Кавер 2024

автор Сергей Мельников

кавер на рассказ А. Платонова "Неизвестный цветок"

У Льва Матвеевича Первозванцева было два недостатка —филигранный литературный вкус и эйдетическая память. Первый породил главную страсть: любовь к литературе. Второй — фатальную драму. Самые гармоничные сочетания слов, самыеяркие метафоры, рождающиеся в писательском воображении, память мгновенно находила в бездонной библиотеке текстов, уже написанных другими. Как бездетный родитель, не имея возможности породить свои, Лев Матвеевич жил чужими. Он служил редактором и рецензентом, входил в правление Союза Советских Писателей и славился спаниельским чутьём на таланты. Однажды в его кабинет вошёл вахтёр и положил на стол толстую потрёпаную папку.

- Вот, Лев Матвеич, псих какой-то принёс. Вас спрашивал. Я сказал, что не принимаете, так он бросил её мне в окошко и убежал.

- Ничего не сказал? — осведомился Лев Матвеевич, развязывая тесёмки.

- Сказал, — бодро кивнул вахтёр: - "Ну и к чёрту!" — сказал.

- Ну и к чёрту! — пробормотал Первозванцев, всматриваясь в первый лист рукописи.

Текст пел: плавно разбежась, строка взмывала, замирала ярким бирюзовым звоном и осыпалась в зелёную, как лист лопуха, траву. В ней стрельчатыми гвоздичными головками выглядывали редкие причастные, их лепестки гобойным гласом теребили ассонансы, и шелестели аллитерально кроны прекрасных древ, окружающих дивные языковые кущи. Последний пассаж, как злорадно подсказала память, содержался в письме Гаврилы Державина к фон Мерцу и характеризовал сочинение венценосного воспитанника.

— Друг мой! — Первозванцев с трудом оторвался от рукописи. — Этот... псих далеко убежал, как думаете?

— Да кто ж его знает? — дёрнул лоснящимися плечами вахтёр. — Бегает быстро. Там на обороте папочки адресок есть…

— А как выглядел податель сего?

— Малахольный! Очки, берет, халат синий. Контуженый жизнью.

— Ну что ж, — улыбнулся Лев Матвеевич, натягивая пальто. — По таким приметам я его мигом найду.

Долго искать не пришлось. У указанного адреса описанный мужчина, как есть в берете и синем халате, с выражением беспомощного изумления проходящей жизнью мёл мостовую.

— Прошу прощения, вы — Андрей Климентович Сократов?

— А вы с какой целью интересуетесь? — не прекращая мести, дворник сверкнул подозрительным глазом из-под заклееной дужки.

— Я Первозванцев. Просмотрел вашу рукопись…

Дворник замер на пару секунд и снова замахал метлой.

— И что же?

— У вас несомненный талант! Сократов опёрся на метлу, как Зигфрид на двуручный меч.

— Я сделал двенадцать копий, — тихо сказал он, сожмурившись, — и везде получил отказ. Отнести вам было жестом отчаяния. Просто подумал: откажет — ни строчки больше не напишу. Буду улицы мести и жизни радоваться. Вы не шутите?

— Да какие тут шутки? Готовьтесь. Будем представлять ваш роман правлению. У вас большое будущее, друг мой!

Руководитель писательского союза Прилатов был посредственным литератором, но талантливым руководителем. Самым ярким проявлением начальственного таланта стало назначение Первозванцева ответственным секретарём. Сейчас Прилатов старательно и глубокомысленно вглядывался в поданные им листочки.

— Значит, полагаете, Лев Матвеич…

— Уверен, несомненно уверен!

— Хм-м... — послюнявленным пальцем председатель перевернул листок.

— А это уже интересно! Вы не заметили, где проходит действо этого трактата?

Первозванцев открыл рот, но Прилатов его опередил:

— Это же малая родина… — С видом шкодливо-благоговейным он
воздел палец к потолку

— Чудесно! — Пухлая ладонь Прилатова припечатала папку.

— Пишите, Лев Матвеич, рекомендации, а рукопись готовьте в худлит. Где проживает наш новый Тургенев?

— В дворницкой дома номер…

— Дворник это не очень хорошо, — погрустнел щеками Прилатов. — Дворник это ассоциации всякие ненужные. Решат ещё, что он из этих, дулькокрутов. Он точно не из этих А то там каждый первый, кто не дворник, тот кочегар. Лучше б он рабочим на заводе был!

