Карма эффективного прораба

С утра у прораба Фонареева – плотного, губастого, начинающего лысеть мужчины лет сорока зверски раскалывалась голова. Накануне он ездил в совхоз к своей «мертвой душе», получить причитающийся оброк , да и посидеть вдвоем за дастарханом чуть ли не до петухов, так что спать почти не пришлось. Однако ранним утром прораб заставил себя подняться, умылся тепловатой водой с привкусом соли, остервенело вычистил зубы «Поморином», вылил на себя едва ли не полфлакона «Шипра» , и собравшись в пружину, все же дал бригадирам руководящие указания, предупредив, что на объект приедет после обеда, поскольку сейчас вынужден срочно заняться документацией. Все это вполне сошло за чистую монету. Отправив рабочих, Фонареев завалился на боковую и спал до полудня. Кое – как продрав глаза, он некоторое время сидел, все еще очумелый, на диване, он некоторое время сидел, все еще очумелый, на диване, затем выглянул в окно. В лагере стояла полная тишина, лишь возле столовой повариха Мастура мыла термоса, готовясь к отправке обеда на трассу.

Вдруг послышался шум мотора, к столовой подъехал обшарпанный, пропыленный насквозь «жигуленок». Вышедший из него незнакомец что – то спросил у Мастуры, и Фонареев сразу же догадался, что именно, поскольку та махнула рукой в сторону его вагончика, куда и направился прибывший. На нем были потертые джинсы, клетчатая рубаха и легкие сапоги. На голове красовалась глубоко надвинутая на лоб широкополая соломенная шляпа. Из машины вылезли еще двое и двинулись следом.

Фонареев быстро оделся, пригладил волосы, глянул в зеркало ( ну и рожа! ) и вновь обильно освежился одеколоном.

Лесенка уже скрипела под ногами, раздался короткий стук в дверь. В вагончик вошел тот, что в шляпе, двое его спутников остались в лесу.

- Я имею удовольствие видеть прораба Фонареева? – не поздоровавшись, спросил незнакомец. По его бесстрастному тону трудно было догадаться о возможной цели визита.

- Совершенно верно, - с достоинством ответил Фонареев, никогда не забывший, что представляет крупный участок ирригационного треста, осваивающего целинные земли.

- Попрошу вас проехать с нами. Это недалеко.

- Проехать с вами? – удивился Фонареев – А кто вы, собственно, такие?

- Вы ведь были вчера в совхозе? – прежним тоном произнес незнакомец, проигнорировав вопрос прораба.

- Да, а что?

Привыкший за годы прорабства то и дело вступать в самые неожиданные контракты Фонареев безошибочно угадал в собеседникеного трес человека, пользующегося в своем кругу авторитетом. Перед ним стоял мужчина средних лет, очень загорелый, можно сказать – прожаренный солнцем, быстрый в движениях и в то же время сдержанный о чем говорил холодно – притушенный взгляд его бледно – серых глаз.

А не из милиции эта троица? Что если кто – то из своих накапал, что он, Фонареев, держит «мертвую душу»?

Его изворотливый прорабский ум тут же принялся просчитывать варианты.

Что они могут знать? Что он, Фонареев, зачислил сторожем жителя соседнего совхоза Курбана Клычева? Сторож, которому нечего сторожить… Ежемесячно тот получает девяносто рублей, из них пятьдесят отдает Фонарееву. Не такое уж великое преступление, чтобы насылать на виновника стразу трех милиционеров. Делать им больше нечего, что ли? Сам Курбан не продаст. Ему , главе многодетной семьи, лишние сорок рублей ого какой приварок! Нет, надо доказывать, что Курбан действительно сторожит по ночам технику. Поди – ка, проверь!

Все это в секунду пронеслось в сметливой голове прораба, так что паузы между фразами почти не было.

- Я бываю в совхозе каждый день, - веско добавил он.

- Поехали, - хладнокровно потребовал незнакомец.

Напрямую до совхоза было километра три. Тот бы хорошо проглядывался бы отсюда, если бы не огромная, тянувшаяся до горизонта земляная насыпь вдоль глубокого дренажного канала. Совхоз – почти что новорожденный – находился на самом острие того клина, что осваивали сейчас в унылой, однообразной степи. Новоселы, как, впрочем, и ирригаторы, терпели все тяготы неустроенного быта – из всех благ цивилизацииздесь имелся один – единственный магазин, торгующей даже не каждый день. И ни одного деревца вокруг, кроме, неприхотливого, похожего на гнездовье фантастических каракатиц саксаула до бледной, чахоточной акации.

Машина мчалась к ближайшей перемычке в русле канала. Степь была ровной, как стол, без бугров и ям, ее выжженная поверхность, покрытая паутиной трещин, не уступала по твердости асфальту.

Спутники Фонареева молчали, он даже не торопил события, решив про себя, что особых поводов для волнения нет , и уж совершенно недопустимо суетиться, заискивать.

В то же время, внимательно приглядевшись к спутникам, он очень и очень засомневался, что они из милиции, он скорее поверил бы, что эти ребята явились из местзаключения либо находятся в бегах…

Машина проехала по узкой земляной перемычке и остановилась по ту сторону канала. Незнакомецв шляпе выбрался из этой обшарпанной и трясучей колымаги и, дождавшись Фонареева, повел его за собой. Повсюду подымались горы разрытой земли, заслонявшие собой и совхоз, и лагерь. Разбитая, вся в колдобинах колея, хотя была накатанной, но ездили по ней, в основном, вечером – в совхозный магазин. Днем более безлюдного места не сыскать.

