Карты и сновидения

— Любая смерть — всего лишь сон…

Человек в чёрном захохотал, вздымая угловатую руку, опустил резко и замер. Кровь плеснула, капли рассыпались, пачкая кляксами экран.

Ирина поморщилась, нажимая кнопки тёплого пульта. По другому каналу вещала что-то дикторша в утянутом платье с рискованным вырезом, оживлённое лицо — закрашено до пластмассового блеска. Полоски громкости послушно убрали неуместно звонкий в ночи голос.

Минуту посмотрев на теле-красавицу, Ирина вздохнула и, пробежавшись по другим каналам, снова вернулась к старому фильму. Убитый волшебником герой, шатаясь, бродил по комнате, придерживая рукой почти отрубленную голову.

— А каждый сон, это… — зловещий голос прорезался и снова стих, повинуясь обыденному волшебству дистанционного управления.

И тут же звякнул дверной звонок. Ирина от неожиданности уронила пульт. Встала, запахивая халат. Сунув ноги в тапки, пробежала в прихожую, припала к глазку. На площадке в сумеречном полумраке не разглядеть, кто маячил за дверью.

— Ирэна? — приглушенно позвал женский голос, — Ирэночка, открой, а?

Мысленно плюнув, Ирина распахнула дверь.

— Входи. Задвижку закрой там.

Не поворачиваясь, направилась в кухню. Щёлкнула кнопкой чайника, села на мягкую табуретку. Свет включать не стала, из ванной комнаты сочился тусклый, рисовал привычный порядок: стеклянные дверки навесных шкафчиков, круглые бока чашек на сушилке, рёбра тарелок под ними.

Тоня переминалась в дверном проёме, поблёскивая стеклами очков, держала у горла воротник вязаной кофты.

— Зачем разулась, — скучно укорила хозяйка, — полы холодные.

— Я в носках, — Тоня, будто услышав в упрёке разрешение, зашла, присела к углу стола, вынимая из растянутого кармана кофты свёрточек, — а мы тебе пирог испекли. Подгорел немножко. И не поднялся. Но вкусный. Куда положить?

Ирина сунула ближе стеклянную тарелку. Тоня, торопясь, развернула бумагу, устроила подношение и сжала в кулаке бумажный комок, тихонько суя его снова в карман.

— Дай сюда, — Ирина отобрала бумагу и, потянувшись, бросила в мусорное ведёрко, — чего ты, как засватанная вечно? Чай будешь или кофе?

— Кофе ночью вредно, — испугалась Тоня, держа на весу жирную от масла руку, — и тебе тоже. Нельзя. Ты чего не спишь?

— Тебя вот ждала, — увидев, как расцвела на некрасивом лице улыбка, Ирина решила не признаваться в шутке.

— Правда? А я волновалась, думаю, вдруг тебе не понравится. Что я поздно так. Просто Вадик, он не засыпал никак. А я как чувствовала, что я тебе сегодня нужна! Прям извелась вся. Пока заснул. Ну я там мобильник положила ему рядом, если проснётся, он же меня сразу наберёт.

Она снова полезла в карман и умолкла на полуслове.

— Свой дома забыла? — догадалась Ирина, наливая в стеклянную чашку кипяток, — ну ты кулёма, Тонь. Да сиди! Ничего с ним не станет.

— Проснётся, — потерянно сказала гостья, вставая, — а меня нет, испугается. Ирэночка, я пойду.

— Тонь, парню одиннадцать лет. Скоро в армию. Дай ему вздохнуть! Что ты с ним как та курица.

Тоня ещё постояла, потом послушно села опять. Видно было — совсем не хочется ей уходить.

Ирину снова наполнило раздражение. Ну что мечется? Будто извиняется перед всем миром. За то, что она есть. Будто мир с неё глаз не сводит.

— Я тебя тыщу раз просила, чтоб ты не коверкала мне имя. я — Ира. Ирина. Ирка. А не Ирэна какая-то.

Сказала и застыдилась — раздражение сделало голос излишне скандальным, будто тетка базарная, подумала о себе.

— Это же красиво как! — удивилась Тоня, придвигая чашку и заодно тарелку с принесённым кривым куском пирога, — и тебе очень идет. Ты такая, будто графиня. Если бы волосы длинные, чтобы причёска. И платье. Роскошное. Не сердись, ладно?