Дебютный роман Сократова был издан, и первый тираж разошёлся за две недели. Одна из книг легла на высочайший стол, и только ностальгическая капля его обладателя намочила страницу, в кулуарах дома писателей зашушукались о следующем лауреате госпремии.

Лев Матвеевич обнаружил Прилатова с трубкой, прижатой к плечу.

— Людочка, пошевелите карточками, что там у нас доступного в Переделкино... — Прилатов подбородком указал Первозванцеву на стул и прикрыл микрофон рукой. — Там... — Он возвёл глаза,— Очень высоко оценили книгу товарища Сократова. Беспокоятся о
жилищном содержании. Что за фамилия, кстати, Сократов?

— Говорит, предки Стократовы были, а паспортистка букву пропустила.

— Стократов... — Председатель пожевал губами. — Купечество какое-то. Нет, Сократов лучше, это археологично. — Он убрал руку: — Ну и что там? Варварян? До сих пор не съехал? Так! Сейчас я ему сам позвоню!

Прилатов застучал по рычагу.

— Каков мерзавец! До сих пор казённое жильё не сдал! Аня! Дай мне Варваряна! Жду!

Тренькнул аппарат, Прилатов взял трубку.

— Платон Аветикович, ну что за цирк с балалайками? Вы меня глоткой не дерите, не такие драли! Это ведомственная дача, а вы больше не наш! Если через час место размещения не освободите… Последний раз по-хорошему, потом с милицией, с занесением и
вынесением, вы меня знаете! Туда уже новый член выдвинулся. Ага- ага! И вам не хворать. Привет супруге!

Прилатов с треском бросил трубку и переменившимся лицом
обратился к Первозванцеву:

— Лев Матвеич, примите за труд, сопроводите товарища Сократова на дачу Варваряна. Если эта змея очковая, мной опрометчиво пригретая, ещё там, вызывайте наряд.

Когда служебная "Волга" свернула с минского шоссе, Сократов, всю дорогу напряжённо молчавший, вдруг сказал:

— Лев Матвеевич, голова кругом идёт, неужели всё это наяву?

— Вас ущипнуть? — любезно предложил Первозванцев.

— Нет, спасибо. Знаете, я до конца жизни буду вам обязан…

— Вот тут перестаньте, Андрей Климентович. Обязаны вы исключительно своему таланту и счастливому случаю, которым великая русская литература привела меня к вам. Им долги и возвращайте.

Дорога свернула в посёлок, потянулись скромные дачкипублицистов, следом — поэтов, к песенникам и журнальным прозаикам повысилась этажность, потом укрылись за высокие крепостные заборы госпремии, лишь из-за самого края изредка любопытно выглядывал конёк над чеховским мезонином. Прозаическая основательность вновь пожижела: двойная колея восходила на холм, где торчали дачи товарищей Тесьмёнова, Гестальского и Варваряна — прозаиков признанных, но сомнительных, — и далее ныряла вниз, к уютному погосту. Лаконичной своей кротостью, на отрезке от вершины до места упокоения, она напоминала о скоропостижной хрупкости бытия писательского существования. У срединной дачи "Волга" остановилась. На крыльце деревянного домика, крашеного в детсадовский синий, стоял широкоплечий мужчина, глазами, вислыми мочками и клыкастым оскалом похожий на злого водолаза.

— Э, где этот чатлах Прилатов? Почему сам не приехал? — крикнул он с высокогорным надрывом.

— Кончайте паясничать, Платон Аветикович! — добродушно отозвался Первозванцев. - Сами виноваты: перемудрили с аллегориями на актуальные темы.

Они пожали руки, и Варварян уже обыденным московским голосом
сказал:

— Писатель должен быть задирой! Принимайте, инвентарщик! Всё
согласно описи в исходном состоянии и на своих местах, кроме пепельницы хрустальной производства фабрики аналогичного гуся. Разбил об стену, случайно: хотел об голову.

— И кому ж так повезло, друг мой?

— Дисе Тесьмёнову, презренному конформисту.

Первозванцев обернулся к Сократову:

— Чтоб вы знали, с кем рядом живёте: Дися, Геша и Варварян — известные переделкинские разбойники. В местном РОВД подшивки с жалобами на их дебоши — самое популярное чтиво. Вы уж, друг мой, будьте поаккуратней с соседями.