Незнакомец молча за прошел за поворот и остановился, уперев руками руки в узкие бедра. Прямо на дороге лежало большое синие одеяло – грязное и промасленное.

Нагнувшись, человек в шляпе сдернул его.

У Фонареева потемнело в глазах. На дороге лицом вниз лежал мертвец. Его раскоряченные ноги в грубых стоптанных башмаках казались неестественно огромными.

Не случилось ли беды с кем – нибудь из его подчиненных, была первая мысль. Со страхом и недоумением Фонареев уставился на незнакомца.

Тот невозмутимо выдержал его взгляд и, слегка кивнув, спокойно проговорил:

- Вы его убили.

Смысл сказано не дошел до Фонареева, он обернулся, ища ответа у других. Но и те сохраняли непроницаемые выражения на грубоватых лицах.

- Что вы сказали? – обратился Фонареев к лидеру странной троицы.

- Вы убили его, - бесстрастно повторил тот. Уголки его тонких губ чуть изогнулись, что могло означать и сочувствие.

Остатки хмеля мгновенно испарились из головы прораба, он нервно хохотнул, отвергая саму мысль о столь чудовищном предположении.

- Ерунда! Это…это невозможно! Да бросьте вы!

- Почему же? – его собеседник сощурился, ничуть не теряя уверенности, чем вызвал в Фонарееве еще большее смятение.- В полночь этот человек был жив. Его видели в совхозе. Погиб он именно под колесами машины. А ночью здесь проезжала только одна машина – ваша. Мы это выяснили.

- Арсений, да чего ты перед ним выламываешься?! – вдруг со злостью рявкнул один из стоявших сзади. – Не видишь разве, что это самое настоящее гуано! Тварь! Сейчас он скажет, что и в совхозе сроду не был. У, чмо!

-Погоди, Жора, - спокойно осадил того Арсений. – Он же признался, что был. Мы все слышали.

Фонареев молитвенно сложил руки на груди.

- Да, я был в совхозе и не собираюсь этого отрицать. Но ваше утверждение…Это совершеннейшая дикость! Чушь! - Фонареева переполняло чувство протеста. Ему казалось, что он очень легко сумеет убедить э тих людей в нелепости обвинения, но нужные слов почему – то не находилось и он повторил еще раз: - Чушь…

- Почему же? – усмехнулсяАрсений – Вы крепко набрались, как говориться, до чертиков, затем мчались, не разбирая дороги, и даже не заметили, как сбили человека…

- Послушайте, это уже идиотизм!

- Я не утверждаю, что вы сделали это умышленно, - как маленькому растолковал ему Арсений.- Возможно, этот несчастный тоже был пьян и уснул в этой канаве…Скорее всего, вы и вправду не заметили, как переехали его. Но в принципе это ничего не меняет. Вы убили человека.

« А вдруг! – пронеслась шальная мысль. – Вдруг все было именно так». Когда он гнал по ночной степи, ему – то казалось, что он вполне владеет собой, но ведь еще сегодня утром он тихо порадовался, что благополучно добрался до лагеря. Нет, возможно! Он мог не помнить деталей, но такое…Нет, к черту!

Как бы уловив его сомнения, Арсений наклонился над трупом.

- Вот, посмотрите. Здесь и здесь, четко видны следы протекторов. Любая экспертиза легко докажет, что они принадлежат вашей машине.

- Чего зря трепаться, Арсений! – вновь подал голос Жора. – Говори дело и - точка. Нет – будем вызывать милицию.

« Ага, все – таки они не из милиции… Но кто же они – эти странные люди? О чем они толкуют? Даже если представить на миг, что это несчастный, сам будучи пьян, уснул в канаве…»

Он с омерзением ощутил, что его покидает уверенность.

- Не дави, Жора, - откуда – то издалека донеслись до него слова Арсения. – Не видишь, человеку нужно прийти в себя…

Он неспешно заговорил о чем – то, о чем – Фонареев не воспринимал. Не видел он и трупа. Страшным напряжением воли он пытался воспроизвести во всех деталях недавние события…

…Зарплату на участок привезли вечером. Курбан хорошо помнил инструктаж и явился за своим заработком в числе последних. Конечно, проще всего было поделиться здесь же, в лагере, однако еще накануне Курбан шепнул Фонарееву, что приглашает того на ужин, есть, мол, важный разговор. «Хоп! – благостно ответил прораб. – Там и рассчитаемся».

Фонареев хорошо помнил, как въехал на просторный и пыльный двор Курбана, как спешил навстречу, вкрадчиво улыбаясь и прижимаю руку к сердцу. Они вошли в мехмонхону, все убранство которого состояло из одеял, подушек и широкой тумбочки. Сквозь ее пыльные стекла, смутно приглядывали расписные – красные, синие с золотом – чайники, пиалы, касы и ляганы. Фонареев опустился на одеяло, по которому были раскиданы маленькие подушки. Сидеть по – восточному он так и не научился и потому лег, вытянувшись вдоль дастархана и подмостил бок две – три подушки.

