Катенька

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в мягкие розовые и оранжевые тона. Маленькая Катя, в своем ярко-желтом дождевичке, недовольно хмурилась, топая ботинками по узкой лесной тропинке. Рядом шагал ее дед, высокий и седой, опираясь на резную палку.

– Деда, ну зачем нам опять на дачу? – капризно протянула Катя, пиная подвернувшийся корень. – Там же скучно! Ни тебе мультиков, ни друзей.

Дед усмехнулся, глядя на свою внучку. – Дача, Катенька, не просто скучный домик в лесу. Это место с историей.

– Какой историей? Огородной? – Катя сморщила носик.

– Не только. – Дед провел рукой по стволу березы, ее кора была шершавой и теплой. – Когда-то давно, это была не дача, а настоящая деревня. В ней жили люди, такие же, как мы с тобой. И моя мама, твоя прабабушка Настасья Петровна, здесь родилась.

– И что, все эти домики были как наш? – удивилась девочка, замедляя шаг.

– Нет, тогда они были другие. Деревянные, с резными наличниками, пахнущие свежим хлебом и парным молоком. После войны деревня пришла в упадок, дома опустели. Но твой папа, очень любил это место. Он сделал так, чтобы к деревне построили дороги, чтобы люди снова могли сюда приезжать. Так и появился наш СНТ.

– Значит, у моего папы много денег и поэтому он хороший? – Катя подняла на деда свои большие голубые глаза.

Дед присел на корточки, заглядывая в глаза внучки. – Я очень горжусь твоим папой, он много работает и помогает людям. Но знаешь, Катюша, количество денег совсем не говорит о том, хороший человек или плохой.

– А что говорит? – Девочка смотрела с искренним любопытством.

– Человечность, Катюша. Доброта, сострадание, готовность помочь другим. Вот что делает человека хорошим.

Тропинка вывела их к поляне, где стоял их небольшой деревянный домик с синими ставнями. По соседству, на лавочке у своего дома сидела баба Нюра. Завидев деда, она скривилась, словно от зубной боли.

– Приперся, фашистское отродье, – заворчала она. – Настасья приютила тебя на свою голову. Дура она была, а внук, чтобы грехи бабки замолить, дороги тут строит.

Дед устало улыбнулся и махнул рукой в приветствии. – Добрый вечер, Нюра Павловна.

Катя нахмурилась, крепче сжимая руку деда. – Деда, баба Нюра хорошая или плохая? Почему она всегда так на тебя ворчит и обзывается?

Дед вздохнул, усаживая девочку на лавочку. – Это сложная история, Катенька. В самом начале войны моих родителей, как евреев, отправили далеко от родных мест. Мне тогда было всего шестнадцать лет, и я учился в другом городе. Однако, меня отправили в опасное место.

Никто не хотел воевать за немцев, да вот только нас заставляли это делать. Кому-то угрожали расправой над детьми, кому-то — над родными. Иногда устраивали показательные казни дезертиров, чтобы другим неповадно было. Страшное время было.

Нас забросили недалеко отсюда. Во время осады мой отряд попал в окружение, и всех расстреляли. Чудом я остался жив, ни одна пуля не попала . Меня отбросило от взрыва, и враги не заметили. Вся моя форма была изодрана, и я снял телогрейку с русского павшего солдата.

Холодный, голодный, весь в ранах, побрёл я по лесу и набрёл на деревню эту. Смотрю, окно в одном доме открыто, и я залез внутрь. На столе увидел еду, а я не ел уже четыре дня! Накинулся и ел, и ел.

Тут в хату зашла старая полуслепая женщина. Она щупала вокруг руками, прищуривалась и приговаривала: «Егор, сынок, ты вернулся?» Я замычал, угу. Она бросилась ко мне, стала обнимать и целовать. Потом, видимо, поняла, что я её обманул, и говорит: «Зачем же ты Егором моим притворился?» А я и сказать не знаю, что ответить. Да и по-русски тогда плохо говорил. Стал объяснять, как попал сюда, что немцы заставили меня воевать, что родных убили. Что мне всего шестнадцать лет, много говорил, на колени встал, прощение просил. А потом выбился из сил и заплакал от горя.

Тут в дверь постучали, и зашёл солдат, сказал, что недалеко от деревни разбили они немца, и что можно не уходить с деревни. А потом меня приметил, смотрит и спрашивает: «Ты кто такой?» Я ничего не успел сказать, как женщина говорит: «Сын это мой, Егорка. Еле ноги от проклятых немцев унёс. Да цел остался, правда, контузило и говорить не может. Ты, сынок, ступай, потом Егорка нарисует расположения немецкие». Ушёл солдат, а я на ломаном русском спрашиваю женщину: «Зачем вы это?» А она мне говорит: «Вижу я боль твою сынок.» Обняла меня и плачет, по голове гладит: «Больше не нужно возвращаться к немцам, я мамкой твоей буду. Вместе победу с тобой скоро отпразднуем. Полки наши и за Егорку, и за родителей твоих отомстят, ты не переживай. А главное запомни сынок, нет плохих стран, есть плохие люди. Егорка мой погиб, когда в разведку ходил. А для меня все дети родные, лишь бы с добром к другим были».

Вот так она меня и приютила. А баба Нюра всё это знает. И всё говорит, что из-за меня её сына убили на войне. Не плохая она, а просто горем убита, вот и злится на весь свет, все ищет тех, кто виноват.

Катя внимательно слушала, раскрыв рот. Ей было жаль и деда, и ту прабабушку свою Настасью Петровну, принявшую его как сына, и даже баба Нюру.

– И что потом было? – спросила она шепотом.

– А потом было много всего. Но это уже другая история. А сейчас давай заходить в дом, а то стемнеет.

В доме было уютно и тепло. Катя села за стол и стала рисовать, пока дед возился с ужином. Она представляла себе ту старую деревню, напуганного деда, совсем молодого и растерянного, и прабабушку, назвавшую его Егоркой.

Когда они сидели за столом, она вдруг спросила:

– Деда, а ты когда-нибудь думал о том, чтобы отмстить тем, кто заставил тебя воевать?

Дед вздохнул, посмотрел в окно, где уже сгущались сумерки.

– Злость и месть, Катенька, разрушают человека. Прощать гораздо сложнее, но это единственный путь к миру в сердце. Мама Настасья меня научила, что главное — оставаться человеком, даже в самые темные времена.

Катя кивнула, хоть и не все понимала. Но одно она знала точно: ее дед — самый человечный человек на свете. И она очень им гордилась.