— Гнусные инсинуации, — гневно бросил Варварян, подмигнув
Сократову.

Стоило Первозванцеву скрыться в доме с листками описи, Варварян вцепился в пуговицу Сократова и зашептал горячим коньячным духом:

— Ты мужик нормальный, а при нём не хочу. У меня в подвале кой-какое барахло осталось, ты уж не трогай, ладно? Я в субботу заскочу вывезу, а с меня магарыч. Ты что пьёшь?

— Я вообще не пью, — смутился Сократов. — Ну разве только "Арарат", по чуть-чуть. Запах нравится…

Варварян нервно дёрнул щекой.

— Будет "Арарат", только не трогай ничего, а? Лучше вообще не заходи. В субботу возьму мотор и заберу.

Когда Первозванцев с Варваряном укатили, Андрей обошёл комнаты, бросил взгляд на подвальную дверь, но заходить не стал, а закатал рукава и взялся за веник. Когда он домывал окно в кабинете, чудеснейшей комнатке с книжными полками и печатной
машинкой "Башкирия", снаружи свистнули. Из-за забора между участками выглядывал незнакомый мужчина. Его гастрономически круглое лицо пряталось от солнца под газетную треуголку.

— Привет, сосед! — замахал он широкой ладонью. Андрей спрыгнул наружу и пожал протянутую через забор руку.

— Я Геннадий Гестальский, можно просто Геша. Прозаик-народник.

— Андрей Сократов, просто прозаик, наверное, — неуверенно ответил Андрей.

— А-а! О-о! Ух, какую птицу в наши края занесло. А я-то думаю: ради кого Варваряна освободили от занимаемой дачи. Ну ради кого ж ещё? Самородок-вундеркинд! Птенец гнезда Первозванского!

— Мне ещё окна мыть... — смутился Сократов.

— Не убегут окна. Надо б за новоселье проставиться... Порядок!

— Да я не пью, — второй раз за день сказал Андрей. В завязке?

— Нет.

— Язва?

— Нет.

Гестальский вытянул лицо за забор и тихо спросил:

— Сектант?

— Да нет же! Просто не люблю.

— Подозрительно... — пробурчал Гестальский. — А то б зашли с Тесьмёновым.

Он с досадой махнул рукой и поплёлся к своей даче. Сократов с тайной радостью освобождённого вернулся к окнам. Потом сел в кресло, вставил в машинку чистый лист и медленно, одним пальцем напечатал: "Глава 1"

Когда-то маленький Андрюша сидел в ногах у бабушки, рядом с плетёной корзиной, полной разноцветных клубков, утыканных спицами. Бабушка читала стихи Пушкина, коих знала наизусть немыслимое количество. В поэтических строках путалось тихое "лицевая, лицевая, накид...".

Шерстяная нитка тянулась, подрагивая, складывалась в ладные петельки — каждая на своём
месте, каждая необходима. Так же, как петельки под никелированными спицами, собирались и слова — крючочек в дырочку, дужечка в проушину, слог за слогом сплетаясь в цельное
полотно.

Андрюше казалось, что нет ничего проще, чем писать — надо всего лишь чувствовать, как сцепляются между собой слова. Он так и писал, будто связывал спицами бесконечную нить языка узорчатое панно. Вначале это были ряды строчек, завораживающих стройностью и абсолютной правильностью положения, позже он начал вплетать нити смыслов, вывязывать скрытые узоры, видные только с расстояния или под иным углом. Ему не нужно было вдохновение. Стоило ухватить кончик, а дальше слова сложатся сами.

В своём новом кабинете, рамером чуть меньше всей его старой дворницкой, сидел взрослый прозаик Андрей Сократов. Время шло, небо за окном сгустилось липовым мёдом, в чёрном боку печатной машинки загорелись золотистые звёздочки, но на листке так и
осталось: "Глава 1".

Кончика не было. Спутанный клубок русского языка колючей шерстью давил на уши и никак не хотел разматываться. Андрей пил чай, стучал карандашом по зубам, бегал по комнате, распахивал и закрывал, и вновь распахивал окно — ничего не помогало.

— Я устал, — пробормотал он. — Просто слишком много всего. Со всяким бывает.

