Карлег

Глава 1

История эта началась, можно сказать, вполне библейски, потому что вначале была тьма. А еще скрежет зубовный и страдание из-за того, что накануне… Черт его знает, что случилось накануне, но Михаил чувствовал себя как, будто в него заливали спиртосодержащие продукты с двух концов сразу, в ассортименте и надлежащем количестве. Так плохо ему не было даже когда Мишган по случайному стечению обстоятельств (и глупой забывчивости) положил на таблетку феназепама два литра пива.

Боль методично драла железными когтями тело до последней клетки, грызла каждый нерв, пронзала череп ржавыми спицами, как у синобита по имени Пинхед. И не было от нее (то есть боли) ни спасения, ни защиты. Мысли крутились, будто звездный мусор, вокруг единой точки притяжения - безмолвного вопля “господи, пожалуйста, пусть это закончится или просто убейте меня!!!”

Однако…

Боль как-то разом, в один прием, локализовалась, переползла, будто живое покрывало, со всего тела к двум точкам - на правой скуле и под ребрами. Затем тьма раскололась, вспыхнула мириадом сверкающих фрагментов, и окружающий мир ударил Мишгана, приложив единоразово все органы чувств, как дубовой палкой.

Запах морской соли, растительной гнили, смешанной с хорошо выдержанным уличным сортиром в летнюю жару.

Ощущение тяжелой, душной липкости, грязного пота и пыли, замешанных в несмываемую пленку сродни маслу.

Вопль. Громовой и страшный рев, бивший по ушам чуть-чуть не до разрыва барабанных перепонок.

Грязь, в которую Мишган смотрел, едва ли не ткнувшись в нее носом. Не обычная, практически благородная смесь воды и земли, а то состояние почвы, которого можно добиться лишь обилием самого отвратительного мусора, включая навоз, а также тщательным перемешиванием сотней ног.

“О, господи…” - подумал Михаил и почувствовал, что летит. Мир вокруг дважды перевернулся, мелькая разноцветным калейдоскопом, и ударил по лицу все той же грязью. В поле зрения возник некий предмет, ткнувший Мишгана в физиономию.

Кто-то пролаял односложную команду, во всяком случае, звучало это словно команда, требовательная и злая. Речь казалась незнакомой, однако удивительным образом будила в голове какие-то странные, хорошо знакомые образы. Будто речь на ином языке, давным-давно заученном в школе на уровне “Зе Ландон из э капитал оф грейт британ”.

Михаил завозился в грязи, как выброшенный на берег житель моря, чьи мышцы слишком слабы, чтобы поддерживать тело. Одновременно с этим он понял, что загадочный предмет является сапогом, точнее носком кожаного сапога, который легонько тычет страдающего парня в лицо. В этой “легонькости” чувствовалась какая-то нарочитая, особая оскорбительность, брезгливость, словно невидимый хозяин опасался испачкать дорогую обувь чрезмерно тесным контактом с грязной физиономией.

- Встать, ленивая скотина!

И снова Михаила накрыло ощущением, что с ним говорят на иностранном языке - все слова были понятны, однако звучали они… странно. А еще тело при звуках настойчивого приказа буквально скрючило от ужаса. Реакция шла помимо сознания, будто каждый член обладал собственной памятью и отлично понимал, что случится при невыполнении указаний. Пока Михаил удивлялся и страдал, руки-ноги сами собой задергались, стараясь все же как-то приподнять изможденное тело.

Ему помогли, хотя слово “помощь” здесь не слишком уместно - скорее Мишгана торопливо и без всякого почтения вздернули сразу несколько рук, привели в относительно вертикальное положение.

Первая мысль, что посетила Михаила: это какая-то Япония… или Китай. Потому что вокруг расстилался некий условно “азиатский” пейзаж, очень похожий на бескрайние рисовые поля. Болота, зелень, ультрамариновое небо с которого буквально жарило непривычно белое солнце. По левую руку тянулась асфальтовая дорога вполне индустриального вида, но с обилием трещин и провалов, замазанных серой бетонообразной массой. По бетону энергично катил механизм, смахивающий на трактор, однако без трубы, дыма и характерного шума двигателя внутреннего сгорания. За “трактором” на длинном кабеле парила сфера размером чуть больше футбольного мяча. “Мяч” казался вполне увесистым, без всякого гелия внутри, однако левитировал будто маленький дирижабль. По правую руку находилось какое-то селение, опять-таки в азиатском стиле, как его показывали в фильмах - одноэтажные домики, похожие на быстросборные конструкции под крышами из старого исцарапанного пластика. Над домишками возвышалась решетчатая башня вроде Шуховской в Москве, обвешанная зеркальными панелями, надо полагать, для добычи электричества.