Ирина усмехнулась, тоже наливая себе кипятка и кидая в чашку прозрачную чайную пирамидку. Придумала тоже. Графиня. В роскошном платье. Хотя восхищение соседки принимала как должное. И не потому что считала себя супер-красавицей, в их спортивном центре были девы с идеальной внешностью и совершенными фигурами. Просто сама Антонина была некрасивой, по всем параметрам. И это тоже раздражало Ирину. Ну ладно, лицо. Хотя сейчас макияжем любое лицо можно вытянуть к приличным стандартам. С фигурой сложнее, но если напрячься, можно сделать и фигуру. Будет своя, настоящая. Ирина даже как-то предложила Тоне бесплатный абонемент в зал, и вызвалась провести её через начальный курс тренировок. Чтоб после Тонька занималась уже дома, бесплатно. Но та отказалась решительно, напридумав кучу причин, и главной, конечно, был Вадик. Как это — мама на целых два часа в день оставит ненаглядного мальчика без себя. И дело даже не в том, что она сутки без перерывов нянчит мальчишку, вовсе нет. А в том, что эти два часа будут потрачены не на еду для сына или стирку его футболок, не на уборку его комнаты или вторую работу, чтоб Вадику на каникулах хорошо отдыхалось. А на саму Тоню, вот ужас-то.

— Что? — отвлеклась от мыслей, не услышав вопроса.

— Тоскуешь? — повторила Тоня, проницательно блестя очками, — всё никак, да? Я понимаю. Когда Миша ушёл от нас, ох, как мне было тяжело. И долго так.

— Тонь, не надо.

— Не буду, — гостья откусила от принесённого пирога, понимающе качая головой, украшенной нелепыми каштановыми кудрями.

— Ты не поняла. Не надо придумывать. Во-первых, совершенно не тоскую. Во-вторых, мы с Андреем расстались по взаимному согласию.

— Отрицание очевидного, — авторитетно заявила Тоня, прожевав пирог, — конечно. А ещё гордость. Я ж говорю — графиня ты. В другой жизни у тебя была бы конюшня. Конюшни. Балы. Ницца. Поклонники. Настоящие. А не эти вот. Гоги с Гошами.

Ирина возвела глаза к темноватому потолку. Хлебнула горячего чаю. К мечтам соседки о её другой жизни она уже привыкла. И к ревности, с которой та относилась к её спортивной компании.

— Детей тебе надо, — внезапно закруглилась Тоня, отодвигая почти пустую тарелку и вытирая тонкие губы салфеткой, — двоих, а лучше троих. Прекрасные милые девочки и один мальчик, старший, в кителе. В военной академии.

— Тоня, как там роман? Пишется? — Ирине не хотелось прибегать к последнему средству, но пришлось.

Тоня мгновенно забыла о предполагаемых детях. Села прямее, подбирая под табурет недлинные полные ноги, сунула руку в другой карман кофты. Ирина тихонько вздохнула.

— Может, в комнату? — попросила Тоня, — у тебя там так… Как надо, для новой главы.

Ирина встала и покорно пошла в комнату, где в забытом телевизоре развивалась бесшумная драма — плакали женщины, вздымая руки в широких кружевных рукавах, метался между ними какой-то по виду шут в лоскутном кафтане, и давешний чёрный волшебник снова сатанически хохотал, изгибая брови, и не надоест же ему, подивилась Ирина, выключая фильм.

Тоня уже шуршала у застеклённой стенки, куда хозяйка составила её прежние приношения: витые ароматические свечи, курильницу в виде залитого глазурью античного юноши с подносом у чресел, вышитые рунами салфеточки и крошечные мешочки-саше с сухими травками.

— Можно? Чуть-чуть совсем. Для настроения. Как хорошо, что ты спросила. А я вчера проснулась, уже под утро. Тишина такая. Туман стоит. Я тихонечко села в кухне, там за окном акация, на ней листья ещё зеленые. И ветка в окно стук-стук. Ноутбук открыла и такое на меня слетело счастье, Ириш. Как же хорошо жить, да? Даже если смерть потом.

— Любая смерть — это всего лишь сон, — зловеще низким голосом ответила Ирина, усаживаясь в угол дивана и подбирая ноги.

— О! О-о-о! — Тоня застыла с горящей спичкой в пальцах, — я запишу, нужно скорее записать.

— Перестань. Это в фильме только что болтали. Читай давай, — Ирина зевнула и приготовилась слушать. Думала лениво, пока Тоня зажигала свечу и вынимала из своего бездонного кармана сложенные пополам листы писчей бумаги (она каждый день распечатывала плоды ночного вдохновения, на случай, если в мире вдруг кончится электричество) — если надоест слушать, достаточно будет напомнить, Вадик там, проснулся, наверное. И Тоню сдует как сильным ветром.