Щёки его вспыхнули, он с силой протёр ладонями лицо, сбрасывая
стыд немощи. "Пойду посплю", — решил он, но по пути в спальню приостановился
у спуска в подвал.

— Одним глазком гляну и всё, — сказал он и подумал, что привычка говорить с самим собой чревата размягчением разума, а там и до Кащенко рукой подать.

За дверью оказалась комнатка, намного более чистая, чем то, что Варварян оставил наверху. Под потолком светились закатно два узких оконца. Возле уютного кресла стоял торшер и этажерка с книгами. Андрей сел, откинулся, потёртая кожа прогнулась,
принимая его тело, плечи расслабились, правая рука свесилась за ручку и ткнулась во что-то твёрдое. Он перегнулся за быльце и увидел ряды запечатанных бутылок. Андрей вытащил одну и поднёс к свету. На этикетке, над звёздным рядом белела вершиной синяя
гора.

Коньяк "Арарат" он пил давно, в прошлой жизни, когда у него была двухкомнатная квартира, а в ней жена. Он хотел покоя, жена — счастья, которое видела в материальном наполнении жизни. Он работал в институте стали и сплавов, а в свободное время писал и
хотел, чтобы его не трогали. Жена доставала колготки, стенки, сервизы и билеты в театр, и хотела, чтобы его повысили. Такое взаимное отторжение желаний привело к расторжению брака.

Виноватый за неисполненные мечты жены и потраченные на него годы, Сократов оставил той квартиру, а сам удалился с одной зубной щёткой, как и полагается благородному бывшему мужу. Сменил квартиру на дворницкую в подворотне, и, на удивление себе, вдруг
оказался почти счастлив. Теперь у него был покой, и время, и свобода от чьих-то требовательных желаний.

— Может, выпить? — сказал он громко. Напротив висела фотография в раме: улыбающийся Варварян стоял на фоне гигантской бочки тянул к Андрею коньячный бокал.

— Я потом куплю такую же и поставлю на место... Или деньгами отдам, — сказал Андрей. Варварян ответил одобряющим взглядом. Такой же бокал обнаружился на нижней полке. Андрей набулькал немного на дно и с блаженством вдохнул аромат. После первого
глотка, размягчённый теплом, обтекающим внутренности, он взял с этажерки синий томик с фамилией бывшего хозяина на корешке и открыл на случайном развороте.
Варварян писал красиво. Его текст свисал с узловатых лоз увесистыми гроздьями пузырей, и кукиши задорно отражались в их радужных боках, а больше ничего там не было. Книга захлопнулась со звуком лопнувшей мыльной плёнки. Варварян всё так же тянул к
нему бокал и призывно улыбался. Андрей налил ещё и чокнулся с фотографией, и тут раздался приглушённый стук. На крыльце стояли двое.

— Привет, Дрон. Я Геша, ты меня помнишь, а это — Дися Тесьмёнов, наш философ. Я знаю, ты не пьёшь, но прощевай, боярин, а традиция сильней личных предрассудков, так что вот, - Геша потряс бутылкой недорогого коньяка, — Твои предпочтения учёл.

Философ Тесьмёнов икнул телом, искривлённым хилой долготой, и мутно глянул на Сократова.

— Наш друг Геша несколько бесцеремонен, — сказал он извиняющимся голосом и, отодвинув в сторону Сократова, вошёл в дом.

Через неделю Прилатов осведомился у Льва Матвеевича, как идёт работа над новым романом. Так и спросил:

— Ну-с, как там наш гений с метлой? Скоро будем дароносить нашим, так сказать, эмпиреям?

— Съезжу, навещу, — пообещал Первозванцев.

Неделя выдалась насыщенной, и он к стыду своему, совсем забыл о приручённом
подопечном.

После работы Лев Матвеевич, с одобрения председателя, взял в гараже его персональную "Волгу" и отправился в Переделкино. Дверь в дачу Сократова оказалась открыта, он, аккуратно постучавшись, вошёл. В гостиной клубами плавал удушливый дым. За столом, засыпанным окурками, пустыми бутылками и остатками еды, сидел пригорюнившийся Сократов. Гестальский укрыл тяжёлой рукой его плечи и, выставив палец, призывал слушать Тесьмёнова. Тот же, сложив на груди богомольи руки, вещал:

— В тебе разлитие чёрной желчи, она вызывает меланхолию, а меланхолия подавляет творческое начало!