От наблюдений Мишгана отвлек подзатыльник, настоящий и вполне ощутимый, от которого голова мотнулась вперед-назад. И резкая команда, от которой тело само собой выпрямилось, явно пытаясь сделать стойку “смирно”.

Сознание будто переключилось на новый уровень восприятия действительности, Михаил осознал, что вокруг толпятся люди… такие же странные, как все остальное. Больше всего они походили на крестьян из куросавских “Самураев” - полуголые, согбенные, какие-то “высушенные”, так что ребра, суставы и позвонки выступали сквозь кожу как у вяленой рыбы. Но с другим… фенотипом, наверное, Мишган был не уверен, что это называется именно так. Лица более вытянутые, глаза без эпикантуса, вполне “европейские”. И все люди какие-то… маленькие.

Перед Михаилом, глядя на него сверху вниз, стоял мужчина, разительно отличавшийся от прочих недомерков. На фоне полуазиатов он казался высоким и широким, словно тролль. Лицо скрывалось в тени стетсоновской шляпы, но и так была хорошо видна гримаса снисходительного, презрительного высокомерия. Ничего подобного Михаил не встречал даже когда работал в некой торговой сети, чье название старался не вспоминать лишний раз, а там к персоналу относились, прямо скажем, без пиетета и понимания, что все люди рождаются равными. “Шляпник” пялился на измазанного грязью Мишгана как настоящий рабовладелец, этакий плантатор уверенный, что перед ним говорящее движимое имущество. Казалось, мужик вот-вот произнесет речь о негре, который должен отработать пятьсот долларов и продержаться три боя.

Чуть позади “рабовладельца” стояло два мрачных дядьки самого злобного вида. Оба затянуты во что-то странно-милитаристское, одежду, похожую одновременно и на комбинезоны из каталогов дорогого тактикула, и на мундиры армий времен Второй мировой, а может даже Первой. На стоячих воротниках виднелись какие-то символы из блестящего металла и эмали черно-зеленого цвета. Страннее всего казались широкие пояса. Они были как-то хитро выплетены из комбинации кожи, металлических нитей и почему-то кабелей в сетчатой обмотке. Пряжки тоже казались необычными - прямоугольные, широкие и толстые, словно коробочки. На каждой такой блямбе цвета латуни выделялось две клавиши и мигала крошечная лампочка - именно лампочка, не светодиод. Один сердитый мужик держал в руках что-то похожее на телескопическую дубинку, только вытянутую до размеров не очень длинного копья. Второй поигрывал неприятного вида ножом, который больше смахивал на опасную бритву-переростка. Еще у каждого на поясе висел кнут (или плеть), похожий то ли на виноградную лозу, то ли на щупальце с крошечными зубчиками вместо присосок. Плети лоснились, будто смазанные маслом или жирным соком. На них даже смотреть было неприятно, а от мысли, что этакая пакость может коснуться тела, оное тело вздрогнуло, корчась в судорогах ужаса. Кажется, ему это чувство было знакомо не по описанию, а практически.

На заднем плане Михаил заметил вполне технологический агрегат, отчасти похожий на самолет, однако рассмотреть не успел. Новый подзатыльник отправил его на колени, так что ноги пронзило вспышкой боли - под грязью скрывались мелкие камешки.

- Ленивый скот, - процедил “рабовладелец”. Вернее он произнес набор звуков, которые не вызывали у Михаила никаких ассоциаций, однако неким странно-мистическим образом он понимал их смысл.

- Очень плохой.

Из-за левого плеча Мишгана выступил “азиат” с типичной для местных плешью, в центре которой однако торчал одинокий хохолок пегих волос. Азиат быстро и глубоко кланялся, бормоча что-то насчет “хвори”, обещая надзирать, исправлять и поднять личную выработку. Мишган по-прежнему не понимал ни единого слова и был уверен, что никогда прежде не слышал ничего подобного или хотя бы родственного, однако осознавал суть речи в целом, будто “на рефлексах”, вспоминая то, что некогда прочно забыл.