Принесли чай и сладости. Курбан повел степенную, ни к чему не обязывающую беседу, всем видом показывая готовность услужить гостю, но в его маленьких глазках угадывалась некая назойливая мысль.

Фонареев решил не торопить события. Когда же хозяйка внесла две касы с дымящейся ароматной шурпой( Фонареев знал хорошо, сколь редко готовят в многодетных семьях мясные блюда), стало ясно, что впереди какой – то очень важный для Курбана разговор. Эта догадка еще более окрепла, когда хозяин достал из тумбочки бутылку водки.

С аппетитом глотая жирную – из свежей баранинки – шурпу, Фонареев думал о том, до чего же сноровисты восточные люди на кухне, с каким искусством умеют придавать неповторимый вкус едва ли не любому блюду ( общепит, само собой, не в счет). Где только не приходилось Фонарееву ублажать желудок: и в юртах, и в жалких кибитках, и в домах побогаче, и в поистине байских хоромах, и у костра в голой степи – и всюду еда было неподражаемо восхитительна. Каким бешбармаком его угощали в Чимбае! А гушт – тандыр, это божественное яство, которое ему посчастливилось отведать в глухом кишлаке, затерянном в Каршинской степи?! Э-эх…

Курбан по – прежнему вел неторопливую беседу и по- прежнему цепкая мысль таилась в его глазах.

« Ну, народ, - понимающе усмехнулся Фонареев. – Держит ведь, все время держит свое на уме, а скажет не сразу… Восток!...»

Вдвоем они прикончили бутылку. Фонареев лишь вошел во вкус. После наваристой шурпы ему казалось, что он трезв, как младенец. Хозяин было принялся разливать зеленый чай, но Фонареев попросил его выйти во двор и пошарить в бардачке «уазика». Вскоре Курбан вернулся со второй бутылкой, как бы восторгаясь предусмотрительностью прораба и одновременно смущаясь скудностью собственных припасов. Фонареев уже размяк.

- Ну, говори! – осушив очередную пиалу , изволил изречь он.

Вкрадчивым голосом с тысячью оговорок Курбан поинтересовался, нельзя ли помочь одному человеку, его родственнику. Человек он очень надежный. Умеет молчать и будет очень благодарен.

- Подумает… - благосклонно и величественно кивнул прораб.

До этого момента он все помнил прекрасно.

Дальше… Да0потом они принялись за ароматный зеленый чай, о чем говорили, причем Фонареев что-то назидательно философствовал и даже выкрикивал, хотя Курбан и не думал с ним спорить, а лишь улыбался неизменной улыбкой.

Потом Фонареев отправился к себе – в прекрасном настроении. Приятно грела мысль о второй «мертвой душе»…

Возможно, машину слегка бросало из стороны в сторону. Но сбить человека! Переехать! Стоп! А как же он миновал узкую перемычку, которую и трезвым проезжал с величайшей осторожностью?

… Арсений пытливо посмотрел на него:

- Вспомнили?

- Нет…

- Тем хуже, - картинно опечалился Арсений. – Если преступление совершено в пьяном виде, это считается отягчающим вину обстоятельством. Так говорит закон. Но… - он выдержал многозначительную паузу, -мы не хотим, чтобы у вас были неприятности.

- Кто это – «мы»? – не понял Фонареев.

-Мы выращиваем лук. Здесь, неподалеку…

- А, гектарщики! -догадался Фонареев.

- Это наш человек, - кивнул на труп Арсений. – Несчастный и одинокий человек. Жив-умер – никто не хватится. Зарыть – и дело с концом. Но вы лишили нас пары рук и должны заплатить компенсацию.

- Компенсацию?

- Именно!

- Но… сколько же вы хотите? - одно то, что предметом торга была человеческая жизнь, делало разговор почти мистическим.

Арсений щелчком сбил с плеча пылинку и буднично произнес:

- Шесть тысяч.

- Что-о?

Цена не показалась Фонарееву слишком большой или наоборот слишком маленькой – его не покидало ощущение нелепости, невозможности происходящего.

- Шесть тысяч. -мягко повторил Арсений.

- У меня нет таких денег,- с каким- то облегчением ответил Фонареев.

- Нет, так найди! – истерично выкрикнул Жора.

- Потряси мощну, прораб! – впервые подал голос третий – скуластый, узколобый тип.

- Не вытаращивайтесь, - с ласковой угрозой посоветовал Арсений. – Мы понимаем, что таких в вашем кармане сейчас может и не оказаться, и даем два дня сроку. Поезжайте домой и найдите. Но предупреждаю: шутить с нами опасно. Сейчас вы собственными руками зароете труп вот в эту насыпь. Мы будем следить, чтобы тут не шатались посторонние. Не будет денег,мы заявим, что видели, как вы сбили человека, а затем зарыли труп, пытаясь скрыть следы.

- И не подумаю ничего зарывать!

- Жора…

Фонареев вдруг ощутил легкий укол в бок и , обернувшись, увидел в правой руке Жоры финку.

- Не вытаращивайтесь, мой друг, - снова посоветовал Арсений.- Нам ничего не стоит зарыть здесь два трупа.

Тупо уставясь в окно, за которым тянулся до тошноты знакомый пейзаж – серая степь, устланная грязно – салатовыми колючками, - Фонареев вновь и вновь передергивался от ощущения, которое охватило его , когда он волок по пыли тяжкое, будто налитое свинцом тело. Но всего страшнее было первое прикосновение через клетчатую рубашку к ватноподатливым мышцам погибшего.

