловко упёрлась носками в нижнюю ступень.

Марк, ничего не говоря, следует за мной, и мы вместе поднимаемся в сторону моей комнаты. Кажется, телевизор продолжает работать, но кого это волнует?

Как только раздаётся хлопок закрытой двери, я сразу ощущаю, как Марк обхватывает меня кольцами рук. И понимаю, насколько он выше — чтобы у нас вышел поцелуй, мне приходится задирать голову. И чувствовать, как пальцы Марка путаются в моих волосах.

Я вдруг чувствую на себе всю его тяжесть, и от этого собственные ноги предательски слабеют. На секунду на меня накатывает паника — быть в мире темноты я привыкла, но вот в мире без опоры… Мои руки, как за единственную возможность устоять, вцепляются в Марка, пальцы затягивают в кулаки его кофту со спины. А его руки вдруг, резко и неожиданно, соскальзывают ниже, и я чувствую их на ягодицах. Вернее, под ними.

Сразу возникает ощущение, что я сижу на чём-то вроде качелей. И особенно усиливается, когда Марк рывком поднимает меня вверх. Беря на руки.

— Ты что! Я тяжёлая! — смеюсь я от восторга, на полных правах обхватывая его за плечи — мне ведь «страшно» и нужно не упасть.

Может, даже и хорошо, что я его не вижу — иначе моё смущение было бы абсолютным. Но в отсутствии зрения мне хочется быть ближе. Поэтому я наклоняю голову и ощупью прикасаюсь к его лбу своим.

Опускаюсь на кровать я очень мягко и осторожно. У меня трясутся поджилки. От медленных, почти неуверенных, прикосновений Марка. От тишины, которая вдруг ощущается непередаваемо остро. От ощущения, что сейчас что-то произойдёт.

Но, словно назло себе, я не замираю, а сама тянусь к Марку. Коротко провожу руками по ёжику его волос, опускаюсь пальцами ему на шею и развожу ладонями по развёрнутым плечам. А потом, со вздохом как при нырке, хватаю ткань его свитера и тяну вверх.

Конечно, мне ни за что не хватило бы ни сил, ни смелости избавить Марка от одежды. Хорошо, что он, шевелясь и громко дыша, делает это сам. Я слышу шуршание ткани и знаю, что свитер отлетел к стене и мягко сполз в пространство между ней и кроватью. И, кажется, чувствую тепло оголившейся кожи даже на расстоянии.

Мои руки сами собой тянутся и упираются в чужую грудную клетку. Сначала только кончиками пальцев, но, не встречая сопротивления, ложатся на неё целиком. Поднимаются, подчиняясь мужскому дыханию и плавно опускаются. И через несколько таких циклов я понимаю, что дышу с Марком в унисон. И мне становится очень жарко. Особенно когда ладонь Марка с жадностью накрывает мою.

Дальше я только чувствую, как под его ставшими вдруг очень быстрыми и ловкими движениями, моё тело покидает собственная одежда. По спине бежит холодок, а по бёдрам — мурашки. Которые, кажется, замирают и заостряются, когда их накрывает тёплое, изучающее прикосновение.

Ладони Марка, которые сейчас ощущаются очень крупными, оставляя большие пальцы в стороны, скользят по коже вниз. Округлыми движениями касаются моих коленок и снова поднимаются вверх. Настолько, что мурашки бегут уже не просто по бёдрам, а к тому месту, где сейчас ощущается тонкая ткань трусов. Которая, похрустывая резинкой, приподнимается под небольшим напором Марка. Который сразу спадает, оставляя у меня только фантомное, щекочущее ощущение.

Я ощущаю вибрацию кровати, пола — это Марк поднялся на ноги. Я слышу короткое металлическое звяканье и вжик-жужжание. И меня практически ударяет по затылку осознание: это расстёгнутые поясной ремень и молния ширинки.

Не зная, что ещё делать, я нащупала край подушки и принялась его мять, потягивая пальцами перьевой наполнитель. Ногтями наверняка оставляя невидимые царапины на ткани.

Чувствую, как рука Марка приминает кровать справа от моего бедра. Представляю, как его тело от этого нависает надо мной. Представляю его лицо вровень с моим. И чувствую неровное дыхание, которое щекочет мой подбородок.

Марк полностью залезает на кровать — меня от движений матраса то и дело качает то в одну, то в другую сторону, и, чтобы унять эту качку, я опускаюсь спиной на подушку.

Дышать я могу только ртом, чувствуя, как высоко поднимается и опускается грудь. И как кожа на ней собирается мурашками, особенно сильно — на сосках.

По всему телу становится жарко. И особенно сильно — между бёдрами, где кожа настолько разогрелась, что ткань белья начинает раздражать.