— Аристотель сказал, — важно вставил Геша.

— Это спорно, — отмёл Дися и продолжил: — Чёрная желчь суть вещество сухое и холодное.

— Во-о! — веско подтвердил выставленным пальцем Геша. — Надо
согреть и размягчить!

Первозванцев интеллигентно прокашлялся. Две пары глаз вскинулись на новое лицо, Сократовские же продолжали безучастно смотреть в стол — голова его валко держалась на упёртом в подбородок кулаке.

— Здрасьте, Лев Матвеич, — икнул Тесьмёнов.

— Братан, нам пора, — пробормотал Гестальский и, чмокнув Сократова в темя, пошёл к выходу. Тесьмёнов, не с первой попытки собрав расползшиеся конечности, за ним. Первозванцев сел напротив Андрея, кончиком пальца сдвинув "Известия" с
распотрошённой воблой.

— Что ж вы, друг мой, так быстро одичали? — с брезгливым сочувствием осведомился он. Алкогольным увеселениям Первозванцев был чужд. — Может, вам помощницу из бюро услуг заказать?

— Вот-вот, Лев Матвеич, я ему тоже самое говорю: у пролетарского писателя плуг ржаветь не должен! — разадалось снаружи. Первозванцев не торопясь повернулся к открытой двери. На народном обличье Гестальского отобразился испуг, и оно растворилось в сумерках. Кряхтя и чертыхаясь, Первозванцев отволок Сократова в спальню и сгрузил на кровать. Андрей был в сознании, он открывал рот, но говорить не мог, лишь мычал жалобно и смаргивал слёзы. Лев Матвеевич заглянул в кабинет — там было на удивление чисто. На пустом столе белела стопка бумаги, один лист был вставлен в печатную машинку. Первозванцев склонился над ним. В слабом свете, падавшем из проёма он увидел : "Глава 1".

Утро вползло в ноздри Сократова запахом жарящихся яиц. Болезненным махом подняв голову вертикально, он выглянул из комнаты. У плиты убранной кухни стоял Первозванцев в цветастом фартуке и готовил завтрак.

— Умойтесь, Андрей Климентович, я ваш необыкновенный аромат даже из другой комнаты слышу.

— Извините, — пробормотал Сократов. Ему было стыдно и зло, и он
не знал, чего больше.

— Ничего-ничего, случается, — успокоил его Первозванцев. — Чую, у нас будет долгий, но нужный разговор.

Первозванцев уехал, оставив Андрея в чистом доме умытым, переодетым в стиранное и наполненным решимостью. Немного погодя в дверь позвонили, и Сократов впустил невысокую девицу, пухлую приятной плотностью. Она смущённо улыбнулась, её сливочную кожу забрызгало свекольным соком, и вдруг Андрей подумал, что эта девушка похожа на надкушенную борщевую пампушку. За прошедшую неделю это были первые три слова, которые связались воедино.

— Я Соня, — протянула она руку. — Фирма бытовых услуг "Заря".

— Вы представить себе не можете, как я рад, Соня! — воскликнул Сократов, сжимая её мягкую ручку. Свекольные брызги на девичьих щеках расплылись в пятна. "Какие милые у неё ямочки!" — подумал Сократов, вбегая в кабинет. Соня, хлопнув пару раз ресницами, приступила к продуктовой ревизии.

Соня ворвалась в жизнь Сократова основательно, как танк Т-34 на неподготовленные немецкие позиции. У этой удивительной маленькой женщины переменной плотности было две стороны.

Одной, нежно-ямочной, она всегда была обращена к Андрею, другой — убийственно-копытной — ко внешнему миру. Геша и Дися отощавшими волками кружили вокруг сократовской усадьбы, но пересечь границу после пары травматичных попыток не решались.

Миновал месяц. За этот месяц к заголовку "Глава 1" добавилось только: "Она была похожа на надкусанную борщевую пампушку".

Соня из фирмы "Заря" уволилась, и теперь у неё был всего один подопечный: выдающийся советский прозаик Андрей Климентович Сократов, теперь уже лауреат государственной премии. Сам Сократов за этот месяц посветлел лицом и обзавёлся приятной округлостью над брючным ремнём. Андрей хорошо ел, гулял по часам в тенистых кущах под неусыпным надзором Сони. Кусты на их пути вздыхали и нерешительно шелестели.