…А ведь права смешная соседка, мать-одиночка, в чём-то права. Целую секунду, стоя у входной двери, Ирина думала: вдруг Андрей? Себе к чему врать, не привыкла. Но дальше? Что дальше? Ну, думала, а даже не понять, хотела или наоборот, испугалась. Потому что это сегодня Ирка одна в квартире, а разок в неделю тут ночует тот самый Гога тире Гоша. И пусть Андрей уехал уже почти год тому, но всё же они так и не поговорили.

— Он бережно взял её за подбородок сильными пальцами. И наклонился, обжигая нежное лицо пылающим дыханием. А потом обжег нежные губы горячим поцелуем…

Тоня прерывисто вздохнула. Аккуратно положила листки на стол рядом с потрескивающей свечкой и повернулась к дивану, сверкнув очками.

— Ну как? — спросила через полминуты тишины.

Ирина повела плечами, кивнула, потыкала кулаком полосатую подушку.

— Ну. Я же просила, чтоб ты не спрашивала меня. Я не читаю таких романов, Тонь. Просто не люблю вообще таких.

— Каких это?

— Женских. Про любовь. Мне детективы больше нравятся. И вообще я редко читаю, некогда.

— Разве он женский? — удивилась Тоня, разглаживая листки, — нет, ну конечно, я женщина, роман женский. Само собой.

— Обиделась? Ну зачем? Вот же. Я не хочу обсуждать, ну… возьми Агату Кристи, например.

— Я не люблю детективы, — быстро сказала гостья, пряча в карман листки и вставая. Свеча потрещала, выдыхая подпаленный аромат благовоний.

— Обиделась. Вечно ты. У тебя там всё то нежное, то горячее. Лицо нежное, губы горячие. Как-то чересчур.

— Нет там горячих губ!

— Ну, я в целом. Извини. Я устала, не хочу говорить вообще. Какая литература, Тонь, в два часа ночи?

— Извини. Я пойду. Там Вадик.

Молча вышли в прихожую. Тоня сунула ноги в растоптанные шлёпанцы и, кивнув, вышла, перекосив маленький рот с тонкими губами.

Ирина вздохнула и принялась закрывать дверь.

— Ир? — в щель замаячило бледное лицо с тусклыми веснушками, — извини меня, пожалуйста. Я не права. Ты не сердишься?

— Нет, конечно. Спокойной ночи, Тонечка. Вадику привет.

Бледное лицо расцвело улыбкой. Тоня судорожно вздохнула и отпустила дверь. Ирина постояла, рассматривая в глазок цветастую сутулую спину с кудрями по узким плечам. И ушла в комнату. Не в спальню, хотя утром тренировка и надо бы выспаться нормально. Упрямо легла на диван, не раздеваясь, прямо в халате и шерстяных носках. Потянула сложенный плед, укрываясь до подбородка. Усмехнулась, кусая губу, чтоб не разреветься. Обжёг поцелуем. Ах и ах. Горячим дыханием. Графья и графини Тони Беседкиной.

***

Ей уже что-то снилось, лёгкое и одновременно тихо печальное, как тёплый морской ветерок, когда в уши вошёл осторожный стук. Ирина открыла глаза в темноту, разбавленную тонкими бликами стёкол шкафов. На повторный стук села, рассеянно водя рукой по мягкому покрывалу — никак не могла понять, где она. Медленно вспомнила, откидывая покрывало и спуская ноги в носках на палас, — заснула в гостиной, не стала в спальне. Ложиться. И, трогая рукой прохладные мебельные стенки, пошла в коридор, просыпаясь и настораживаясь. Почему стук, а не звонок? И кто это?

За дверями снова стояла Тоня. Ирина выдохнула, щёлкая задвижкой и успокаивая себя. Не надо злиться. А вдруг случилось что, с ненаглядным Вадиком. А если нет, придется Тоню отчитать. Поговорить серьёзно, поправилась, распахивая двери. Что-то совсем стала стервой, срывается на несчастное существо, у которой свет в окне — сын, да спортивная благополучная соседка, почти подруга.

— Что, Тоня? Который час? Вадик?

Тоня молча вошла, в полумраке блестели очки, плечи темнели под какой-то шалью.

— Не надо свет, — сказала вполголоса, — куртку накинь. И на ноги.