Если Арсений прав… Нет, Фонареев по – прежнему не верил в жуткую версию подозрительной троицы. Произошла какая – то чудовищная ошибка. И нужно докопаться до корней: побыть наедине со своими мыслями, еще раз восстановить в памяти ночь до мельчайщейдетали. Именно поэтому он и поехал в город, и вовсе не на поиск шести тысяч.

И все же… Если допустить, только допустить, и только на миг,что он сбил человека, то что ему следует предпринять?

Сознаться? Не Арсению, а милиции? В свое время Фонареев знавал несколько прорабов и шоферов – когда – то вместе работали, ели – , пили, ругались – братались которые прямо или косвенно были виновны в смерти других людей. И хотя Фонареев полагал , что лишь глупейшее стечение обстоятельств, катастрофическое невезение превратило этих вполне нормальных , самых обыкновенных людей в преступников , он – то чувствовал, что и его отношение к ним переменилось. На них лежала кровь, пусть и невольная. Значит, сознаться и примкнуть к отверженным, к тем, кто до конца своих дней на вопрос анкеты: «Были ли под судом и следствием?» - вынуждены отвечать: «Да, по такой – то статье». Да ведь еще надо и отсидеть, а это не сахар. Особенно для таких, как он, привыкшие к комфорту и независимости.

Второй вариант: все же откупиться. Шесть тысяч. Из чисто спортивного интереса – где оные тугрики взять?

Прораб Фонареев грешен. Всегда он исхитрялся что- то отщипнуть для себя – то « мертвую душу» заведет , то продаст машину «списанных» материалов, по поживиться с кухни участка. Но он никогда не зарывался, если отщипывал – то по крохотному кусочку, клевал по зернышку. Легко « заработанное» никогда не задерживалось в кармане и утекало неизвестно куда. И нередко случалось у него, прораба, начальника крупного участка, дни, когда в кармане гулял ветер, как у какого – нибудь иногороднего второкурсника перед стипендией. Накопительством он н когда не увлекалсяибо в будущее смотрел весьма уверенно. На сберкнижке у него пятьсот рублей отложенных на отпуск. Драгоценностей и облигаций в доме нет. Обстановка в квартире не хуже, чем у других, но и не лучше. Пожелай он продать вещи – кто купит? Кому нужен ширпотреб, которого навалом в каждом магазине? А продавать за полцены – шесть тысяч никак не выручишь. Да и как продать? У него ведь жена! А жена… Нет, она не друг… Не друг.

Конечно, можно занять. Есть же в конторе прорабы, о которых точно известно, что они – ловкие ребята. Кое-кто и дачу построил, и машину купил, и заначку солидную имеет. Хотя и не принято открыто обсуждать такие вещи, а все же знал Фонареев, кто как живет и у кого какая кубышка. По крайней мере, он не сомневался, что у двух – трех прорабов были не деньги – деньжища! Да разве дадут?!

А кто даст? Разве есть у него настоящие друзья, вроде тех, что были когда – то в общежитие, которые могли поделиться последним, или, по крайней мере помочь советом, участием. Ему ведь и посоветоваться нынче не с кем, с ужасом понял вдруг Фонареев. Он один. Один.

И Фонарееву стало тоскливо и страшно. Страшнее, чем тогда, на перемычке, в окружение тех проходимцев.

Нелепостью было ехать сейчас в стройуправление, и все же он поехал именно туда – отчасти по давно выработанной привычке, отчасти подгоняемый смутной надеждой.

Правда, была опасность столкнуться во дворе с Третьяковым, а уж то преминул бы грозно спросить: « Ты что здесь делаешь, почему бросил коллектив?»

Страх не любил Третьяков, когда командиры среднего звена заявлялись с объекта в неурочное время.

К счастью, никто не встретился, и Фонареев потерянно побрел в дальний конец двора, где тянулись гаражи, мастерские и склады.

Еще обходя клумбу, он увидел прораба Агатова. Вот уж про чью ловкость ходили легенды! Агатов был молод, а выглядел так и вовсе мальчишкой – румяные, будто залитые краской смущения щеки, вздернутый нос, легкий пушок на губе, пшеничные волосы – ему бы не прорабствовать, деря глотку, а петь под гитару томные песни в окружение поклонниц бальзаковского возраста. Но до чего же обманчива внешность! Под этой располагающей личиной срывался тот еще пройдоха! И частенько полз слушок, что Агатов продал вагон леса, загнал машину угля или провернул какую другую халтурку, но все так и оставалось слухами, ибо не разу Агатов не был схвачен за руку. А то, что денежки у него водились, и немалые, Фонареев знал абсолютно точно. Однажды они где – то славно погуляли, а после направились ловить такси. У Фонареева в кармане не было ни копейки, и он обмолвился своему спутнику.

- Кореш, тебе монетки нужны? – покачиваясь, пропел Агатов. – Этого хватит? – и он принялся вытаскивать из кармана деньги, комкая бумажки в кулаках, а деньги падали на землю и разлетались в разные стороны. Потом подгулявшие прорабы долго ползали на коленях по асфальту и собирали мятые десятки.

