Кармен

Выплёскиваю наружу слишком личные вещи. Перечитываю, мучаюсь. На поверку выходит, что гораздо проще рассказывать о ком-то другом, не вынося на суд самоё себя, беззащитную, неприкрытую, не готовую к детальному разбору на молекулы безжалостной критикой и тщательному, занудно принудительному изучению. Идеальное желание: перечеркнуть одним махом добрую часть сдирающих с меня последние одежды рассказов и спать (имею в виду, существовать) после того спокойно, благодушно, обезопасив себя, словно каменной стеной, мирными увлечениями сограждан. Почитывать, полистывать, посмеиваться: г-н М. с каждым новым рассказом повторяется и творческая хромота его очевидна, г-жа Н. вкладывает в свои работы чересчур много личного, никого не интересующего, комковато скучного материала, а дама под псевдонимом Оп-э пользуется избитыми сравнениями, меж тем как от Р. невозможно ждать ничего нового: лёгкой болтливой рукой он переделывает сюжеты классиков, не забывая складно, но опрометчиво их упрощать, переиначивать, да так, чтобы не привнести часом в чужую работу оттенка новизны.

Ах, как приятно быть беглым, придирчивым, иронично проницательным читателем, вездесущим, схватывающим на лету всхлипы посторонних помарок, поправок и перекосов, оценивающим, выносящим строгую очевидную критику. Как приятно только читать, не отказывая себе в полновесном отдыхе. И как сложно, не в пример отдохновенному увлечению очередным незадачливым автором, перелистывать собственные работы, где видны промахи да досадные недоразумения, где, казалось бы, всё давно подправлено, вычищено, переработано, но вот с очередной скупой зарисовкой вскрывается дополнительное слабое звено — угрюмый повтор, либо, хуже того, приевшаяся глазу румяная, шуршаще пёстрая упаковочка.

К слову о глазах — этой живописной, раздражающей меня парочке. Оказывается, без них моим страничкам никуда: я словно бы проваливаюсь на месте, которое требует срочно вычеркнуть «воспалённые зрачки застенчивого до нервозности» субъекта и заменить их дрожью состряпанных наспех, — с куцыми сочетаниями слов, с дежурными бликами метафор, — «угловатых подростковых конечностей», а то и вовсе перекинуть внимание читателя, уставшего от всяческих прищуренных-прикрытых, очаровательных бездонных, вдумчивых, с ленцой-хитрецой, со слащавой поэтикой и под завязку вовсе лишённых мало-мальской мысли глаз на одежду приглашённого в рассказ героя. И я уже почти у цели, но, оказывается, без набившей оскомину глазастой парочки сюжету не разгуляться: без неё — проницательной, подвижной, перманентно опрометчиво «в удивлении распахивающейся» — очередной описываемый мною персонаж войдёт в литературный мир слепым, и читателю его образ не запомнится. Провал. Возвращаю на прежнее место переисправленные строки, реанимирую вялую тень подслеповатого субъекта; дело сделано — он снова в способности двигаться, стеснительно посмеиваться, мелко вздрагивая аскетичным корпусом, реагировать кистью-козырьком на внезапный всполох света, щуриться, шально вертеть глазными яблоками и, забегая на добрую страницу вперёд, выпячивать зрачки без ложной скромности. Моя же «глазодвигательная» системная ошибка остаётся, таким образом, вне надежды на изменение. Снова я, спотыкающийся автор, совершаю оплошность в местах описаний различных глазных реакций героев. Ошибаюсь за их счёт, на их счёт, ошибаюсь в счёт прежнего и будущего; складываю сюжетные рисунки, отталкиваясь от мгновенных пáрных движений глазных мышц, несмело бродя вокруг них да около, поминутно всматриваясь в каёмки радужных оболочек, и, кажется, от их несносного стеклянного присутствия мне не избавиться; я вздыхаю, берусь исправлять и рассказываю…

Снова о глазах. С них начинаю и ими заканчиваю. Они — реалистичное зеркало души — беспокойно меня преследуют. Слов, сравнений, знаний, богатства чувств не хватает, чтобы воспользоваться всеми последними к месту и будто бы походя, с беспечной рассеянностью гибко изобразить облик героя с различных видов и планов, под занавес раскрыв его мир всесторонне, минуя исхоженные системные описания. Одни только зелёные (это речь опять о «красивых глазках») — их можно бы и классифицировать:

— кошачьи, вытянутые, с хитринкой, с затаённым вниманием; мелкие морщинки с внешних уголков разбегаются, как из завязи шёлкового платочка; прищуренные, снова под знаком хитрости; будто бы в изумлении раскрывающиеся; разыгрывающие всплеск неожиданной серьёзности или…

— огромные, но всё того же ясного цвета, коровьи — с пушистыми загнутыми ресничками, бесхитростные, поминутно готовые к воодушевлённо экзальтированному перепаду, к буре чувств, шквальному, с морской пеной-поволокой волнению и парадоксально хитрые, безжалостные, играющие; продолжим перечень третьими…

— глубокими, сосредоточенно сведёнными к переносице, не размазанными во все лицо подобно обрисованным выше, нервными, пристальными, однако лишёнными бесчувственно дерзкой изворотливости, пытливыми, питающимися логической встроенностью измышлений; такие негибкие, прозаические, серьёзные, созданные для скучных описаний: подсчёта сухоньких чёрточек-морщин без обозначения тонких коварных лучиков, намёка на ряд редких нижних ресниц, под которыми снова поле из чёрточек, сложенных обыденной сеточкой, и так далее.

Пожалуй, выберем что-то одно и начнём.