Ирина, удивляясь сама себе, послушно сунула ноги в мокасины, набросила на плечи лёгкую куртку. Нащупала в кармане ключи — ещё не хватало до утра торчать перед захлопнутой дверью.

В лифте, наполненном мрачным мигающим светом, с удивлением осмотрела длинное тёмное платье с густой драпировкой подола, чёрное кружево, окутывающее плечи. Русые волосы Тони, обычно торчащие неровными кудряшками, спускались на кружево блестящей волной — свет, что ли, падает так…

— Куда мы?..

Тоня молча приложила палец к губам, сверкнул на длинном ногте — маникюр? А никогда раньше не делала, ногти короткие, обгрызенные. Были.

Длинный двор с регулярными палисадниками у каждого подъезда и такими же регулярными скамейками, был совершенно пуст и так тишайш, каким бывают улицы в самое глухое время перед рассветом. Когда спит даже ветер, думала Ирина, идя следом и глядя то на скульптурно недвижные деревья, то на уверенную спину в тёмном каком-то шёлке или атласе. Вокруг все было серым, без полного мрака, видимо, рассветет уже скоро. И Тонина фигура в размытых тенях терялась, не прочитываясь деталями. Не понять, туфли на быстрых ногах или какие ботинки. Не понять, как уложены волосы, которые вдруг изменились. И ещё на голове что-то, Ирина присмотрелась, спотыкаясь, но так и не разглядела, кружева, что ли, кусок. Как это там, у Кармен? Наколка?

Слово вызвало в памяти синие тюремные татуировки и Ирина сдавленно хмыкнула.

Они шли уже в парке, обогнув угол дома; редкие машины, что ехали по шоссе, стихли, словно их не стало в мире. Впереди, там, где асфальт плавно понижался, подводя парковые дорожки к обрыву, еле слышно плескала вода.

Ирина согрелась от быстрой ходьбы и даже развеселилась. Давно не вставала так рано, не видела парковой темноты. Вечером, да. Или задерживались на тренировках, или возвращались с Гошкой из клуба, но с тренировок шла торопливо — уставала напрочь, не глядела по сторонам, а со всяких ночных увеселений их привозило такси, и что там той ночи — кусок тротуара, домофон, Гошкины руки на талии и его смуглое лицо в мигающем свете лифта.

— Не надо, — сказала Тоня, не поворачиваясь. Голос прошелестел, как листья под лёгким порывом ветра, — не надо о нём, тут. Сейчас.

Сей-час, сейчасс… — Ирина на ходу оглянулась, ожидая увидеть, как закачались острые пятерни платановых листов, ажурные перья акаций. Но все застыло, будто воздух был серым янтарем.

Посреди широкого круга асфальта, на котором разворачивались днем автомобили, торчала группа высоких кустов с чёрными кривыми стволами. Весной они красиво цветут, а названия Ирина не знала, да никто не знал, просто «кусты те, фиолетовые». Тоня шагнула, скрылась за стволиками. Ирина вдруг испугалась, что осталась одна в неподвижном спящем парке. Хотя боялась редко. Прибавила шагу и вылетела на самый край, где асфальт переходил в полосу травы на обрыве.

— Тонь?

Та повернулась. Ирина замолчала, забыв, что собиралась спросить. Постепенный светлеющий сумрак показал тонкое лицо с глубокими глазами, маленький решительный рот, ровный нос и белеющую в складках кружева шею. Да разве это её Тонька Беседкина, узкоплечая, с неловкой посадкой головы, с нечистой бледной кожей и кривящимся маленьким ртом с тонкими губами? С мягким животом, выпирающим под дурацкими трикотажными кофточками, с целлюлитом, уродующим несоразмерно широкие бедра, которые делали недлинные ноги ещё более короткими.

Ирина жадно осматривала спутницу. То, что она видела сейчас, было важным, очень важным, хотя кто-то, в особенности мужчины, может усмехнуться, ну вот, принялась за женское. Но это не было женским. Как тренер, она принимала в работу тела и фигуры с самыми разными недостатками, и с одного взгляда умела определить, где нужны долгие занятия, а где достаточно просто поменять стиль одежды, да научиться расправлять плечи хотя бы, и гордо нести голову.

Сейчас ей казалось, с Тоней произошло всё. Будто она родилась такой, как была, но росла совсем по-другому, иначе провела детство, иначе думала и воспринимала мир. И в этом другом её мире наверняка не было злобного алкаша Мишки Беседкина, который не просто бросил послушную до испуга жену с крошечным сыном, а мучил её беспрестанными возвращениями, дикими скандалами и ломанием мебели.