Завидев сейчас Агатова, Фонареев решил было поздороваться с ним, перекинуться парой фраз и отправиться дальше. Но неожиданно для себя – у него даже запершило в горле – спросил:

- Послушай – ка! Где раздобыть бы срочно тыщонок пять?- он спросил вроде в шутку, но поймал себя на мысли, что ждет ответа с тайной надеждой.

- Сказать как на духу? – неожиданно тихо и на полном серьезе ответил Агатов.

- А как же еще?

- Так вот, кореш… Мой тебе совет. Даже если очень нужно – потерпи. Сейчас время такое- надо переждать. Сиди тихо-тихо, как мышка.

- А если очень нужно? – сказав это, Фонареев вновь выругать себя.

- Не дури, кореш. – назидательно посоветовал Агатов. – Зажми свои желания в кулак. Надо переждать. Должно же все это когда-нибудь кончиться. Тогда и сделаешь свою пятерку.

- Очень нужно, я бы перехватил у кого – нибудь, - после этих слов Фонареев с ужасом чувствовал, что ныряет в омут.

- А кто тебе сейчас даст? – снисходительно усмехнулся. – Знал бы кого на днях замели…

Фонареев знал ( как ,впрочем, многие ) , что в республике уже второй год работают следственные бригады из Москвы. Местные баи затаились.

Кроме этого, Фонареев был убежден, что спрашивает из чистого любопытства. Если бы Агатов немедля выложил ему из кармана требуемую сумму, он бы не взял, разумеется, и все же столь категоричный отказ весьма его расстроил.

Расспрощавшись с ловким коллегой, Фонареев прошел к мастерским и, заглянув в одну из них, увидев другого прораба – Чобота, который тоже заметил его.

Вообще-то Фонареев старался держаться от Чобота подальше. Это был человек чрезвычайно язвительный и бесцеремонный. Ему ничего не стоило во всеуслышание заявить, что он думает о том или ином руководителе. На участке Фонареев как раз недавно был случай, когда молодой мастер ошибся в разбивке и повел дренаж, как говорится, не в ту степь. Двести метров прокопали, пока не спохватились. Было шуму!!! И Фонарееву досталось на орехи. За бесконтрольность. АЧобот с тех пор не упускал возможности съязвить.

Нет, не хотел Фонареев общения с Чоботом. Да и зачем? Советоваться? Уж тот насоветует!

Чобот, однако, сам громко окликнул его:

- Здорово, Фонарь! Я слышал, кран у тебя простаивает. Одолжил бы денька на три. Тебе выигрыш – не напортачишь лишнего.

Кран и вправду простаивал, да кто из прорабов признается в этом.

- С чего ты взял?- хмуро ответил Фонареев.

Пришлось – таки войти в мастерскую. Фонареев полез за сигаретами, но пачка была пуста. Чобот протянул ему свою.

Насчет крана они, конечно, не договорились. Чобот перевел разговор на невежество механиков, которым не технику ремонтировать, а клепать кладбищенские оградки. Мало того, что ни черта не умеют, так и на участок не дозовешься, такие вот дамы нежные, понимаешь ли! Ну, ничего. Сейчас он возьмет этих цац за шкирку и повезет с собой, как бы они не упирались рогами.

- А чего здесь околачиваешься? – неожиданно спросил он.

- Надо, - сухо ответил Фонареев и, кивнул, двинулся к выходу.

- Эй, приятель, а сигареты – то верни, - догнал его ехидный голос Чобота – Запаса у меня нет. - Какие сигареты? – удивился Фонареев.

Тот указал пальцем на карман его рубашки.

Фонареев к великой своей досаде обнаружил там пачку «Астры».

- А… Извини… На, держи! Я возьму пару штук, хорошо?

- Бери – бери, такого добра не жалко.

Фонареев вышел во двор, залитый расплавленным солнцем , и … будто уперся в невидимую стену. Сигареты… Он ведь был уверен, что вернул пачку Чоботу. Ведь он, Фонареев, сейчас совершенно трезв, в здоровой памяти. А в ту ночь…пьяный…О, боже!

Никакие изощренные доказательства его вины не подействовали бы на Фонареева сильнее, чем этот ничтожный случай. Что – то оборвалось внутри. Понурив голову, Фонареев поплелся к воротам, ощущая тупую, саднящую боль. Да, он убил человека и теперь должен пройти изматывающий, безрадостный путь… Какой он дурень, что не откладывал на черный день! Откуда была эта глупейшая уверенность , что ничего трагического с ним не произойдет?

Все стало глубоко безразличным. Он даже не насторожился, увидев у конторы Третьякова.

- А, Фонареев! – окликнул его начальник, подходя ближе. – Это очень хорошо, что ты приехал. – Полагалось бы удивиться, но Фонареев уже не воспринимал события в течении внутренней логике. – Ты вот что, никуда не уезжай до завтра, - продолжал Третьяков.

- А что? – тупо спросил он.

- Цемент наконец – то получили! – радостно воскликнул пан директор – Завтра лично повезешь на участок первую партию. И наверстывай отставания. Я распоряжусь, чтобы выделили транспорт.

- Хорошо, - вяло кивнул Фонареев.

- Дела – то как? – нахмурился пан директор, пристально вглядываясь в прораба.

- Нормально.

- Подчиненный должен перед начальством иметь вид лихой и придурковатый ,,,- процитировал бессмертную классику Третьяков – Ты не болен?