- Плохо стараетесь, - “плантатор” скорчил еще более противную рожу и легким движением подтянул просторное одеяние вроде длинной робы без пояса. - Норма выработки должна быть повышена в этом триместре на два процента. Вы не справляетесь!

“Хохолок” заблеял что-то про недостаточное снабжение энергией и ошибку “картотеки”. А у Михаила сеть разрозненных образов и впечатлений наконец сложилась в единую мысль, сокрушительное понимание, оформленное в виде вопроса:

“Я что, попаданец?..”

Мысль была шокирующей, однако притом удивительно трезвой и здравой. Мишган вообще гордился своей рассудительностью и адаптивностью. Идея о том, что он куда-то попал сама по себе казалась бредом, однако мир вокруг не производил впечатления иллюзии, он был отвратительно реален в каждой мелочи, от непереносимой вони гнилого сортира до мельчайшего камушка, впившегося в колено. И объяснение прямо-таки напрашивалось. Только Мишган, хоть и не был знатоком, помнил, что “попадать” сообразно законам жанра следует в тело юного отпрыска благородной семьи, немедленно получая какие-нибудь удивительные таланты. Однако нынешнее положение как-то не вязалось с аристократическим антуражем, да и пробуждения магических возможностей Мишган определенно не чувствовал.

Он ощупал себя дрожащими руками, отметив боль в пальцах, застарелую и привычную. Соотнес ощущение тела с размерами трех мужиков, разительно отличавшихся от прочих недомерков.

- Этот! - “рабовладелец” прервал речь “хохолка” и требовательно указал прямо на Мишгана. - Имя!

- Я… что… карлик?!! - выдавил тот, дико вращая глазами и озираясь в ужасе.

Три слова, вымолвленные по-русски, вызвали у “плантатора” странную реакцию. Он сморщился, будто хотел чихнуть, шевельнул породистым шнобелем и внезапно рассмеялся. Всхрапывая, роняя капельки слюны, явно и отчетливо не заботясь о том. какое впечатление производит на окружающих.

- Карлег, - сказал, наконец “плантатор”, оторжавшись и утирая слезы. Судя по всему, приступ веселья унял свирепость и привел в хорошее настроение.

- Как пожелает господин, - угодливо согнулся “хохолок”.

- Карлег, - повторил гнусный рабовладелец и еще раз глянул на Михаила. Тот открыл было рот, чтобы пояснить насчет ошибки в имени, однако кривое, перекособоченное тело само собой дернулось, сгибая хозяина в поклоне, так что разъяснение превратилось в затяжной всхлип.

- Карлег! - весело повторил “Плантатор” в третий раз, указывая на Мишгана пальцем, толстым как сарделька и с маникюром на длинных ногтях. Снова хмыкнул и повернулся, чтобы уйти. Несколько маломерных мужичков поспешили за ним, что-то бормоча высокими стрекочущими голосами. В позах, движениях и тоне явственно читались радость и облегчение.

Михаил потерял равновесие и уселся в грязь, больно приложившись худым седалищем. Кажется, новое тело “попаданца” являло собой идеал фитоняшки, будучи избавленым от жира полностью.

Троица - “плантатор” и его телохранители - не торопясь шли к летательному аппарату, стоявшему прямо в грязи поля. Агрегат походил на самолет, но как и все здесь - непривычный и производящий впечатление недоделанности. Какой-то удивительный гибрид истребителя и конвертоплана, притом без винтов, кажется с турбинами у основания крыльев. И сами крылья оставляли неприятное впечатление чего-то живого, в них было слишком много кривых линий, переходов, изломов. На корпусе темнела эмблема, точь-в-точь как значки на мундирах телохранителей, что-то вроде зелено-черного флага с раздвоенным концом и маленьким изображением красного воробья в центре.

Мишган сообразил, что летательный аппарат похож на летучую мышь с крыльями-перепонками, если бы зверя нарисовала в виде машины нейросеть. На этом интеллектуальный ресурс бедняги закончился, и он с тупым безмыслием уставился на троицу, которая грузилась в недосамолет. Сначала первый телохранитель, затем “плантатор”. Тот на прощанье брезгливо фыркнул, недомерки, быстро кланяясь, будто заводные болванчики, тут же протянули какой-то узелок, видимо, скромное подношение. Лестница сложилась за вторым телохранителем, закрылся люк, аппарат издал гулкий свист, крылья двинулись, меняя форму, так, будто металл обшивки был настоящей кожей, под которой скрывались механические суставы. Завыли цилиндры, похожие на турбины.