Я буквально кожей ощущаю близость тела Марка — его жар и какое-то нетерпение. От чего тоже начинаю подрагивать.

Марк понимает мою дрожь по-своему, и его ладонь сразу успокаивающе ложится мне на щёку. А потом он становится ближе, и медленным поцелуем накрывает мои губы. Щёку. Подбородок.

Я не боюсь. Просто волнительно. И не очень представляю, что нужно делать. Поэтому немного рассеянно прикасаюсь к плечам Марка, вдавливая подушечки пальцев в его горячую кожу.

Он прижимается ко мне сверху, вдавливая в кровать. Сердце от этого подскакивает и ухает через всё тело вниз — к паху. Где я чувствую прикосновение горячего и твёрдого. И у меня сразу перебивает дыхание. И бёдра автоматически смыкаются, захватывая внутрь край чужой плоти.

Кажется, по телу Марка идёт от этого дрожь. И он всеми силами стискивает меня и прижимается ближе.

Моё тело от этого будто бы становится мне мало — из него словно рвётся наружу дух. И я, вдавливаясь щекой в подушку, могу только тихо простонать.

Движения Марка становятся порывистыми — хватая край резинки моих трусов, он тянет их вниз. И я всем телом ощущаю, как оголяется низ моего живота. И беззащитным становится лобок.

Мне вдруг становится очень стыдно — наверное, всё тело покрывается краской, и лицо очень жжёт. И я, повинуясь какому-то порыву, сажусь на кровати. Наверное, получается так резко, что Марк отодвигается назад. Но я обнимаю его за плечи и притягиваю к себе. Целую так сильно, словно стараюсь, чтобы у него не осталось сил на меня смотреть. А потом, повинуясь внезапному порыву, тянусь руками прямо ему к паху.

Ощущение — странное. Словно я держу весь его жар в своей руке. Марк вздрагивает, будто бы захлёбываясь дыханием, а потом перехватывает мою ладонь и направляет несколькими движениями, чтобы я могла полностью ощутить его орган.

Он твёрдый и легко проскальзывает в руке. Которая у основания щекотится о влажные, жёсткие волосы.

Я успеваю сделать несколько движений, прежде, чем Марк не выдерживает и не наваливается на меня. Немного неожиданно, но я совсем не против. И принимаю на себя его крупное, горячее тело. Чувствуя, как всё внутри в предвкушении подводит.

Со вдохом я раздвигаю бёдра в стороны. И сразу ощущаю растягивающее, осторожное проникновение.

Член Марка ощущается больше, чем был под моей ладонью. И я зажмуриваюсь. Только чувствую, как внутри всё начинает пульсировать. Я зажимаю рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. И чувствую, как чужая рука неловко ложится на неё сверху. Не сопротивляюсь, когда его ладонь оттягивает её в сторону. И мои напряжённые губы накрывает мягкий, нежный поцелуй. От которого тело понемногу расслабляется.

И у меня внутри всё сдавливает — словно там собираются иголки жара. И я снова раздвигаю сжавшиеся было бёдра.

Чувствую себя наполненной. Наполняемой медленными движениями Марка. Которые с каждым разом становятся всё сильнее, отчего я всхлипываю.

Внизу живота тянет и побаливает, но я всё равно не хочу, чтобы Марк останавливался. И стараюсь расслабиться.

Его руки беспорядочно носятся по моему телу, оставляя приятно-чувствительные следы. И я сама не замечаю, как приподнимаю подбородок, подставляя шею под порывистые поцелуи Марка.

Я чувствую, что я — его.

От этого мысле-ощущения по телу идёт дрожь, и оно будто бы становится больше. Все мои нервные окончания будто бы обостряются в своих ощущениях. И вес мужского тела становится и моим.

Стоны Марка отзываются у меня внутри. И его торопливые движения рождают внутри что-то незнакомое и сильное. Что-то, пробирающее до самого сердца и чего-то ещё.

Когда Марк совсем ускоряется, у меня окончательно сбивается дыхание. И только его движения удерживают меня в этом мире. А когда они прерываются и замирают, собственное тело начинает сотрясать. Сначала коротко и мелко, но потом — почти до судорог.

Меня будто со всего размаха откидывает на кровать, и я полностью расслабляюсь под телом Марка. И чувствую себя как никогда в безопасности.

Дыхание восстанавливается постепенно. У нас обоих. И, кажется, дыхание Марка продолжает сливаться с моим.

Рядом с ним — тепло и уютно. И мне совсем не хочется выползать из-под его руки.

А где-то за окном поёт ветер ночи. И кажется, я слышу, как капли дождя на стекле связываются в бесконечную историю.