- Нет, извините, немного устал.

- Устал – отдыхай. Но чтобы завтра был свеженький, как огурчик.

До дома он добрался со страшной головной болью. Дверь открылась не сразу, он услышал шаги, которые, казалось, приближаются медленно – медленно, и эта неторопливость вызвала сильнейший приступ раздражения. Наконец, дверь открылась.

-Здравствуй, - сказала жена так ровно, будто они расстались утром. – Если хочешь поесть, обед на плите. – в руке она держала книгу. Новеллы Цвейга.

У Фонареева с утра во рту и маковой росинки не было, но есть не хотелось.

- Я чертовски устал, - ответил он, стараясь погасить раздражение.

- Пойди приляг, - она, похоже, даже обрадовалась, хотя они не виделись больше недели.

Жена его точно была не из тех женщин, которые служат героинями анекдотов «Муж в командировке». Он мог приехать домой в любой, самый неожиданный момент, твердо зная, что в квартире чисто, обед приготовлен, везде порядок, а жена лежит … с книгой на диване. Знал он и то , что особой радости его появление не вызывает. Он даже догадывался, что она скрывает досаду, лишаясь состояния покоя, которое ценило превыше всего. В общем – то такие отношения Фонареева вполне устраивали. Он даже гордился женой: ее приятной внешностью, ее верностью, терпимостью к его мелким грешкам. Женщина – мрамор – такая же чистая и холодная…

Но разве можно открыться ей, попросить помощи, просто сочувствия? Да и что может посоветовать она, прочитавшая гору книг но в житейских вопросах всецело полагавшаяся на него, Фонареева?

Раздевшись, он лег, отвернувшись к стене и закрыл глаза. Но желанное забытье не приходило. Прораб поднялся и потихоньку вышел на лоджию. Здесь лн закурил, свесившись из окна. Луна, ночные шорохи, свежий ветерок…

И тут он ясно понял, что внутренне уже смирился с мыслью, которая до разговора с Чоботом казалось невозможной. Он виновен в гибели человека. Это факт. Но маховик только начинает раскручиваться. Гектарщика к жизни не вернешь. Но ему, ему – то через какие испытания еще предстоит пройти, явись он с повинной! Допросы, камера, молва, потеря престижа и честного имени, осуждения, тяжелая физическая работа где – нибудь на лесоповале, общение с матерыми преступниками, отбросами общества…

А на другой чаше – шесть тысяч рублей, какие – то жалкие шесть тысяч и избавление от ада. Да, но где взять денег? Арсений, Жора, Агатов, Чобот в бешеном хороводе закружили перед глазами.

Постой – ка! А не проще ли бежать? Схорониться где-нибудь - в Сибири, на Севере? Кто станет искать?

Он готов был немедля броситься на вокзал, в аэропорт, только… Как бежать? Сколько денег у него в кармане? Остатки аванса и доля, полученная от Курбана. Маловато… И потом – документы. Куда бы он ни скрылся, рано или поздно его найдут. Конечно, найдут, алиментщиков и тех находят. Есть, конечно, ловкачи, которые могут обрастать новыми бумагами, но у него – то нет подобных талантов. Не выйдет ...

И здесь в бешеном хороводе мелькнуло новое лицо – пан директор Третьяков. Будто зажегся свет во мраке, указывая выход из лабиринта. Цемент! Десятки тонн цемента, которые он должен получить для участка. Цемент, на который всегда есть покупатели. Добудет он эти проклятые деньги и рассчитается. А там – как –нибудь выкрутится.

Опасаясь спугнуть эту смутную надежду, и в то же время несколько успокоившись, он выбросил окурок и отправился спать. Жена в соседней комнате продолжала читать сентиментальные новелла Цвейга, приставать к ней смысла не было, явно у нее болит голова…

Вдруг он увидел себя в мчащейся машине. У ветрового стекла проступили черты загадочно – спокойного лица Курбана…

- Дай шесть тысяч, - потребовал Курбан.- А то скажу, что цемент продал. И еще – что деньги у меня забирал. Дай шесть тысяч! Дай шесть тысяч! Или твой дом - тюрьма!

- Пошел, дурак! – крикнул Фонареев и резко взял в сторону.

Однако тут же у стекла вновь возникло лицо, но не Курбан, а другой «мертвой души», человека, который расписывался в ведомости на предыдущем объекте.

-Дай шесть тысяч , начальник, - нагло и угрожающе усмехнулся он. – Не то скажу, что деньги брал, опозорю.

Фонареев швырял машину из стороны в сторону, а перед ним появлялись все новые лица – «мертвые души», подписями которыми он пользовался, шофера, отвозившего левый товар, хозяйчики, его покупающие.

Да сколько же грешных людей, изумился Фонареев. Имена многих он забыл, вроде бы забыл и лица, но по некоторым приметам с трепетом убеждался – да, было, было …

Ему всегда казалось, что он берет по маленькой, редко, все шито-крыто, но сейчас он обомлел: как много тех, кто знает о его червоточинке, кто может вертеть его судьбой так же, как вертит ею Арсений. Лица множились, образовалась толпа, ревевшая жадно и голодно:

- Деньги! Деньги давай!

Вот толпа замкнула круг, неистовствуя и беснуясь, а он крутился внутри на крохотном пятачке, чувствуя, что стоит остановиться – и накинутся, растерзают.