- Карлик, - вновь прошептал Мишган, уставившись на свои руки. Пальцы слишком длинные, с очень крупными узлами суставов, даже на вид красными и воспаленными. Ногтей не имелось, судя по всему они давно выпали, оставив после себя мягкие засросшие лунки, из-за чего ладони казались принадлежащими скорее лемуру нежели человеку. При каждом движении суставы покалывала боль, переносимая, однако кусачая.

Волна теплого воздуха разошлась от самолета, взлетающего “подскоком”, так, словно поначалу крылья подняли машину резким взмахом, а затем уже турбины подхватили довольно массивный аппарат. Самолет сделал круг и ушел в сторону жгучего солнца, превратился в темное пятнышко, исчез.

- Вставай, - приказал один из недомерков. Точнее вымолвил он совершенно иное слово, что-то вроде “Thứcdậy”, произнесенное на японский манер, с непередаваемым шипением и одновременно очень жесткими согласными. Но Михаил точно знал, что слово это значит именно “встань” в повелительном наклонении, как приказ.

- Вставай, иди. Бесполезный дурак, - “Хохолок” подумал и добавил с кривой, оскорбительной ухмылкой. - Карлег!

- Я не карлик, - пробормотал Михаил. Сознание отказывалось воспринимать происходящее целиком, как данность и неизбежную реальность. Хотелось то ли бежать куда глаза глядят, до края этого мира и еще дальше, то упасть обратно в теплую грязь, свернуться клубком и звать маму.

Судя по недоуменным взглядам, сказал он это по-русски, оставшись непонятым.

- Điên, - пожал плечами кто-то из… односельчан? Память с неуместной услужливостью подсказала: это значит “сумасшедший”, скорее “даже что-то наподобие “дурачок деревенский”.

- Карлег, - отозвались сразу двое, корча снисходительные рожи. Михаил, как опытный в прошлом школьник, понял, что с этой минуты здесь (чем бы это “здесь” ни было) у него появилось прозвище, от которого уже не отвязаться.

- Вставай! - приказал “Хохолок”, на его лице читалось пренебрежение как у “плантатора”, только градусом послабее. - Надо работать!

Со стороны мачты донесся звуковой сигнал, наподобие звона цирковых литавр, затем полилась заунывная песня, похоже, шла трансляция через громкоговоритель. Пела женщина все на том же странном языке, в котором совмещались типично восточные мяукающие нотки, а также очень европейские жесткие слоги. Будто сумасшедший лингвист попробовал скрестить японский с немецким. Песня казалась занудно-бесконечной и в то же время задавала четкий ритм, рассчитанный на пять-шесть действий и повторение цикла

- Ой-ой-ой, - прошептал Михаил.

На глаза сами собой навернулись жгучие слезы. желание упасть и зарыдать победило, но реализовать его “Карлег” не успел. Откуда-то со спины “набежали”, схватили, точнее обхватили тонкими ручками, похожими на обезьяньи лапки. Высокий голос умоляюще забормотал на ухо быструю и неразборчивую скороговорку. Михаил вывернул голову и обнаружил, что в его вцепилась женщина, еще меньше самого “попаданца” - типичная представительница местного племени неопределенного возраста. Вроде бы молодая, во всяком случае не было в ее движениях старческой замедленности, осторожности. Но притом с каким-то поношенным лицом, которое знатно побило не число прожитых лет, а их тяжесть. Темно-русые волосы уже поредели, будто у настоящей старухи, белки глаз отсвечивали желтизной, а веки опухли, подвывернулись как в начальной стадии болезни, чье название Михаил забыл. И все те же артритные пальцы, коими могло похвалиться большинство окружающих, включая самого “попаданца”

Женщина-старуха умоляла, цеплялась, обнимала, старалась поднять и толкнуть в сторону полей, куда уже тянулась вереница односельчан, спешивших возобновить прерванную работу. И внутренний голос прошептал Мишгану одно лишь слово:

“Жена”

Несчастное, явно больное создание с вылезающими волосами, лапками артритной обезьяны - его жена.

Это стало последней каплей, соломинкой, что подломила окончательно психику Михаила. Он закрыл глаза и упал в глубокий обморок.