А если и есть он тут, быстро подумала Ирина, то вряд ли ему поздоровилось…

— Смотри. Пока нет солнца, ты увидишь.

— Что? — она с трудом отвлеклась от решительного лица Тони и посмотрела в направлении жеста.

Та показывала куда-то на линию горизонта, где светилось мягкой белизной облако странной формы. Нижней частью, как острием, облако входило в серую воду, уже тронутую светом скорого утра. А потом, плавно раздаваясь, толстело, ширилось, растекаясь несколькими аккуратными слоями-дисками, расположенными последовательно один над другим. И снова сужалось, утыкаясь в неяркую небесную голубизну размытой макушкой, напоминающей шпиль.

Ирина задержала дыхание, не замечая этого. Казалось, выдохни, и колыхание воздуха пойдет разрушать величественную ажурную конструкцию. Такую зыбкую, облачную.

— Ты должна его позвать!

— Тише! — она схватила Тоню за руку, чтоб та замолчала, чтоб смотреть подольше.

Женщина легко пожала холодные пальцы и высвободила ладонь. Снова протянула руку к далёкому миражу.

— Твой мужчина. Его забирают. Если ты позовёшь, он вернётся.

Ирина оторвала взгляд от тихой красоты, чтоб с удивлением посмотреть на светлое лицо в обрамлении пепельных прядей и чёрного кружева.

— Ты о ком? Ты про Андрея, что ли? Тонь. Сколько раз тебе говорить!

На новом лице Тони волной прошла гамма выражений, сменяя друг друга. Приподнялись красивого рисунка тонкие брови, приоткрылся маленький рот — удивилась. Брови сошлись, рисуя на переносице вертикальную чёрточку, губы сжались, натянулась кожа на скулах. Злится, мельком подумала Ирина, о, чёрт, она на меня злится? Тонька?

А потом уголки губ опустились еле заметно, и так же чуть-чуть брови приподнялись страдальчески, глаза смотрели сочувственно и смиренно, руки опустились, раскрывая ладони — такие светлые на тёмном атласном фоне.

— Ты меня жалеешь, что ли? — хриплым голосом уточнила последнее выражение Тониного лица Ирина, — жалеешь? Меня? Ты?

Тоня вздохнула. Покачала головой. Развела руками, так же молча, что совсем взбесило Ирину. Жалеет. И не считает нужным даже объяснить. А на лице написано — всё равно ты ничего не поймёшь. Уже не поняла.

Она хотела закричать, разбить, наконец, эту неподвижность, заполнившую мир, засмеяться саркастически. Но с новой Тоней даже этих, то есть наполовину опереточных, наполовину серьёзных страстей не получалось. Не говоря уже о привычном для обеих отношении Ирины к соседке — как к милому неуклюжему, слегка надоевшему щенку, который всё делает не так и научить правильному не получается.

Поэтому она резко отвернулась, заодно поворачиваясь спиной к маячащей на горизонте прекрасной облачной башне, и пошла обратно, стараясь потвёрже ставить на асфальт ноги в мягких мокасинах. И жалея, что не сапожищи на каблучищах, чтоб вколотить их стуком в голову Тоне свою злость, недоумение и досаду.

Шла, полная сердитого недоумения, ничего не замечая вокруг, встряхивала головой, чтоб избавиться от утреннего птичьего свиста и гомона. И, не заметив как, оказалась в кухне, сидела, обхватив себя руками за плечи, а рядом шумел чайник, готовя кипяток.

Ирина машинально сделала себе большую кружку с кофе, унесла её в комнату, на этот раз в спальню. Поставила на тумбочку рядом с большой кроватью, вдумчиво разделась, стащила носки и легла, вытягиваясь под чистой прохладной простыней. Закрыла глаза.

— Позови, — настойчиво проговорил рядом Тонин голос.

Она села, держа край простыни горячими руками. Да что за бред! Снова легла, зажмуривая глаза и стараясь расслабиться. Мерно задышала, как надо, по правилам, которые всегда помогали. Помогли и теперь.

Через пять минут уже спала, одновременно пытаясь войти в тихую предутреннюю воду под обрывом, глядя на далёкую облачную башню. Но вода уворачивалась, твердела, нога соскальзывала, потом попадала в тиски между резиново неподатливыми волнами. Хотелось заплакать от беспомощности, но плакать Ирина не любила никогда. Потому, уставая, с пересохшим ртом, снова и снова делала шаг, оступалась, выдёргивала босую ногу, пробуя новые направления. И всё — молча.