И тут машина рухнула в черную, гигантскую пропасть…

Фонареев сидел на кровати, не в силах унять нервную дрожь. Сколько же этих людей и слава богу, что он могут собраться вместе только во сне! Он бросился к окну за глотком свежего воздуха.

Значит, нет выхода? Значит, все равно идти под суд, только по другой статье? Ведь не спишешь безнаказанно такую гору цемента. Обязательно кто – то настучит, заложит, продаст…

Память, будто насмехаясь, нашептала фамилии других знакомых прорабов, которых судили за растраты и хищения. И сроки им вкатили – куда там шоферам, совершившим наезд!

Да, за наезд с него, может и не спросят слишком строго. Нелепость. Случай. И уж, наверняка, сотрудники будут жалеть его, сочувствовать. Ведь бывало подобное с известными людьми – артистами, музыкантами, футболистами. Даже в кино оказывали, в газетах писали. Несчастный случай… Больно, тяжело, но люди терпели наказание и вновь возвращались к своей работе.

А если он продаст цемент… Его тоже будут судить. Но никто не пожалеет и не посочувствует ему. Скажут, что он – жулик и вор, что он обкрадывает государство, набивал мошну – вечный позор на его голову! Прораб Чобот брякнет: «Ворюг надо травить, как крыс, я всегда говорил!» Притом, пока идет следствие, глядишь, выясниться и про Курбану, и про других.

Постой-ка, сказал себе Фонареев. Что-то ослепительное прояснилось в нем.

Как же это так получилось, что он, прораб Фонареев, человек неглупый, прогрессивных взглядов, полноправный гражданин, дипломированный инженер, стоит сейчас и рассуждает, по какой статье идти ему под суд? Как случилось, что многие последние годы он жил мелкими, ничтожными заботишками, низменным расчетом выгадать на бутылку? Отчего он превратился из перспективного инженера в нерасторопного и вороватого снабженца? Почему в его жизни нет человека, которому можно было открыть душу? А ведь были когда –то друзья, и прекрасные мечты, и желание работать не щадя сил, и эти самые силы, и способности. Все было. А спроси-ка сейчас его, специалиста, окончившего один из самых престижных технических вузов страны: что такое интеграл? Ответит он толком?

Какая – то важная, непрестанная работа шла сейчас в его сознании. Он будто пробудился от долгой спячки, будто просмотрел видеозапись собственного бессмысленного существования и ужаснулся - как же он жил? Да разве стоит жалеть о такой жизни? И за эту унылую тягомотину он собирается бороться?

Ну раз так… Раз он чувствует, что бродят еще в душе соки и требуют выхода, отчего бы не попробовать? Он переиначит свою жизнь. Он не станет более ловчить и хитрить. Завтра же он явится с повинной и – «Делай, что должно, и будь что будет». Он сумеет начать жизнь с чистого листа, жизнь достойного человека…

Так хорошо, так светло и чисто сделалось на сердце, что Фонареев тихо заплакал. И ему казалось, что вместе со слезами выходит вся скверна из его ожившей души.

Утром, взбудораженный бессонной ночью, подарившей ему прозрение, он вышел из дома с твердым намерением исполнить задуманное. Только спокойно, сказал он себе. Достойное решение нужно выполнить достойными средствами. Сначала нужно завершить кое-какие дела, чтобы потом никто не поминал его недобрым словом.

Во-первых, надо доставить на участок цемент, организовать бригадам фронт работ, чтобы ребята хорошо заработали. Во-вторых, надо заставить Курбана написать заявление об увольнение. Да и Арсению с дружками , этим дешевым шантажистам, стоило бы ответить по- мужски.

С этими мыслями шел он, поглядывая по сторонам. Тенистая аллея, газетный киоск, мальчик с мороженым, женщина с коляской – кто знает, когда он увидит все это снова. Он на пороге новой жизни, полной ограничений и лишений, но надо пройти и через это…

Он добрался до конторы, сделав по пути тысячу открытий, впервые оценив и прелесть деревянного домика в глубине извилистой улочки, и островок зеленой травы над арыком, и спокойную голубизну неба, и напряженный, непраздный ритм города… Сколько прекрасных вещей на свете, отчего же он в упор не замечал и раньше!

В глубине двора он увидел Третьякова.

- Я готов, -сказал ему Фонареев тихо, но с таким значением, что тот пристально и даже удивленно посмотрел на прораба.

Затем патрон распорядился:

- Иди на склад, КАМАЗ уже под погрузкой. Остальное отправим в течение недели. – Третьяков давал еще какие-то указания, а Фонареев с блаженной улыбкой кивал. Конечно же, он организует работу на высшем уровне. Пусть ребята вспоминают его добрым словом. Он еще вернется к ним. Вернется, очистившись от фальши, что стало его второй натурой.

Через полтора часа емко груженный КАМАЗ с прицепом выехал из ворот и вскоре оказался на шоссе. Промелькнули пятиэтажки микрорайона, жмущиеся к ним деревца. Потянулась жаркая, бесцветная степь с ее солончаками и колючками, вглубь которого вела черная лента дешевого асфальта с проплешинами.

Поначалу Фонареев , погруженный в свои мысли, не обращал ни малейшего внимания на водителя, лишь машинально отметив, что тот, видимо из новых.

Высунувшись в открытое окно, Фонареев курил, размышляя, каким же образом все устроится и сколько времени понадобится, чтобы закончить все приготовления.

… такое богатство везем, как бы не потерять мешок – другой по дороге, - донесся откуда-то издалека голос шофера.

-Чего?- хмуро отозвался Фонареев, досадуя, что ему помешали.

Да вот, говорю, такой дефицит везем, что, к примеру, свистни – охотник сами сбегутся, -неприятно хохотнул водитель.

Повернувшись, Фонареев посмотрел на своего спутника внимательнее. Это был мужчина его лет, черный, худой, весь будто из пружин, со смуглым, заросшим щетиной лицом, жгучими усами и не менее жгучими глазами. Фонареев безошибочно определил, что он из породы хватких, из тех, от кого он тогда инстинктивно старался держаться подальше.

- Как тебя зовут? – продолжал хмуриться, спросил Фонареев.

- Тимуром кличут, - доверительно сообщил тот.

- Дорогу знаешь, Марат?

- Как свой карман!

- Вот и езжай, - Фонареев вновь закурил, не желаю окунуться в суете.

Тяжелый грузовик бежал плавно, несмотря на дефекты дороги, лишь на самых глубоких выбоинах его гулко подбрасывало. После одной из таких встрясок Фонареев почувствовал смутную тревогу. Вся решительность, которую он обрел нынешней ночью, желание начать новую жизнь медленно, но необратимо улетучилось. Усилием воли он пытался овладеть ситуацией, но крепи рвались.

« А почему бы и нет? – подкралась соблазнительная мыслишка. - Почему бы не откупится, а уж после начать с чистого листа?»

Разве обязательно терпеть годы лишений, страдать? Главное – он осознал необходимость перемен. А с цементом как- нибудь выкрутится. Составит аки, что в результате, скажем, неожиданного ливня часть цемента намокла и пропала. Пусть его накажут за ротозейство, пусть вычтут из зарплаты – это тоже искупление…

Фонареев искоса взглянул на Марата, убеждая себя, что ненавидит его за то, что двумя фразами он разрушил его возвышенные планы. И почему ему не попался другой водитель, какой-нибудь честный малый, глядишь, он, Фонареев, и сумел бы устоять!

А Марат будто и не сомневался в ином исходе.

- Вообще-то, начальник, знаю я здесь одного…. Возьмет в любом количестве и за ценой не постоит.

« Но почему он так уверенно обратился ко мне? Именно ко мне? Что если его осадить? Резко и определенно…»

И тут Фонареев подумал, что осуждение, которого он так опасался, возможно уже состоялось. Скорее всего , среди рабочих, давно существует мнение, что он, прораб Фонареев – жуликоватый тип, казнокрад и взяточник, думающий лишь о своем кармане, и чего бы он нынче не вытворял, никто не поверит в его якобы перерождение. От его недавней решимости не осталось и следа.

Впереди показалась развилка.

- Сворачиваем? – утвердительно спросил Марат.

Фонареев промолчал.

Неожиданно, как мираж, впереди вырос большой поселок, надежно защищенный от зноя и ветра дружно поднявшимися деревьями.

Попетляв по широким улицам, Марат остановил машину и, хитро подмигнув, спрыгнул на землю, уверенно толкнул массивную калитку. Вскоре он вернулся с плотным бритоголовым человеком в полосатых пижамных штанах и каушах на босу ногу. Цепким взглядом окинул машину, бритоголовый кивнул Фонарееву.

- Забираю всю партию.

Фонареев вяло махнул рукой. Его охватила полная апатия.

Тут же словно из-под земли появились пять дюжих молодцов, которые принялись бойко таскать бумажные мешки в дом. Человек в пижамных штанах понаблюдал за работой, затем пригласил Фонареева в дом.

Все последующее Фонареев воспринимал как во сне.

Хозяин совал ему деньги, приговаривая:

- Хорошая цена, настоящая цена. Еще привезешь – возьму.

Если бы он дал Фонарееву рубль, то бы не стал торговаться. Его тошнило в доме и, отказавшись от чая, он вышел на улицу. Разгрузка была в самом разгаре.

Фонареев, чувствуя себя лишним, побрел по улице. На ближайшем перекрестке его окликнули.

Повернув голову, он увидел два милицейских « уазика». Чуть впереди стоял рыжий старший лейтенант, иронично усмехавшийся.

Фонареев покорно направился к нему и, следуя жесту, сел в машину.

Рядом толпилось с полдюжины милиционеров.

-Ждали одну пташку, а попалась другая, - сказал один из них.

- У нашего барыги целая сеть поставщиков – ответил старлей, - Слетаются…

Тупое оцепенение не покидало Фонареева. А милиционеры переговаривались, не обращая ни малейшего внимания на задержанного.

- Неужели убийство? – спросил кто-то, возвращаясь, видимо, к прерванному разговору.

- Нет, ребята, - возразил старший лейтенант. - Бедолага попросту упился до смерти, экспертиза установила точно. Сам-то он, видать, из бомжей. Ну а собутыльники, ясное дело, перепугались, как бы в свидетели не угодить, вот и закопали его в насыпь. Словом, подкинули ирригатором подарочек…

Все с удивлением повернулись на отчаянный вопль, вырвавшийся из груди задержанного.

Мойру Лахесис не обманешь!